Текст книги "Единый учебник истории России с древних времен до 1917 года. С предисловием Николая Старикова"

Переход удельного быта в государственный

§ 53. Самодержавие московских государей и мысль о Москве как о третьем Риме. Московское государство, как мы видели, образовалось из Московского удельного княжества через присоединение к нему других уделов северной Руси, а затем Новгородских земель и волостей великого княжества Литовского. Московские князья, делая свои «примыслы», долго смотрели на себя как на удельных собственников своих «вотчинных» земель. Приобретя прочно великое Владимирское княжение, они и его стали называть своею «вотчиною». Позднее, когда они требовали от Литвы уступки старых русских городов, они приказывали своим послам говорить, что и вся Русская земля «от их предков из старины их вотчина». Таким образом московские князья распространяли свои удельные понятия от своего удела на всю страну и, по удельному порядку, считали себя собственниками и хозяевами всего своего огромного государства. Такой взгляд был усвоен и всем населением: московские люди всегда выражались так, что они живут на «земле великого государя» и только владеют ею. Таким образом, власть московских князей имела характер вотчинной власти и уже потому была очень полною и самодержавною: князья не только управляли страною, но и владели ею. С течением времени, когда московские князья стали во главе народного объединения и собрали вокруг себя всю северную Русь, они получили значение вождей целого народа и власть их приобрела новый характер национальной власти, общенародной и демократической. Пользуясь сочувствием и поддержкою народных масс, московские государи сознавали себя представителями народного единства и национальной независимости и потому держались гордо и властно[47]47
  Иван III отказался от предложенного ему императором королевского титула, ибо не хотел ни от кого «постановления» во власти «на своей земле». Иностранные послы отзывались о Василии III, что он имел такую власть, какой не обладал ни один современный ему монарх; они заметили, что москвичи равняли своего государя с Богом, говоря: «мы этого не знаем, знает Бог да государь».


[Закрыть]. Так создалась в Москве сильная самодержавная власть, вотчинная по происхождению и национальная по значению.

Случилось это в то самое время, когда другие православные государства склонились к упадку и гибели. На православный Восток надвинулась гроза турецкого завоевания. Из Азии турки перешли в Европу; в исходе XIV и начале XV века покорили они балканских славян и кольцом окружили Царьград. В ожидании своей гибели греки искали помощи даже у папы (§ 45). Ничто, однако, не помогло, и в 1453 году Царьград был взят турками. На Востоке не осталось ни одного православного государства, ни одной независимой епархии. Одно только Московское государство имело православного государя и независимого митрополита; одно только оно росло и крепло, объединило могучее великорусское племя и сбросило с себя последнюю тень татарского ига. С давних пор, с самого принятия Русью христианства, на Руси усвоили мысль о том, что все «православие» (то есть совокупность православных христиан) испокон века объединено под единою верховною властью греческого государя («цесаря», «царя») и греческой церкви. Поэтому‑то и Константинополь, столица царя и патриарха греческих, Русью был назван «Царьградом» и почитался за столицу всего «православия». Теперь, когда Царьград был пленен турками и все восточные государства и церкви подчинены ими, в православии не осталось иной столицы, кроме свободной Москвы. Московские люди поняли это вскоре после падения Константинополя. Московские князья Иван III и Василий III начали смотреть на себя как на наследников и преемников греческих царей. Иван III женился на греческой царевне, усвоил себе греческий герб; как он, так и Василий III иногда стали звать себя «царями». Такой взгляд разделялся и выезжими на Русь греками, и балканскими славянами, которые московских князей называли прямо наследниками императоров. В тогдашней русской письменности сами русские люди охотно писали о преемстве между Византиею и Москвою. Между прочим, псковский инок Филофей посвятил великому князю Василию III послание, в котором доказывал, что сперва мировою столицею был Рим старый, затем Рим новый (Rоmа nоvа – Константинополь), а в последнее время стал третий Рим – Москва. «Два Рима падоша (говорил Филофей), а третий стоит, а четвертому не быти». Такое выражение получила мысль о всемирной роли «Москвы – третьего Рима». Вслед за Филофеем другие писатели раскрывали ту же идею: мысль о передаче всемирного главенства от Царьграда Москве они старались доказать и пояснить всеми способами. Указывали на то, что во многих случаях святыня сама чудесным образом переходила из Греции (например, Тихвинская икона Богоматери). Передавали предание, будто апостол Андрей Первозванный был в Русской земле, благословил горы Киевские и предсказал, что на Руси будет цвести истинная вера; на этом основании заключали, что русская церковь ведет свое начало от апостолов и потому является достойною преемницею греческой церкви. Рассказывали далее, что знаки царского сана давно были переданы самими греческими царями (именно Константином Мономахом) на Русь великому князю Владимиру Мономаху, а от него перешли к московским великим князьям. В Москве действительно существовала (и существует) шапка Мономаха, а также его оплечья (бармы)[48]48
  Широкий воротник с нашитыми на него изображениями религиозного характера и драгоценными камнями, надеваемый поверх парадной одежды. – Ред.


[Закрыть], которые возлагали на себя великие князья при венчании на престол. Сложилась, наконец, легенда даже о том, что русская династия происходила от первых римских царей, так как Рюрик был будто бы потомком Пруса, брата императора Августа. Целым рядом подобных преданий была укреплена в Москве мысль о том, что Московское государство есть первенствующее во всем «православии», что московский князь есть «царь православия» и что московская церковь, сохранив, одна изо всех православных церквей, свою независимость и чистоту, тем самым стала выше старых восточных патриархатов.

Усвоив эту величавую мысль, московские князья готовы были взять на себя вселенскую роль царей всего православного мира. Понятно, почему их власть казалась такою могущественною и самодержавною. Но эта самодержавная власть не всем была приятна: против нее стало заметно движение в московском боярстве XV века.

§ 54. Боярство и княжата; их притязания. В первое время возвышения Московского княжества в Москве образовалось преданное князьям боярство (§ 43). Древний обычай давал боярам и вольным княжеским слугам право уходить со службы князю, если слуга бывал недоволен своим «государем» (хозяином). Знатнейшие из слуг, бояре, сверх того, считали себя вправе участвовать в княжеской думе и обсуждать все дела управления и политики. В XIV столетии бояре не уходили от московских князей, потому что в Москве им было лучше и доходнее, чем где бы то ни было. Напротив, из других княжеств добровольно приезжало в Москву много слуг на московскую службу. Имея прямую для себя выгоду в успехах Москвы, бояре московские всеми силами старались об усилении московских князей и были их верными слугами. Не раз они даже правили княжеством за малолетних князей и никому не давали их в обиду. Зато и князья ценили и жаловали своих бояр[49]49
  Среди этого старого коронного московского боярства особенно были заметны род Федора Кошки (родоначальника Романовых и Шереметевых), род Бяконта (родоначальника Плещеевых и др.), род мурзы Чета (родоначальника Сабуровых, Годуновых и др.), роды Головиных, Морозовых, Вельяминовых и многих других.


[Закрыть].

Начиная с XV века, в среду московского боярства стали поступать в большом числе удельные князья северной Руси и выезжие князья из Литвы. Удельные князья приходили на службу московского князя со своими уделами, которые великий князь и оставлял за ними в качестве простых боярских вотчин. Князья литовские переходили в Москву также со своими волостями; если же они выбегали из Литвы без земель, то великие князья давали им земли от себя. Таким образом, новые слуги московского государя были обеспечены землями и должны были с этих земель служить Москве ратную и всякую иную службу, являясь по государеву зову с своими «людьми» (холопами) всюду, куда их позовут. Занимая разные должности, придворные и военные, служилые князья становились на деле самыми обыкновенными слугами; но они не хотели равняться с простыми боярами, потому что происходили из княжеского рода и вели себя от Рюрика или же Гедимина. На основании родословных книг они точно знали, кто из них принадлежит к старшей линии, а кто к младшей, и кто кого породою выше. Положение каждого князя в его роде называлось его «отечеством», и при каждой службе князья считались «отечеством», стараясь, чтобы старшие и знатнейшие занимали высшие места и должности, а молодые и «худые» – низшие. А все вместе князья желали на всякой службе быть выше простых бояр, потому что они считали себя «государями», а бояр простыми людьми. Но и у бояр было свое «отечество» в их родах и свои счеты местами на службе. Они не всегда уступали князьям. И вот в Москве твердо укоренился обычай счета «отечеством» при всяком служебном назначении. Служилый человек соглашался взять должность или занять место только тогда, когда убеждался, что его не подчинят равному с ним или менее знатному, чем он сам. В противном случае он бил государю челом, что ему служить «невместно», что эта служба его «отечеству поруха» и что он просит дать ему «оборонь». Этот обычай счета местами по отечеству называется местничеством, а столкновения из‑за мест – местническими «случаями», или «делами».

Таким образом в XV веке в Москве постепенно сложилось новое боярство, наверху которого оказались, по своей «великой породе», потомки удельных князей, подчиненных Москвою. Не допустить первенства князей среди бояр великие князья не могли, потому что они не могли изменить «породы» и «отечества» своих слуг, не могли незнатного сделать знатным, а родовитого сделать простым. Но московские государи не могли быть довольны своим новым боярством, потому что оно стало менее зависимо от них. Знатные князья-бояре помнили, что их предки были такими же государями, как московский князь, и сами себя считали тоже «государями», а не простыми слугами. Они желали принимать участие в управлении государством как соправители московского князя, а не как его слуги. В своих вотчинах они чувствовали себя по‑прежнему удельными князьями, какими были их отцы и деды. Словом, новое московское боярство приняло вид родовой и земельной аристократии, питавшей притязания на участие в управлении государством. При таких условиях старые добрые отношения между московскими самодержцами и их боярством пали. Иван III и Василий III одинаково не признавали притязаний «княжат» (так в Москве стали звать титулованных слуг). Они отбирали от них некоторые вотчины, запрещали им продавать земли без особого разрешения или дозволяли продавать только родне – все затем, чтобы как‑нибудь не упустить из московского подданства удельных земель и не лишиться с них службы государству. Они не допускали княжат до своей тайной думы и всякие дела делали с доверенными лицами из простых «дьяков» (секретарей). Когда же княжата роптали и жаловались на это, государи «опалялись» на них, ссылали их, постригали в монахи, даже казнили. Если же кто‑либо из княжат замышлял «отъехать» от великого князя в Литву (больше некуда уже было отъезжать), то его хватали и обвиняли в измене и отступничестве. Таким образом у самых знатных своих слуг московские государи отнимали старое право совета и отъезда, каким всегда пользовались бояре. Княжата не принимали в расчет, что времена уже изменились и что при новом государственном порядке отъезд есть действительно измена своему государству: они роптали и были готовы на смуту. В своих боярах-княжатах московские князья нажили себе домашних врагов.

§ 55. Люди служилые и тяглые; поместная система и крестьянское прикрепление. Одновременно с образованием княжеской аристократии в Московском государстве стали слагаться и другие сословные группы. В удельное время, в тот период, когда еще совершалось заселение северо-восточных княжеств славянским племенем (§ 29), состав общества в этих княжествах был очень неопределенным. Князья не могли остановить переселенческий поток, задержать население в своих волостях и прикрепить его к своему уделу. Народ приходил в их удел и уходил из него свободно, не сказываясь князю и без его позволения. Князья поэтому старались закрепить за собою отдельных лиц. Они или принимали их к себе на вольную службу по договору (это были их бояре и слуги вольные), или же покупали их и кабалили, как рабов (это были их «люди», или холопы). Из тех и других составлялся «двор» князя, соответствующий дружине Киевского периода (§ 20). С помощью этого двора удельный князь управлял своим уделом, защищал его и вел свое хозяйство. Бояре и вольные слуги были его советниками и полководцами, а «люди» составляли рать и были рабочими на его пашне и промыслах. Часто князья приглашали неимущих свободных людей селиться на княжеской земле с условием служить и работать князю, причем, если такой слуга не исполнял своих обязанностей, его лишали данной ему земли. Из этих слуг «под дворским» (то есть подчиненных княжескому дворскому, или дворецкому) составлялся особый, средний разряд княжеских людей – не холопов, но и не вполне свободных.

Так устроены были отношения удельных князей к тем, кто им служил. Все же прочие лица, жившие в уделе князя, носили общее наименование «христиан», или «крестьян», и не находились вовсе в личной зависимости от князя. Как в городах («посадах»), так и в сельских волостях они были устроены в общины, или «миры». Князь знал, что в какой‑либо его волости (занимавшей, например, долину какой‑либо речки) жили крестьяне. Он приказывал там счесть количество крестьянских дворов, назначал с них со всех один общий податной оклад, «тягло», и поручал самим же крестьянам в известные сроки доставлять ему свою подать. Люди приходили в эту волость и уходили из нее без ведома и разрешения князя. Крестьянский «мир» их принимал и отпускал; он их облагал податью в общий оклад; выборные «старосты» собирали эту подать и отвозили князю. При таком порядке крестьяне знали не князя, а крестьянский мир, а князь мог быть равнодушен к тому, что тот или другой его крестьянин уйдет к соседнему князю. Прямого ущерба от этого для князя не было. Такою же свободою перехода крестьяне пользовались и на частных боярских землях. Приходя на землю, они составляли арендное условие, «порядную», и в порядной определяли свои обязанности и платежи господину; уходя от господина, они известным порядком «отказывались» от земли. Закон и обычай считали нормальным сроком отказа «Юрьев день осенний» (26 ноября). Если прибавим, что переход человека из одного разряда в другой – из крестьян в горожане («посадские люди») или в холопы и обратно – был очень легок и доступен всем, то мы поймем, что общественное устройство в удельное время было очень неопределенно и бесформенно.

Такая неопределенность не могла удержаться при переходе удельного быта в государственный. Московские государи раньше всего взялись за переустройство своего «двора». Прежде всего они наложили свою руку на земли служилых князей и требовали, чтобы земли эти «не выходили из службы» (§ 54). То же правило было применено ко всем вообще вотчинам: всякий, кто владел землею, был обязан участвовать в защите государства. С каждой вотчины должны были являться ратные люди, «конны и оружны», по первому зову государя. Княжата и бояре, владевшие крупными вотчинами, приводили с собою целые «воинства» своих людей. Мелкие вотчинники выезжали на службу сами, «своею головою», или с одним-двумя холопами. Но так как во время тяжелых войн с татарами, литвою и немцами нужна была большая военная сила, то обычной рати не хватало, и московские государи стали усиленно вербовать служилых людей («собою добрых и дородных», то есть годных к бою) и селить их на казенных землях, потому что иных средств на содержание воинских людей, кроме земель, тогда не было.

Прежде такие земли давались слугам из частных владений князя, из его «дворца». Теперь «дворцовых» земель уже не хватало, и слугам стали давать земли «черные» (то есть податные, государственные). Данные служилым людям земли стали называться «поместьями», а их владельцы – «помещиками», «детьми боярскими» и «дворянами». В отличие от вотчин, которые были частною наследственною собственностью вотчинников, поместья были временным владением. Помещик владел землею, пока мог служить; прекращалась служба за нерадением или смертью помещика – и поместье возвращалось в казну. В начале XVI века помещиков считали уже тысячами, и поместная система охватила уже всю южную половину государства. На государеву службу было «поверстано» множество народа; новым помещикам были розданы земли вблизи границы в Новгородских пятинах, в Смоленске, в Северском крае, на Оке и, наконец, в центральных областях кругом Москвы. Для заведывания поместьями в Москве была устроена «Поместная изба», а для заведывания службою вотчинников и помещиков – «Разряд», или «Разрядный приказ».

Сверх поместных земель служилым людям давали время от времени денежное жалованье, а наиболее знатным из них давали «кормленья». Это значило, что их посылали в какой‑нибудь город «наместником» или в какую‑нибудь волость «волостелем». Они правили, судили суд, смотрели за порядком и получали за это с населения «кормы» и «пошлины». Кормы имели вид даров в определенные сроки (к большим праздникам); а «пошлины» – это плата за суд и за всякие иные действия кормленщика в пользу населения. Вот это управление с правом брать доход с волости или города в свою пользу и называлось «кормлением».

Таково было устройство нового служилого сословия. Это сословие теперь состояло: 1) из княжат и бояр, составлявших аристократию, 2) из дворян и детей боярских – помещиков великого князя и 3) из гарнизонных людей (стрельцов, пищальников, пушкарей), живших в особых «слободах» при укрепленных городах.

Развитие поместной системы повело к тому, что большие пространства занятой крестьянами земли были переданы помещикам и таким образом на этих землях создалась зависимость крестьян от землевладельцев. За то, что землевладелец служил с своей земли государству, крестьяне обязаны были работать на него, пахать его пашню и платить ему оброк. Ни помещику, ни правительству было уже неудобно допускать свободный выход крестьян с занятой ими земли, и потому крестьян старались удерживать на местах. Их записывали вместе с их землями в особые «писцовые книги», и тех, кто попал в книгу, считали прикрепленным к той земле, на которой он был записан. Эти «письменные» крестьяне уже не выпускались со своих мест; могли переходить с места на место только люди «неписьменные», то есть не записанные в книги. Но таких крестьян сами землевладельцы, приняв к себе по договору, по «порядной» записи, старались закрепить на своей земле разными средствами, в особенности же тем, что давали им взаймы деньги, семена, рабочий скот и таким образом обязывали их сидеть до тех пор, пока не отработают долга. Право перехода в Юрьев день, однако, не было отменено, и им пользовались те крестьяне, которые не «застарели» еще за своими землевладельцами[50]50
  Надобно заметить, что с укреплением государственного порядка не только землевладельцы стали бороться с бродячестью крестьян, но и сами крестьянские общины не стали выпускать из своей среды «тяглецов», потому что уход податных плательщиков затруднял сбор и правильную доставку государю податного оклада. Кто уходил, не платил ничего; а кто оставался, тот должен был платить за себя и за ушедших. Поэтому крестьянские миры сами просили у государя права не выпускать из общины письменных крестьян. Так мало-помалу принимались меры к тому, чтобы прикрепить крестьян к местам, сделать из них оседлое податное сословие, обязанное платить государю подати («тянуть тягло»), а на служилых землях еще и работать на землевладельца.


[Закрыть].

§ 56. Вопрос о церковном землевладении; ересь жидовствующих. Вопрос об устройстве служилого землевладения был в то время связан с вопросом о монастырском землевладении. В XV веке монастыри в Московской Руси так размножились и овладели таким количеством земель и крестьян, что стали возбуждать некоторое беспокойство правительства и светских землевладельцев. У правительства уже не стало хватать удобных земель для помещиков, и великие князья были бы не прочь секуляризовать[51]51
  Обращение церковной собственности в светскую (преимущественно о земле). – Ред.


[Закрыть] монастырские вотчины. С другой стороны, земельные богатства монастырей стали смущать самих монахов, которые находили, что «стяжание» противоречит вообще монашеским обетам. Так с разных точек зрения начато было обсуждение вопроса о монастырских землях, и возникло целое движение, оставившее яркий след в литературе того времени.

Развитие монастырской жизни в период татарского ига зависело от многих причин. Тяжелые условия жизни в «миру» способствовали удалению от мира в «пустыню». Оставляя города и городские монастыри, иноки шли искать уединения и безмолвия в северные леса и ставили там, в глухой чаще, свои кельи. Но в этих же лесах, в общем движении колонизации, они сталкивались с другими поселенцами. Из пустынного поселения иноков возникал монастырь, а около него крестьянские поселки. Из нового монастыря шли новые иноческие колонии и снова обращались в монастыри[52]52
  В Костромском, Галичском, Вологодском и Белозерском краях монастырская колонизация оказалась в челе народного переселенческого движения и, можно сказать, руководила этим движением. Из одного знаменитого Троицкого-Сергиева монастыря образовалось не менее 35 монастырей-колоний.


[Закрыть]. Основываясь на новых землях, монастыри получали от благочестивых князей грамоты на занятые ими пространства и делались господами окрестных крестьян. Так создались мало-помалу земельные богатства монашеской братии. В среде этой братии не все одинаково относились к этим богатствам. Одни малодушно пользовались ими, превратив монашеский подвиг в безбедное житие. Другие стремились воспользоваться громадными средствами монастырей для добрых общественных целей. Третьи, наконец, пришли к убеждению, что монахи вовсе не должны владеть землями и богатствами, а должны кормиться своим рукоделием. Когда к концу княжения Ивана III монастырские вотчины достигли громадных размеров, возник спор о них в письменности и на церковных соборах. Во главе спорящих стали два выдающихся представителя тогдашнего монашества: Иосиф Волоколамский, или Волоцкий (игумен Волоколамского, им же основанного монастыря), и Нил Сорский (основатель скита[53]53
  Уединенное жилище отшельника, самостоятельное или выделенное в монастыре. – Ред.


[Закрыть] на р. Соре близ Белоозера). Первый из них был строгий монах и отличный хозяин, одинаково способный и к литературной деятельности, и к практической. Отлично устроив и обогатив свой монастырь, он умел поддерживать в нем порядок и крепкое подвижническое житие. Видя на своем хозяйстве, что богатство не портит монастырских нравов, он думал, что монастыри могут богатеть и с пользою употреблять свои средства для высоких целей. Против Иосифа выступал Нил и его последователи, получившие название «заволжских старцев», так как они все были из северных, за Волгою основанных монастырей. Нил был монах-отшельник, учивший, что монахи должны решительно оторваться от мирских забот, быть пустынножителями, кормиться трудами рук своих и всем существом своим стремиться к Богу, не радея ни о чем земном. Вопрос, поднятый в отвлеченном споре, был рассмотрен на церковном соборе 1503 года. Большинство собора стало на сторону Иосифа и в его духе составило соборное определение в пользу монастырского землевладения. Светская власть не решилась идти против соборного авторитета, и монастырские вотчины уцелели и продолжали расти. Монастыри не только получали земли от государей, но и сами покупали их, принимали в заклад, одалживая под них деньги светским людям, и, наконец, получали их в дар от благочестивых людей на помин их души[54]54
  Направление Иосифа Волоцкого создало целую школу монахов-администраторов и хозяев, прозванных «иосифлянами» по имени их учителя. Нуждаясь в поддержке светской власти для ведения хозяйственных дел, иосифляне отличались податливостью и угодничеством пред великими князьями, чем и вызывали против себя укоры и обличения суровых заволжских «нестяжателей». Среди них в особенности отличался инок из князей Патрикеевых, по имени Вассиан Косой. Против иосифлян писал также и ученый афонский монах Максим Грек, призванный в Москву с Афона для перевода греческих книг и разбора великокняжеской библиотеки. Борьба двух направлений в конце концов привела к полному торжеству иосифлянской стороны. За резкость своих обличений и за несочувствие второму браку великого князя Василия III Вассиан Косой и Максим Грек попали даже в опалу и были заточены в монастыри.


[Закрыть].

Разница направлений сказалась также в очень громком деле о «ереси жидовствующих». Ересь возникла в Новгороде в годы присоединения Новгорода к Москве и оттуда перешла в Москву. Заключалась она в том, что по учению какого‑то жидовина Сxарии жидовствующие не признавали Св. Троицы, отвергали божество Иисуса Христа, ожидали Мессии, не почитали Богородицы и святых, не поклонялись святому кресту и иконам, почитали закон Моисеев и вместо воскресенья чтили субботу. Ересь распространилась среди новгородских священников и церковников. Некоторые из них самим князем Иваном III были из Новгорода привезены в Москву и определены в придворные соборы, после чего ересь пошла и по Москве. Ей сочувствовали видные светские люди и кое‑кто из высшего московского духовенства. Протекло более пятнадцати лет от начала ереси, раньше чем ее открыли. Новгородский архиепископ Геннадий донес о ней в Москву. Началось дело, причем в Москве оно шло вяло, а Геннадий в Новгороде вел его с великим рвением[55]55
  Чтобы подвинуть и московское начальство быть деятельнее и суровее, Геннадий заручился содействием влиятельного Иосифа Волоцкого. Иосиф выступил против ереси с обличениями, собранными потом в одну книгу под названием «Просветитель». Он заявил себя сторонником крайних мер и требовал казни еретиков. И в этом на него восстали заволжские старцы, писавшие против жестокости во имя христианского милосердая. Но и здесь, как в деле о монастырских землях, возобладал взгляд Иосифа.


[Закрыть]. Наконец, на церковном соборе (1504) еретики были осуждены на казнь. Многие из них были сожжены, и ересь заглохла.