Текст книги "«Спасская красавица». 14 лет агронома Кузнецова в ГУЛАГе"

25. На 2-й подкомандировке

2-я подкомандировка от совхоза находилась в 12–14 км вниз по течению реки Весляны, на правом берегу на возвышенном месте.

Ранее она принадлежала третьему лагпункту. Вследствие тяжелых работ и плохого питания работяг довели до того, что здесь открыли полустационар и работ никаких не велось.

И вот 70–80 человек надо было постепенно приспособить к работе. Народ был слабоватый, так что не могло быть и речи о какой-либо норме выработки. Следили только, чтобы не было отказчиков.

Если работник вырабатывал на 55–60 % установленной нормы, ему выписывали второй котел и выдавали премиальное блюдо в виде пирожка весом в 100 г с картофельной начинкой. Надо сказать, что работа была не тяжелая: резали и кололи березовую чурку для газогенератора, расчищали снег, резали лозу, из нее плели корзинки, готовили дранку и т. д.

С наступлением весны снег стал быстро таять, почва просыхать, принялись за раскорчевку пней, расчистку лугов под сенокосные угодья. А потом стали производить вспашку поля и посадку картофеля, капусты и прочих агрокультур.

На подкомандировке были большие штабеля леса, а досок, в которых была большая нужда, в хозяйстве не было.

Я нашел пару пильщиков, ко́злы здесь были, нашлась продольная пила, приступили к распиловке бревен.

Так как работа пильщиков очень тяжелая, а нормы распиловки большие, то я под свою ответственность решил: никакой нормы пильщикам не устанавливать; выдавать им двойную порцию питания с двумя дополнительными пирожками.

За все это они ежедневно давали 40–50 погонных метров. Хозяйство досками было обеспечено.

Однажды к нам приехал начальник совхоза Хохлачев и увидел много напиленных досок. Он удивился и стал меня спрашивать, откуда доски.

Я ему рассказал: «Смотрите, здесь бревен много, досок у нас нет, я нашел двух пильщиков, даю им двойной паек, не спрашивая с них нормы. И вот ежедневно от них получаем 40–50 погонных метров досок».

Я полагал, что начальник меня будет бранить, но вышло наоборот – за находчивость он меня одобрил.

Видя, что в хозяйстве досок много, я организовал маленькую столярную мастерскую по поделке детских кроваток, а также большую часть досок стали отправлять в совхоз.

В общем, меня работа здесь вполне удовлетворяла. Я имел возможность проявлять свою инициативу, а не как на 1-м и 17-м л/пунктах работать зимой и думать о том, что лучше было бы сидеть в Бутырках и Лефортове, чем голодать и мерзнуть в лагере.

Единственное, что было нехорошо, это жестокое обращение с заключенными, чем я был сильно возмущен.

Некоторые работяги по слабости здоровья не могли выйти на работу, а врач освобождения не давал – не было повышенной температуры. Функции на вывод на работу принадлежали начальнику подкомандировки, нарядчику, коменданту в присутствии фельдшера.

Основную роль в выводе играл комендант. Комендантом на подкомандировке была женщина, только что освободившаяся из лагеря. В лагере она пробыла два срока по уголовным делам.

И вот вся эта братия во главе с начальником идут в барак выгонять людей на работу, но некоторые работяги слабы и продолжают лежать на нарах. К таким подходит комендант, хватает за ноги, сбрасывает на пол и начинает бить. Потом вытаскивают волоком до вахты, сдают конвою. Конвой с большим трудом доводит до производства, и на производстве доходяга продолжает лежать в течение всего дня.

Дело сделано, отказников в зоне нет.

Такая издевательская система над заключенными существовала на всех л/пунктах. За избиение работяг никто не привлекался к судебной ответственности. Такова была система…

На подкомандировке было два молодых человека лет 22–25. Оба уголовники, по 10 лет срока, отсидели 3 года, придерживались уголовно-лагерной теории «день кантовки, две недели жизни».

Ранее, будучи на третьем л/п, они в течение зимы ни одного дня на работу не выходили. Всю зиму просидели в изоляторе, получая 300 г хлеба; горячую пищу через два дня на третий. И вот, выжили.

А наши товарищи были отличниками производства, их фотографировали, каждое утро на разводе КВЧ о них говорили, они получали хорошие пайки хлеба, приварок и т. д., приглашались в управление на слет ударников, их там премировали и т. д.

Все это было хорошо, кроме того, что получаемая ими пайка и приварок не компенсировали полностью затрачиваемого труда, и они день ото дня теряли силы и дошли до того, что не смогли вырабатывать свою производственную норму. Пайку им уменьшали, а потом назначили штрафную пайку. Администрация на них стала смотреть как на лодырей. Потом пошли в стационар. После стационара в изолятор, и в конце концов хорошие работяги нарезали дубаря и пошли на девятую делянку.

А уголовники всю зиму просидели в изоляторе на 300 гр. хлеба и остались живы…

Как я им ни разъяснял, что они заняли неправильную позицию, они ее не меняли, а мне очень хотелось вовлечь их в работу: ребята-то молодые, может из них толк будет.

И вот я им сделал предложение со следующего дня выйти на зону, на производство. На улице весна, солнце, тепло, будете там греться; там будет вам лучше, чем сидеть в изоляторе, на 300 гр. хлеба. Работать вас не заставим, а за выход на работу вам будем давать питание по третьему котлу.

Долго они не соглашались, но наконец согласились.

Вместе с бригадой они вышли на работу. Смотрят, все члены бригады получили задания и приступили к работе, а их никто не тревожит; они лежат и греются на солнце.

Прошло три дня, пайку и котел им выписали по третьему котлу, они видят, что их не обманули.

На вторую трехдневку они уже без принуждения вместе с бригадой вышли на производство, сами подошли к бригадиру и спросили, нет ли для них работенки.

Бригадир меня спрашивает: как быть?

Я говорю:

– Поставь их на работу, но нормы пока не спрашивай.

В третью трехдневку они уже встали на норму. И вот, мало-помалу они стали втягиваться в работу и вышли из числа злостных отказчиков.

К уголовному элементу надо иметь особый подход. Их силой и изолятором работать не заставишь.

На Верхне-Веслянском совхозе у меня был такой случай.

В зимнее время работяги сильно ослабли, на лесоповал выходило 45–50 человек, а заготовляли 15–20 м³, администрация нервничала, план не выполнялся. Тогда я отобрал 7–8 человек преимущественно из уркачей, переговорил с ними, и они взялись ежедневно заготавливать 7 м³ на человека, но с условием, что, помимо питания по третьему котлу, за каждые 2 м³, выработанных сверх нормы, им бы давали по одной спичечной коробке махорки каждому.

Администрация с моим предложением согласилась.

Работа шла очень успешно, каждый старался как можно больше дать кубиков и больше получить махорки, так что ежедневно давали 50–60 м³, за что получали 15–18 коробков махорки.

И так продолжалось 12–15 дней, работяги были довольны, и администрация была не в убытке.

Но люди завистливы, особенно так называемые лагерные «придурки», которые не работают. Они стали вдувать в уши начальству, что мы ежедневно раздаем махорку, когда в ней у нас большая нужда.

Администрация их послушалась. Выдачу махорки прекратили, а ребята в ответ прекратили выработку леса.

Выработка леса по совхозу сильно сократилась. Но зато увеличилась «туфта».

На второй подкомандировке я пробыл до 12 июля[71]71
  Согласно учетной карточке УФСИН по Республике Коми – 12 июня.


[Закрыть] 1943 года, работал, как говорят, «не за страх, а за совесть».

Произвели раскорчевку леса, площадь распахали, засеяли, луга расчистили и т. д.

12 июля [июня] пришел с работы, нарядчик объявляет: «Готовьтесь к этапу!»

В зону пришел начальник охраны и сказал мне быстрее одеваться, взять свои вещи и идти в этап. В этап назначили двоих – меня и бывшего полковника авиации.

Мы собрали свои вещи и пешком, под конвоем начальника охраны отправились на головной, т. е. в совхоз. Наш конвоир ехал верхом на лошади, а мы после дневной работы двигались пешком.

До головного надо было пройти 12–14 км, время клонилось к закату солнца. Дорога шла лесом, воздух был чистый, прохладный. Сквозь лесную чащу виднелись облака, как будто специально окрашенные в пурпурный цвет.

Для меня этот этап был полной неожиданностью. Моя работа начальством всегда одобрялась; на дальнейший период я также наметил план работ. Самое существенное я забыл в процессе работ: кто я есть? Я есть заключенный. В лагере было не принято думать о завтрашнем дне. Среди заключенных существовала поговорка: что можешь сделать сегодня, оставь на завтра, а что можешь скушать завтра, скушай сегодня.

Так что никогда не заглядывай впредь: не забывай, что ты заключенный и не можешь распоряжаться своей судьбой.

На Верхне-Веслянский совхоз нас привели около 11 часов вечера, сдали на вахте дежурному.

Совхозное начальство было еще в зоне, но я к нему не пошел, не стал выяснять причину моего этапирования, понимая, что у меня впереди еще 13 лет и что моя статья – политическая, а пункт – измена Родине.

26. На 14-м л/п и его подкомандировке

На второй день, в 4 часа утра нас отправили на 14-й л/п, который от Верхне-Веслянского совхоза находился в 14–16 км. На л/п мы пришли примерно в 6–7 часов вечера.

Там мы помылись в бане, переночевали. А утром нас отправили на 1-ю подкомандировку этого же л/п.

1-я подкомандировка от 14-го л/п находилась в 10–12 км, в лесу, в низине, в сыром месте, так что, бывало, идешь на работу и с работы по сырости и приходишь в зону с промокшими ногами.

На подкомандировке было три плохеньких барака, полных несметным количеством клопов.

Здесь велись лесозаготовительные работы, сплав леса, заготовка веткорма для лошадей.

В этой злосчастной подкомандировке я пробыл до февраля 1944 года. На каких только работах я здесь не побывал! Начиная от общих работ и кончая десятником разных работ по лесозаготовке, заготовке веткорма, лесосброске, сбору грибов, запарке веткорма; кроме этого морил клопов и обрубал сучья.

Одним словом, прошел все работы и дошел до того, что однажды зимой, по пояс в снегу, работая подсобником у лесоповальщика, обрубая сучья, я первый раз взмахнул топором, срубил сук, а вторично я уже не в силах был поднять топор и обрубать сучья – силы не было.

В это время на производство пришел начальник работ, он спросил:

– Дошел?

– Да, Ерофимыч, дошел!

Топор я заложил за пояс, сел на пенек, силы нет. Работать не могу, думаю: мне на послезавтра выпишут штрафную пайку. Ну, пусть выпишут, мне все безразлично…

Время двигалось к вечеру, конвой, видя мое состояние, разрешил мне одному идти в зону, и я пошел…

И второй раз потерял силы. Если с Верхне-Веслянского совхоза я пришел более-менее в исправном виде, то здесь меня довели до полного истощения.

За труд не платили, питание было малокалорийное, израсходованная энергия на производстве не компенсировалась получаемой пищей.

Мы дошли до такого состояния, что не гнушались есть падаль…

Однажды сдохла лошадь, мы, не зная причины ее падежа, стащили ее. Брюшину, кишки и сычуг; кое-как из них вытащили дерьмо. Все это промыли холодной водой. Положили в котелок. Сварили и съели: ели, лишь бы набить чем-нибудь свои голодные желудки.

Часть нашего трофея мы зарыли в снег.

Утром пришли на работу, первым делом вытащили из снега недоеденный трофей, посмотрели внимательно, а там кишмя кишели аскариды: видя, что мы ели вчера, мне стало не по себе, и тут меня вырвало.

Недели две после такой еды я не мог очухаться, все думал, какие последствия могут быть после такого лакомства.

В феврале 1944 года я попал на головной, 14-й л/п. Там был маленький совхоз, и я стал у администрации проситься оставить меня здесь работать; администрация против ничего не имела, но запротестовала охрана, мотивируя тем, что у меня впереди большой срок и 5 лет «намордника», т. е. лишения в правах, а с/х был расположен вблизи железной дороги, боялись, сбегу…

В то время я был очень слаб, но на работу ходить надо, отказчиком быть нехорошо, да и пайку не получишь, да еще в изолятор посадят…

Бригадиры, видя, в каком я состоянии, на работу меня не брали. Везде на л/пунктах бригадирами ставили преимущественно уркачей: они молодые, здоровые, работать не хотели, но других умели заставлять – не путем уговора и увещевания, а путем мордобития, не только кулаком, но и дрыном.

Конечно, администрация таких бригадиров ценила, они у нее были в почете.

Меня поставили колоть дрова. Чурки были метр длины, диаметром от 10–25 см. В течение рабочего дня я должен был переколоть 1,5–2 м³ и перебросить к топке котла; за эту работу мне выдавали второй котел и 600 г хлеба.

На этой работе я проработал около четырех недель, дошел до того, что еле-еле стал таскать ноги.

Бригадир, видя, что я дошел до «ручки», стал просить администрацию л/п, чтобы меня перевели на более легкую работу.

Через несколько дней начальник санчасти предложил мне работу «клопомора». В то время клопов на л/пункте было много, ночи не давали спать работягам.

На эту работу я охотно согласился. Работа клопомора происходила в зоне. На этой работе мы работали вдвоем. Работа примитивная: напилить и наколоть дров, нагреть воды, воду из котла в барак принесут дневальные барака, а нам оставалось лишь поливать нары.

Сначала к этому мероприятию работяги относились скептически, но, когда мы пропарили горячей водой нары по 2–3 раза, клопов стало меньше, и спать стало спокойнее.

На этой работе я проработал несколько недель.

В конце марта 1944 года меня вызвали в УРЧ и сказали готовиться к этапу.

Здесь начальник УРЧ поведал, каким образом я был взят из совхоза на 14-й л/п: мы, мол, тебя просили на работу в качестве агронома, но у тебя срок большой, да и статья нехорошая, а наш с/х находится у полотна железной дороги, и охрана не разрешила. Тебе из-за нас много пришлось пережить горести…

27. Вновь этап

В первых числах апреля 1944 года собрали нас 11–13 человек с разными сроками и статьями под конвоем одного надзирателя, и этап повели.

Привели на железнодорожную станцию, купили каждому ж.-д. билет и вручили.

Конвоирующий нас надзиратель был обеспокоен, что он не сможет посадить всех в один вагон. С этим вопросом он обратился к начальнику УРЧ[72]72
  Учетно-распределительная часть.


[Закрыть], который ехал с нами в одном поезде.

Последний ему ответил: «А ты возьми для каждого ж.-д. билет, раздай им и скажи, чтобы садились в вагон, какой кому придется, и чтобы выходили на станции «Весляна».

Наш конвоир так и сделал.

Поезд подошел, мы сели, кто в какой вагон сумел. Когда я сел в вагон, подумал: «Прощай тайга, прощай Коми, еду в Россию».

В вагоне сидело много пассажиров, и среди них было несколько человек «из мира отверженных». Конечно, на нас никто не обращал внимания, так как по этой железнодорожной линии ежедневно курсировали сотни заключенных.

Скоро в вагоне появился контролер, проверил железнодорожные билеты.

Доехали до ст. Весляна, вышли из вагонов. Собрались у своего конвоира, к нам подошел начальник УРЧ и обратился к нашему конвоиру:

– Я тебе говорил. Куда они пойдут, их можно одних пустить, и они одни доберутся до места назначения!

28. На пересылке Устьвымлага

На этой пересылке я уже второй раз; первый раз был в 1941 году, когда нас пригнали из Москвы. За это время здесь никаких перемен не произошло. На пересылке был народ и ждал своей очереди на дальнейшее этапирование.

Через пару дней на пересылке появилась комиссия по отбору рабочей силы. Произвели отбор людей, но еще не отправили.

И вот, спустя пару дней, здесь появилась новая комиссия, взяла у администрации пересылки списки на всех находящихся здесь людей и забрала всех людей, за исключением идущих по спецнарядам.

Мы предполагали, что дня через два-три нас отправят в места назначения. Нас гнали в разные места. Некоторые шли в Калининскую область на завод, а я шел в Котлас, в Желдорлаг[73]73
  Северный Железнодорожный ИТЛ, организован 10.05.38, закрыт 24.07.50 (объединен с Северо-Печорским ИТЛ с образованием Печорского ИТЛ). Лагуправление находилось в пос. Княж-Погост Усть-Вымского р-на Коми АССР, основное производство: строительство ж.д. Котлас—Воркута. Численность заключенных: 01.10.1938 – 25 1993, 01.01.1939 – 29 405, 01.01.1940 – 26 310 (УРО); 01.01.1941 – 84 893, 01.07.1941 – 66 926; 01.01.1942 – 53 344; 01.01.1943 – 29 7414.


[Закрыть], но здесь нас задержали…

Работы на пересылке не было, сидеть без дела было скучновато, время весеннее. На территории пересылки везде и всюду грязь и мусор. Мы решили территорию пересылки привести в должный порядок.

За нашу работу нам дополнительно давали утром по миске супа, а вечером тоже по миске супа и немного каши.

Дополнительной пище мы были очень рады, так как давно находились на полуголодном пайке…

В ночь с 29 на 30 апреля 1944 года нас вывели с пересылки на ж.-д. станцию Весляна, конвой нас принял (при посадке конвой нам не устраивал шмона), нас посадили в столыпинский вагон, но уже не 9 человек в двухместное купе, а 10 человек в четырехместное.

Продовольствие было выдано на три дня.

Утром 1 мая нас доставили на станцию Котлас.

В этот день с пересылки конвой за нами не пришел, и мы были вынуждены сидеть в вагоне.

Второго мая утром за нами пришел конвой. Нас вывели из вагона, последовала команда «садись!». Накануне был сильный дождь, повсюду были лужи и грязь. Мы были вынуждены сесть в грязь. Вокруг стояли вооруженные солдаты с несколькими здоровенными овчарками.

В грязи мы просидели довольно долго.

Одновременно с нашим поездом сюда пришел московский поезд с заключенными, едущими по направлению к Воркуте. Несколько человек были больные; больных Воркута не принимала, их должны были оставить на пересылке Котлас.

Больных с московского поезда набралось десятка полтора, и нас отправили в Котласскую пересылку.

Расстояние от железнодорожной станции до пересылки 1,5–2 км, нас вели по шпалам железной дороги; впереди, сзади и по бокам шел вооруженный конвой с собаками.

День был весенний, солнечный, на улице было много народа, все празднично одеты, с праздничным, веселым настроением. Как приятно было смотреть на народ в таком приподнятом настроении. Одновременно было грустно на сердце, что тебя ведут, как злейшего государственного преступника, под усиленным вооруженным конвоем, да еще с собаками…

И невольно мне вспомнилось одно стихотворение…

 
Лишь бывает порой под охраной штыков
Между массами граждан свободных
С потрясающим душу бряцаньем оков
Поведут арестантов голодных…!
 

Вот уже три года, как меня лишили всех человеческих прав. В эти три года я видел позади себя только человека с винтовкой в руках да деревянный забор с вышками по углам и стоящих на нем часовых…

29. На Котласской пересылке

Часа в три дня второго мая нас привели на пересылку. Конвой сдал коменданту пересылки; потом нас поместили в барак.

Ранее этот барак служил овощехранилищем. Внутри барака было темно, сыро и холодно, там стояли двухъярусные нары. Народу было много. В большинстве это была молодежь из уголовного элемента.

На следующий день я пошел в УРЧ узнать, когда и куда меня отправят по спецнаряду. Начальник УРЧ меня выслушал и ответил: «Вас здесь по спецнарядам 32 человека, сидите и ждите, когда придет ваша очередь, тогда и отправим…».

На Котласской пересылке в это время было очень много народа, некоторые заключенные здесь жили годами. Это был исключительно уголовный элемент, который здесь ассимилировался, занимался воровством, картежной игрой, а главное, не хотел трудиться, считая труд для себя позором.

Котласская пересылка расположена на возвышенном месте, на правом берегу Северной Двины, по реке ходят пассажирские и буксирные пароходы, сплавляют плоты…

С территории пересылки взору представляется прекрасный вид на противоположный берег; по левому берегу реки расположены деревни, лес и луга.

С наступлением вечера, с окончанием дневных работ, с противоположного берега слышится звук гармошки и громкое веселое девичье пение.

Как это все было приятно и отрадно слышать нам, заживо погребенным людям…

В барак меня поместили с одним москвичом, только что прибывшим с московским этапом. У него был хороший джемпер: этот джемпер понравился заведующей столовой, и она его купила за несколько супов и каш. Кроме этого, она предложила ему в ночное время работать на кухне в качестве рабочего, а так как туда требовалось два человека, то он пригласил и меня.

В условиях лагеря работать на кухне для заключенного – большое достижение. Каждый знал, что, работая на кухне, он голоден не будет. Работая на кухне по ночам, я не освобождался от дневных работ, вследствие чего на ногах у меня появилась опухоль. Очень трудно стало ходить, и меня отправили в стационар.

Стационар здешний желал лучшего – темный, сырой, кормят плохо.

В стационаре меня продержали около 5 недель.

Выписали из стационара и отправили в сапожную мастерскую, где я вручную прострачивал валяные стельки.

Работа нетяжелая, в помещении, но пайка маленькая, второй стол и 600 г хлеба, приходилось существовать впроголодь…

Время шло, я продолжал работать в сапожной мастерской, по спецнаряду меня не отправляли…

И вот однажды на пересылку прибыл начальник режима Желдорлага, капитан. Я к нему обратился с вопросом:

– Гражданин капитан, скажите, когда же меня отправят работать по спецнаряду?

– Какая статья, какой срок?

– 58-я, срок 15 лет.

– Вредитель, мы таких не отправляем.

Мне было обидно слышать такие позорные слова, да еще от офицера, и я ему ответил:

– Я вредителем никогда не был и не буду, а вы пришли на готовое и над нами издеваетесь!..

В первых числах июля здесь готовили этап в какой-то совхоз Саратовской области; была создана комиссия для обследования состояния здоровья отправляемых. На эту комиссию был вызван и я.

Комиссии я объяснил, что я агроном, сюда прибыл по спец. наряду и строчу здесь стельки. Прошу меня включить в список этапируемых.

Председатель комиссии сказал, что здесь агрономы нужны.

На следующий день из управления Желдорлага пришло предписание, меня доставили к начальнику 2-го отдела, но не дали конвоя, и я так и остался строчить стельки…

24 июля день моего рождения, мне исполнилось 55 лет, возраст солидный…

Утром встал и думаю: чем-то будет отмечена моя 55-летняя годовщина?

День проработал в мастерской, вечером пришел в столовую ужинать, и что же слышу? Дежурный фельдшер зачитывает список тех, кому сегодня полагается дополнительно каши.

В этом списке зачитывают и мою фамилию; мне выдали две дополнительные каши, порция хотя и незначительная, но я и этому был бесконечно рад; все же этими двумя жидкими кашами мой день рождения был отмечен.

Иными работниками их 50-летие отмечается намного лучше. Даже завелась мода на выдачу им ордена Ленина, за какие-то особые заслуги… А есть эти заслуги?