Текст книги "Тень шпаги"

Сергей Раткевич
Тень шпаги

Часть первая

В кабинете наставника пахнет эльфийскими травами, свечами и старинными книгами… А еще в этих стенах витают сказания и легенды. Они словно бы дожидаются, когда хозяин обратит на них свое благосклонное внимание. Ну еще бы! Какому же сказанию или легенде хочется бесследно кануть в прошлое? Ясно, что никакому. Любое сказание, любая легенда надеются остаться в истории. А разве есть для этого лучший путь, чем попасться на глаза подлинному ученому, коим, без сомнения, является наставник Дэрран? Ясно, что нет! Впрочем, время истории пока не настало. Оно только близится. А пока в кабинете безраздельно царит математика. Математика, математика и еще раз математика… очень полезная для управления государством наука.

– Что ж, с математикой в целом неплохо, ваше высочество. – Старенький эльф Дэрран, наставник принца Ильтара, наследника ирнийского престола, одобрительно кивнул своему юному воспитаннику. – Хотел бы я посмотреть на того казначея, который сумеет вас обмануть.

– Пусть только попробует, – довольно разулыбался принц. – Если он слишком много вычтет из казны, я намекну ему, что, кроме вычитания, существует еще и деление…

– Король должен быть милосерден, ваше высочество, – напомнил эльф.

– Но я же не стану делить его сразу, – возразил Ильтар. – Подожду немного, быть может, он вспомнит о пользе сложения. Или даже умножения. Отец всегда дает второй шанс, было бы самонадеянно и глупо с моей стороны поступать иначе.

– Что ж, хорошо, – кивнул наставник. – Итак, перейдем к уроку истории… Сегодня я бы хотел поговорить о Дивном Народе, навсегда покинувшем наш мир во времена отдаленные, но вовсе не столь незапамятные, как утверждают невежественные люди и эльфы.

Ильтар даже подпрыгнул на месте от радости. Историю он обожал. Наставник так интересно всегда рассказывает – лучше любых сказок. Правда, спрашивает потом куда как сурово… Попробуй позабудь хоть одно слово, сказанное каким-нибудь великим героем древности!

Но ведь на то и голова на плечах, чтобы знать и помнить, а иначе какой из него правитель выйдет? Только и способный, что чужие головы снимать, потому что они лучше, чем его собственная? Нет уж! Такой государь и сам погибнет, и других погубит. Эдак и королевство развалить недолго. А ведь хватает тех, что только этого и ждут… Лучше прилежно учиться, а потом править долго и мудро. Как отец.

– Дивный Народ, – начал наставник Дэрран, – в человечьем и эльфьем просторечии иначе именуемый гномами, покинул наш мир всего – то пять сотен лет тому назад. Еще живы эльфы, помнившие эльфов, которые помнили эльфов, успевших застать последних представителей Дивного Народа. История сохранила даже фразу, сказанную, быть может, последним из гномов одному из моих соплеменников, проявившему неуместное любопытство. Она, конечно, забавная и немного грубоватая, но все же это и в самом деле последняя сохранившаяся в истории фраза, несомненно, произнесенная представителем Дивного Народа.

– Что же это за фраза? – шепотом спросил принц. – Что он ему сказал, наставник?

– «Отвали, обалдуй ушастый!» – сказал один усталый гном одному не в меру любопытному молодому эльфу, – с улыбкой промолвил наставник. – Я имею честь числить этого эльфа среди своих предков. К слову сказать, именно ему принадлежит идея создания Первой Эльфийской Академии Изящных Наук. Но я отвлекся…

Принц слушал, затаив дыхание. Впрочем, уроки истории он всегда слушал именно так.

* * *

Далеко не в каждой деревне есть свой кузнец. Хороших кузнецов вообще не так много. Непростое это дело – кузнецом быть. Поэтому деревня, в которой свой кузнец все же есть, отличается от прочих. И еще как!

К хорошему кузнецу едут издалека. Тому серп сковать, тому – косу, тому – нож, а тому и вовсе коня подковать. Да мало ли что в хозяйстве потребуется? Без кузнеца – никак. А хороших кузнецов – раз, два и обчелся. Вот и едут к тому, о ком молва добрая. Людям ведь хочется, чтоб на совесть сработано было.

А приезжим надо где – то жить. Вот они и вынуждены к соседям кузнеца на ночлег да проживание проситься. Те их, разумеется, пустят да все полагающиеся по такому случаю благодарности выслушают. Всей деревне, значит, через кузнеца почет и уважение идет. Кузнец – самый главный после священника человек получается.

Эрвен, кузнец деревни Лоннери, умирал. И вся честно заработанная им слава, которой он при жизни щедро делился со своими соседями, не могла остановить приближение конца.

Был вечер. Золотистое сияние заката медленно таяло, уступая место надвигающейся от земли черноте. И точно так же таяла, истончалась кузнецова жизнь, уступая торжественному и неумолимому движению смерти.

Карвен, младший, седьмой сын кузнеца, стоя на коленях в комнате отца, читал при свете свечи Вечернюю, эльфийскую, молитву. Он так надеялся, что отец дотянет до утра и умрет на рассвете, под Утреннюю, человеческую…

– Не переживай… сынок… – силясь улыбнуться, прошептал отец. – Я и с ихними… Богинями… общий язык как-нибудь найду. Мы, кузнецы… народ ушлый…

– Держись, папа! – глотая слезы, прошептал Карвен. – До рассвета ведь всего ничего… ты только потерпи чуточку…

Отец ободряюще улыбнулся сыну, и тот, до крови прокусив нижнюю губу, вернул улыбку. И даже подмигнул.

«Я не заплачу! Ни за что! Еще не время! Рано еще! Отец еще жив!»

Его руки крепче сжали книгу «Молитвы для Утра и Вечера».

Он читал, не замечая крови, стекающей по подбородку. Читал медленно и старательно. Так, как священник когда – то учил.

Ветхий полуэльф ушел с час назад, когда стало ясно, что никакие эльфийские травы и молитвы о ниспослании здоровья больному уже не помогут. Когда за ним закрылась дверь, больной кузнец окончательно превратился в умирающего. За умирающего имеют право молиться только близкие. Священник прочтет молитву у себя в храме, скажет Напутственное Слово над гробом покойного, но провожать в последний путь – дело родни. Так от веку заповедано Богом Дня и Богинями Утра, Вечера и Полночи. Так тому и быть, Пока мир стоит.

– Сынок… – прошептал отец, и стройная молитва прервалась.

– Да, отец? – выдохнул юноша, судорожно стирая кровь с лица.

– Где же наши? Почему ты один?

– Купец Осмет приехал, – дрогнувшим голосом ответил Карвен. – И Харме Длинный с ним. Они хотят ярмарку делать. Братья нанялись к ним. Все для ярмарки устраивать, помогать там… и все такое.

– Ага, – прошептал отец. – Хорошее дело. Осмет… хорошо платит, а лишних… денег… не бывает. Ну… пусть так. Ничего.

В уголке кузнецова глаза предательски блеснула слезинка.

– Гадость… какая, – прошептал кузнец. – Совсем раскис. Мужчина я или кто? Сынок… вытри мне глаз. И оставь, ради всех эльфийских дев, эту книжку. Я ее… с детства помню.

Карвен торопливо отложил молитвенник, нагнулся к отцу и чистым платком вытер набежавшие слезы.

– Не боюсь… уходить. – Кузнец беспомощно поглядел на сына. – Жаль только… не проститься… с остальными.

– Я бы их мигом позвал, но Осмет их куда – то с поручениями услал, – соврал Карвен. – То ли в соседнюю деревню, то ли еще куда.

Не станешь же говорить умирающему, что в соседней комнате его старшие сыновья преспокойно делят отцовское наследство, намереваясь продать кузницу со всем, что к ней прилегает, и вступить в долю с окаянным купцом!

«Ну почему? Почему отец не женился во второй раз?! – с отчаяньем подумал Карвен. – Мачеха бы дом удержала. И кузню. И братьев бы устыдила. Они бы не посмели! Сволочи, сволочи!»

– Губу прокусил, – заметил отец.

– Это я случайно, – поспешно сказал Карвен и приложил ко рту платок. Вот же незадача! Скорей бы засохло, что ли…

– Я так и понял, – едва заметно усмехнулся отец. – Приложи – ка игус, а то рубаху кровью замараешь, а губа еще распухнет, чего доброго. Девки потом смеяться станут.

Карвен чуть не заплакал. Даже в последние часы жизни старый кузнец думал не о себе!

«А эти… эх, братья – братья…»

Он торопливо вскочил, отыскал шкатулку с лекарствами, открыл, достал листок игуса и приложил к губе.

– Так – то лучше. Немного подержишь, и никакого следа не останется. В молодости он меня частенько выручал, этот эльфийский цветок. Любил я в молодости подраться…

«Ты не заплачешь. Не смей! Не смей, я сказал!»

– А ну – ка… повтори мне «Основы кузнечного ремесла, от предков завещанные»! – попросил кузнец, когда Карвен отнял руку с листком игуса от губы и убедился, что кровь больше не течет. – Зря я тебя, что ли, учил?

«Зря, папа… но этого я тебе никогда не скажу!»

– А как же молитва? – промолвил он вместо этого.

– Подождет молитва. В любом случае… я намерен… дождаться Рассвета. Раз уж тебе… кажется, что это важно.

Могучие руки кузнеца бессильно покоились поверх одеяла. Никогда ему уже не взять молота. И сыну его молота не держать.

«Что ж ты так плохо нас воспитывал, папа?! Что ж так мало драл за уши?! Все боялся, что рука тяжелая… Ну почему мама ушла так рано? Почему ты не женился еще раз? Не умирал бы ты сейчас почти совсем один! Не пировала бы сейчас в соседней комнате стая коршунов… братья, называется! Как они могли?! Как?!»

– Основы кузнечного ремесла, от предков завещанные… – нарочито размеренным тоном начал Карвен. Так, словно ничего не случилось. Словно ничего не может случиться.

А свеча горела спокойно и ровно. И большие синие тени прятались в углах. Так продолжалось всю ночь, всю долгую ночь до самого рассвета. Сын говорил, а отец слушал. Сын отвечал, а отец внимал этому ответу, словно бы брус металла на ладони взвешивал, прикидывая, будет ли толк, или все – одна ржавчина? И горела свеча, ровно горела, и синие тени смотрели из темных углов, и чем дольше говорил сын, тем ясней становилось лицо отца, радовался он, что сын верно воспринял отцовские наставления. И так продолжалось всю ночь, всю долгую ночь до самого рассвета.

– Еще раз – как осуществляется эта проковка? – вдруг спросил кузнец. – Еще раз и подробнее!

– Рассвет, отец! – испуганно выдохнул сын, поворотясь к окну.

Он и сам не заметил, как ночь миновала.

– Неужели ты думаешь, я не чувствую? – странно улыбнулся кузнец. – Ведь это мой последний… а ты не печалься, за любимым делом время незаметно бежит. Вот эта ночь для тебя и пробежала. Так и жизнь пройдет, как эта ночь… оглянуться не успеешь. Главное – хорошо свое дело делать. Для того и живет человек. Итак, проковка…

– Папа, а молитва? Я же должен…

– Это и будет самой лучшей молитвой! – твердо ответил кузнец. – Другой мне не надо.

Карвен, запинаясь, заговорил, и, как всегда, когда речь шла о любимом деле, голос его постепенно окреп; вскоре он уже с удовольствием рассказывал отцу самомалейшие подробности данного кузнечного приема.

– Так, – кивнул отец, когда он закончил, – книжную премудрость ты отлично усвоил, ну а с ее исполнением у тебя всегда все хорошо было. Давай – ка обнимемся напоследок…

Кузнец рывком сел на постели, и подскочивший сын успел сжать его в объятиях.

– Доброе утро, сынок… – прошептали холодеющие губы.

А ласковое рассветное солнце словно бы заливало комнату тем благородным металлом, с которым простой сельский кузнец никогда не работал.

– Доброе утро, папа…

* * *

Карвен решительно перешагнул порог и навсегда захлопнул за собой дверь. Дожидаться похорон, лживых слез старших братьев и последующего раздела нажитого отцом имущества он не стал. Прихватил лишь отцовский любимый молот. Чтоб котомка не пустовала.

Тяжело таскаться? Кому другому, может, и тяжело, а кузнецову сыну в самый раз выходит. Вздохнув, что ничего нет на память о матери, он решительно направился на деревенское кладбище. От приступивших с изъявлениями соболезнований отмахнулся.

– Потом, уважаемые, все потом…

От парня отстали. Достаточно было увидеть слезы в его глазах, услышать его голос… Люди, они ведь не каменные… они все понимают.

– Братья загодя в городе бумагу выправили, – донеслось до него. – А Карвен все с отцом да с отцом… а против бумаги не попрешь… разве ж человек что – то может супротив бумаги?

– Братья?! – гневно возразил другой. – Да какие они ему братья?! Последний душегуб и висельник с такими родство водить откажется!

«Люди, вы же все понимаете, так почему же вы, черт вас всех подери, не понимаете ни черта?!»

Вот и могилка матери. Карвен упал на колени и наконец разрыдался в голос.

– Вот и все, мама! – давясь рыданиями, шептал он. – Вот и все! Скоро вы опять будете вместе! И все будет хорошо, правда?! Его принесут… и положат. Рядом с тобой положат. И вам будет хорошо. Здесь… так много солнца. Даже зимой. А я… не скоро вернусь, ты уж прости. Но в конце концов… ведь когда-нибудь мы все… обязательно встретимся, правда?! И тогда некоторым будет очень стыдно, но я не о них… Я люблю тебя, мама… и отца тоже люблю… а теперь… мне нужно уйти, понимаешь? Я вернусь…

Горсть земли с могилы матери, аккуратно завернутая в платок и спрятанная за пазухой, да тяжелый отцовский молот – вот и все богатство, с которым седьмой сын кузнеца покинул отчий дом.

– Карвен, куда ты? – окликнули его на краю деревни.

– Куда глаза глядят, – буркнул он, не заботясь, будет ли услышан ответ. И не останавливаясь прошел мимо.

Второй раз его не окликнули.

* * *

Тот, кто уходит куда глаза глядят, рано или поздно приходит на большую дорогу. Большая дорога встретила Карвена разбойничьим свистом. Он шел, оплакивая отца, вспоминая мать… и даже не сразу понял, что именно с ним произошло, когда трое неприятного вида незнакомцев загородили ему дорогу.

– А ну стой, мил человек! – проговорил один. – Отвечай, кто таков, куда идешь?

– Не знаю, – сквозь слезы ответил юноша. – Отстаньте.

Столь невежливый ответ незнакомца только развеселил.

– Ну надо же! – воскликнул он, обращаясь к двум другим. – «Отстаньте!» Вы это слышали? Отстаньте от него! Да мы к тебе еще и пристать не успели! – вновь повернулся он к юноше. – А ты уже хамишь. Безобразие. Такой молодой и уже наглый. Тебя папа с мамой разве не учили, что со старшими нужно вести себя вежливо? Кланяться, здороваться, на вопросы отвечать… и делать, что скажут, верно?

Упоминание отца и матери… сами эти слова в устах неопрятного и наглого чужака взбесили Карвена.

«Да как они смеют!»

«Папа с мамой учили, что нельзя обижать слабых!» – тотчас подумалось ему, и он сдержал гнев.

«Таких, небось, разок – другой ударить, так ведь и за священником бежать придется!»

Продолжительное молчание странного заплаканного юноши показалось главарю разбойников обнадеживающим знаком. Паренек, конечно, крепкий, слов нет – крепкий, но ведь ревет, словно размазня какая, сопли со слезами утирает. Короткой вспышки гнева у своей предполагаемой жертвы он попросту не заметил, не разглядел внезапно потемневших глаз.

– По твоему лицу я вижу, что ты вспомнил родительские наставления, – продолжил главарь разбойников. – Раскаялся и решил быть вежливым и слушаться. Так что если ты просто достанешь то, что у тебя в котомке, и отдашь мне, я даже не стану на тебя сердиться. И наказывать особо строго не стану. Так, для виду, разок – другой врежу… как бы для порядку, что ли…

– Чтоб ты потом мог честно сказать, будто тебя злые люди ограбили, – добавил другой разбойник.

– Чтоб никто не говорил, что ты хвастаешься, – присовокупил третий.

«Да это же самые настоящие разбойники!» – смекнул Карвен.

Ему стало грустно. Про разбойников столько всякого интересного люди рассказывали, а тут… недоразумение какое-то. Что, вот это и есть разбойники? Те самые прославленные лихие люди?

Карвен медленно снял котомку с плеча и опустил ее на землю, а потом нагнулся, развязывая.

– Дать тебе? – спросил он с какой – то непонятной интонацией, справляясь с хитроумным крестьянским узлом. – Дать тебе то, что у меня в котомке?

Когда он разогнулся, в руках его оказался здоровенный кузнечный молот.

– Так куда тебе дать? – нехорошо улыбнулся юноша, в упор глядя на разбойничьего главаря. – В глаз, по лбу или просто по голове?!

Даже если бы у каждого разбойника внезапно выросло по десятку ног, они все равно не сумели бы убежать еще быстрее.

Карвен сунул отцовский молот в котомку и пошел дальше.

* * *

– Ну, и как твой урок фехтования? – спросила королева Кериан у своего сына.

– Отлично, – ответил принц Ильтар. – Наставник сказал, что в случае какого-нибудь турнира или поединка он за меня спокоен. Сказал, что пора переходить к более серьезным вещам.

– Он имел в виду нападения и покушения?

– Примерно. Заговорщики не придерживаются законов чести и правил ведения боя, среди них полно невменяемых типов, готовых на все ради поставленной цели, а кроме того, они иногда нанимают профессионалов высокого уровня. Это совсем не то же самое, что поединок с принцем какой-нибудь соседней державы.

– Верно, – вздохнула королева. – Кстати, я приготовила для тебя подарок.

И королева подала сыну широкую и плоскую, тяжелую даже на вид шкатулку красного дерева.

У того аж глаза на лоб полезли от удивления.

– «Этре»… – потрясенно выдохнул он. – Мне?! «Этре», заговоренный самим Орегаром! Мама… это… я даже не знаю, что сказать… ведь это же… это же сумасшедшие деньги… даже для нас – сумасшедшие…

– Пистолеты «Этре», заговоренные великим Орегаром, действуют на всех магов и магических тварей без исключения, – медленно сказала королева. – Они действуют даже на самого Орегара. Однажды его из такого пистолета ранили, я справлялась. Он тогда едва выжил. А кроме того, они защищают своего хозяина от всех видов магического воздействия.

– Мама, боюсь показаться неблагодарным, но… я понимаю, что королевство может позволить себе такой расход, а королева – такую прихоть, но… зачем? Этот пистолет стоит столько же, сколько рота королевских стрелков.

– Полагаю, мой сын стоит не меньше, – откликнулась королева. – Или даже куда больше. Он у меня всего один. У королевства ты, кстати, тоже один. Кто наследует отцу, если тебя вдруг убьют? Уж смута в государстве в случае твоей смерти обойдется дороже этого пистолета, можешь не сомневаться. А что, если какой-нибудь маг возьмет тебя под контроль? Кукла на троне, безвольное орудие чужих прихотей – это может оказаться куда хуже любой смуты. Тогда мне самой придется тебя убить. Нет уж! Лучше научись стрелять из него как следует и в случае чего бей без промаха и промедления!

– Спасибо, мама.

– На здоровье, сынок. Хотела бы я тебе подарить вместо этого пистолета счастливую и спокойную жизнь, но…

– Для этого я просто должен был родиться кем – то другим, – ухмыльнулся принц Ильтар. – А я, идиот, родился наследником престола. Значит, так мне и надо!

Он восторженно посмотрел на пистолет у себя в руках.

– Береги его. Постоянно держи при себе – и не болтай о нем, – добавила королева. – Вообще никому о нем не рассказывай, ладно? Пусть это будет нашей маленькой тайной!

Принц вновь посмотрел на «Этре»… задумчиво так посмотрел.

– Ты кого – то подозреваешь? – очень серьезно поинтересовался он.

– Никого конкретно, но… сам понимаешь.

– А отцу тоже не рассказывать? – нахмурился принц.

– Я сама скажу.

Он разглядывал пистолет с таким искренним восторгом! Почти так же он смотрел на своего первого пони. Потом – на первую в своей жизни шпагу.

На роту личной охраны он смотрел уже по – другому.

– Эти люди и эльфы умрут за тебя, – сказал ему тогда наставник Дэрран. – Умрут по первому твоему слову. Умрут, выполняя любой твой приказ. Ты несешь ответственность за них, за их жизни – точно так же, как когда-нибудь, взойдя на престол, примешь ответственность за всю Ирнию.

Ее величеству хорошо запомнилось, как ее сын смотрел на выстроившуюся, словно на параде, роту. Как вдруг ссутулились его плечи, словно принимая на себя всю непомерную тяжесть ответственности. Как он потом с усилием выпрямился, обведя мир спокойным и гордым взглядом взрослого. Да. Он – принц. Да. Ему доверены все эти люди и эльфы. Он будет о них заботиться. Он сделает все, чтобы им было хорошо. А потом, когда придет его черед, позаботится и обо всей Ирнии. Он принимает эту ответственность на себя. Как его героический дядя. Как отец.

Королева Кериан печально улыбнулась.

«Он еще не скоро привыкнет к мысли, что у него действительно есть собственный „Этре“, не скоро поймет, что эта безумно дорогая и невероятно надежная штука вправду принадлежит ему. Что ж, это и хорошо. Он действительно научится с ней обращаться. Как следует научится. Лишь бы хватило времени».

«Интересно, получится ли тайком от несносных в своем любопытстве фрейлин продать еще одно бриллиантовое ожерелье? Тогда можно было бы купить такой и мужу. И, черт всех побери, я бы не отказалась от такого пистолета сама! А еще интересно, что скажет любимый супруг, когда узнает, что его жена, королева, мать наследника престола, и прочая, прочая, переодевается в костюм пажа, тайком выскальзывает из дворца, переодевается еще раз, уже в городское одеяние, и шляется по разным подозрительным местам, продавая украшения и покупая пистолеты?»

Королева и сама не знала, отчего ей хочется, чтобы у мужа и сына обязательно были эти пистолеты. И уж тем более не понимала, для чего такой пистолет ей самой. Но она не задумываясь отдала бы за это все свои драгоценности.

Мудрые люди не дают воли своим прихотям, но всегда подчиняются движениям сердца, а мудрость не всегда прячется под личиной седобородой старости. Седобородый старец как раз может оказаться распоследним дураком, а мудрой может быть и молодая женщина. Даже королева может быть мудрой, если очень постарается. Если все – таки сделает то, что почему – то кажется важным.

Королеву терзали невнятные опасения. Что – то могло случиться. Что – то пока смутное и страшное… но во всем этом как – то были замешаны маги и магические твари. Как – то… Ее величество не знала, как.

В королеве было достаточно эльфийской крови, чтобы среди грохота мира расслышать тихий шорох надвигающейся опасности, и достаточно здравомыслия, чтобы принять в расчет предупреждения внутреннего голоса.

Именно поэтому она не то что государственной казной – своими личными деньгами пользоваться не хотела. Их ведь отследить можно. Да что там, проще простого их отследить. Тому же казначею вполне доступно. Или его помощникам. Или секретной службе. Или… да мало ли еще кому?

Не от сына и не от мужа, чей пистолет был следующим на очереди, королева скрывала свои расходы, а от кого – то совсем неведомого, невзрачного, незаметного, от кого – то, на кого и не подумаешь, но кому ни в коем случае не следует доверять. А если знать кто, если знать заранее, так и вообще повесить без суда и следствия. Вот только как о подобном узнаешь?! Как определить холодную и лживую тварь среди сотен улыбающихся лиц? По лживой улыбке и лживым глазам? Полноте! Здесь, во дворце, где почти половина улыбается, потому что положено улыбаться?! Улыбается, кланяется, лебезит перед их величествами… да здесь улыбки через одну лживые! И ведь не потому, что среди толпы придворных и в самом деле есть хоть один настоящий предатель. Просто их с детства учили, что так надо. Просто они по – другому не умеют, да и не хотят они уметь по – другому.

Королева продавала свои драгоценности, потому что это было единственным до поры до времени не отслеживаемым источником денег. Тех самых денег, на которые она купит пистолеты. О которых никто не будет знать. Которые могут оказаться решающим аргументом, если о них никто не узнает. Ведь если никто, значит, и враги не узнают. Не узнают, не смогут принять ответных мер.

Иногда для полной победы не хватает сущей малости. И случается, что именно эта самая малость спасает жизни и судьбы, в трудную минуту оказываясь решающей.

Лучше всего иметь – таки эту самую малость про запас. И если ее величеству кажется, что это должны быть пистолеты «Этре»…

* * *

– Работу ищешь? Кузнецовых кровей? На молоте спал, наковальней укрывался? – Словоохотливый старичок, встретившийся на краю попутной деревни, заговорил Карвена чуть не до смерти. Зато показал дорогу к местному кузнецу, коему вроде бы требовался помощник. Правда, радоваться заранее Карвен не спешил. Старичок то и дело пересыпал свою речь обмолвками вроде «если я правильно помню», «если я ничего не перепутал» и даже «если мне все это вчера не приснилось» – и безоговорочно полагаться на его болтовню не стоило.

Одно было ясно – кузнец в деревне все – таки есть. Потому как то, что впереди, – несомненно кузня. А то, что горделиво разносится по всей округе колокольным звоном, – голос кузнечного молота. Собственно, Карвену и провожатый был не особенно нужен, он бы и так дошел, ориентируясь на знакомые с детства звуки. Но когда чужака приводит и представляет кто – то из своих – это всегда правильнее. Доверия больше. Мало ли кто эдак с большой дороги забрести может?..

– А чего я еще слыхал, если только опять что – то не путаю, а то ведь у меня память что твое решето, – тарахтел старичок. Его голос звучал размеренно, словно сверчок стрекотал. – Сосед кумы мельника, это не тот, который окривел, а тот, что справа, слышал от своего брата, у которого в прошлом году чуть телегу не украли и который в соседней деревне живет; так вот, брат его говорил, что доподлинно слышал, как его двоюродная тетка рассказывала то, что она услыхала от кого – то из проезжавших по большаку вроде бы бардов, если это только были не конокрады, впрочем, она не видит особой разницы, но будто бы они говорили промеж себя, что наш король вновь воевать собирается. Если он, конечно, наоборот, не мирится. Впрочем, как же он может помириться, если еще не воевал?

Карвен потряс головой. Ворох чужих слов, как попало в нее обрушившийся, к несчастью, обратно не высыпался. А жаль. Иной такую окрошку из слов соорудить умудряется… вот сам бы этим и питался, так нет же – других кормит!

«Сколько уж лет прошло с той войны, о которой ты рассказываешь, – подумал Карвен. – Впрочем, кто знает – может, ты на ней побывал и тебе так перепало, что все теперь в голове путается?»

– А вот и кузня, парень, – мельком обронил старичок. Ну да, конечно, у него ведь были куда более важные вещи, кои обязательно следовало сообщить мимохожему пареньку, особенно если он все – таки тут останется. – А я ж тебе еще не рассказал, какие есть возможности для войны и для мира и какие от этого для государства могут быть последствия, особенно если король не мирится, а, наоборот, воевать изволит, если мне все это, конечно, не приснилось… Одного не пойму – как мне мог присниться сосед кумы мельника, я ведь его терпеть не могу, а если мне сама кума приснилась, то как я после этого вообще проснулся?

– Не знаю, – искренне ответил Карвен, решив, что с кузнецом он как-нибудь сам поговорит. Избави Боги от такого посредника! – Не знаю, как вы проснулись, уважаемый, не уверен, что с вами это произошло, но все же благодарю вас за доброту, за беседу и за то, что до кузни проводили!

– Так ты считаешь, я до сих пор сплю? – удивился старичок. – А как же это ты мне снишься, если я тебя впервые вижу? Или мы где – то встречались, а я позабыл?

Карвен оставил его размышлять над этим вопросом в одиночестве.

Решительно поклонившись, он отвернулся от неугомонного старичка и шагнул на порог кузни.

Меньше всего его в этот момент волновали какие бы то ни было войны. Войны – удел благородных, им, известное дело, без войны не естся и не спится. А простому человеку до войны дела нет. Лишь бы под горячую руку ненароком не попасть.

* * *

Карвен распахнул дверь, и ему показалось, что он вернулся домой. Не в тот дом, из которого ушел так недавно, терзаемый горем и негодованием, а в тот, в который мечтал вернуться когда-нибудь после смерти. Просто распахнуть дверь… распахнуть дверь и увидеть спину отца, услышать голос матери: «Сынок, где ж ты пропадал так долго?»

Из распахнутой двери на него дохнуло воздухом прошлого. Воздухом детства.

Но нет, это была совсем другая кузня. И совсем другой кузнец обернулся к нему, оторвавшись от своей работы. Совсем другой, а все же…

«Когда-нибудь я вернусь. Когда-нибудь я просто приду домой».

– Подручным? Со своим молотом? – Невысокий, широкоплечий, почти как отец, его рыжеусый собрат по ремеслу, прищурившись, окинул Карвена придирчивым взглядом. – Есть у меня подручный, парень. Заболел, правда. Так то – ненадолго.

– Так мне и надо ненадолго! – обрадовался Карвен.

– А почему это тебе надо ненадолго? – еще пристальнее всмотрелся в него кузнец. – Когда человеку работа в радость, он надеется, что это надолго. А если тебе не в радость – зачем ты мне? Все портить и под ногами путаться? Таких помощников и даром не надо!

– Да нет же! – испугался Карвен.

Как же неверно его поняли! Интересно, это он сам неудачно выразился или кузнец попался такой подозрительный? И чего это он, в самом – то деле?

– Я хорошо работаю, – сказал Карвен. – И работа мне в радость, честное слово! Просто я здесь мимоходом. Мне бы просто денег на дорогу заработать, и все.

– А куда направляешься, позволь спросить?

И вот дернули же черти за язык! Не мог придумать что-нибудь. Ведь чувствовал же, что нельзя такое говорить!

– Куда глаза глядят, – брякнул он и понял, что пропал. Здоровенная ручища мигом сграбастала его за шиворот.

– Так – так – так… – с нехорошим интересом протянул кузнец. – Денег на дорогу заработать – и дальше… мимоходом… а цели никакой и вовсе нет… куда глаза глядят, да? А куда они у тебя глядят, интересно? Если нет никакой цели и ты все равно идешь, куда придется, зачем тебе вообще куда – то идти? А ты идешь. Осталось выяснить, от кого ты скрываешься. И почему. Украл что? Убил кого-нибудь? Соседскую девицу соблазнил?

– Нет, – потрясение выдавил Карвен, понимая, что хоть он и сам парень не слабый, но из кузнецовой хватки вряд ли вывернется.

– Что – нет?

– Все – нет! – ответил Карвен. – Ничего этого я не совершал.

– Значит, просто сбежал из дому? – уже менее грозно, но еще более мрачно поинтересовался кузнец.

– Не сбежал, – покачал головой Карвен. – Просто ушел.

– Просто ушел? – вскипел кузнец. – А твой старик – отец сам машет молотом?! Ведь ты из наших, я же вижу! Неужто тебе отца с матерью не жаль?!

И Карвен не выдержал. Толкнув кузнеца в грудь с такой силой, что тот выпустил его и с размаху сел на пол, он заорал во все горло. Заорал, чувствуя, как подкатывают слезы, чувствуя, что еще немного, и он попросту разревется. Позорно, как маленький, разревется перед незнакомым человеком, пусть и кузнецом…

– Да что ты понимаешь?! Ты же ничего не понимаешь! Умер у меня отец, понятно?! Умер! И мать умерла!

– А ты отцовское наследство бросил и гулять отправился? – потирая грудь, хмуро спросил кузнец. Уже куда более мирно спросил. И не потому, что чужого крику испугался. Просто… хорошие люди, они чувствуют, когда другому несладко. Ну, может, не всегда сразу чувствуют, а все же…