Текст книги "Ночи темной луны"

Признаюсь, я была так зла и напугана, что честно пыталась что-нибудь вспомнить, чтобы навести его на след мужа, но ничего не приходило в голову. Я хотела помочь им, и даже не потому, что испугалась. В том состоянии, в каком я находилась после смерти Костика, я уже ничего не боялась. Мне хотелось отомстить мужу, принесшему мне за четырнадцать лет супружеской жизни только горечь, а теперь, после смерти сына, влезшего в какую-то авантюру с криминалитетом, вовлекая и меня в кровавые разборки.

Убедившись в искренности моих намерений, тот тип назвался Жорой, оставил номер телефона для связи и ушел.

Муж так и не появился дома, его вещи продолжали мозолить мне глаза, и я сгорала от ненависти к нему. Исполнилось сорок дней после смерти сына, а муж так и не появился, даже на кладбище не пришел. Я решила, что бандиты его нашли и без моей помощи, но позавчера они пришли ко мне и вновь угрожали. Дали семь дней, чтобы я «вспомнила», где Саша может прятаться. Что ты посоветуешь мне?

Антон задумался, ситуация ему совсем не нравилась, и он произнес неуверенно:

– Может, обратиться в милицию?

– Мне раньше звонил начальник отдела, в котором работал муж. Оказывается, перед своим исчезновением муж устроил скандал на работе, требуя, чтобы его сократили, оскорбил директора института, а потом написал заявление на отпуск за свой счет. Теперь им требуется, чтобы он переписал заявление на отпуск, так как дата его увольнения по сокращению штатов уже определена.

Я поразилась, ведь он не был скандалистом, всегда спокойный, даже чересчур. Тогда я подала заявление о его исчезновении в милицию. Какое-то время меня там мучили вопросами: какое у нас есть совместно нажитое имущество, имеются ли счета в банке, дача, загородный дом, машина, какая квартира, кто в ней прописан? Ты понимаешь, к чему они вели? Когда они поняли, что всего этого нет, то потеряли к этому делу интерес. Только выдвинули единственное предположение, что муж сбежал к другой бабе, и постарались побыстрее отделаться от меня.

– Я имел в виду, что следовало бы рассказать им о бандитах и попросить защиты от них, – уточнил Антон.

– Мне один милицейский чин уже подробно рассказал, что из этого выйдет. Бандиты не требуют у меня денег, ценностей, а только хотят узнать местонахождение мужа, поэтому, чтобы вменить им что-то конкретное в вину, надо взять их с поличным. А так будут только мои слова против их слов, подкрепленных их высокооплачиваемыми адвокатами.

Они не придут ко мне выяснять отношения ровно через семь дней, а придут позже, убедившись, что я совсем одна. Не выставит же милиция возле меня круглосуточную охрану-засаду на продолжительное время – вдруг все это только мои фантазии? Может быть, я психически больная!

– Ты психически здоровая, головой готов поклясться. – Антон улыбнулся.

– Все не так просто, как кажется, – можешь потерять голову, Антон. После смерти сына я была в шоке, на грани помешательства. Ночью мне стал слышаться голос сына, жалующийся на темноту, сырость, одиночество и зовущий к себе… Я стала подумывать о смерти. В отчаянии поделилась с соседкой по площадке своими страхами. Она созвонилась со своими знакомыми, чтобы мне помочь, а те вызвали психиатрическую бригаду, и меня отвезли в Павловскую больницу. Превентивные меры против суицида. – Аня горько усмехнулась, нервно затушила в пепельнице наполовину выкуренную сигарету и тут же прикурила новую. – Не ожидал? Там я провела десять дней, меня пичкали антидепрессантами с седативным эффектом, кололи нейролептики – галоперидол, аминазин – и поставили на учет в психоневрологическом диспансере. Депрессия с бредом и ажитацией, имеет склонность к суициду! Как тебе диагноз?

– Все уже позади. Ты здорова, а они хотели… – неуверенно начал пораженный услышанным Антон, но Аня его прервала:

– Теперь я хожу два раза в неделю к психотерапевту в психиатрический диспансер на Печерске. Как думаешь, много значат слова человека, подверженного слуховым галлюцинациям, который лежал в психушке? – Аня настороженно посмотрела на Антона.

Антон прочел в ее глазах, что, если он сейчас поднимется и уйдет, она не удивится и даже ожидает этого. Он придвинулся к ней, взял за руку, наклонился и поцеловал в раскрытую ладонь.

– Все это время ты была со мной, и я не хочу тебя больше терять, – торжественно произнес он и, расстегнув рубашку, вытащил медальон на серебряной цепочке, раскрыл его и показал фотографию.

Аня слабо улыбнулась. Антон продолжал удерживать ее руку в своих ладонях, словно пытался придать сил ей, столь много пережившей за столь малый промежуток времени.

– Спасибо тебе. Кроме тебя, у меня больше никого нет. – Голос у нее задрожал.

– Теперь вместе будем думать, что необходимо предпринять, – твердо заявил Антон. – Для начала, почему они его ищут?

– Расспросим бандитов? – Аня усмехнулась. – Я толком не знаю, что натворил муж.

– Анюта, у меня к тебе убедительная просьба. – Антон вдруг испугался, не зная, как будет воспринята его просьба, но решил не отступать. – Не называй его мужем, лучше по имени.

– Извини. Ты абсолютно прав. Нас объединяет только штамп в паспорте, как только он объявится, это будет устранено. Я давно так решила.

– Я не давлю на тебя? – Антон посмотрел ей в глаза.

– Это мое решение, вне зависимости от наших дальнейших отношений.

– Я не покину тебя, не надейся! – улыбнулся Антон и разлил шампанское по фужерам.

– Где он столько времени скрывается, на какие деньги живет? Ведь он даже не получил выходного пособия на работе. Ума не приложу! – задумчиво произнесла Аня.

– Он ведь из Белоруссии? Может, он давно укатил к родным?

– Сгоряча я назвала бандитам адрес его отца, и, по всей видимости, если бы он был там, его бы нашли. Видно, он им уж слишком насолил.

– Тогда прячется у друзей или дальних родственников? Писал он кому-нибудь письма? С кем поддерживал отношения?

– Близкие – ни с кем, – отчеканила Аня. – Он был слишком ленив, чтобы поддерживать с кем-нибудь дружеские отношения, даже его отцу я писала письма.

– Все это время он должен что-то есть, пить, где-то ночевать. Какие вещи он взял с собой? У него были сбережения?

– Вряд ли. Зарплату в институте ему выдавали по частям, и то нерегулярно. Мы еле сводили концы с концами. На какие деньги он сейчас живет, я не знаю. Возможно, он скрывается у одной из своих пассий. – Слово «пассий» она произнесла равнодушно и буднично, и это порадовало Антона: не ревнует – значит, не любит.

– Или он… – Она замолчала.

– Мертв, – закончил за нее Антон. – Но есть еще одна версия.

– Какая? – заинтересовалась Аня.

– Бандиты его разыскивают потому, что он украл у них деньги. Большие деньги! Купил паспорт на чужое имя и прохлаждается где-нибудь за границей.

– Исключено! С бандитами он никогда не был связан и ограбить их не мог. При всех его недостатках, он не был вором. Это знаю твердо!

– Бывает, люди живут рядом десятилетиями и не знают, какую жизнь ведет другой человек. Переиначив известную фразу, можно сказать: по мелочи не крадут только честные, а от больших денег не откажется никто. Может, он всю жизнь был «самых честных правил», а тут что-то приключилось – сумерки сознания, и он уже бандит. Я, конечно, утрирую.

– Но ты действительно это допускаешь? – удивилась Аня, широко раскрыв глаза.

– Да просто очередная версия, – стал выкручиваться Антон.

– Давай остановимся на первых двух версиях.

– Почему ты так категорична?

– Последняя версия мне не нравится. У меня есть еще одно предположение, но пока я не хочу его озвучивать. Извини, узнаешь, если я буду уверена, что оно небеспочвенно.

– Почему ты не хочешь мне рассказать?

– Потому, что это касается моего сына! – отрезала она, и Антон не решился настаивать. Для себя он сделал вывод, что ее жесты, манера разговаривать стали жестче; присущая ей стеснительность, нерешительность и молчаливость исчезли.

Аня вышла из троллейбуса и начала спускаться по улице Киквидзе. Она не захотела, чтобы Антон проводил ее домой, объяснив это тем, что, возможно, за ней следят, а он ее секретное и пока единственное оружие.

Она сказала ему правду, так как уже не раз замечала подозрительных людей, слишком часто попадающихся ей на глаза. Прежде чем идти на встречу с Антоном, она переоделась в то, что взяла с собой из дома, и вышла из школы через черный ход, пройдя через столовую. Однако же Антону она рассказала не все.

Вчера вечером она возвращалась с кладбища, навестив могилу Костика. На лестничной площадке было темно, и когда, повозившись с ключами, она открыла дверь, сильные руки схватили ее сзади, зажали рот и втащили в квартиру. Она находилась в полуобморочном состоянии, когда два стриженых «шкафа» молча содрали с нее одежду и по очереди изнасиловали. Делали они это спокойно, буднично, без слов, словно репетировали много раз. Так продолжалось несколько часов. Они делали небольшие перерывы, пили принесенный с собой коньяк, курили сигареты, разговаривали между собой и потом вновь принимались за дело. Из их разговора она узнала, что одного зовут Слон, а второго – Филин.

Она лежала отупевшая, обессиленная от боли и ужаса происходящего, его неотвратимости. Ей было понятно, что для них человеческая жизнь не стоит и гроша, и она не знала, чем это завершится, оставят ли ее после всего этого в живых.

– Слышь, ты тогда, что ли, недокумекала, лярва? – наконец услышала она голос Слона. – Тебе ясно было сказано: объявить, где твой козел прячется. А ты, сука, в молчанку играешь? За лохов нас держишь?! Что значит не знаешь?! Узнай! Ты с нами получила удовольствие? Ведь получила, лярва?! Попробуй сказать «нет», так нос и влипнет в лоб! Отвечай, сука! – Он угрожающе замахнулся здоровенным кулаком.

– Да, – тихо ответила Аня, моля Бога, чтобы все побыстрее закончилось и если будут бить, то только не по лицу.

– Не дакай здесь, а говори нормально. Ну! – Слон угрожающе свел брови, и его свинячьи глазки стали совсем маленькими на широком мясистом лице. Влепил ей пощечину и с удовольствием увидел на ее щеке отпечаток своей пятерни.

– Получила удовольствие, – чувствуя поднимающуюся к горлу тошноту, с трудом выдавила из себя.

– Получила! – удовлетворенно хрюкнула потная мясистая рожа, расползаясь в улыбке. – Так вот, лярва, больше ты такого удовольствия не получишь, а будешь иметь одни только неприятности. Если в течение десяти дней не найдешь своего козла, то тебе шкет в харю плеснет кислотой, но это будут только цветочки. А после мы займемся тобой. Будешь молить о смерти, но ее долго придется ждать! Мы пошли, и не вздумай обращаться к ментам. Они тебе, бля, не помогут, зато мы тогда с тобой такое сотворим… Поняла?!

– Поняла, – отозвалась Аня.

Вскоре за ними захлопнулась дверь. Она бросилась в ванную и долго с остервенением мылась под душем. Без сна пролежала целую ночь, а утром решила позвонить Антону.

2.3. Катарсис (очищение памяти). Лариса

В кабинете царит интимный полумрак. Звучит тихая классическая музыка, и я чувствую, как она ненавязчиво и коварно овладевает всем моим естеством. Музыка знакомая, но я не могу вспомнить автора. Как давно я не была в филармонии! Вот когда моя дорогая мамочка была жива и здорова, мы с ней туда ходили. Нечасто, может, раз-два в месяц, но ходили. А потом эта болезнь, унесшая ее в могилу. Бедная моя мамочка!

Полный старичок в белом халате с пролысиной-поляной в седой шевелюре и голубыми фарфоровыми глазами, уютно развалившийся в кресле за черным столом, приветливо махнул рукой, предлагая присесть. Села на краешек кресла и сразу опрокинулась на спину. Старичок почти бесшумно и необидно рассмеялся.

– В этом кресле нельзя сидеть скованно. Вы должны расслабиться, и кресло в этом помогает. У него ортопедическая спинка, подбирается оптимальное положение для вашего позвоночника. Вам нравится эта музыка?

Я кивнула.

– Очень рад, это «Утро» Эдварда Грига. Музыка немного холодноватая, с легким шумом ветра в шхерах и солеными брызгами моря, но очень хорошо помогает вызвать необходимое состояние рассеянной сосредоточенности. Не смейтесь, я не оговорился. Именно это состояние.

– Я и не думала смеяться, – стала оправдываться я, боясь обидеть милого толстячка. Грига мы с мамочкой в филармонии не слушали, и в домашней фонотеке его произведений нет.

– Давайте пару минут помолчим, это поможет вам быстрее привыкнуть к окружающей обстановке, – мягко произнес старичок, и у меня начинает слегка кружиться голова. – Не надо так вертеться и рассматривать все вокруг. У вас еще будет на это время. Прикройте глаза и послушайте музыку, я очень вас прошу.

Я послушно закрыла глаза и постаралась вслушаться в музыку. Вдруг повеяло чем-то знакомым и давно забытым, словно это уже со мной происходило, но очень давно. Может, в прошлой жизни, если она, конечно, существует? Когда я так последний раз слушала музыку, стараясь ни о чем другом не думать? Нет, это было не с мамой, а гораздо позже. Музыка все же незнакомая, в этом я уверена, но… Боже мой, теперь все вспомнилось, и я поняла: это лишь схожее состояние души, притом нечто подобное происходило в не столь далеком прошлом – рассеянная сосредоточенность!

Звучит неторопливая речь, я чувствую ее ритм и напрасно пытаюсь вникнуть в смысл сказанного, в основном уже зная, что от меня нужно. Но до сих пор не решила, нужно ли это мне? Это было два года тому назад с Мариком, о нет, уже три. Заметив мое состояние, Марик его определил как рассеянная сосредоточенность.

Льется мягкий зеленый свет настольной лампы, как будто обнимая за плечи. Через хрустящую простыню немного холодит кожа кресла. Черный письменный стол сливается с полумраком. Где-то в глубине кабинета, вне видимости, находится Он, тот, с кем я должна быть предельно откровенна. Незнакомый, чужой человек, которому мне предстоит доверить все свои сокровенные мысли, раскрыть тайны. Могу ли я, должна ли и зачем мне это?

Многозначный вопрос, не имеющий однозначного ответа. Но раз я здесь, то свой выбор уже сделала, хотя еще можно просто встать с этого удобного кресла, извиниться и уйти из этого кабинета, но не от себя. Вернуться к жестоким бессонным ночам и к дневной безнадежной борьбе со сном, с вечной режущей болью песка в слезящихся глазах. Вновь с ужасом слышать свои путаные ответы, корявые фразы, выглядеть идиоткой в глазах сослуживцев. Обнаруживать все новые и новые морщинки, тогда как их собратья, коварно ждущие своего часа, прячась в уголках рта и глаз, готовят свой триумф. Глядя в зеркало, ненавидеть себя за потухший взгляд и темные полукружья под глазами. И за одиночество – свободу от друзей, подруг, любимого человека и детей! Софочка предлагала завести кота, собаку, ежика. Зачем мне они, бессловесные в любви и не имеющие права выбора?!

Животные должны служить детям, радовать их и учить добру. Дети рождаются в любви, им необходима полноценная семья. У меня в мои тридцать четыре года всего этого нет, через год будет тридцать пять, а там и тридцать шесть… Не хочу над этим задумываться. Боже мой, а эти возникающие ниоткуда голоса в ночи, звучащие все более явственно и повелительно! Вначале со мной разговаривали моим голосом, но теперь они обрели свои. Детский мальчишеский и взрослый мужской, словно вечно пьяный. Голоса из далекого детства. Чуждые, но уже слившиеся со мной, все больше подминая мое Я.

– Милая моя, надеюсь, вам сейчас удобно и вы расслабились? – возникает в пространстве голос и возвращает время.

– Да, спасибо. Очень удобно.

– Тогда порадуйте меня словами, милочка. Молчанием в прошлый раз вы меня уже сразили. Давайте вместе взлетим на ковре-самолете и отправимся в ваше далекое безмятежное детство. Попробуйте вспомнить себя в самом что ни на есть раннем возрасте. Вот вы делаете первые шаги, вспомнили?

– Нет. – Невольно испытываю раздражение и, к сожалению, не умею скрыть его, оно улавливается в моем голосе. Может, он издевается надо мной?

– Да, милая, да. Ничего не исчезает бесследно из памяти, а только скрывается под кучей последующих событий. Ваша память – это чулан, в котором скрыто множество давно забытых вещей. Не все они вам необходимы, не все полезны, некоторые даже вредны, но есть и любопытные вещички. Поэтому, смею вас уверить, вы вспомните, потом вспомните. В каком возрасте себя видите?

– Может, четыре или пять лет, – говорю наобум, лишь бы успокоить милого старичка.

– Хорошо, милая! Расскажи о себе, как выглядишь, что делаешь в тот момент? – Голос иронически-добродушен и может принадлежать только новогоднему Деду Морозу.

– Стою в ситцевом платьице в горошек, в руках держу куклу, – фантазирую я, и вдруг яркие воспоминания захлестывают меня: я стою в ситцевом платье в горошек и держу куклу…

– Молодец, милая. Не останавливайся, расскажи все по порядку. Кто рядом с тобой находится, что делаешь? Погрузись в свои воспоминания и отдайся их течению. Главное, не забывай наш с тобой основной уговор-закон – быть предельно откровенной. Все твои воспоминания, ассоциации должны покинуть укромные уголки памяти и обрести плоть слова, – теплый голос пушисто мягок, плавно колышет, и глаза сами собой закрываются.

Я четко вижу себя в простеньком платьице, с ободранными коленками, держащую в руках наполовину оскальпированную куклу Машу. По моему личику текут слезы: не знаю, что делать. За закрытой дверью ванной истерически-плачущий голос матери. Ее закрыл отец – большая, темная и хмурая фигура, не имеющая лица. В нем всегда чувствуется враждебность, от него исходит угроза, его голос резок и напоминает рычание, нет, лай обозленной собаки. Его с нами нет, он закрыл маму и ушел. Пытаюсь дотянуться до шпингалета, чтобы открыть дверь, но мои ручки только скользят по ней: я слишком мала ростом. Бессилие перед страшным злом, удерживающим маму в темноте ванной, вызывает поток слез. Я в них тону и уже не различаю слов, доносящихся из-за двери.

Следующая картина воспоминания – я гораздо старше. Вместе с братиком стоим на коленях и молимся, чтобы у нас не было отца, чтобы его забрало к себе небо!

Разве об этом я могу рассказать незнакомому человеку, даже если он врач?

– Милочка, вы можете кого угодно перемолчать. Расслабьтесь, и мы еще раз попробуем.

Все его последующие усилия были напрасны, вновь у него со мной ничего не вышло. Я продолжала молчать, как партизанка на допросе, и он, чтобы активизировать мою память, предложил подвергнуть меня гипнотической гипермезии – это так называемое «сверхзапоминание».

Он хочет попытаться меня разговорить под гипнозом. Смешно морщит лицо, показывая, что прибегает к этому лишь в крайних случаях. Рассказывает, что это не совсем правильно, так как такая методика может снимать торможение в мозгу, а может его вызывать. Я не вникаю в его пояснения. Мне страшно неудобно перед ним, и я соглашаюсь. Ненавижу ставить людей в неловкое положение, ибо сама от этого часто страдаю.

Яркое щедрое солнце обжигает лучами даже сквозь одежду. Тень от деревьев не спасает от зноя, а лишь создает иллюзию прохлады. Раскаленный асфальт, насытив свинцовой тяжестью воздух, высосал из меня всю энергию сегодняшнего дня. Иду по улице в полусонном, почти полуобморочном состоянии. Скорее домой, в прохладу кирпичного здания, под освежающие струи душа! Два года, как мама получила инвалидность по болезни, и полгода, как перестала выходить на улицу. Да и по квартире она передвигается только с моей помощью. Год назад Марик, мой друг детства и сосед по площадке, предложил мне уехать с ним в Германию. Он не предлагал выйти замуж – это как бы само собой разумелось при выезде за границу.

– Ты поедешь со мной? – спросил Марик, прервав мою рассеянную сосредоточенность, глядя, по своему обыкновению, в сторону через толстые линзы очков.

Мы возвращаемся вечером из зала органной музыки, расположенного в костеле. Выступление Ольги Басистюк, знаменитой украинской певицы, – это настоящее чудо!

– У меня практически оформлены документы, но если ты согласна, я задержусь здесь на пару месяцев, при условии, что мы уедем вместе.

С момента отъезда в Германию его родителей и младшей сестры прошел уже год. Они готовили там для него плацдарм, а он оставался здесь один и неспешно продавал вещи и квартиру. Марик очень хороший человек, прекрасный товарищ, но горячих чувств я к нему не испытывала. С другой стороны, мне уже тридцать два года, и в ближайшем будущем не предвидится серьезных предложений о замужестве. Последняя возможность сесть в уходящий поезд.

На душе радостно от прекрасного голоса Басистюк, хорошего теплого вечера, предложения Марика, но я не знаю, как на него отреагировать. Я по привычке начала вести внутренний диалог с Мариком, и наше молчание затянулось.

– Почему ты молчишь? Если я тебе не подхожу, так и скажи!

Я вздрогнула от прозвучавшей в его голосе горечи.

– Милый Марик, почему ты так считаешь? Просто я подумала, что ты мне дашь время поразмыслить и не ждешь сиюминутного ответа. – Увидев, что у него неожиданно вытянулось лицо, смягчаю сказанное: – Может, мне неудобно сразу дать положительный ответ и я немного кокетничаю? Ко всему, мне надо с мамочкой посоветоваться, – пытаюсь выкрутиться из щекотливого положения.

– Времени на раздумья, к сожалению, почти нет. Завтра знакомые едут в Германию и увидят моих родителей. Я хочу с ними передать письмо. О моем предложении тебе они пока не знают, так что, если ты согласна, я должен сразу поставить их в известность. Я буду передавать им письмо завтра в семь часов утра.

– Сколько времени ты отвел мне на раздумья, Марик?

– Нисколько, мне ведь еще предстоит написать это письмо. Если хочешь, можешь считать временем для раздумья то, что займет оставшаяся часть пути.

– Ты так щедр… – со смехом говорю я, и мне вдруг хочется взять его за руки и весело закружиться с ним посреди улицы. Но он слишком серьезен для этого, да и я на это не решусь – года обуздывают душу.

– Ты меня знаешь уже не один десяток лет, как и я тебя. – Марик предельно серьезен и держится солидно. – Твоя жизнь прошла у меня перед глазами, как и моя – у тебя.

– Но, бывало, жизнь проходила и за закрытыми дверями… – замечаю я.

– Много знать тоже вредно, по крайней мере я знаю достаточно, а ты решай.

Я согласилась задолго до того, как мы пришли домой. Он пригласил меня к себе, чтобы обсудить некоторые детали. От него я позвонила мамочке, предупредила, что останусь ночевать у подруги. Ночью я проснулась от шума на площадке, сердце тревожно сжалось. В глазок было видно, как люди в белых халатах что-то выносят на носилках из дверей нашей с мамой квартиры. Мамочка моя!

Пока я оделась, скорая успела уехать. Оставшуюся половину ночи я выясняла по телефону, в какую больницу отвезли мою дорогую мамочку, и ругала себя за то, что произошло с моей любимой мамочкой. По моей вине. В состоянии, близком к истерике, я резко отказала Марику, и он, обидевшись, уехал без меня. Через тринадцать месяцев мамы не стало и я осталась одна.

Тринадцать – роковое число. Что этим судьба хотела мне сказать?

Мамочкина комната осталась в том виде, как была при ее жизни. Я закрыла ее на ключ, открываю раз в неделю, в субботу утром, чтобы вытереть пыль. Иногда ночью, когда я просыпаюсь, то слышу, как кто-то ходит в той комнате, слегка поскрипывая половицами, безуспешно пытается открыть дверь изнутри. По коридору ездит кресло-каталка с призраком бабушки…

Я продолжаю лежать без сна до самого рассвета, борясь с желанием открыть дверь и впустить то ужасное и непонятное, но в то же время долгожданное и дорогое. Я знаю, что когда-нибудь мои нервы не выдержат и я это сделаю…

Стою под душем, не чувствуя прохлады стекающих по телу струй. Сегодня отпросилась у начальника, чтобы встретиться с бывшим товарищем по работе. Он почти не изменился, все такой же самоуверенный и привлекательный, по-прежнему ничего о себе не рассказывает, уходит от вопросов, отшучивается. Мне надо отвлечься, единственное место, где я с кем-то общаюсь, – это работа. Нет близких подруг, друзей. Выходные провожу у телевизора и за уборкой квартиры – моей тюрьмы. Он пообещал подарить мне сегодня чудесный вечер. Критически пересматриваю свой гардероб. Светлое, полупрозрачное платье сразу сбросило десяток последних горестных лет и заставило улыбнуться. Чувствую в нем себя легко и свободно. Однако под ним не хватает некоторых деталей, таких модных и откровенных сегодня. С сожалением снимаю платье, оставляю записку и мчусь в магазин. Успела, записка на месте. Он пока не приходил. Спешно переодеваюсь.

Девять часов вечера, а он не пришел. Чудесное настроение покинуло меня; в очередной раз поднимаю трубку телефона, чтобы убедиться: он работает. Наверное, у него что-то неожиданно произошло, раз он даже не позвонил. Пора переодеваться в старенький халатик, возвращать прожитые годы. Он не пришел и не позвонил.

Звонок в дверь. Сегодня умерла моя дорогая мамочка, и я хочу побыть одна. Звонок настойчив и требователен. Кто это может быть? Скорее всего, соседка, хочет в очередной раз поплакаться на жизнь. Иду открывать. Слышится веселый говор, узнаю его голос, и меня непроизвольно охватывает радостное возбуждение. Пришел Володя, единственный близкий человек, оставшийся у меня после смерти мамочки. Открываю. Проваливаюсь, лечу в пропасть. Тошнота от быстрого падения поднимается к горлу, и я боюсь…

– Как ваше самочувствие, милая? – Старичок сквозь стекла массивных очков сверлит меня взглядом.

Я открываю глаза. Испытываю легкое головокружение, словно выпила вина.

– Я ничего не помню, – тихо вру ему. Из книжек знаю, что после сеанса гипноза возможна легкая амнезия.

– А зачем вам что-нибудь помнить, милочка? Ведь мы уже знаем, что это чулан, забитый старыми, ненужными вещами, – успокаивает он меня.

– Что я вам рассказывала? – сжимаясь от страха, спрашиваю его.

– Дорогуша, вы ничего мне не рассказывали, а только сладко посапывали в две дырочки, – неубедительно врет он, и мне кажется, что он хочет что-то от меня скрыть.

Неужели я помню не все из того, что рассказывала в гипнотическом состоянии?

– Это я так шучу, милая. Вы так мирно спали, что грех было будить. Наверное, продолжаете плохо спать по ночам?

– Да, бывает. – Я не помню ни одной ночи, когда бы не страдала бессонницей. Уже плохо помогает люминал, и от него так болит голова!

– Хорошо, милая. Я вам выпишу некоторые лекарства, снотворные, успокоительные. Будете принимать перед сном.

– Спасибо. А как же… – Сама не знаю, чего жду от него.

– На этом сегодня закончим, – мягко прерывает он меня. – Хороший, здоровый сон тоже прекрасное лечение. До послезавтра, милочка.

– До свидания. – Чувствую себя опустошенной и обессиленной.

– Не забудьте, душка, позвать сестричку. – Он кривит губы в улыбке. – Заранее благодарю. Прощайте.

Выхожу за дверь и, шагнув в сторону, пропускаю в кабинет сестричку. В приемной никого нет. Вдруг на цыпочках возвращаюсь и припадаю ухом к двери, сгорая от стыда и страха. Это у меня превратилось в привычку?! Я не собиралась подслушивать, просто кое-что вспомнила, и мне надо срочно расспросить об этом, но стесняюсь зайти в кабинет, когда там находится медсестра.

– Машуня, ну ты и штучка! Я могу и обидеться из-за отсутствия твоего внимания-сочувствия, – укоризненным тоном говорит психотерапевт.

– Пошел вон, старый хрыч! – громко и весело отвечает сестричка. – Мне Паша сделал предложение, в загсе уже лежит наше заявление! Со своими сексуальными комплексами ищи другую дурочку. Ферштейн?

– Поздравляю, Машуня, но не забывай, что я остаюсь твоим вечным поклонником. В семейном океане возможны бури и катаклизмы, а тихая, надежная, спокойная, материально обеспеченная гавань тебе не помешает.

– Это ты-то спокойная гавань, старый шалун? Или ты таким образом делаешь мне предложение? Хочешь меня отбить? Мне стоит над этим подумать?

– Возможно. Возьми, Машуня, эту кассету и приобщи к истории болезни. Да, напиши на ней сегодняшнюю дату и сделай пометку, что пациентка находилась в средней стадии гипнотического сна, а это записи ее воспоминаний. Этой милочке пришлось пережить в детстве и в недавнем прошлом нечто такое, за что сажают на длительный срок, а она предпочла потихоньку сходить с ума. Поняла, Машка-растеряшка? Тогда зови следующего невротика!

Забыв, о чем я хотела спросить врача, поспешно ухожу, чтобы не быть застигнутой за подслушиванием. На цыпочках и очень поспешно. На этот раз уже не бегу по коридору – человек ко всему привыкает.