Текст книги "Чернобыль: История ядерной катастрофы"

На фотографии делегатов Киевской области, снятой в дни съезда на Красной площади, и на другой – уже по возвращении в Украину – Брюханов позирует в модной ондатровой шапке и короткой дубленке, с мохеровым шарфом на шее. Такая одежда говорила о высоком статусе – ее было трудно достать и стоила она дорого. У Брюханова не было необходимости охотиться за дефицитом. Свободное время в Москве он тратил на встречи с коллегами по атомной промышленности и лоббирование через членов ЦК и сотрудников Министерства энергетики и электрификации, которое заведовало атомными станциями. Головной боли бюрократия ему почти не доставляла – во многих партийных и министерских кабинетах заседали бывшие сослуживцы по Чернобыльской АЭС[9]9
  Куліков І., Шанюк В. Від нашого новаторського пошуку // Київська правда. 1986. 4 березня; Куліков І., Лахтурова Т., Стрекаль В. Плани партії – плани народу // Київська правда. 1986. 8 березня; Лісовий В. Грані характеру // Прапор перемоги. 1986. 25 лютого; Болясний О. Ця буденна романтика // Київська правда. 1986. 26 лютого.


[Закрыть].

Утром 25 февраля 1986 года Виктор Брюханов и еще несколько тысяч человек заняли свои места в Кремлевском дворце съездов. Новички вроде него, впервые попав в партер огромного зала, внимательно следили за обрядом, исполняемым в президиуме, – он сохранился со сталинских времен почти без изменений.

В десять утра в президиум проследовали первые лица страны во главе с Горбачевым. Брюханов, как и обычные граждане, знал их только по изображениям, развешанным на тысячах стендов по всему Советскому Союзу. Среди них шествовал и Виктор Чебриков – председатель КГБ, чей портрет сохранился до наших дней в припятском дворце культуры. Делегаты вскочили с мест; разразились бурные аплодисменты. Когда шум стих, генеральный секретарь взошел на трибуну. Дрожащим от волнения голосом он объявил: «Товарищи делегаты! На съездах компартий союзных республик, краевых, областных партийных конференциях на XXVII съезд Коммунистической партии Советского Союза избрано пять тысяч делегатов. Прибыло на съезд 4993 делегата. Отсутствуют по уважительным причинам семь человек. Это дает нам основание начать работу съезда». Возражений ни у кого не возникло, работа съезда началась[10]10
  XXVII съезд Коммунистической партии Советского Союза, 25 февраля – 6 марта 1986 года: Стенографический отчет. М., 1986. Т. 1. С. 3.


[Закрыть].

В числе первых пунктов повестки дня была минута молчания в память умерших за предыдущие пять лет. Назвали имена Брежнева, Андропова, Черненко, еще троих членов политбюро, зарубежных политиков. Почтив покойных, можно было перейти к штурму новых вершин. Доклад генсека, с перерывом на обед и прочими паузами, занял целый день. Профессиональные дикторы зачитывали его потом по радио в течение шести часов. Впрочем, Горбачеву не удалось побить рекорд Фиделя Кастро – две недели тому назад тот витийствовал на съезде компартии Кубы семь часов десять минут.

Теперь Кастро сидел в ряду почетных гостей за трибуной, внимательно слушая перевод слов Горбачева. За последние тридцать лет в Кремле едва ли хоть раз звучала настолько суровая критика советской действительности[11]11
  Лошак В. Съезд бурных аплодисментов // Огонек. 2016. 2 февраля.


[Закрыть].

«В течение ряда лет, и не только в силу объективных факторов, но и причин прежде всего субъективного порядка, практические действия партийных и государственных органов отставали от требований времени, самой жизни, – признал генеральный секретарь. – Проблемы в развитии страны нарастали быстрее, чем решались. Инертность, застылость форм и методов управления, снижение динамизма в работе, нарастание бюрократизма – все это наносило немалый ущерб делу. В жизни общества начали проступать застойные явления». Так жестко коммунистический строй, не делая скидку и высшим руководителям, не оценивал никто из вождей после Хрущева в 1956 году. Горбачев позднее заметил, что хрущевский «секретный доклад» прозвучал 25 февраля, в последний день XX съезда, – и он на XXVII съезде выступил тоже 25 февраля. Слово «застой», сокращенный вариант «застойных явлений», стало общепринятым названием упадка советской экономики во второй половине 1970-х и в 1980-е годы.

Горбачев призывал членов партии «как можно быстрее преодолеть негативные явления в социально-экономическом развитии общества, придать ему необходимый динамизм и ускорение, в максимальной степени извлечь уроки из прошлого». Он ставил перед обществом и плановым хозяйством цель, достижимую лишь полным напряжением всех сил: до конца века (то есть за пятнадцать лет) удвоить валовой внутренний продукт путем неуклонного повышения производительности труда. Главным мотором такого стремительного движения вперед Горбачев считал научно-техническую революцию, внедрение инноваций, а также постепенную замену углеводородного топлива (угля, нефти, газа) атомной энергией. Он заявил: «В текущей пятилетке будет введено в два с половиной раза больше, чем в прошлой, мощностей атомных электростанций, а также осуществлена массовая замена устаревших агрегатов на тепловых станциях».

Брюханова эти цифры не удивили – они значились в Энергетической программе СССР, принятой задолго до съезда. Но теперь о необходимости достичь таких показателей заявили с самой высокой трибуны. Пройдет пять лет, и на очередном съезде подведут итоги, а Кремль, если понадобится, накажет виновных в невыполнении столь важного задания. Таким образом, выполнить и перевыполнить план должны будут не только четыре энергоблока теперешней ЧАЭС, но и те два, которые достроят и подключат к электрической сети еще нескоро. На левом берегу Припяти со временем планировали возвести еще два или даже четыре энергоблока. Реакторы новых энергоблоков будут в полтора раза мощнее старых. Брюханов уже пятнадцать лет умудрялся руководить и стройкой, и эксплуатацией энергоблоков – изнурительная акробатика. Но партия сказала, что надо дать еще больше атомной энергии. Ему оставалось только взять под козырек.

В своем докладе Горбачев упоминал атомное оружие намного чаще мирного атома. Он призвал товарищей по партии по-новому взглянуть на контроль над гонкой вооружений, подчеркнул, что НАТО и страны Варшавского договора накопили ядерные арсеналы, способные уничтожить на Земле все живое (и не один раз). Выход из тупика советский вождь видел в полном их уничтожении к концу XX века. Он сообщил съезду, что Рейган уже прислал ответ на это предложение. Горбачева письмо президента США не обрадовало. Не отвергая идеи полного ядерного разоружения, американский президент настаивал на продолжении развития Стратегической оборонной инициативы (СОИ), известной как программа «звездных войн». Она включала размещение в космосе систем перехвата баллистических ракет. Интонация Михаила Сергеевича выдавала разочарование в партнере по переговорам: «Сокращение стратегических ядерных арсеналов обусловливается нашим согласием с программами „звездных войн“, сокращениями, кстати односторонними, советского обычного оружия»[12]12
  XXVII съезд Коммунистической партии Советского Союза. Т. 1. С. 23–121.


[Закрыть].

Советский лидер хорошо понимал, что для участия в новом этапе гонки вооружений у страны не хватит ни финансов, ни технологий, и СССР неизбежно проиграет в ней, если Америка воплотит СОИ в жизнь. Материальные ресурсы и усилия конструкторских бюро следовало перенаправить с изобретения сверхсовременных видов оружия на модернизацию дряхлеющей советской экономики. Представители научной номенклатуры в целом были на стороне генсека. Для них были важны усиление финансирования и ставка на отечественные разработки, даже если западные технологии и оборудование показывали лучшие результаты и стоили дешевле. Не стоило забывать, что в условиях холодной войны страны Запада налагали эмбарго на продажу Москве сверхсовременных разработок. Военно-промышленный комплекс (ВПК) охотно расширил бы поле деятельности, частично перейдя на мирные рельсы и не утрачивая в то же время монополии на сферу высоких технологий. Многие (среди них и Горбачев) думали, что в преодолении трудностей советской экономики ВПК принесет наибольшую пользу.

О чаяниях и тревогах ВПК и его научного крыла съезду поведал Анатолий Александров, президент Академии наук СССР. Он стал первым делегатом от интеллигенции на трибуне, что свидетельствовало не только о его месте в государственной иерархии, но и о надеждах, возлагаемых на ученых новым руководством[13]13
  Там же. С. 130–168.


[Закрыть].

Высокий, выбритый налысо, с высоким лбом и крупным носом, Александров в свои 83 года был старше всех членов политбюро. Он появился на свет раньше трех генсеков, похороненных недавно один за другим. Но никто не дерзнул бы назвать его дряхлым или указать на «застойные явления» в Академии наук или в Институте атомной энергии, который он также возглавлял. Александров был бодр, крепок и полон идей. Его, одного из отцов советской ядерной программы, глубоко уважали и в партийных, и в промышленных, и в научных кругах. Партия хотела получить волшебное средство против экономической отсталости у тех, кто двигал вперед науку и технику, – а значит, и у Александрова и его коллег. Именно от них Кремль ждал чуда[14]14
  На вершинах науки и власти: К 100-летию Анатолия Петровича Александрова // Природа. 2003. № 2. С. 5–24.


[Закрыть].

Александров начал со ссылки на наивысший авторитет – поручение Ленина Академии наук об ускорении развития народного хозяйства. Впрочем, упор президент АН сделал на историю советской ядерной отрасли, у истоков которой стоял Курчатов – директор упомянутого Института атомной энергии. Александров, его преемник, подчеркнул, что «под научным руководством Курчатова И. В. были созданы первые атомные, а затем – раньше, чем в США, – и водородные бомбы. Безопасность Советского Союза была обеспечена». Докладчик не стал упоминать о роли агентов МГБ, хотя ядерная бомба у СССР появилась во многом благодаря им и данным, полученным от сотрудников Манхэттенского проекта. Но Александров говорил и о чисто советских достижениях: «В 1954 году, вскоре вслед за созданием оружия, в СССР была создана первая в мире атомная электростанция. Я хочу поаплодировать ее создателям». Делегаты ответили ему овацией.

О достижениях ядерной программы академик напомнил не только ради похвал предшественнику (а косвенно и самому себе). Бдительности терять было нельзя, ведь Запад оставался грозным противником Советского Союза. Докладчик предостерегал от покупок зарубежных технических решений и оборудования: «Фирмы ФРГ прекратили поставку в СССР труб, когда мы начали строить газопроводы… Когда мы объявили о строительстве больших газопроводов из Сибири до западной границы… нам сразу же прекратили поставку оборудования для газоперекачивающих станций». Александров просил инвестировать в развитие отечественной науки. Он привел в пример производственный цех в собственном институте. «У нас в Институте атомной энергии создан небольшой участок, на котором автоматизировано все производство… Мы теперь делаем на этом участке столько деталей, что нам их некуда девать. Мы по всему министерству объявили: пожалуйста, товарищи, если заказываете детали, то заказывайте нам…» Директор института вновь сорвал аплодисменты[15]15
  XXVII съезд Коммунистической партии Советского Союза. Т. 1. С. 169–174.


[Закрыть].

Горбачев слушал и не уточнял у Александрова, какое министерство он имеет в виду. Генсеку и так было понятно, что президент Академии наук говорит о сверхсекретном Министерстве среднего машиностроения. Ефим Славский, глава этого ведомства с неуклюжим названием, сидел в президиуме за спиной докладчика. Настоящий гигант, выше и полнее Александрова (и пятью годами старше), он превосходил авторитетом почти всех коллег по Совету министров. Работу над ядерной программой Славский начал в конце 1940-х годов под руководством Курчатова, а министерство возглавлял уже 27 лет. Громадное учреждение отвечало за пополнение ядерного арсенала, а позднее – за использование атомной энергии в мирных целях. Министр, занявший свое кресло в первые хрущевские годы, казался незаменимым. Он распоряжался значительными ресурсами, от его воли зависело финансирование Института атомной энергии – таким образом, ему фактически подчинялась Академия наук. Заместители Александрова то и дело ходили в приемную к Славскому, уговаривая подписать очередную смету. Уговорить его было не так уж просто[16]16
  Насонов В. Славский Ефим Павлович // Министры советской эпохи [www.minister.su/article/1226.html]; «Славский Е.П.: Прощание с саблей». Ч. 1, опубликовано на YouTube 21 апреля 2009 года [https://youtu.be/KURb0EWtWLk].


[Закрыть].

Сам президент Академии наук был на дружеской ноге с министром. Оба были родом из Украины, где Александров, сын уважаемого судьи из Таращи, в Гражданскую войну дрался с большевиками на стороне белых, а Славский был выходцем из простонародья. Уроженец Макеевки, он служил в Первой Конной. То, что полвека назад они вполне могли стрелять друг в друга, теперь не мешало им думать и действовать в унисон. Говорят, в начале 1960-х годов их вызвали к Хрущеву. Первый секретарь требовал догнать Америку в области атомной энергетики и запальчиво, переходя порой на украинский, отметал любые возражения. Как придумать новый реактор, да еще так срочно? Славского озарило, когда по телевизору Райкин (в образе горе-рационализатора) воскликнул: «Балерину видали? Она вертится – аж в глазах рябит. Привяжи к ноге динаму. Пусть она ток дает в недоразвитые районы!» Эта шутка как будто и навела Славского с Александровым на мысль использовать реактор, предназначенный для производства оружейного плутония, – присоединить к нему огромные турбину и генератор, чтобы выделяемое при работе реактора тепло давало электроэнергию[17]17
  Бывший замдиректора ЧАЭС: Мы стали делать такие АЭС из-за Аркадия Райкина // Интерфакс. 2016. 23 апреля.


[Закрыть].

Что бы ни вдохновило министра и президента Академии наук на самом деле, новый реактор (названный РБМК – реактор большой мощности канальный) стал плодом сотрудничества Министерства среднего машиностроения с Институтом атомной энергии. Главным конструктором выступил Николай Доллежаль, также уроженец Украины и один из корифеев ядерной отрасли. Он уже довольно долго руководил Научно-исследовательским и конструкторским институтом энерготехники, разработал первый советский реактор для производства оружейного плутония и первую в СССР ядерную силовую установку для подводных лодок. Первые РБМК строились и проходили испытания под началом Славского. Александров в прошлом работал над созданием реактора для подводного флота, а в проекте РБМК занимал пост научного руководителя. Он уверял всех и каждого в том, что безопаснее их с Доллежалем детища не найти. По слухам, Александров даже прибавлял, что реактор «можно ставить хоть на Красную площадь, так как опасности от него не больше, чем от самовара»[18]18
  Осипчук И. Легендарный академик Александров в юности был белогвардейцем // Факты. 2014. 4 февраля; Аккерман Г. Чернобыль сделал меня другим человеком // Новая газета. 2006. 2 марта.


[Закрыть].

У стен Кремля, само собой, реактор монтировать не стали, но после испытаний на одном из подведомственных Славскому заводов сочли вполне надежным. И передали задачу сооружать энергоблоки, оборудованные РБМК, Министерству энергетики и электрификации, хотя оно и не имело опыта управления атомными станциями. Мало кто сомневался, что применение открытий фундаментальной науки на практике и покровительство, которое оказывал развитию атомной индустрии ВПК, принесет огромную пользу стране. СССР получил долгожданную экологически чистую энергию, когда реакторами этого типа стали оснащать атомные станции в европейской части страны. Электрическая мощность в тысячу мегаватт делала их грозными конкурентами для ВВЭР (водо-водяных энергетических реакторов), спроектированных под общим руководством того же Александрова и пущенных в ход в середине 1960-х годов. К тому же для строительства ВВЭР не хватало производственных мощностей. В 1982 году более половины электроэнергии, вырабатываемой советскими АЭС, приходилось на канальные реакторы. Ленинградская АЭС располагала четырьмя такими энергоблоками, Курская и Смоленская – двумя. На Чернобыльской АЭС Брюханов запустил четвертый энергоблок в 1983 году[19]19
  Semenov B. Nuclear Power in the Soviet Union // IAEA Bulletin. 1983. Vol. 25. № 2. P. 47–59.


[Закрыть].

Последнее время на директора ЧАЭС жестко давили сверху – требовали без промедления запустить пятый энергоблок, готовый на 70 процентов. В январе 1986 года припятский горком партии не остановился даже перед выговором за долгострой заместителю Брюханова. Новость попала в местные газеты, и директор знал, что, если не ускорит монтаж энергоблока, следующим будет он сам. Теперь с трибуны съезда глава Совета министров Николай Рыжков предостерегал подчиненных от задержек при сооружении новых реакторов: «Минэнерго СССР в одиннадцатой пятилетке допустило срыв ввода в действие мощностей на атомных электростанциях, что вызвало дополнительную потребность в органическом топливе. Учитывая напряженность в топливном балансе страны и возрастающую роль атомной энергетики, подобные срывы в дальнейшем недопустимы». Благ мирного атома жаждали не только в Москве – региональные руководители выказывали не меньшее рвение. Брюханов не мог не заметить, как первые секретари выпрашивали для своих областей деньги на возведение атомных электростанций. Такую просьбу озвучил на съезде, например, нижегородец Христораднов. Пронягин, еще один высокопоставленный чиновник, упрекал Минэнерго за отказ от идеи открыть АЭС у них в Томской области. Приобщиться к атомной энергетике хотели все[20]20
  XXVII съезд Коммунистической партии Советского Союза. Т. 2. С. 29, 54, 139.


[Закрыть].

Ключи от врат атомного рая были в руках непосредственного начальника Брюханова. Анатолий Майорец возглавил Министерство энергетики и электрификации менее года тому назад. Пятидесятишестилетний министр горел желанием показать себя в деле. Задание ему дали труднейшее: за пять лет увеличить пуск новых реакторов на атомных станциях в два с половиной раза. При этом проектирование АЭС и полный цикл работ от рытья котлована до запуска реактора занимали семь лет. Майорец уверял делегатов, что этот срок можно сократить на два года, если начинать постройку станции еще до завершения ее проекта. Брюханов знал, как трудно следовать недоработанному документу – бумаге, в которой забыли про овраги. Поскольку на деле мало кто мог уложиться и в семилетний срок, сократить его до пяти казалось невозможным. Но раз партия приказала, а правительство потребовало, у руководителей АЭС не оставалось выбора.

Майорец завершил речь на бравурной ноте: «Разрешите заверить, что энергетики и энергостроители, воодушевленные решениями XXVII съезда КПСС, выполнят грандиозные планы партии и внесут достойный вклад в создание материальной базы коммунизма»[21]21
  Там же. С. 94–98.


[Закрыть]. Министр, видимо, забыл о том, что коммунизм партия уже не строит. С другой стороны, новичку в правительстве не мешало проявить кипучий энтузиазм.

Это вполне гармонировало с общей атмосферой съезда. Делегаты как будто прониклись лозунгом «вижу цель – не вижу препятствий». В рядах непоколебимых оптимистов был и Горбачев. Его доклад приняли на ура, его идею ускорения экономического развития за счет достижений научно-технического прогресса горячо поддержали, наконец, его самого избрал генеральным секретарем уже не только пленум ЦК, но и съезд. Авторитет Горбачева окреп, полномочия на проведение кардинальных реформ увеличились.

Сверх того, генсек пополнил состав политбюро преданными ему людьми. Одним из них был первый секретарь Московского горкома – Борис Ельцин. Решительный, как мало кто из начальства, он говорил с трибуны о том, о чем боялись спросить другие: «Почему из съезда в съезд мы поднимаем ряд одних и тех же проблем? Почему в нашем партийном лексиконе появилось явно чуждое слово „застой“? Почему за столько лет нам не удается вырвать из нашей жизни корни бюрократизма, социальной несправедливости, злоупотреблений? Почему даже сейчас требование радикальных перемен вязнет в инертном слое приспособленцев с партийным билетом?» Его речь потрясла аудиторию, в основном состоявшую из тех, кто занимал свою должность со времен Брежнева. Слово «перестройка» в докладе Горбачева звучало десятки раз, но редко само по себе, как лозунг новой эпохи: почти всегда за ним следовало название отрасли, подлежавшей перестраиванию. Упор пока что делали на «ускорение», введенное в язык партийного официоза сразу же после прихода Горбачева к власти весной 1985 года. Большинство делегатов верило, что страна в порядке. Надо было только встряхнуться, выйти из застоя и вернуться к подлинному марксизму-ленинизму[22]22
  Там же. С. 141–142.


[Закрыть].

Заключительное заседание съезда провели 6 марта. Брюханов и его земляки собрали вещи и уехали домой в Украину. Перспективы атомной промышленности, да и страны в целом казались им радужными. Тем не менее директору ЧАЭС не давало покоя одно обстоятельство. Вечером по телефону из гостиничного номера он дал интервью тому же киевскому журналисту, который посетил его месяца три назад, накануне пятидесятилетия. После дежурных фраз о заботе партии и ее огромном внимании к развитию советского топливно-энергетического комплекса Брюханов со вздохом добавил: «Надо надеяться, что это будет способствовать и большему вниманию к надежности и безопасности атомной энергетики и нашей Чернобыльской АЭС в частности. Это для нас – самое актуальное». В газете интервью с Брюхановым вышло без этого предостережения[23]23
  Болясный А. Указ. соч.; Болясний О. Діловитість, реалізм // Київська правда. 1986. 28 лютого.


[Закрыть].

Глава 2
Путь к Чернобылю

Вечером 6 марта 1986 года Михаил Горбачев, воодушевленный успехом, принимал в Кремлевском дворце зарубежных гостей съезда – главным образом посланцев компартий, командированных в Москву за счет хозяев, а советские делегаты на самолетах, поездах и автомобилях разъезжались по домам. Виктор Брюханов в компании других представителей Украины сел на ночной поезд в Киев.

Утром их торжественно встретили местные официальные лица. Вернувшихся обнимали, пожимали им руки, а женщинам вручали цветы – на следующий день, субботу, выпало 8 марта. На фотографии, снятой газетчиками на киевском вокзале утром 7 марта, Брюханов запечатлен в тех же дубленке и ондатровой шапке, в окружении других делегатов; у одной женщины в руках букет гвоздик. Директору ЧАЭС нужно было и самому раздобыть цветы для супруги и подумать о планах на выходной. Время для этого было – дорога от Киева до Припяти (около 150 километров) занимала добрых два часа[24]24
  Куліков І., Лахтурова Т., Стрекаль В. Плани партії – плани народу // Київська правда. 1986. 8 березня.


[Закрыть].

Из Припяти за начальником прислали машину. Водитель выехал по проспекту на автостраду Р-02, которая шла на север, вдоль огромного водохранилища, созданного для Киевской гидроэлектростанции в 1960-е годы. Затем они свернули на северо-запад, к Иванкову, и начались березовые рощи. Ближе к Чернобылю потянулись сосновые леса.

Впервые Брюханов проделал этот путь на автобусе в 1970-м, когда Припяти еще не существовало. Он был молод и полон энтузиазма. Мало кого назначали директором атомной электростанции в столь несолидном возрасте, но пока у него ничего не было, даже директорского кресла. Перед Брюхановым стояла задача возвести энергоблоки, административные здания и жилые дома для работников. В том числе для собственной семьи: жены Валентины и двух детей (девятилетней Лилии и годовалого Олега). Он поселился в единственной гостинице в Чернобыле – городе, именем которого назовут электростанцию. Директор изучал разложенную на кровати проектную документацию и договоры на первые, временные здания, запланированные на месте будущих ЧАЭС и Припяти. Строительство начнут лишь год спустя[25]25
  Василь М. Бывший директор ЧАЭС Виктор Брюханов: «Если бы нашли для меня расстрельную статью, то, думаю, расстреляли бы» // Факты. 2000. 18 октября.


[Закрыть].

Тем временем семья перспективного руководителя оставалась в Донецкой области. Их домом все еще был Славянск, где Брюханов проработал несколько лет. Город получит недобрую славу в 2014 году: именно там произойдут первые бои в ходе русско-украинского конфликта и появятся первые жертвы. Для воюющих сторон Славянск имел большое значение как транспортный узел (там сходятся железные и автомобильные дороги) и промышленный центр. Брюхановы переехали туда в 1966 году, когда город стал интенсивно развиваться. Виктор получил должность на тепловой электростанции, работавшей на донбасском угле.

Первой электростанцией в карьере молодого инженера была Ангренская, близ Ташкента. В Ташкенте он и родился 1 декабря 1935 года. Виктор был старшим в многодетной рабочей семье переселенцев из Саратова. Он пережил войну, о которой помнил только, что ни разу не наедался досыта. В 24 года он закончил Ташкентский политехнический институт и уехал в Ангрен. Там он познакомился с Валентиной, тоже работницей ТЭС и студенткой вечернего техникума. Позднее он вспоминал, что его пленили глаза девушки – в них можно было утонуть.

Валентина впервые увидела имя будущего мужа в местном журнале – он уже слыл сведущим и добросовестным инженером (довольно скоро его повысили до начальника цеха) – и подумала: «Какая дурацкая фамилия – не дай Бог…» Но после знакомства с Виктором, юным, стройным и целеустремленным, смешная фамилия ее уже не смущала. Он добился ее любви, щедро заставляя подоконники дикими тюльпанами, которые привозил из командировок с соседнего Кураминского хребта. Через год они сыграли свадьбу и зажили в Ангрене счастливой семейной жизнью.

Идиллия на фоне тюльпанных полей закончилась ранним утром 26 апреля 1966 года – ровно за двадцать лет до Чернобыльской катастрофы. В этот день мощное землетрясение почти стерло с лица земли центр узбекской столицы. Лежали в руинах (в лучшем случае – требовали капитального ремонта) более 230 административных зданий, семьсот магазинов, столовых и чайных. Как ни странно, погибло всего восемь человек, но пострадавших было много, а крова лишились триста тысяч – каждый пятый житель Ташкента. Среди них оказались и родители Брюханова, чей кирпичный дом покрыли глубокие трещины. Брюхановым пришлось оттуда съехать. Ангрен от Ташкента отделяют немногим более ста километров, поэтому Валентина больше не желала оставаться в Узбекистане. Что, если другое землетрясение точно так же разрушит их город? Что постигнет их семью, уже из трех человек? Надо уезжать. Послушав жену, Виктор стал искать место на электростанциях в разных уголках Союза. Как выяснилось, в Украине не хватало именно такого человека. Брюхановы уехали в Славянск, где Виктора без особого промедления назначили начальником турбинного цеха, а затем главным инженером электростанции[26]26
  Самоделова С. Личная катастрофа директора Чернобыля // Московский комсомолец. 2011. 21 апреля; Шуневич В. Бывший директор ЧАЭС Брюханов: «В день взрыва в Припяти была моя беременная дочь» // Факты. 2019. 21 июня.


[Закрыть].

В 1966 году, когда они туда перебрались, Славянскую ТЭС еще достраивали. Как раз возводили новый цех – крупнейший в СССР, как позднее вспоминал Брюханов. Он решительно взялся за дело и вскоре вновь проявил себя как способный инженер и отличный организатор. Запускать новые цеха было крайне трудно, но между молотом строителей, неспособных уложиться в сроки, и наковальней плана выработки электроэнергии Брюханов держался стойко. Он знал свое дело, отдавался ему целиком, говорил мало, но умел найти общий язык с рабочими. Казалось, это прирожденный руководитель производства. Его заметили в Киеве и весной 1970 года предложили работу, для которой требовались те же качества. Но масштаб ее был уже иным: власти поручили ему построить новую электростанцию и в дальнейшем руководить ею. Для этого выделили участок у Чернобыля, далеко от угольных шахт. Новой станции уголь не понадобится – его заменит ядерное топливо.

Молодой инженер не мог решиться на такое сходу. Он спросил совета у жены. Валентина настороженно восприняла приглашение на АЭС специалиста по турбинам, не знакомого ни с ядерными реакторами, ни с атомной энергетикой в целом. Но в Киеве Брюханова заверили, что все электростанции похожи друг на друга. Так думали и в Москве. Инженеров, подготовленных к постройке атомных станций, практически не было: мирный атом для Советского Союза был еще в новинку. Брюханов отбросил колебания. Но прежде всего ему пришлось в полевых условиях учиться делу вроде бы более понятному – строительству громадных зданий. Задача оказалась трудной и поначалу неблагодарной. Директор призрачной тогда еще станции чуть не раскаялся в своем выборе, но позднее понял, что не ошибся.

В интервью по случаю пятидесятилетнего юбилея (в 1985 году) он заявит корреспонденту, что ни о чем не жалеет[27]27
  Шуневич В. Указ. соч.; Medvedev G. The Truth About Chernobyl / Foreword by A. Sakharov. New York, 1991. P. 41–42; Болясний О. Прискорення тривалістю вісім років // Київська правда. 1985. 1 грудня.


[Закрыть].

Еще меньше причин о чем-либо жалеть было у Брюханова в марте 1986 года, когда он на служебном автомобиле ехал с киевского вокзала в Припять. Перед ним лежала узкая автострада в две полосы. Снабжение ЧАЭС и прилегающего к ней атомграда во многом зависело от этой дороги.

Водитель Брюханова мог бы проехать по ней с закрытыми глазами – директор то и дело мотался между Припятью и Киевом. Партийное начальство, руководители министерств и главков находились в столице Украины, и Брюханов часто ездил туда на совещания. Подписи и печати под официальными документами можно было получить только в Киеве. Добрых два часа за окном проплывали пока еще заснеженные леса, и вот наконец показался райцентр. На въезде в Чернобыль они миновали знакомый бетонный знак с названием города, потом – памятник Ленину. Немного дальше простиралась центральная площадь, довольно большая для городка с населением, не превышавшим 14 тысяч человек.

Несмотря на строительство атомной электростанции, на стремительное развитие Припяти в десяти минутах езды на северо-запад, Чернобыль загадочным образом почти не изменился за предыдущие двадцать, а то и сорок лет – с тех времен, когда его имя мало кому что-нибудь говорило. Атомград служил символом будущего – научно-технического прогресса и социализма, – а райцентр пребывал в плену аграрного прошлого. И сам городок, и пристань на реке, которая кормила многие поколения чернобыльцев, пестрили дореволюционными зданиями.

Первое упоминание о Чернобыле в Киевской летописи датируется 1193 годом. Он стоял в охотничьих угодьях киевских князей, чьи предки правили огромной страной от Карпат до Онежского озера. Происхождение топонима летописи никак не поясняют, но исследователи позднее укажут на изобилие в округе полыни обыкновенной – Artemisia vulgaris. Этот кустарник легко узнать по темному стеблю, потому в народе его окрестили «чорнобыль» (ударение падает на предпоследний слог). Растение дало название городу, из-за чего потом Чернобыльскую аварию стали увязывать с библейским пророчеством о звезде Полынь.

Откровение Иоанна Богослова гласит: «Третий ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде „полынь“; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки». В этих стихах речь идет не о полыни обыкновенной, в честь которой назван город, а о полыни горькой – Artemisia absinthium. Тем не менее очень многие (в том числе Рональд Рейган) поверили, что автор Апокалипсиса предсказал Чернобыльскую катастрофу[28]28
  Ипатьевская летопись // Полное собрание русских летописей. М., 1998. Т. 2. Стб. 676–677; Heilmeyer M. Ancient Herbs. Los Angeles, 2007. P. 15–18; Wright C.W. Artemisia. London, 2002; Откровение 8: 10–11; Cannon L. President Reagan: The Role of a Lifetime. New York, 1991. P. 860.


[Закрыть].

Что бы ни говорилось в Библии, Чернобыль долгие века оставался одним из центров Полесья – обширного и малолюдного региона, сплошных лесов и болот. После киевских им стали править великие князья литовские, а затем – польские короли. В середине XVII века городом овладели казаки Богдана Хмельницкого, но Чернобыль остался в пределах Речи Посполитой и в собственности магнатов. История обошла вниманием большинство его жителей и даже хозяев – за исключением красавицы Розалии Любомирской. Она родилась в семье Ходкевичей, которым и принадлежал город, вышла за князя Любомирского и на свою беду уехала в охваченный революцией Париж. Якобинцы отдали ее под суд как заговорщицу: слишком уж тесные знакомства она завела среди французских аристократов. Розалия Любомирская сложила голову на гильотине двадцати шести лет от роду, в июне 1794 года. Ее изображение сохранилось на стене в одном старинном чернобыльском здании – позднее там разместили неврологическое отделение больницы[29]29
  Listy Aleksandra i Rozalii Lubomirskich. Kraków, 1900; Похилевич Л. Сказания о населенных местностях Киевской губернии. Киев, 1864. С. 144–151; Чернобыль // Электронная еврейская энциклопедия. 1999 [eleven.co.il/diaspora/ communities/14672].


[Закрыть].

Если самую известную в мире уроженку Чернобыля погубила Французская революция, то 1917 год стал роковым для немалой части простых горожан. На рубеже XIX и XX веков среди населения 60 процентов составляли евреи – двумя столетиями ранее их предков пригласили туда польские магнаты. До революции Чернобыль был центром хасидизма. Местных евреев окормляли цадики из династии, основанной во второй половине XVIII века учеником Баал Шем Това (создателя хасидского учения) по имени Менахем Нахум Тверский. Книга рабби Тверского «Меор Эйнаим» («Свет глаз») стала для хасидов классическим текстом, а его потомки основали династии раввинов во многих городах Украины.