Текст книги "Отелло с кочергой"

ГОРЕ ГОРЬКОЕ

Когда-то они вместе бегали на лыжах и по девушкам, теперь были разной степени бизнесменами. В результате Костя Сутункин раскатывал на «БМВ», Толик Синявин ездил на «Ауди», Гена Журавкин мотался на «шиньоне», то бишь двухместном «Москвиче»-фургончике. Их бизнесменства никаким боком не пересекались, как раз поэтому друзья изредка собирались семьями.

На этот раз к себе пригласили Сутункины. Костя снимал застолье на видеокамеру. Он недавно приобрел данный аппарат, еще не наигрался досыта.

– Высший класс! – возбужденно отрывался от объектива перехватить рюмашку и грибок. – Прикиньте, лет через пятнадцать какой будет исторический документ! Вика со Светкой уже невестами станут.

– А мы старыми бабками, – весело продолжила взгляд в будущее раз-наряженная в платье с обширным декольте супруга Синявина, которая ничуть не верила, что когда-нибудь на нее наедет старость.

– Мне сейчас предложи кто купить фильм, где я на горшке, – сказал Костя, – «БМВ» отдал бы не задумываясь.

– Я раз летом на горшке напрягаюсь, – вспомнил Толик, – вдруг петух, скотина, подлетает и бац под глаз клювом!

– Представляешь, сейчас бы у тебя эти кадры? Обхохочешься смотреть, р как ты верхом на горшке глазенки Е выпучил, тужишься, и вдруг петух!

– Стул после петушиного терроризма, наверняка, жидкой консистенции стал? – предположил Гена.

– Отец этой скотине тут же голову топором секернул! А у меня на всю жизнь шрам остался.

Сидела компания друзей, выпивала-беседовала, в один момент надумала позабавить себя демонстрацией интеллектуальных достижений наследников. Костя документировал достижения на видео.

Пигалица Вика Сутункина ходила в дорогой детский сад с сильно иностранным уклоном. От горшка два вершка соплюшка, половину русских букв не могла толком выпустить изо рта, но пропищала на чистейшем языке Шекспира песню «Битлз». Потом прогундосила стихотворение на французском.

– Еще на фортепиано отдадим, – с гордостью сказала Сутункина.

«Е-мое, – подумал Журавкин, – моя-то Светка что умеет?» И испепеляюще посмотрел на жену, которая никакой инициативы в развитии дочки не проявляла. «Тут с утра до вечера задница в мыле, мотаешься побольше заработать, а ей, кроме сериалов дебильских да „тетриса“ идиотского, ни хрена не надо».

Шкет Синявиных вышел со скрипкой. Казалось, его пальчонками только фигушки воробьям крутить да в носу ковыряться. Он же ловко заперебирал ими по струнам, задвигал взад-вперед смычком, извлекая музыку.

– Профессор из консерватории учит, – шепнула Гене Синявина, – домой к нам приходит. Сначала возили к нему, потом надоело.

«Опозоримся со Светкой, – опять занегодовал мысленно в адрес жены Гена. – На кой ее сюда взяли, к бабке надо было забросить. Не читать же после скрипки „Муху-цекотуху“. И ту до конца не выучила».

Светка в пять лет ни одной буквы не знала. Любимое занятие было залазить куда повыше – на шкаф, вешалку – и прыгать зверем на спину зазевавшимся домочадцам. Тещу до истерики доводит. Или на двери катается, пока под задницу не получит. У Сутункиных в детской был спортивный уголок с канатом, по нему Светка то и дело обезьяной взмывала под потолок. Слезет, банан с тарелки цапанет и с фруктом в зубах наверх. Костя визжал от восторга, снимая эти джунгли на видео. Светка ошкуривала банан прямо на верхотуре. Канат ногами обхватит, одной рукой в него вцепится, а другой и зубами банан в секунду, только шкурки в камеру летят, распотрошит. Маугли, а из умственных достижений показать нечего.

– У нас Вика такая впечатлительная, – сказала после скрипичного концерта мама-Сутункина. – Как-то смотрю, она плачет перед телевизором, там собаку машиной раздавило.

– Ха! – подскочил Гена и позвал дочь на сцену.

Раздался грохот, Светка спрыгнула с каната и с довольной рожицей нарисовалась у стола – зачем звали? ? Все примолкли в ожидании следующего номера. Папа-Гена засосал пол, набрал полную грудь воздуха и забасил народную трагедию:

 
Средь высоких хлебов затерялося
Небогатое наше село.
Горе-горькое по свету шлялося,
И на нас невзначай набрело.
 

Светкина мордашка, на которой до сей поры было написано блаженство от каната и бананов, начала плаксиво сжиматься.

Папа-Гена, для усиления эффекта, повернулся к дочери спиной, продолжая живописать в стену жуткую картину:

 
Ой, беда приключилася страшная.
Мы такой не знавали вовек.
Как у нас, голова бесшабашная,
Застрелился чужой человек!
 

На «застрелился» из Светкиных глаз фонтаном брызнули слезы.

Она, загипнотизированная ужасом песни, вкопано стояла перед столом, по щечкам бежали горькие ручьи. А Гена ревел, описывая «горе-горькое»:

 
Суд приехал, допросы да обыски.
Догадались деньжонок собрать.
Осмотрел его лекарь скорехонько.
Да велел где-нибудь закопать.
 

На «закопать» Светка заревела в голос. Она стояла как старушка, сгорбившись, ручонки висели плетьми, и навзрыд оплакивала кончину «буйного стрелка».

Зрители покатывались от смеха. Толик, размахивая руками «ой! не могу!», зачерпнул рукавом полтарелки холодца и плеснул на декольтированную часть супруги. Сутункина то и дело пищала: «Ай! девочки! обмочусь! Ай! обмочусь!» Костя рыготал, распахнув рот на полстола, забыв про видеосъемки.

Довела Светка взрослых до смехоэкстаза. Но как только папа-Гена перестал петь, слезы мигом высохли, Светка пошмыгала носом и, получив кусок ананаса, как ни в чем ни бывало убежала.

– Вот это номер! – вскочил Костя. – А если я? Он ринулся в детскую, рявкнул во все горло:

Горе-горькое по свету шлялося…

И по новой:

Горе-горькое…

После чего вернулся, руки трясутся в нетерпении:

– Слова напишите, не знаю.

Накатали слова. Костя с ними скрылся в детской, душераздирающе заревел по бумажке.

Зрители сидели с напряженными ушами: заплачет – не заплачет?

Почти как на стадионе: забьют или нет?

Забили. Светкин пронзительный рев раздался под потолком.

– Во шапито! – влетел восхищенный Костя. – Блеск Светка!

– А як же! – гордо сказал папа-Гена.

– Надо заснять! – схватил Костя камеру.

На съемки пошли все. Светке дали банан. Она трескала, ничего не подозревая. Папа-Гена с удовольствием завыл:

Средь высоких хлебов затерялося…

Первый «блин» не удался – кассета закончилась на самом интересном, когда Светка заплакала, месте. ? Второй дубль оператор, просмотрев, забраковал, решил: в кадре должны быть вместе и поющий, и ревущий. А то непонятно, что к чему.

– Все, снято! – наконец крикнул он. Одним словом, весело гульнули. Костя позвонил Гене через пару дней:

– Я сейчас показал цирк со Светкой корешам, они не верят: не косячь, говорят, ее за кадром щипали. У меня в некоторых местах коряво снято, до пояса брал. Так что хватай Светку и приезжай.

– Поздно, – сказал Гена, – Светку спать укладываем.

– Плачу сто баксов! – горячо убеждал Костя. – Сразу!

Гена поколебался немного и схватил Светку в охапку. Такие деньги на дороге не валяются.

У Кости тоже. Он поспорил с дружками на 200 долларов, что Светка завоет от «горя-горького».

И Светка дядю Костю не подвела. На первых словах песни заревела в три ручья!..

ЗАНАКА

Никола Наумов успел бы к выносу тела, кабы не заминка в Тюмени. Вышел на перрон размять засидевшиеся ноги, навстречу наряд милиции. Никола в носках совершал променад. Обувь, стоит заметить, и летом не сезонная, тем более – в октябре. И одет Никола был непрезентабельно: брюки на заду лоснящиеся, на коленях пузырящиеся, обремканные по низу. Рубашка как из мусорного ведра. Да и то сказать, не с тещиных блинов возвращался мужик – с северной нефтевахты. Четырехдневная щетина на скулах, столько же дневный перегар изо рта. Скажи кому, что слесарь шестого разряда – ни за что не поверят. Бомж и бомж.

За бомжа и приняли. Поезд тем временем ту-ту. Только на следующий день упросил Никола милицию позвонить в свою контору. Особых примет у Николы на банду уголовников хватит: рыжий, косоватый, передних зубов нет, лысина…

Одним словом, портрет по факсу можно не посылать. Сличили Николу по телефону с оригиналом и отпустили. Не извинились, но стоптанные тапочки дали…

Счастливый приезжает Никола домой, а ему обухом по голове – Петруха-сосед, дружок первейший, помер. Вчера последний путь совершил.

– В чем похоронили? – ошарашенно сел Никола на порог. – В чем?

– В гробу, – ответила жена Николы.

– Понятно, не в колоде. В костюме каком?

– В каком! У Тамарки, сам знаешь, деньги куда идут! Один приличный костюм всю жизнь у Петрухи, в нем и схоронили.

Это был еще один удар, причем ниже пояса. Его, Николы, тысяча долларов накрылись медным тазиком, точнее – крышкой гроба.

Удружил Петруха.

Его жена Томка была профессиональной больной. За год всаживала себе уколов больше, чем нормальный человек за всю жизнь. Без горсти таблеток за стол не садилась. В поликлиниках врачам всех кабинетов дурно становилось, когда Томка переступала порог учреждения. Она любому доктору на раз могла высыпать кучу симптомов болезней, гнездящихся в ее членах.

Богатырский был у Томки организм. Хилый давно бы окочурился от такой прорвы химии, что прогоняла через внутренности Томка. А ей хоть бы хны. Два раза даже заставляла врачей оперировать себя. Раньше-то, при бесплатной медицине, было проще, сейчас профессионально болеть в копеечку влетало. Но Томка уже не могла остановиться. Большая часть заработков Петрухи уходило на лекарства. Петруха не жаловался. Чем бы дите ни тешилось, лишь бы не вешалось.

На «КамАЗе» дальнобойщиком Петруха неплохо зарабатывал. На лекарства хватало. И все же мечтал Петруха о катере. Имел он слабость к водным просторам. Любил, когда ветер в лицо, брызги за шиворот, а днище волну мнет, как хочет. Не зря служил когда-то в морфлоте на эсминце «Стремительный», именем которого хотел назвать катер. Кабы не Томкины хвори… Но если у тебя машина под задницей и голова на плечах, а не то место, для которого сиденья в кабине ставят, всегда можно подкалымить. Что Петруха и делал, заначивая на катер. Прятал занаку от Томки в костюм, под подкладку. В кармане делал прореху, в нее – ни за что Томка не догадается – доллары просовывал и зашивал клад.

Катер он уже подсмотрел. Классный катерок. За две с половиной тысячи баксов. Тысяча была, а тысячу занял от всех втайне Никола. Свои доллары Никола тоже заначивал от супруги (ей только покажи – враз на тряпки растренькает), копил на подарок сыну – компьютер. До дня рождения было три месяца и компьютеры дешевели.

И вот баксы в могиле. Жалко Петруху. На рыбалку ездили, в бане парились… До слез жалко. Но и деньги Николе не жар-птица в клювике принесла. Как-то надо вызволять горбом заработанный компьютер. Но как? Обнародуй, что в могиле его тысяча долларов, кто поверит? «Больную женщину оббирать?!» – как резаная закричит Томка. Она больная-больная, а если что – из глотки вырвет.

Посему действовать нужно было по-партизански.

На следующий день вечером Никола, сказав дома, что поедет к брату в район, отправился на мотоцикле на кладбище. Сторожу наплел, дескать, брата похоронили в его костюме, а в кармане он забыл права и документы на машину. И пообещал 50 долларов.

– Сто, – запросил сторож, дедок с прохиндейской физиономией.

«Заплачу из Петрухиных, – подумал Никола, – по его вине вляпался в катавасию».

– И давай на берегу договоримся, – сказал сторож, – я тебе в копательном деле не товарищ! И если что: ты меня не знаешь, я тебя – первый раз вижу! Гроб поднять помогу, есть приспособа, милиция как-то пользовалась и забыла.

К Петрухе они пошли, когда кромешная тьма пала на кладбище.

Сторож выдернул крест, обезглавил могилу и ушел вместе с фонариком: «Тебе здесь светиться не след!» Оставил Николу один на один с бугорком.

Из темноты грозными рядами надвинулись кресты и памятники. Где-то за кладбищем завыла собака. Ветер недовольно зашелестел сухими венками. Луна трусливо нырнула глубоко в тучи.

Когда-то они с Петрухой, шишкуя в тайге, переходили топкое болото. «Не ссы в штаны, я рядом!» – подбадривал Петруха вибрирующего в коленках друга. Сегодня поддержать Николу в трудную минуту уже не мог.

«Прости, Петруха!» – вонзил лопату в бугорок Никола.

Ветер могильным холодом ударил в лицо, еще громче взвыла собака. Запахло погребом. Но отступать от долларов было некуда. «Прости, дружище!» – откинул в сторону землю Никола…

Приближаясь к Петрухе, не переставал беседовать с ним, – за разговором было веселей: «Тебе-то деньги на кой? Твою долю Томке отдам…»

«Она все на лекарства спустит, – вдруг застыл с лопатой. – На что доброе бы… Опять же привяжется: откуда взял? Если сказать – из могилы, по судам затаскает… С нее станет придумать, что долларов лежало в десять раз больше… Плюс моральный ущерб за осквернение памяти».

«Не беспокойся, Петруха, отдам, – отбросил сомнения вместе с очередной порцией могильной земли, – навру что-нибудь… А может, катер купить? И назвать, как ты мечтал – „Стремительный“?..

В процессе колебаний достиг искомой глубины… Сторож помог поднять гроб, открыл крышку и ушел.

– Ты тут сам, – бросил Николе, – не люблю покойников.

«Прости, Петруха», – сказал Никола и осторожно, чтобы не оголить лица усопшего – видеться с Петрухой не тянуло – полез под покрывало. Подпорол бритвочкой подкладку пиджака, проник в тайник… Действовал Никола, как минер, доверяясь чутким пальцам, которые страсть как жаждали прикоснуться к долларам, но избегали Петруху.

Покрывало резко белое, ночь жутко темная – луна стойко отказывалась быть свидетелем финансовой эксгумации. Зато кресты назойливо лезли в глаза, которые Никола трусливо отводил от домовины. Где-то за спиной ветер, выдерживая издевательские паузы, клацал металлическим венком по памятнику. На каждый стук сердце Николы трусливо екало, срывалось на свинячий галоп.

Однако вскоре он забыл все страхи. Принялся обшаривать Петруху, как хулиганы пьяного. Все подкладочное пространство до самых плеч прошуровал. Долларов не было. Зачем-то полез в брючные карманы. И там был голый нуль. Сердце заныло-заломило по всей площади груди…

«Куда девал?» – в отчаянии откинул Никола покрывало с Петрухи.

Откинул… и сам чуть не откинулся. В призрачном свете – луна во всю любопытную рожу вылезла поглядеть на Петруху – в домовине лежал усатый… Петруха отродясь эту растительность не носил.

«Подменили!» – нокаутом шарахнуло Николе в голову.

Хотелось завыть вместе с собакой.

«Что у них там под землей делается?» – возмутился.

И тут взгляд упал на лежавший рядом с могилой крест. На табличке было написано: «Бургасов».

Петруха по жизни был Васков. Никола подбежал к соседней могиле. Вот же зараза без глаза – промазал с эксгумацией клада! Друг лежал рядом. Никола даже ударил кулаком по Петрухиному кресту. Баран! Поверил сторожу!..

Но вдруг настроение подскочило вверх. Че горевать?! Главное – доллары целы. За такую сумму можно еще на кладбище попотеть.

Теперь уж точно Томке всю ее тысячу не отдаст.

– Готова дочь Петрова? – вдруг раздалось за спиной.

Ноги у Николы подкосились: усатый заговорил!

Никола рухнул без чувств на Петрухин бугорок, в самую гущу венков.

– Э-э! – подбежал сторож. – Смотри, не окочурься! Давай возвертай могилу в исходную позицию.

– Ты где копать показал? – отойдя от удара, спросил Никола, держась за сердце.

– Значит, вчера на этой аллее еще одного жмура положили, – почесал нос сторож и не очень расстроился. – Ты это, – сказал, – не бери в бестолковку, сегодня не успеем, а завтра приходи, помогу за те же деньги.

В две лопаты вернули усатого на место последнего приюта, остаток ночи Никола прокоротал в сторожке.

– Вечером опять поеду к брату, – объявил дома жене, укладываясь спать.

– Че эт зачастил?

– Копать еще… то есть – сарайку строить помогаю.

– Коль, слышь, я че думаю: че Петруха-то помер?

– Ну? – укрываясь одеялом, недовольно спросил Никола.

– Тамарка сегодня проболталась: она в день смерти нашла у Петрухи заначку: две тысячи долларов. Сердце у бедняги и схватило…

– Как нашла?! – вылетел из-под одеяла Никола.

– В пиджаке. Он из рейса ночью вернулся, а доллары у Тамарки. «Молодец, – говорит ему, – мне на операцию накопил!» Самое главное – у нее аптека, не дом, а нитроглицерину для Петрухи не оказалось.

– Дай мне тринитроглицерину! – зашатался Никола. – Накрылся компьютер вместе с катером…

ЯРМАРКА ЧУДЕС

Когда-то машина Юрия Власовича Александрова была ослепительно вишневой и безремонтно молодой. Песня о четырех колесах. Бывало вырвутся вдвоем на загородную трассу, пламенный мотор и ликующее сердце сольются в восторженной мелодии скорости и летят вдоль полей, лесов и перелесков. В долгих командировках на космодроме, запустив очередную ракету и приняв хорошую порцию спирта, сладко мечтал Юрий Власович на гостиничных простынях, во-первых, о жене, во-вторых – о машине. Всеми фибрами ступней чувствовал за три тысячи километров упругость педалей, всеми фибрами ладоней – нежную ребристость руля.

Возвращаясь из командировки в объятия жены, после оных вприпрыжку торопился в гараж. Пусть даже просто посидеть внутри возлюбленной, подышать ее волнующими запахами. И всегда что-нибудь привозил ей из дальних поездок: новую свечу, резину, хотя бы безделицу для украшения салона.

Пролетели, просвистели годы. Юрий Власович уже не тот молодец с лихими усами, хотя сорок пять для мужчины отличный возраст. Тогда как для машины двадцать годков – глубокая старость. Ей бы гараж потеплее, бензин почище да скорость потише. Однако старость получилась не радость, беспокойнее беззаботной молодости. Жизнь взяла хозяина-инженера за горло, пришлось ему выйти на большую дорогу таксования. Старушка о четырех колесах в сравнении с «Мереседесами», «Вольво», «Фордами», конечно, проигрывала в скорости и комфорте, да ведь на «Мерседесах» никто и не таксует. Поэтому клиентура есть. Выходит Юрий Власович на большую дорогу после работы и в выходные.

– Ну что, подружка, – говорит Юрий Власович, отворяя ворота гаража, – крутанем?

…Гога махнул с обочины рукой, Юрий Власович остановился. Гога был с орлиным носом и бегающими глазками. В горах Кавказа взор его был тверже дамасской стали, туда-сюда забегал от плоских западносибирских пейзажей.

– На ярмарка, – заказал Гога.

«Тридцать тысяч как минимум», – прикинул счетчик, который включался в голове Юрия Власовича на тропе таксования.

– Зачем такой барахло ездишь? – спросил Гога.

– «БМВ» на покраске, – сказал Юрий Власович и попросил пристегнуть ремни.

– Чихать, – беспечно махнул рукой Гога, – ГАИ заплачу.

У ярмарки он пригласил Юрия Власовича помочь выбрать платье жене.

«Тысяч пятнадцать, как пить дать, за советчика должен отслюнить, – мгновенно отреагировал чувствительный счетчик. – А то и больше…»

Ярмарка за обе щеки наяривала жвачку, источала запахи галантереи с потом, шуршала ногами и денежной макулатурой. Гога бегал глазками по товарам.

– Во! – ткнул пальцем в платье Юрий Власович. – Пойдет?

– Мой свокэр! – представил Гога продавщице своего спутника.

– Я-я! – по-немецки согласился Юрий Власович.

– Интэрэсная невестка! – продавщица окинула ироничным взглядом усатого Гогу.

– Нэвэста пэрсик! – зацокал языком Гога. – Блэск.

Платье было тоже «блэск» с шиком и стоило три месячных оклада Юрия Власовича.

– Налезет на невестку? – спросила смешливая продавщица.

– Натянем, – заверил Юрий Власович.

После платья Гога выбрал туфли жене. Белый «блэск» на платформе в два оклада Юрия Власовича. Покрутив драгоценный башмак «свокэр» высказал сомнения:

– Барахло, развалятся.

– Туда-сюда сезон носить хватит! – отсчитал Гога два оклада.

Они ходили по этажам ярмарки, Гога покупал кроссовки, брюки, куртку, футболки… Полиэтиленовые пакеты-кули, которые верно таскал за Гогой Юрий Власович, становились толще и толще.

«Плюс за носильщика тысяч пятнадцать», – потирал руками неугомонный счетчик.

Наконец, они вернулись к машине. Когда Юрий Власович укладывал кули на заднее сиденье, Гога спросил:

– Ты зачем затылок лысый?

У Юрия Власовича на затылке была широкая безволосая полоса, похожая на пергаментную заплатку.

– Ракета на старте взорвалась, я в магазин мимо шел, – доходчиво объяснил Юрий Власович.

– Вай-вай! – сказал Гога и назвал свой адрес.

«Дорога туда-обратно шестьдесят, – сладко планировал доходы счетчик, – плюс тысяч пятнадцать за советчика, да столько же за носильщика. Итого девяносто, как минимум, а то и все сто…»

– Надо жене к лету тоже платье справить, – размечтался вслух Юрий Власович.

– У меня «Мерседес» в Гантиади, – хвастанул в ответ Гога.

Они подъехали к пятиэтажке. Гога отсчитал пять «десяток».

– Малова-то, – разочаровался Юрий Власович.

– Дарагой, – глазки у Гоги забегали, – сам смотрел сколько я тратил! На хлэб самый чуть-чуть остался, крэдит лэзть будем…

«Ну что, моя радость, – обратился к машине Юрий Власович по уходу по-кавказски щедрого Гоги, – развели нас. Хотя пятьдесят тысяч тоже на дороге не валяются. Два кило колбасы мне или полбака бензина тебе. Что будем брать?»

Съезжая под уклон на нейтралке, машина старчески прошелестела колесами: «Колбасу!»