Текст книги "«Спасская красавица». 14 лет агронома Кузнецова в ГУЛАГе"

35. Побеги

На лагпунктах бывали и побеги, но не часто; беглецов быстро ловили, бежали исключительно уркачи.

За время моего пребывания на 17-м л/п было 5 побегов. Все эти побеги совершались непосредственно с производства.

Двое бежали так: бригада в лесу сжигала сучья, будущие беглецы сделали искусственную дымовую завесу, и двое смельчаков сбежали. Но их в ту же ночь поймали.

Два побега были произведены с подкомандировки, где бригада без конвоя работала на лесовывозке. Бригада помещалась на одной стороне реки Весляны, а лесовывозка производилась на другой.

Лошадей, на которых они работали, на ночь оставляли на противоположной стороне от их жилья.

После окончания работы возчики выпрягли своих лошадей, пошли в зону, а одного возчика все нет и нет. Быстро сообщили на головной лагпункт, а оттуда сообщили в управление, и в эту же ночь его поймали.

На второй вечер таким же способом ушел еще один, но и этого поймали в ту же ночь.

Потом их судили, и из рассказов на суде выяснилось, что они к этому побегу готовились несколько дней. Они рассказывали, что после работы задерживались на производстве и выпрягали лошадей. Потом взяли с собой топоры и лошадей, отъехали от производства 10–12 километров, зарубили лошадей, отрубили мякоти 10–12 килограмм, развели костер и зажарили это мясо, взяли с собой и пешочком пошли в путь-дорогу. Но, не зная тайги, они прошли лишь 15–18 км, вышли к одному лагпункту и там были задержаны. За это один получил 10 лет, а второй 15 лет ИТЛ.

В 1947 году на лагпункт пригнали одного молодого москвича, по ст. 58 со сроком 10 лет. Москвич – летчик, бывший старший лейтенант, работать его определили в мастерские ЦАРМа в качестве слесаря. Проработав несколько дней, парень затосковал, и как-то, работая в ночной смене, он так спрятался, что его не смогли найти, и он ушел с лагеря безвозвратно…

36. Приезд жены и сестры

В июне 1946 года ко мне на свидание приехали жена и сестра. В то время никаких личных свиданий заключенных с родственниками не разрешалось, вследствие чего к нам на свиданку никто не ездил.

Их приезд для меня был неожиданностью. Он был радостен и одновременно грустен. Думаю: не получилось бы так, как в 1942 году на Верхне-Веслянском совхозе, когда жена ехала за тысячи километров в сильный трескучий мороз, а ей дали свиданку на 15 минут на вахте…

День был воскресный, на нашем лагпункте в этот день хотели выполнить месячный производственный план.

Я вышел на развод. Начальник лагпункта меня подзывает и сообщает: «К вам жена с сестрой приехали, кончится развод – иди на вахту. Я разрешаю вам свидание».

Я искренне его поблагодарил за столь приятное сообщение и за то, что разрешил свиданку, хотя и на вахте.

Развод кончился, иду на вахту и вижу: стоят мои дорогие и любимые жена и сестра, и где же – в лагере мира «отверженных».

У меня от радости язык заплетается, и я не могу вымолвить ни одного слова. В горле как будто все пересохло, на глаза невольно навертываются слезы, я не могу говорить.

Если четыре года тому назад жена меня встретила во всем новом обмундировании, то здесь я уже был в одеянии обтрепанном.

В течение этих четырех лет после столь долгих мытарств по этапам и пересылкам я все свое обмундирование потрепал, а нового не давали, да вдобавок я отпустил бороду, так что мой вид был довольно непрезентабельный.

От увиденного у той и другой из глаз полились слезы.

Получив от них передачу и поговорив с ними пару часов, я пошел в барак завтракать, а они пошли на свою временную квартиру.

После обеда они вновь подошли к вахте, и мне представилась возможность побыть с ними до вечерней поверки.

На следующий день жена немного приболела, и ее препроводили в нашу амбулаторию.

На третий день она поехала в Вожаель просить разрешения на свиданку. Ей разрешили свиданку на три дня по 15 минут в день. Конечно, нас это мало устраивало, но что поделаешь!

На четвертые сутки их пребывания приходит в барак вольнонаемный человек и говорит: «Пойдемте ко мне работать!»

Он привел на свою квартиру, где временно остановились моя жена и сестра, с ними я пробыл до вечерней поверки.

На 5-й день это повторилось, так что я с ними наговорился вдоволь о наших родных и близких, о моей жизни и их мучениях и испытаниях во время войны.

Несмотря на все тюремные преграды, все же есть люди, которые к нам, особенно бывшим членам партии, имели человеческое отношение.

На 6-й день мои дорогие жена и сестра уехали домой.

Как я им был благодарен за их приезд! От них узнал, что творилось во время войны, как они прожили это злосчастное время. Как они будут жить в будущем? Как они переживали мой арест?

Жена рассказала много нерадостных вещей, особенно по квартире, где она ежедневно по несколько раз встречалась с лицами, которые своими гнусными доносами хотели меня и мою семью утопить в грязи и которые все время продолжали им угрожать…

Было радостно услышать, что не только родные, но и все мои знакомые и товарищи по работе не верили в мою виновность…

А сестра просто сказала: «Разве ты, брат, не знаешь, что все старые члены партии находятся в лагерях!»

Да, ее слова на 95 % соответствовали действительности… Их посещение влило в меня новые силы: с меня спала хандра, появилась жажда жизни, особенно когда жена сказала, что на будущий год вновь приедет ко мне.

Надо отдать должное жителям поселка, администрации и надзорсоставу за их доброе отношение к моим дорогим приезжающим. С их стороны не было даже намека, что они приезжали навестить врага народа.

Выше было отмечено, что в 1947 году заключенные стали питаться лучше. Конечно, не за счет казенного пайка, а за счет получения посылок от родных. Кое-что можно было купить в ларьке. Лучшим производственникам и возчикам из управления присылали продовольственные посылки.

Если в предыдущие годы некоторые из заключенных поедали кошек, крыс и мышей, а были случаи, когда забирались в морг и вырезали у мертвецов мякоть, варили и ели… У живых лошадей отрезали языки… Теперь же каждый барак у себя завел кошку. Кошка была гордостью барака, она до некоторой степени была показателем сытости живущих в нем.

Большое зло заключенным приносили женщины. От совместного проживания в зоне шло воровство, промоты казенного имущества, грабежи, картежная игра и т. д.

Привезут на лагпункт новые постельные принадлежности, раздадут на руки работягам, а утром снова голые нары – все ушло в женский барак…

Осенью 1947 года со всего лагеря собрали сифилитиков, их набралось больше сотни человек. Для них был отведен особый барак, к ним прикрепили специального врача.

Пищу им носили в специальной посуде.

Когда их только пригнали, они были исхудалые, страшно на них было смотреть, особенно на женщин. После первого курса лечения они стали понемногу поправляться и принимать надлежащий вид, и уже с разрешения врача вновь стали сожительствовать с мужчинами.

Осенью 1948 года всех женщин с лагпункта вывезли и сосредоточили в женских лагерях.

На место женщин пришел этап, в котором были исключительно молдаване. Народ молодой, но сильно исхудалый.

Они увидели, что по зоне свободно ходят кошки, и в ту же ночь их всех переловили, порезали, сварили и съели.

Утром работяги пришли кормить кошек, стали их звать, а их нигде нет.

Народ смекнул, что кошек съели молдаване.

Надо сказать, что виновникам поедания кошек досталось немало.

37. Вторичный приезд жены

В конце лета 1948 года ко мне снова приехала жена, как раз в то время, когда официально были разрешены свидания и была оборудована специальная комната.

Комната была отведена при вахте и имела два входа: один служил для заключенных, где дежурный обыскивал при входе на свидание и выходе из него, второй служил для приезжающих, куда они входили с улицы без обыска.

Время свидания было с окончания вечерней поверки и до утреннего подъема.

В комнате была поставлена кровать со всеми постельными принадлежностями, стол, три стула, радио; во второй комнате стояла плита для приготовления пищи и чая.

Поскольку я работал в зоне, мне было разрешено входить в комнату на завтрак и обед.

Надзорсостав своим посещением не беспокоил.

С разрешения надзорной службы приехавшего могли посетить знакомые заключенные…

Во второй приезд жена гостила 11 дней, из них она проболела 3 дня гриппом.

Надо отдать должное администрации лагпункта: свидание было организованно хорошо.

Летом 1947 года в лагере была введена зачетная система[80]80
  Система зачета рабочих дней, которые при перевыполнении нормы выработки вычитались из срока заключения.


[Закрыть], которая во многом способствовала повышению производительности труда. Некоторые заключенные за квартал получали зачет по 83 дня.

Зачетная система длилась только три квартала: два квартала в 1947 году и один квартал в 1948 году.

Весной 1948 года осужденные по 58-й ст. п. 1б, имеющие инвалидность и третью группу труда, были вызваны в санчасть для медицинского обследования.

Никто не знал, на какой предмет производится это обследование, да и медперсонал не знал. Но все же было предположение, что готовится большой этап.

Произвели медицинское обследование, и тем пока дело закончили до осени 1948 года.

Однажды мне сказали, что готовится большой этап и в этапных списках есть и я. Осенью ко мне обещала приехать жена, и я испугался, что она приедет в мое отсутствие, и дал ей телеграмму срочно ехать ко мне.

Получив мою телеграмму, она быстро собралась и приехала.

38. Третье свидание с женой

Свидание нам разрешили на 8 дней. Причем в 1947–1948 гг. право на свиданку с родными давал начальник лагпункта.

Это свидание проходило не так, как в предыдущие годы, а намного хуже: в комнате свиданий был поставлен стол, на котором якобы занимался начальник режима лагпункта. Поэтому он моей жене предложил на день из комнаты свиданий уходить, на кухне ничего не готовить, даже не кипятить воды для чая.

Завтракать и обедать вместе с женой категорически запретил. В комнату входить после вечерней поверки и уходить с утренним подъемом…

И лишь благодаря вмешательству в это дело начальника лагпункта все уладилось. Так как я работал в зоне, то приходил и завтракать, и обедать.

Моя жена в комнату свиданий пришла в 8 часов вечера, следовательно, 8 суток истекали тоже в 8 часов вечера.

В часы окончания свидания в комнату пришел начальник режима и сказал освободить комнату.

Как мне ни было тяжело, я из комнаты вышел.

После моего ухода жене он тоже предложил освободить комнату. Она запротестовала: если я был жильем обеспечен на 15 лет вперед, то ей совсем некуда было идти, да еще в ночное время в тайге, где кругом заключенные, а гостиницы нет. И только благодаря заступничеству дежурных на вахте ее оставили на ночь в этой комнате.

В эту ночь мне было не до сна. Все время в голове бродила одна мысль: куда пойдет ночевать жена?

Вот устроили для несчастных людей комнату свиданий, это хорошо. Люди приезжают на свидание за тысячи километров, чтобы увидеть близкого человека и с ним провести 7–8 дней, поделиться горестями, выпавшими на долю по злой воле злых людей…

Какая радость провести вместе эти дни, не видевшись годами.

Наше свидание прошло хорошо, но в последний день какой-то надзиратель своим хамским отношением взял да и испортил это хорошее. Что ему за дело до беззащитной, одинокой женщины, которой в ночное время в тайге идти некуда?

Когда объявили подъем, я тут же пошел к вахте, думая там застать жену. Но ее уже не было, она ушла… Это было мое третье свидание на 17-м л/п. Если предыдущие два проходили хорошо, то последнее было омрачено.

В 1948 году в этап нас не отправили, и я продолжал работать на КВЧ. Я был вполне удовлетворен своей работой. Я знал, что у меня есть ежедневные обязанности и заботы, я знал, что своей маленькой работой я приношу пользу…

39. Встреча Нового года

Был на исходе 1948 год, приближался 1949-й. Последний раз я встречал в семейной обстановке 1941 год. Прошло уже семь с лишним лет, как я по воле судьбы лишен этого удовольствия, и вот у меня возникла мысль организовать в условиях лагеря встречу 1949 года.

В бараке мы жили дружно, ребята все были хорошие, нас было 15 человек. Днем переговорил с дневальным барака Петей, тот очень охотно отозвался об этой затее.

Дело осталось за малым: поговорить с живущими в бараке и принести из леса елку. Елка не проблема – живем в тайге.

Вечером все живущие в бараке сошлись, поужинали, после ужина сели забивать «козла».

Во время игры я ребятам сказал, что хорошо бы у нас в бараке устроить елку и Новый, 1949 год встретить вместе с нашими родными и близкими, хотя от них мы находимся далеко.

Ребята охотно согласились и, несмотря на тяжелые условия, сделали небольшую складчину на покупку кое-каких гостинцев.

Елку поручили принести десятнику по лесозаготовкам Ване.

На другой день Ваня нам принес елку и кое-что из гостинцев.

31 декабря днем мы с Петей, дневальным барака, как могли украсили нашу елочку и поставили ее на стол.

Вечером с работы пришли ребята и остались очень довольны.

В 11 с половиной часов все сели за стол, пока забивать «козла». В бараке у нас было радио.

С нетерпением ждали, кто из членов правительства будет выступать и поздравлять Советских граждан с наступающим Новым, 1949 годом и что скажет нового.

Так как часов ни у кого не было – носить их заключенным не полагалось, – то мы со вниманием смотрели в репродуктор и ждали слова диктора.

И вот диктор объявляет, что до нового года осталось всего лишь две минуты и что сейчас выступит Председатель Президиума Верховного Совета Союза ССР Калинин Михаил Иванович[81]81
  Ошибка памяти. По всей вероятности, поздравление зачитывал диктор. Калинин умер 3 июня 1946 года, но во время нахождения в лагере дедушка об этом мог не знать. После 1943 г. традиция новогоднего обращения главы государства прервалась до 1954 г.


[Закрыть].

Михаил Иванович поздравил всех граждан Советского Союза: хотя и контрабандой, но и мы были в их числе.

За 14-летнее мое пребывание в лагерях это была первая и последняя встреча Нового года.

40. 1949 год. Этап в Карабас

Наступил 1949 год, в конце февраля из управления пришли списки на этап. Меня в этих списках нет. Подумал, что останусь здесь, но 1 марта, как только позавтракали, мне сообщают, что пришла из управления телефонограмма готовиться в этап.

В этот же день нас, человек 30–35, собрали к этапу.

Откровенно говоря, мне не очень хотелось идти в этот этап. По этапам меня уже погоняли, хватит, тем более я уже здесь ассимилировался, прожил 4 года, работа меня вполне устраивала. Бытовые условия приличные, отношение администрации к заключенным человеческое, ежегодно на свидание приезжает жена. С перепиской и получением посылок дело обстоит хорошо. Есть возможность читать книги и газеты, в бараке радио, шахматы, шашки и домино. У каждого своя койка со всеми постельными принадлежностями, хорошее медицинское обслуживание и т. д.

С точки зрения лагерника лучшего, и желать нечего.

Кроме того, в летнее время в зоне был организован футбол. Наша команда не раз вызывалась в Вожаель играть с работниками управления. На футбольном поле не было разделения на вольнонаемный состав и заключенных, но во время перерыва нашу команду отделяли, около нас становилась охрана, и тут же мы становились заключенными…

Все это пришлось оставить и идти в этап, но что поделаешь? В этап так в этап! Мы люди подневольные, бессловесные, куда погонят, туда и пойдем…

Нас немного страшила неизвестность, мы не знали, куда нас гонят. Мне страшиться было уже нечего, в этом году мне стукнет 60 годков, с меня уже взять нечего, все взято…

Когда наш этап пропускали через вахту, дежурные надзиратели с грустью говорили: «Вот, хороших ребят отправляют, а уркачей оставляют здесь!»

Посадили нас в грузовые машины и к вечеру доставили на пересылку Устьвымлага.

Здесь мы узнали, что нас гонят в карагандинские лагеря, а в какие, пока неизвестно.

На пересылке нас продержали 10 дней, в течение которых сюда сгоняли людей со всего лагеря. В этап сгоняли мужчин и женщин, всего собрали около 300 человек.

Здесь встретил много москвичей—одноэтапцев 1941 года. 10[82]82
  9 марта – согласно архивной справке УФСИН по Республике Коми № 12/11/10-598 от 17.08.2015 г.


[Закрыть] марта 1949 года сколотили этап, и в этот же день на пересылку пришел специальный конвой во главе с офицером.

Сделали генеральный шмон не только по карманам, но проделали и присядку, заглядывая в верхние и нижние человеческие отверстия, ища, нет ли в них огнестрельного оружия или чего иного…

Конвой у всех отобрал книги, чистую бумагу, конверты, письма, прошедшие даже через цензуру, копии с посланных жалоб, а также чемоданы…

Нас погнали на железнодорожную станцию, где был приготовлен состав.

В этот день мне повезло: на мое имя пришли две посылки. Одну выдали на пересылке, а вторая шла с тем же поездом, в котором везли и меня. Ее я получил на пересылке «Карабас».

Наш этап был большой и дальний, в нем были старики и больные, для которых специально оборудовали вагоны. Вагоны были товарные, с двойными общими нарами. В каждом вагоне для обогрева была поставлена чугунная печка.

Уборная была импровизированная: в полу проделана дыра, куда ходили и за большим и за маленьким.

Женщины помещались в отдельных вагонах.

Были выделены вагоны для продовольствия и кухни, а также для больных.

В каждом вагоне можно было разместить 40 человек или 8 лошадей.

Наш состав сопровождал специальный конвой во главе с офицером. Кроме того, был назначен комендант поезда в лице начальника пересылки, врач и медперсонал[83]83
  Акт отправки заключенных из Устьвымлага (РГВА, ф.18476, оп. 2, д. 190, л. л. 187, 188).


[Закрыть].

Горячую пищу давали два раза в день – щи, каша или щи и макароны, и хлеба 700 г. В вагон приносили горячую воду, а иногда и чай, сахару давали по 3 г ежедневно.

Спали на нарах.

Было лучше, чем во время этапа из Москвы в Коми АССР в 1941 году в столыпинском вагоне, когда в двухместном купе в течение 15 суток везли 9 человек, без горячей пищи.

Сверх всяких ожиданий наше настроение было хорошее. Нас везли с севера на юг, там будет теплее, чем в Коми АССР, и не тайга-матушка.

Некоторые ребята на пересылке меняли валяные сапоги на кожаные ботинки. На улице уже чувствовалась весна, с крыш капало. В середине дня пригревало солнце, так что все думали: на что нам валенки?

Одно в вагоне было неприятно: когда во время вечерней и утренней поверки конвой зверски простукивал деревянными молотками стены и крышу вагона, бегали по крыше, боясь, как бы не было пролома или пропила в стенках или крыше.

Поверка заключенных производилась два раза в сутки, утром и вечером.

Поверка производилась «без последнего»: открывали дверь вагона, один из конвойных входил в вагон, а двое становились в дверях. Вошедший конвоир кричал: «Переходи в одну сторону!»

Мы по этой зверской команде бежали в противоположную сторону, сбиваясь, как овцы, в одну кучу.

Дежурный конвоир, держа в правой руке деревянный молоток, начинал делать поверку, перегоняя по одному в противоположную сторону, ударяя молотком в спину каждого. Особенно немало доставалось на долю последних…

Меня, как старика, иногда от этой зверской перегонки освобождали, и я сидел на нарах, созерцая столь неприятную процедуру…

До станции Кирова нас везли в более-менее сносных условиях, спальных мест на нарах было достаточно. Но вот в Кирове к нам подсадили человек 15 из лагеря Сухобезводное, Горьковской области[84]84
  Унженский ИТЛ (Унжлаг) располагался у ст. Сухобезводное Горьковской ж.д.


[Закрыть]. В вагоне спальных мест не хватает, пришлось занять места под нижними нарами и на полу в проходах.

На верхних и нижних нарах стали спать по очереди.

Выше я уже отмечал, что когда нас отправляли с пересылки Вожаель, то был ясный, солнечный день, с крыши капало, в вагоне было тепло. Но вот проехали 3–4 дня, и погода сильно изменилась. В вагоне стало холодно, стенки вагона покрылись инеем. Дров и угля для топки не хватало. От большого скопления народа в вагоне стало душно, сыро, и мы ждем не дождемся, когда же подъедем к большой ж.-д. станции и там откроют двери вагона и пустят в вагон свежий воздух.

На восьмой или девятый день нас доставили на ж.д. станцию Свердловск.

Здесь нам устроили длительную остановку. Пополнили наши продовольственные запасы, произвели генеральную санитарную обработку, всех пропустили через санпропускник.

Здесь мы увидели живой Советский народ, да и сами себя малость показали.

Когда нас под усиленным конвоем вели в санпропускник, то Советские граждане стояли толпами и меж собой судачили – кого же ведут? Некоторые говорили, военнопленных немцев, а другие: нет, это гонят наших советских граждан.

Да. Последние были правы. Большинство было настоящих советских граждан, по воле культа личности лишенных высокого звания Советского гражданина.

Надо откровенно сказать, как мы завидовали этим [военнопленным] немцам. Их, бывших преступников против нашей родины, везли в свою страну с плакатами и лозунгами на вагонах, они были веселы и радостны, а нас, Советских граждан, под усиленным конвоем везли в спец-лагерь…

На пятнадцатые или шестнадцатые сутки мы были доставлены на Карагандинскую пересылку «Карабас»[85]85
  Акт приема заключенных (РГВА, ф.18476, оп. 2, д. 190, л. 202).


[Закрыть].

Карабасская пересылка довольно большая; мужчин поместили в один барак, женщин в другой.

В бараке было чисто, пол был раскрашен на отдельные полоски, с указанием, по каким полоскам разрешено ходить, а по каким нет.

Так что при виде всего этого невольно вспомнилась одна песенка из каторжанской жизни: «…Чистота у нас большая, нигде соринки не найдешь…»

В бараке была невероятная теснота. Некоторые товарищи вынуждены были спать под нарами; было очень душно.

В соседнем бараке помещались исключительно уркачи, которые годами здесь проживали. В этап их не гоняли, да их бы ни один начальник л/п не принял бы.

Несмотря на морозные дни, они были в одних майках и трусах. В их бараке шла ожесточенная картежная игра; проигрывали все, что имело хотя бы грошовую ценность: пайку хлеба, завтраки и обеды, оставались голодными неделями и нередко месяцами. Проигрывали одежду, белье, постельные принадлежности и спали на голых нарах в голом виде…

Их почему-то звали «Индия», вероятно, из-за их раздетости и разутости…

На Карабасской пересылке нас продержали 2–3 дня. За эти дни из разных лагерей Советского Союза сюда пригнали много заключенных и исключительно стариков и молодых с третьей категорией труда, со ст. 58; бараки все были переполнены. Спали вповалку, один на другом.