Текст книги "Забытые бастарды Восточного фронта. Американские летчики в СССР и распад антигитлеровской коалиции"

* * *

Четвертый эшелон начали формировать в лагере Джефферсон-Холл (59-я база ВВС США) в Стаффордшире, возле городка под названием Стоун между Бирмингемом и Манчестером, в начале марта 1944 года. Авиатехников и наземный персонал набирали из состава 8-й воздушной армии генерала Спаатса, причем не как бойцов существующих подразделений, а в частном порядке, отчего группа получилась разношерстной, не обходилось без разногласий. Впрочем, командиры охотно исключали тех, кого считали нарушителями спокойствия и неподходящими для миссии. Руководители вербовки старались отобрать тех, кто знал свое дело и отличался отменным здоровьем. Неопытных, имевших венерические заболевания (они не были редкостью), грыжи или плохие зубы не допускали¹⁰.

Избранные понятия не имели, куда и зачем их отправят. Пункт назначения предстояло держать в секрете до тех пор, пока они не пересекут границу СССР. Двадцать пятого марта эшелон загрузился в поезд и отправился в Ливерпуль, где американцы поднялись на борт британского военного корабля “Алькантара”. Корабль направился из Ливерпуля вдоль британского побережья в залив Ферт-оф-Клайд, защищенный от Атлантики и немецких подлодок полуостровом Кинтайр. Там “Алькантара” дожидалась, пока прибудут другие корабли и сформируется конвой, идущий в Гибралтар.

Вечером 12 апреля, пройдя вдоль побережья Северной Африки и один раз сбросив глубинные бомбы на предполагаемые немецкие субмарины, судно бросило якорь в египетском Порт-Саиде. Бойцы четвертого эшелона сошли на землю, забрали багаж и груз и переместились в лагерь “Хакстеп” – военную базу союзников в тринадцати километрах от Каира, названную в честь американского капитана Хакстепа, чей самолет разбился в Северной Африке в 1943 году. На базе им предстояло провести две недели: готовиться к оставшейся части пути, который, как им сказали, лежал в Тегеран, – отдыхать и заводить романы с медсестрами из американского Красного Креста. В дневнике одного из солдат отмечено, что командующие “водили всех смотреть на пирамиды, Сфинкса, древние маски и другие остатки древнеегипетской цивилизации”.

Палмер Мира, 22-летний радар– и радиооператор из Висконсина, вспоминал, что забраться на пирамиду было очень непросто: они построены из каменных блоков высотой более метра: на них легко оступиться, и тогда покатишься на сто “ступеней” вниз. Американцы узнали, что несколько дней назад здесь разбился насмерть британский солдат. И все же Мира вспоминал, “как все ликовали, когда наконец добрались до вершины. Оттуда было видно почти всю дельту Нила”¹¹.

В полдень 23 апреля первое из двух отделений четвертого эшелона разместилось в поезде, идущем из Каира в Хайфу. Расстояние в 480 км они преодолели за 36 часов. От Хайфы ехали на грузовиках. Если морская часть пути была опасной, а поездка на поезде – некомфортной, то ехать на грузовиках через пустыни и горы было и некомфортно, и опасно. Пришлось преодолеть примерно 885 км по пересеченной местности от Хайфы до Багдада: это был первый длинный отрезок пути в Тегеран. Кое-где они проезжали меньше двадцати пяти километров за час. “Горные дороги и крутые подъемы не позволяли передвигаться быстрее”, – писал капитан Чарльз Мэннинг, которому поручили вести хронику пути. Но главное – не хватало воды: бойцам, как гласит журнал, “разрешалось набирать воду лишь один раз во время остановки”. Если питьевой воды было мало, то о мытье и речи не шло. Наконец 1 мая они прибыли в Багдад. Всем дали два свободных дня – вымыться и отдохнуть.

Утром 3 мая они снова были в пути. Теперь их везли на грузовиках в Хамадан, расположенный на юго-западе от Тегерана. Путь туда – еще 590 километров почти по бездорожью. Прибыли 5 мая, в полдень. Для 47 рядовых бойцов и 6 офицеров это была последняя точка пути. Советская сторона настаивала на строгом ограничении: 1 200 американцев на полтавских базах, поэтому эти 53 человека оказались лишними. Их переподчинили командованию силами в Персидском заливе, и они так и не поняли, чего лишились. Остальные, примерно 650 человек, по-прежнему не знали, куда идут. Присутствие русскоязычных в их рядах указывало на Советский Союз. Но были и те, кто владел китайским. Почти все думали, что едут усиливать американские войска в Китае и будут строить авиабазы для сражений с японцами.

Только 10 мая офицеры и бойцы четвертого эшелона (рядовых было больше, все чаще их всех – и простых солдат, и авиаторов – называли просто “джи-ай” от английского GI, government issue – принадлежащий казне, казенный) узнали, куда направляются: они вступили на территорию Северного Ирана, бывшую под советским контролем. Кто-то, увидев большую красную звезду, которой Советы обозначили здание на границе своей территории, предположил, что это заправка Texaco. Они не сразу осознали, что попали на территорию, где уже заправляла советская власть. Одиннадцатого мая они вошли в Тебриз, главный город Восточного Азербайджана. Там их уже ждал советский железнодорожный состав. Многострадальные путники помылись, поели и в 20:30 поехали дальше. Многие вспоминали последний отрезок пути как самый приятный. Вагоны были удобными, места хватало, и не было никаких проблем ни с едой, ни с водой¹².

* * *

Расслабился и капитан Мэннинг, до этого заполнявший страницы дневника подробными описаниями пережитых в пути испытаний. За пять дней путешествия от Тебриза до Полтавы новых записей не набралось и на половину страницы. Зато этот период был задокументирован советской стороной – командирами и переводчиками, заполнявшими подробные рапорты для военной контрразведки.

Встретив американцев впервые в жизни, многие советские офицеры были действительно поражены. Они с заметной завистью отмечали хорошую экипировку и снабжение американских солдат: каждый офицер и рядовой нес рюкзак, весивший килограммов тридцать пять, и чемодан, а то и два личных вещей – неслыханная роскошь по советским меркам. Советских военных удивил демократизм в отношениях американских офицеров и солдат. “Внешнюю дисциплину нельзя назвать в полной мере удовлетворительной; воинские приветствия и субординация перед вышестоящими лицами почти незаметны. Американский солдат разговаривает с офицером, держа руки в карманах, с сигаретой в зубах”, – писал изумленный советский командир. Он привык к практике, унаследованной из русской имперской армии, где рядовой при встрече с офицером должен был первым приветствовать его и стоять по стойке смирно. Советские военные были потрясены беспечным отношением американцев к безопасности: путешествуя по незнакомой территории, они не назначали караул, а после прибытия в Полтаву оставили оружие без присмотра!

Но, возможно, больше всего советских военнослужащих удивило, насколько свободно американские гости получали доступ к советским изданиям и выражали свои политические взгляды. “Они читают наши газеты, журналы и другую литературу без ограничений, и им очень интересны бюллетени Советского информбюро”, – писал советский командир, отвечавший за этот отрезок пути. Он получил строгие указания не читать никакой “буржуазной пропаганды”, которую могли предложить американцы, и не позволять этого своим подчиненным. Привыкший к тому контролю чекистов и контрразведки за отношениями с иностранцами, советский командир ожидал того же и от американцев – и был в смятении, видя, что капитан американских ВВС, выступавший координатором, “не имел особого влияния на [своих] офицеров и даже на рядовых”. С точки зрения советского командира, капитан не исполнял свой долг политического “сторожевого пса”.

Советские офицеры полагали, что в идеологическом плане превосходят американцев. По их мнению, гости из капиталистического мира были неспособны узреть свет коммунистической истины. “Политический кругозор одинаково ограничен, как у офицеров, так и у солдат”, – читаем в донесении контрразведке. В словах некоторых американских офицеров и солдат советские военные подмечали признаки расизма. “Южная часть [Америки] настроена против негров и очень плохо [о них] отзывается, – писал в отчете тот же красноармейский офицер. – В беседе подполковник из Юга Америки открыто заявил недовольство по отношению президента Рузвельта, заявив, что если еще раз его выберут, то он будет до конца жизни президентом и даст полную свободу неграм”. Советские коллеги были уверены в том, что только коммунизм может решить все мировые проблемы, в том числе этнические и расовые.

Все советские военнослужащие отмечали, что американцы относились к ним дружелюбно, знали имена советских военачальников, например маршала Георгия Жукова, и были поражены масштабами разрушений, причиненных войной. Доброжелательность по отношению к гражданам СССР внезапно контрастировала с враждебностью по адресу союзников-британцев. В Тебризе, где офицер Красной армии поднял тост за Сталина, Рузвельта и Черчилля, он заметил, что американские коллеги с энтузиазмом выпили за Сталина и Рузвельта, но остались совершенно равнодушны к Черчиллю. “В отношении Англии, сплошь и рядом отмечается недружелюбность, – рапортовал один из советских переводчиков, прикомандированных к эшелону. – Они говорят об Англии в последнюю очередь: Россия, Китай и лишь потом Англия, когда речь идет о союзниках”.

Майор Ральф Данн, командир второго отделения четвертого эшелона, был доволен тем, как принимали американцев советские офицеры и гражданские на железнодорожных станциях. Он сравнил это с тем, как американцев встречали на Ближнем Востоке, где, как писал советский переводчик, общавшийся с Данном, были “случаи кражи и грубости со стороны населения во время поездки по Ирану”.

Сравнение было в пользу СССР. В конце поездки Данн вручил советскому офицеру, отвечавшему за перевозку отделения, подарок – костяной браслет для его жены и благодарственное письмо для передачи командирам. “Все американцы очень хорошо были настроены к нашим офицерам, это выразилось взаимным обменом подарков, – писал в рапорте советский командир эшелона. – После прибытия в Полтаву через каждые полчаса заходили и к нам в купе с сожалением, что так быстро приходится расставаться”¹³.

Подразделение майора Данна, меньше 400 бойцов (весь четвертый эшелон составлял 680), достигло Полтавы вечером 16 мая 1944 года. Считая вместе с новоприбывшими, теперь на полтавских базах присутствовали 922 американца. Большинство – 416 человек – остались в Полтаве, 243 были отправлены в Миргород и 263 в Пирятин. Операция “Фрэнтик” готовилась вступить в решающую фазу. Американцы сумели добраться до баз на Украине до высадки союзников в Западной Европе, еще оставались шансы, что базы начнут действовать раньше Дня D. Джон Дин мог праздновать свою первую настоящую победу. Он не только сумел преодолеть все препоны, чинимые советской стороной с тех пор, как он впервые высказал идею о базах в октябре 1943 года, он еще и заставил Советы сдержать слово. Цена была высока, ведь пришлось даже снять с должности первого командующего операцией, случались долгие периоды неопределенности и растерянности, но результат был уже видим. И будущее сулило еще больше¹⁴.

Глава 4. Полтава

Еще со времен Тегеранской конференции, с конца ноября 1943 года, Аверелл Гарриман хотел, чтобы полковник Эллиот Рузвельт прилетел в Москву и помог с переговорами по вопросу об американских военных базах. Тогда 43-летний сын президента был командиром 90-й воздушной дивизии, занимавшейся разведывательной аэрофотосъемкой. Это подразделение ВВС США поставляло данные 12-й и 15-й воздушным армиям. 15-я как раз базировалась в Италии, ее самолеты осуществляли бомбардировки Центральной и Юго-Восточной Европы. В Тегеране президент Рузвельт просил Сталина позволить Эллиоту совершить разведывательный полет из Италии над Европой и приземлиться в Советском Союзе. Сталин обещал обсудить этот вопрос с Гарриманом в Москве¹.

Второго февраля 1944 года, как только Сталин дал разрешение на строительство американских баз, Гарриман попросил генерала Дуайта Эйзенхауэра, верховного главнокомандующего войсками союзников в Европе, послать Эллиота Рузвельта в Москву. Имея на своей стороне сына президента, Гарриман надеялся на большую благосклонность не только Молотова, но и Сталина по отношению к просьбам американцев. В Тегеране Сталин демонстрировал полковнику Рузвельту свое особое расположение, оказывал ему всевозможные знаки внимания. Гарриман очень хотел, чтобы Эллиот появился в Москве хотя бы на несколько дней, но тот был занят другими поручениями. В мае 1944 года, когда Эллиот наконец-то разобрался с делами и был готов лететь в Москву, посла США уже не было в советской столице: он уехал на встречи с генералом Эйзенхауэром и премьером Черчиллем в Лондоне и с президентом Рузвельтом в Вашингтоне. И Рузвельту-младшему предстояло нанести визит в Советский Союз в отсутствие того, по чьей инициативе приезд был устроен².

Пока Гарримана не было, Дин пытался максимально использовать присутствие Эллиота Рузвельта в Москве и ускорить открытие американских баз на Украине. Как и ожидалось, прибытие Эллиота и правда помогло открыть кремлевские двери. Одиннадцатого мая 1944 года он сопровождал Дина и генерал-майора Фредерика Андерсона, представителя генерала Спаатса, командующего Стратегическими ВВС США в Европе, на встрече с Молотовым, который относился к Эллиоту как “старому знакомому”, – так сам Андерсон описывал прием Спаатсу. Через два дня, 14 мая, Андерсон, Дин и Эллиот Рузвельт полетели на Украину – посетить недавно созданное Восточное командование (Eastern Command, ESCOM), в которое вошли авиабазы в Полтаве, Миргороде и Пирятине. Они увидели, как строятся аэродромы, возведены американские палаточные городки, которые новый командующий, полковник Кесслер, назвал “кусочками Америки”, встретились с советскими командующими, еще раз напомнили, сколь важна операция, и впервые окинули взглядом тот край за сталинской линией фронта, где американским летчикам предстояло сражаться и жить. Картина отрезвляла. Три года войны принесли чудовищные разрушения³.

* * *

Полковник Альфред Кесслер добился многого еще до прибытия Рузвельта. Через три дня после приземления в Полтаве, 18 апреля, он определил планы реконструкции авиабаз и немедленно приступил к работе, стремясь претворить их в жизнь. Дин, посетивший Полтаву, Миргород и Пирятин с инспекцией, был доволен. В телеграмме, которую он отправил 29 апреля генералам Спаатсу и Арнолду, Дин рассыпался в похвалах, говоря о том, как стараются его люди на Украине. Он не мог “даже найти слов, способных в полной мере выразить то, как прекрасно справляются Кесслер и его штаб. Они живут в неимоверно суровых условиях в регионе, совершенно разрушенном немцами”. Дин был необычайно доволен тем, что “на земле между русскими и американцами царит дух полного взаимопонимания и дружелюбия”. И он всеми силами старался переубедить командующих ВВС, считавших, что базы строятся медленнее, чем ожидалось. “У русских есть очень четкие представления о том, как и что следует делать, – писал он, – и все идет в установленном ими темпе”⁴.

С советской стороны ответственным за работу был 43-летний Александр Перминов, командующий 169-й Авиабазы особого назначения, отвечавший за все три аэродрома. Перминов, худощавый, с вытянутым лицом, получил звание генерала 4 февраля, всего несколько месяцев назад. Родом с Алтая, он вступил в Коммунистическую партию в 1920 году, а в Красную армию – в 1921-м, в возрасте 20 лет. В июне 1941 года, когда началась война, Перминов был полковником и начальником штаба 14-й Авиационной дивизии в украинском Луцке. В первый день войны дивизия потеряла 46 самолетов, разбитых люфтваффе на земле; всего же за несколько первых дней были уничтожены 82 самолета. Полковник Иван Зыканов, командовавший дивизией и начальник Перминова, был осужден военным трибуналом на десять лет исправительно-трудовых лагерей, хотя срок он не отбывал, и судимость в итоге была снята. Перминов уцелел в кадровой чистке авиации. В феврале 1944 года, одновременно с присвоением звания генерала, его наградили орденом Кутузова – одной из высших советских наград для военачальников высшего эшелона – и назначили командующим советскими аэродромами, предназначенными для американцев⁵.

Кесслер, его американский коллега, прежде командовал 13-м ударным бомбардировочным крылом 8-й воздушной армии, которая базировалась в Великобритании под командованием Спаатса и участвовала в бомбардировках Германии и Северной Африки. В Перминове он увидел закаленного в боях авиатора – они могли сработаться. Майор Джеймс Партон, историк 15-й воздушной армии США, посетивший Полтаву в 1944 году, написал о Перминове как об “энергичном, целеустремленном летчике”, который “использовал свой авторитет, чтобы преодолеть бюрократическую волокиту и разрешить бесчисленные повседневные проблемы”. Дин вспоминал: “Кесслер и Перминов сразу же пришлись друг другу по душе и стали хорошей командой”. Готовность командующих советской авиацией действовать в согласии с американскими коллегами, которую Дин заметил еще в Москве, здесь, на Украине, была очевидна⁶.

В Полтаве немцы стремились уничтожить все здания в окрестностях базы. Уцелел лишь один шестиэтажный дом: каким-то чудом немецкие подрывные команды его пощадили. Когда капитан Роберт Ньюэлл из американской медицинской службы осмотрел здание, оказалось, что почти во всех окнах выбиты стекла, электричество было только в двух комнатах, а в жилых помещениях полно крыс и насекомых. Ванные оказались “зловонными”, а их оснащение он описал как “негигиеничное, ненормальное и примитивное” и предложил снести здание полностью. В том, что касалось санитарии, легче было разместить в палаточном городке не только личный состав, но и штаб Восточного командования⁷.

Советская сторона, твердо решившая, что и американцы, и советские военные разместятся в доме, приступила к ремонту. Но их ждал неприятный сюрприз. Двадцать седьмого апреля красноармейцы, войдя в подвал, обнаружили заряд из трех авиабомб, каждая четверть тонны весом. Еще три заряда такой же мощности были размещены в других местах: два в главном здании и один в пристройке. В случае взрыва от зданий ничего бы не осталось. Все четыре заряда при помощи проводов соединялись с радиоприемником, зарытым в земле на расстоянии 300 метров от главного здания. Их можно было взорвать, послав радиосигнал, а батарей радиоприемника хватало на полгода. Уже прошло семь месяцев с тех пор, как Красная армия отбила Полтаву, но заряды не взорвались – скорее всего из-за повреждений провода, ведущего от радиоприемника к авиабомбам. Генерал Алексей Никитин приказал эвакуировать здание и переселить американских офицеров. В конце концов об инциденте узнал даже Сталин, пока советские инженеры пытались выяснить, как работал аппарат. Они еще не имели дела со столь сложно устроенным радиоуправляемым устройством⁸.

Несмотря на все трудности, работа в Полтаве и на двух других базах шла с головокружительной быстротой. Операция “Фрэнтик” стала своего рода гонкой со временем. Планы реконструкции баз в Миргороде и Пирятине были готовы к 22 апреля: в первом городе советская сторона превратила бывшую школу для девочек в жилое здание, во втором переоборудовали старые артиллерийские казармы. Двадцать четвертого апреля на самолете из Тегерана прибыли первые американские инженеры, связисты и медицинский персонал; 26 апреля первые постоянные сотрудники отправились в Пирятин, а днем позже – в Миргород. Двадцать восьмого апреля в Полтаву пришло первое оборудование, доставленное из Соединенного Королевства через Мурманск. Металлическое покрытие, которое предполагалось разгрузить первым, пришлось выгружать в последнюю очередь, так как оно было уложено на самое дно трюмов. Но наконец извлекли и его. Американцы вместе с советскими коллегами начали выкладывать новые взлетно-посадочные полосы и продлевать те, что уже были⁹.

Технология сборного металлического покрытия, неизвестная в Советском Союзе, впечатлила даже Сталина. В марте 1944 года, когда генерал Никитин рапортовал ему о том, что советская авиация по большей части не может подняться в небо из-за дождей, превративших взлетно-посадочные полосы в заиленные топи, Сталин спросил генерала, производят ли металлические взлетно-посадочные полосы в Советском Союзе. “Нет, – ответил Никитин. – На изготовление полос нужно много металла: каждая полоса весит около пяти тысяч тонн…”. Сталин перебил его: “Откуда вы знаете, сколько у нас в стране производится металла? Вы специалист?” Он приказал Никитину подготовить докладную записку и передать ее в Государственный комитет обороны, главный орган управления CCCР во время войны¹⁰.

Советская сторона приложила все усилия, чтобы доставить покрытие в Полтаву и собрать его. Плиты, изготовленные на металлургических заводах в Питтсбурге, перевозились морем в Великобританию, затем в Мурманск и Архангельск, а потом поездом – в Полтаву и на соседние базы. Всё успели вовремя. Удивительно, но в разгар подготовки к крупномасштабному наступлению в Белоруссии, назначенному на 22 июня 1944 года, советская сторона нашла вагоны, чтобы доставить покрытие из северных русских портов на Украину. Прибытие каждой новой партии на полтавские базы было настоящим праздником. Дин и его коллеги видели, как на одной из железнодорожных станций “русские солдаты ликовали всякий раз, когда из составов выгружали американское оборудование”.

К удивлению американцев, основную работу по укладке металлических плит выполняли в основном военнослужащие-женщины. В марте Советы обещали прислать два инженерных батальона, каждый по 339 солдат, для помощи с реконструкцией баз, но никто не ожидал, что эти батальоны по большей части окажутся женскими. “Аэродромы наполнились русскими женщинами, укладывавшими стальное полотно”, – вспоминал Дин. “Девушки работают везде, где только можно, – рассказывал сержант Джозеф Соренсон в интервью американскому журналу Yank несколько месяцев спустя. – Водители грузовиков, снайперы, артиллеристки, зенитчицы, секретари – они делают все”. Женщины-красноармейцы стремились превзойти мужчин, особенно американцев. Когда им говорили, что норма американского бойца укладывать десять ярдов покрытия в день, они непременно укладывали двенадцать. “Было ясно: с такими темпами никаких задержек у нас не будет”, – вспоминал Дин¹¹.

* * *

Советские и американские военные делали все, чтобы преодолеть трудности из-за разных языков и культур во время совместной работы. Языковой барьер был не всегда помехой, но мог быть поводом для шуток и розыгрышей. Один американец научил красноармейца, охранявшего вход в штаб, приветствовать каждого американского офицера такими словами: Good morning, you filthy son of a bitch[2]2
  Доброе утро, грязный сукин сын (англ.). (Прим. пер.)


[Закрыть]. Солдат гордо чеканил слова – произношение хромало, но смысл был понятен. По мнению Дина, такие эпизоды свидетельствовали о том, что советские и американские коллеги учатся ладить друг с другом¹².

Полковник Эллиот Рузвельт, прибывший на украинские базы в середине мая в сопровождении генерал-майора Фредерика Андерсона, об аэродроме в Полтаве писал, что тот “находился еще почти в том же разгромленном состоянии, в каком его оставили нацисты”. Как и все остальные, он был поражен масштабным применением ручного труда там, где американцы использовали бы машины. Его впечатляла работа женщин в форме – “здоровенных амазонок, которым ничего не стоило перекидывать 50-галлонные бидоны бензина как мячики”¹³.

В программу визита полковника Рузвельта на полтавские базы входил не только осмотр аэродромов, но и поездка в Полтаву, организатором которой был генерал-майор Перминов. Город лежал в руинах. В окрестностях Полтавы в сентябре 1943 года проходили масштабные бои, когда Красная армия освобождала эту область. К маю 1944 года улицы очистили от развалин, но в оставшихся зданиях все еще не было окон, а иногда не хватало стен и крыш. СССР подсчитывал потери. Частично или полностью было разрушено 45 школ, 9 больниц, многие театры и музеи. Было утрачено 350 тысяч квадратных метров жилья¹⁴.

После того как советские войска вошли в город, там едва ли не первым делом возвели памятник Сталину. От довоенных памятных строений сохранились единицы. “Страшным был город Полтава. – вспоминал советский авиатехник Владлен Грибов, назначенный с другом на авиабазу в Миргороде, когда описывал свои впечатления, впервые побывав в городе в середине апреля 1944 года. – Идем по улицам и ищем хоть одно уцелевшее здание. Нет! Голые стены с провалами окон. Ни крыш, ни перекрытий. В городском саду, во дворах – могилы. На одной надпись: «Здесь похоронены зверски замученные немцами два бойца и женщина». Мальчик лет восьми-девяти рассказывает: «А в тот колодец детей бросали!»”¹⁵.

Полтава формировалась в середине XV столетия как аванпост княжеской власти в завоеванной степи – на границе между местным украинским населением и крымскими татарами. Она стала знаменитой в XVII–XVIII веках как один из центров украинского казачества: казаки создали свое государство на берегах Днепра и сражались сперва с татарами, потом с поляками и, наконец, с русскими, завладевшими этим краем в середине XVII столетия. В начале XVIII века стремления гетмана Ивана Мазепы к независимости привели в Полтаву шведского короля Карла XII, который рассчитывал на поддержку Мазепы в войне с Петром I. В июне 1709 года в знаменитой Полтавской битве Петр разбил Карла и его сторонников-казаков: эта победа помогла императору одержать верх в войне со шведами, после чего Россия вступила на путь превращения в европейскую сверхдержаву¹⁶.

Девятнадцатый век принес Полтаве другую славу. Некоторое время в ней размещалась резиденция генерал-губернатора Малороссии – казачьих земель, ставших частью Российской империи. Город превратился в центр культурной и литературной жизни. Иван Котляревский, уроженец Полтавы, написал первые литературные произведения на современном украинском языке. Его пьеса “Наталка Полтавка” стала классикой украинского театра и помогла превратить местный диалект в основу современного украинского языка. Край был богат талантами и питал развитие не одной, а даже двух литератур. Николай Гоголь, родившийся близ Миргорода (где много позже расположилась одна из американских баз), всем своим творчеством заложил основы современной русской прозы. Из Полтавы происходила и семья еще одного знаменитого русского литератора Владимира Короленко, он был похоронен на родине в 1921 году.

Как и всех американских гостей города, генерала Андерсона и полковника Рузвельта привезли в центр Полтавы – пройтись по интересным местам и осмотреть памятники, отмечавшие знаменательные даты в истории города и воздававшие дань уважения его знаменитым сыновьям. Главной достопримечательностью был Корпусный сад – городской парк, разбитый на месте бывшего кадетского корпуса: в нем проходили гуляния, концерты и танцы. Центральным украшением Корпусного сада был монумент Славы в честь победы русской армии над шведами в Полтавской битве, возведенный в столетнюю годовщину сражения. Колонна, увенчанная российским имперским орлом, чудесным образом пережила советские кампании против наследия царизма и немецкую оккупацию – мародеры унесли разве что старинные пушки от подножия монумента. Американские солдаты делали немало снимков с видами Полтавы, и колонну фотографировали очень многие¹⁷.

Американских гостей повели и в городской сад, рядом с которым располагался дом-музей Владимира Короленко. В саду сохранилась могила писателя с надгробным камнем. Мемориальный дом был разрушен то ли немцами, то ли советскими войсками – кем именно, нельзя было понять в хаосе, охватившем город в дни советского отступления в 1941-м и в 1943-м, когда Красная армия вернулась. В огне едва не погибла и другая достопримечательность города – краеведческий музей, созданный в начале XX века выдающимся украинским художником Василием Кричевским. Декор здания музея напоминал о казачьем прошлом города и края. Остались только стены, украшенные традиционным украинским орнаментом¹⁸.

На улицах Полтавы американцы видели изнуренных горожан. Война принесла сюда новые беды, хотя не прошло и десяти лет со времени, когда эти края опустошил рукотворный голод, созданный сталинской коллективизацией и положивший конец украинским политическим и культурным стремлениям. Среди наиболее пострадавших частей Украины были Полтава, Миргород и Пирятин: здесь в некоторых селах гибло до половины жителей. В общем, с 1932 по 1934 год на Украине умерли почти четыре миллиона человек. Потери в Отечественную составили еще семь миллионов – примерно 15 % довоенного населения страны: если считать в пропорциях, Украина была третьей в ряду наиболее пострадавших от войны территорий после соседних Белоруссии и Польши¹⁹.

До начала войны в июне 1941 года в Полтаве жили примерно 130 тысяч человек. Немцы, захватившие город в сентябре, в мае 1942-го провели собственную перепись – они насчитали лишь 74 тысячи горожан. Украинцев среди них было 93 %, русских – чуть больше 5 %. Впервые за долгие столетия в число меньшинств не вошли евреи: им в основном посчастливилось покинуть город до прибытия немцев. Тех, кто не мог уехать или остался из-за семьи, сгоняли на окраины и массово умерщвляли – до двух тысяч в самой Полтаве и примерно на девять тысяч больше в городах и деревнях области²⁰.

В мае 1944 года на улицах Полтавы были в основном женщины, дети и старики. В 1942 году женщины составляли более 60 % населения города. Вероятно, их доля возросла: СССР, вернув себе контроль над Полтавой в 1943 году, мобилизовал большинство мужчин в армию. Полтавчанки пользовались особым вниманием американских военных, и Корпусный сад с его центральным монументом стал местом многих рандеву: к тому времени, как в город приехали с визитом Андерсон и Рузвельт, туда после эпического двухмесячного пути наконец прибыли и бойцы четвертого эшелона²¹.

* * *

Пятнадцатого мая 1944 года Дин, Андерсон и Рузвельт покинули Полтаву и отправились в Москву. Накануне вечером Перминов устроил прощальный ужин: столы ломились, напитки текли рекой. Советские военные подливали снова и снова. Андерсон, обернувшись к Дину, спросил, когда это кончится. Дин, уже хорошо знавший обычай пить до дна, ответил: “Это Матушка Россия. Не спешите, все только начинается”. И вечер продолжался.

Атмосфера всеобщей доброжелательности оказалась под угрозой ближе к концу ужина, когда американцам сообщили, что им, вопреки изначальным договоренностям, не разрешен вылет в Тегеран. Советская сторона хотела, чтобы они вернулись в Москву, поговорили с генералом Никитиным и решили ряд вопросов, поднятых на прошлой встрече. Официально полет в Тегеран отменили из-за плохой погоды. Один из американцев – бригадный генерал Эдвард Пек Кёртис, начальник штаба генерала Спаатса, – негодовал: “А в Берлин вы нам лететь не запретите, если вдруг не распогодится?” Американцы запросили разрешение лететь прямо через Каир. Советские военные пытались сгладить ситуацию, убеждая, что американцы – слишком важные персоны, чтобы рисковать их жизнями²².