Текст книги "Воспитание тишиной"

Воспитание тишиной
сборник летних стихотворений
Сергей Решетнев

© Сергей Решетнев, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Зачем нужно предисловие? Особенно к сборнику стихотворений? Чтоб читатель узнал что-то об авторе? А что это даст? Чтобы автор объяснил что-то в своих текстах? Зачем написал то-то и то-то, как написал, что сподвигло? Не думаю, что это интересно. Не думаю, что это влияет на восприятие. На читателя, которого я жду, вообще никакие объяснения, преуведомления, оправдания не повлияют.

Предисловие – это, наверное, форма вежливости, приглашение войти в дом, пожелание здоровья, сигнал читателю, знак: я обращаюсь к тебе, я писал для тебя. Хотя, все же завидую красивому пейзажу, который ничего никому не доказывает, которые спокойно относиться к тому, смотрят на него или нет, нравится он или нет. Короче, давайте, договоримся, воспринимайте всё, как путешественники, вы идете (летите, проезжаете) по своей жизни и перед вами разворачивается вот такая долина тишины, на которую вы можете посмотреть, а можете пропустить. И ни долина, ни её жители, ни тем более создатель долины на вас не обидятся, а только пожелают вам счастливого пути!

Ах, да, чуть не забыл, ответить на вопрос, почему же это летние стихи, тут и про снег и про зиму и даже про полюс холода есть. Это летнее внутреннее время, а не время года внешнее. Что-то я сомневаюсь, что стало понятнее. Может быть, кто-то, когда-то и напишет предисловие по логичнее, точнее, мне же уже не терпится перелистнуть страницу.

Сергей Решетнев

Счастье

 
Счастье – это только словечко.
Нежность – это перья и плечи.
Думать забудь о доходах.
Вечность не выходит из моды.
Полдень нас застанет в кровати.
Брось ты, смерть за всё и заплатит.
 
 
Пусто. Так пройдут эти годы.
Люстра – это часть небосвода.
Время открывает аптечки.
Розы еще свернуты в свечки.
Всходит моё солнце в халате…
Поздно, смерть за всё уже платит.
 
 
Парус? Или двинемся в горы?
Страшно я люблю разговоры.
Так что – за мечтой – и не бойся.
Завтра будет рай или осень.
Даже если денег не хватит,
Помни: смерть за всё это платит.
 
 
Можно распустить солнцу косы,
Можно стать прозрачным, как воздух,
Или подарить целый город.
Счастья нужно много и скоро.
Знаешь – смерть безумно богата,
Только… только плакать не надо…
 

21 Сентября

 
Меня измучили безумье и печаль,
Скучны душе все игры и влеченья,
Чудесных призраков развеялась вуаль,
И с миром невозможно примиренье.
 
 
Я вижу благо, но мне благо – зло,
Приятным я не в силах наслаждаться,
Распутывая – всё связал узлом,
Всё бросил, но ни с чем не смог расстаться.
 
 
Зачем я знал любовь других миров?
Я голоден – а всюду изобилье.
Сестрицы музы, если б вы любили,
Вы дали бы мне компас – не перо.
 

Странности

 
Мучительно так, беспокойно и странно
Себя ощущать беспокойным и странным,
Таким одиноким, таким бесталанным,
Всегда рассуждать широко и туманно.
Касаться всего так неловко, некстати,
И вдруг осознать, ощутить, обнаружить
Свое незнакомое тело в кровати,
То тело, которому дух мой не нужен.
Как стыдно глядеть на себя, понимая,
Что ты понимать ничего и не хочешь,
Людей же прекрасных ты просто морочишь,
Себя для чего-то при них уязвляя.
И что за нелепость во всех отношениях,
Во всех отношениях – эта нелепость,
Излишняя искренность без приглашения,
И в словозвучании эта калекость.
Зачем же живет этот дикий уродец?
Зачем некрасивому счастье и честность?
Вглядишься в себя и увидишь колодец,
А в этом колодце звезда или бездна.
 

Луна

 
Гусиные лапки
Кленовых листьев
Сброшены.
Выбросить старые тряпки
От ветхих истин.
Горошина
В небе мешает спать —
Хоть тысячу штор навесь,
Лунная ночь на мою кровать
Кладет свой оконный крест.
Волосы – осень,
Рыжие с золотым,
Пора продавать молодость
И покупать дым.
Может быть в безнадежности
Свой, неясный пока, резон,
Но невозможно полностью
Смириться, что жизнь есть сон.
И потому тоскуется
До самого первого льда.
Тело переобуется,
А душа – никогда.
 

Письма

 
Губ конверты
Склеены языком.
Мы плохие эксперты
В том, что будет потом.
Нам не подвластны
Извивы мысли
Или судьбы поворот,
Я не видел, чтобы костры вспыхивали от искры,
Но верю: родится тот, кто никогда не умрет.
А себя я списываю в архив,
Бумага – мой дом.
В общем, я слишком самолюбив,
Что бы быть у будущего рабом.
Главное, чтобы была идея,
С которой внутри всё пело.
При переправе своих лошадей
Не меняют, так я не меняю тело.
Остановись во гневе,
Смири печаль до пружины ручных часов,
Счастье всегда твой пленник,
Если ты не идешь на его зов.
Стихи, как плод человека, —
Всегда наивны, всегда смешны,
Но, как часть вселенского взрыва,
миров разбега, —
Они божественны и нужны.
 

Одна из муз

 
Ты всех добрее, всех честней,
Ты строже всех.
Волшебнее и тоньше фей,
Легка, как грех.
Ты ближе, ближе, чем сестра,
Больней любви,
С тобой не сплю я до утра,
День отравив.
Ты вся земна, тебя земней
Я не встречал.
Люби безжалостней, острей,
Чтоб я писал.
А если не смогу, ослепну —
Дай голос свой,
Невыразимо вкусный хлеб мой
И голод мой…
Красавиц всех метаморфозы,
Соблазна вкус.
Под взглядом тающая роза —
Одна из муз.
 

Осенняя

 
Закутаться бы в даль осеннюю,
Да слишком дней дырява шаль.
Соломенно мое веселье,
Под снег уйдет моя печаль.
 
 
От ветра, как ты там ни кутайся,
Такой болезненный озноб,
И разбиваются минуты все,
Как льдинки о горячий лоб.
 
 
Аукнуться бы в даль осеннюю,
Да эхо птицы унесли.
Что делать со своею тенью мне? —
А вместо простыни стелить…
 
 
И в горле осень ощущается,
Гуляет призраком сквозняк,
День кончился и жизнь кончается,
Да не закончится никак.
 

Печаль

 
Светла печаль моя, светла.
И боль, которая дотла
Меня сожгла —
Светла.
 
 
Теперь и крылья мне малы,
И перья, словно из золы —
Взмахни —
Раскрошатся они.
 
 
А небо выше и темней,
За небом корабли огней,
За небом звезды лошадей,
Глаза детей.
 
 
Но ближе черная земля,
Но ближе горе и семья,
И ниже трав живу здесь я,
И тише я.
 

Сойти с ума

 
О, муза, девочка, не дай
Бездарно так сойти с ума,
Тепло, тепло в чужих домах,
Но быстро остывает чай.
 
 
И все заметнее углы,
И тоньше, тоньше листьеносцы,
И щиплют бороду морозцы,
И крепки памяти узлы.
 
 
О, муза, девочка, не дай
Такого легкого смешенья
Самоубийства и прощенья,
Когда так хочется за край.
 
 
И недоверчивее дети,
И всё болтливее душа,
И всё свершается спеша,
И нет тебя на белом свете.
 

Яблоки

 
Опали листья, яблоки остались.
Земля так непонятно холодна.
Ни солнцем, ни дождем не надышались,
А время свое выбрали до дна.
 
 
Сомкни уста, жалей для мира слёз,
Коль Бог не понял, не поймут и люди,
И в утешенье, вспомни, как ты рос
Сквозь Ночь из тех, Кто Никогда Не будет.
 

Одной иглой

 
Грудь, как застывшая слеза,
Свечи капель,
Морская сонна звезда,
Слюн акварель.
Ключицы, брови – всё вразлет
И всё вразброс,
Как слово – захватить твой рот,
Взбить крем волос.
И в колокольчиках подмышек
Быть звонарем —
Пусть небо тоже слышит, слышит,
Что мы вдвоем.
Какая власть у этих рук
Над головой.
Два насекомых хрупких вдруг
Проколоты одной иглой.
 

Глухонемые

 
Ветки, ветки – глухонемые,
Ветер вырвал им языки.
Обнаженные и больные,
Все мы – жалкие старики.
 
 
Разоренной надежды улей
Сожалений займет оса.
Те, что жили здесь, улизнули
В сине-яблочные небеса.
 
 
Обесцвечены, искалечены
И оставлены умирать.
Что же было в нас бесконечного? —
Только жажда любить, желать.
 

Не то яблоко

 
Ты ошиблась яблоком,
Ты дала не то.
Я теперь не знаю,
Где добро, где зло.
 

Последний солдат

 
Нас было триста,
А их была тьма,
Но у нас была истина,
А за ними – зима.
 
 
Те, кто был из песочных,
Тот сравнялся с песком,
Тот, кто был из цветочных,
Срезан точно серпом.
 
 
Тот, кто был из бумаги,
Те разорваны вмиг,
Все гербы и все флаги
Разлетелись, как крик.
 
 
Долго билось железо,
Но оно, как стекло,
Раскрошилось над бездной,
Заморожено злом.
 
 
И когда перед страхом
Не осталось преград,
Вышел прямо из праха
Мой последний солдат.
 
 
Он был тонкий и мягкий,
Теплый, хрупкий, живой,
Но рассеялись страхи
И бежали домой.
 
 
Смерть свою на потом
Не отложишь – судьба,
Но куда мы пойдем —
Там и ляжет тропа.
 
 
Всё зависит от нас,
Как пойдёшь – так и будет.
Не потом, а сейчас
Нас бессмертное судит.
 

Любят

 
Не тереби, не тереби
Ни заусенцы, ни сентябри.
Горя не бойся, дверь отвори,
Просто люби или просто дари.
И не завидуй, и не завидуй,
Съешь свою зависть вместе с обидой,
Скушай за чаем вместе с пирожным.
Жаль, что не веришь, – счастье возможно.
Ну, не ломай свои пальцы, оставь,
И к доброте своей силу прибавь.
И не считай уходящих минут,
Как-то нас любят, где-то нас ждут.
 

Ледяной человек

 
Что, мой друг, позабыл колдовство?
Вся земля в белый иней одета,
Смотрит зеркало глупой совой,
Скука, что ж, доставай пистолеты.
Видишь, что ты наделал, волшебник,
Ручейки превратились в стекло,
В королевстве исчезла потребность
Понимать, для чего нам добро.
По какой-то незримой тропинке
Бескорыстные сгинули в рай,
А в глазах у оставшихся – льдинки,
Хочешь – с ними иди – поиграй.
Хочешь, выпей напиток звенящий,
Стань холодным, как мы, навсегда.
Тот, кто теплый – тот не настоящий
В нашем царстве, где всё изо льда.
 

6 октября

 
Фотографии стали
Счастливей зеркал.
Где-то все меня ждали,
А я опоздал.
Время всё изменило,
Я один невпопад.
У меня не хватает
Веры в нужность утрат.
Придавила усталость,
Ветер крутится зло,
Мне в наследство осталось
Лишь мое ремесло.
 

Две смерти

 
1
Смерть пила из бокала, из рюмки,
Доставала свой пейджер из сумки,
Говорила: «Такая работа»,
Обожала она анекдоты.
Хохотала, уткнувшись в подушку,
Смерть была откровенной болтушкой.
Забавлялась, плясала, колдунья,
А глаза – стрекоза, попрыгунья,
И худа, и высока, как жердь,
Миловидная, легкая смерть.
И любила играть она в жмурки,
А особенно в разные прятки,
Она всюду бросала окурки
И теряла часы и перчатки.
Я всё спрашивал: «Ну же, когда же?
Жить с тобой без тоски невозможно!»
А она отвечала: «Неважно,
Как красиво, когда всё так сложно».
 
 
2
Смерть пила из стакана, из стопки.
Смерть была то горячей, то робкой.
И от слез ее было мне мокро.
Она била мне стекла на окнах.
Я ее заставал на игле.
Я ей руки замерзшие грел.
Ухмылялась, плясала, маньячка,
Горбоноса, страшна, зубы – медь,
И в глазах ее вечная спячка,
Вся в мехах и когтях, как медведь.
Всё, что плохо лежало, – тащила,
Никому не дарила игрушек.
У нее была жуткая сила,
Обожала: сломать и разрушить.
Я всё спрашивал: «Ну же, когда же?
Не успею. И так всё нелепо…»
А она отвечала: «Неважно,
Уходить надо быстро и слепо».
 

Послесловие

 
Я любил твои волосы,
Особенно их игру с травой.
А теперь я не люблю никого.
И осталось мало:
Немного металла
В ушах и в голосе,
Ненужный номер
Да холод в доме,
В котором поселилась пустота.
И ближе и понятнее беда,
Чем счастье.
 

Парки-стервы

 
Когда бы обленились парки-стервы
И жизнь мою вручили Рафаэлю,
То из судьбы изломанной шедевр
Он создал бы, а я вот – не умею.
Мой ангел, мой хранитель – тот засоня,
А мой рогатый ангел – лоботряс.
Когда же Бог халтурщиков прогонит,
Чтоб я сгорел, а не в чаду угас?..
 

Самоощущение

 
Я старше бога на миллион
Лет. Душа ж истерлась и измельчала.
Она сегодня – хамелеон,
С одним желаньем – начать сначала.
Зачем мне знать, что любовь пожирает скука.
Неужели, я этого мира часть?
Боже, зачем же такая мука?
Счастье невозможно найти, его надо красть.
Неужели, это всё тот же я,
Так любивший тонкие разговоры,
Жалевший замерзшего воробья,
А теперь убивающий время вздором?
 

Смотри

 
Смотри, чтоб слезы не текли,
Смотри почаще в небеса.
Закон имеют короли,
А ты – свои глаза.
И даже если ты – Гомер,
То всё равно – смотри.
Там музыка Небесных Сфер,
Там звук горит внутри.
И пусть последняя строка
Скатилась по щеке,
Всё в прошлое смахнет рука,
Оставит в дневнике.
И чтоб мелодия росла,
И стих звучал сильней —
Сожги глаза свои дотла
И сам – окаменей.
 

Тепло

 
Почти тепло, совсем как дома.
Почти октябрь на дворе.
Как мы таинственно и томно
Мед жизни пили в сентябре!
Почти навеки мы любили.
Всё ели персики, гранаты…
Почти судьбу мы победили,
Почти без боли, без утраты…
Почти уж облетели листья.
Почти из неба шел мой слог.
Почти душа касалась истин,
Да я их высказать не смог.
 

Прекрасное – ад

 
Собака играет с осой.
Оса не играет с собакой.
Бумага играет со мной,
Да я не играю с бумагой.
Как груша, сидит продавец,
Как пена лежит виноград.
Что проку от нежных сердец
Им даже прекрасное – ад.
В распахнутых дверцах трамвая
Богиня стояла, как сон.
Застыл я, себя удивляя,
Но так и уехал вагон.
 

Дальше

 
Дальше будет больше обид.
Дальше: кто с кем спал и с кем спит.
Дальше: о свободе слова.
Дальше: я был прав, ты – права.
Дальше: наши редкие встречи.
Дальше: откровенья о вечном.
Дальше: всё упреки, упреки.
Дальше: снова мы одиноки.
Сердце не помиришь с зимой.
Это было уже однажды.
Я хочу к тебе, я хочу с тобой,
Несмотря на то, что случится дальше.
 

Спасибо

 
Спасибо Вам за Вашу доброту,
За то, что Вы меня узнать хотите.
Спасибо Вам за Вашу слепоту,
За то, что я Ваш раб и искуситель.
Как ни тоскую я по светлым дням,
Как одиночество мое мне ни постыло,
Свое я сердце не открою Вам,
Оно живые чувства разлюбило.
Гуляем с Вами мы в одном саду,
Вам белый он, а мне он золотой.
Вы рады видеть первую звезду,
Я удивляюсь радости такой.
Спасибо Вам за свежий ветер той
Наивности, что мной давно забыта.
Мы встретились как радуга с грозой.
Как глупо счастье. Как печаль избита.
О, если б Ваша доброта могла
Спасти от сожалений эту душу,
Распутать петли страшного узла,
То был бы доброте я той послушен.
Я не боюсь чудовищ по углам.
Я так же стар, как эта ночь и храм,
И так же, как они, очеловечен.
От простоты душевной не излечен,
Я спрашивал у Вас, молчали Вы:
«Зачем у Бога нет на всех халвы?
Неужто, правда, ход времен – спираль?
И почему так страшно умирать?..»
 

Внутри меня

 
Внутри меня опять сгустились тучи,
Мешает думать непрерывный шум.
Бездействием изломан и измучен,
Я сам страшусь того, что видит ум.
Созревший плод покрылся сетью трещин,
Так в облаках изменчив молний блеск,
Страсть палачом схватила в руки клещи
И слышу я души ревущей треск.
И страх, и воля – всё сошлось в едино,
Сомненье часто переходит в боль.
Сознание всего лишь паутина,
И хаос сам – мятежник и король.
О, если б мог ослепнуть я внутри,
Не слышать крика сил неясных,
Не чувствовал бы голода любви,
И не питал надежд напрасных.
 

Снег

 
Снег угнездится
На черных ветвях.
Нам бы проститься,
Да лед в голосах.
Ветер угрюмый
Считает барыш.
Листья, как луны,
А ты всё молчишь.
Смотрится осень
В воды заката.
Что же ты просишь
Песни, не злата?..
В струи серебряны
Звуки закованы.
Жили, да не были
Мы зарифмованы.
 

Ожидание

 
У каждой любви свой плод.
Один на землю упадет,
Другой – в ладони,
А третий в небесах утонет
Звездой.
У каждой любви свой плод,
Кому-то опыт, кому-то грот.
Одному и болото – купель,
Другому любая постель
Будет чужой.
У каждого поцелуя свой вкус,
И даже укус – у каждого свой.
И нет одинаковых муз;
Имя моей – Покой.
Черные свечи, синие огоньки,
Зеленая ночь; тьма может иметь свой цвет,
Созданный прикосновеньем руки,
Запахом или количеством прожитых лет.
У каждого свой абрикос, косточка, мякоть,
Шепот ветра, шорох волос и время плакать.
Кисла луна.
Мятны созвездья.
Зарницы горчат.
Один обласкан,
Другой превратился в плесень,
А третий женат
На Невозможности.
 

Книга ждущих

 
Ожидание стало черствым,
Несъедобным, вялотекущим.
Если есть уже «Книга мертвых»,
То должна быть и «Книга ждущих».
Чтоб читать ее над помешанным,
Проживающим жизней между,
Предпочитающего надежду
Обреченности безмятежной.
И вползает мне дэв в ушко,
Шепчет гурия с придыханием:
«Есть на свете такая девушка,
Стоит долгого ожидания…»
Я вытряхиваю, как воду,
Эти мысли, мне мир глушащие,
Я хочу, наконец, свободу,
Не грядущего – настоящего.
 

Стану деревцем

 
Я стану деревцем близ столетнего леса.
Я стану острым камнем перед скалой.
Пусть вознесется отвесно
Гора-оркестр надо мной.
Черные кони с зеленой гривой
Рванутся в небо, отбросив ветер.
Обида бывает такой красивой,
Когда она начинает петь.
Синие, красные, желтые ноты,
Волны бросают на струны брызги —
Позади река, не умея смягчить поворот,
Разбивается о каменный мыс.
Зовут валуны в пещеры,
А крики – за облака…
Я, играя, пытаюсь верить,
Что всем окрест управляет моя рука.
Нагромождение камней и скал
Создает божественный монолит,
Где каждый цветок, как бы ни был мал, —
Это голос в хоре и глазу – ритм.
И я, захвачен своей игрой,
Стою, пошевелиться боясь,
Как Вселенная перед звездой,
Которая только что взорвалась.
 

Конец лета

 
Скоро кончится всё, и лето
Взмахнёт золотой косой.
Травой пропитавшись, ветер
Бросит пыльцу над рекой.
 
 
Река выплюнет камни-косточки,
Сузит русло и побежит быстрей.
Мошка зазвенит в воздухе,
На руку вскарабкается муравей.
 
 
Сам себе покажешься древним,
Древнее, чем дерево или туман поутру,
И, усыпив в колыбели Время,
Будешь следить, как луна рассыпает икру.
 
 
Выпустишь крик на волю,
Принесешь усталость в подарок сну.
Пусть срежет лето без боли
Отцветающую весну.
 

Домой

 
Я возвращаюсь домой, но дома уж нет.
Он давно превратился в бред.
Там, где когда-то стоял ранет,
Теперь пень, колода и огород.
В местах, где прошло твое детство,
Не поставишь чучело – отпугивать чужаков.
И уже не согреться от вчерашних костров.
Новое племя меняет легко ландшафт,
И, если коснешься заветных трав,
Возможно, придется платить штраф.
Пересечешь миллионы парсек,
Вернешься – на родине новый век,
И чувствуешь себя, словно древний грек
Посреди Столетней войны,
Где, непонятно зачем нужны
Мертвый язык, туника и Гомер.
Нет, даже среди высоких сфер,
Спокойного места, только гора Сумер,
Как радар или огромное око,
В вечность смотрится одиноко.
Я возвращаюсь, вращаюсь возле,
Вот, что не изменяется, – это воздух,
И счастливее ноздри, чем уши или глаза.
Запах счастья – его я могу узнать.
 

Колыбельная ангелу

 
Спи, Ангел, спи, хотя ты сам – как сон.
Сновидчество – твой способ бытованья.
И в логике чудес ты искушен,
Нет страха для тебя и нет страданья.
Ты, как растенье, к свету устремлен,
Ты взором ищешь только чистых ликов.
Божественным желаньем окрылен,
Ты служишь только истине великой.
Спи, Ангел, сон и есть твое служенье.
Хранитель эталонов и идей,
Оправдано любое преступленье
Мечтой твоей.
Как ночь ни тяжела, как ни уныла,
За веками твоими день прекрасен,
И то, что называю я могилой, —
Тебе лишь Высший Суд и Вечный праздник.
Да не растают линзы волшебства,
Да не отнимет небо свой подарок,
Быть может, что любовь твоя права,
А я в своем презренье к миру – жалок.
 

Пастораль

Г.И.

 
Согнав собаку, замираешь в кресле.
В двух направленьях горизонт открыт.
И боль тугая в позвонках исчезнет.
Травою влажный воздух здесь горчит.
Ненастье нас избавит от полива,
Земли и неба плавен переход.
И шелестит молоденькая слива,
И коготками ливень-кот скребет.
Колготки старые, обвил их виноград,
Клемантис, и фасоль. Без сожалений,
Гляжу на смену слов и поколений,
И юность наша превратилась в сад.
Ничто уже тех не воротит дней,
Но ЭТИХ дней еще полна веранда.
И пальцами вторгаясь в мир корней,
Вдруг прозреваешь, как расцветший ландыш.
И видишь: кресло – самый верный курс,
И видишь леску времени в прожилках
Рассады мыслей. Всё имеет вкус,
И грядка – чувству – лучшая копилка.
И нетрудна душевная работа,
Забота без печали – дом-то свой.
Ах, только б собирались фразы в соты,
И град бы обошел нас стороной.
 

Среди травы

 
Среди травы становишься буддистом.
Желанья испаряются от зноя,
Пустых соцветий образуя куст.
Под деревом в тени ветвистой
Уже не ищешь время золотое,
А чувствуешь – как мир богат и пуст.
 

Красота

 
Как мне ни жаль, но мой народ
Когда-нибудь во тьму сойдёт.
Закатится земная слава,
Исчезнут и стихи, и право.
Быть может, только небосвод
Наш трудный род переживет.
Умолкнут бренные уста,
Но будет та же красота
В гранитном камне, в пыли звездной
И в тишине, как смерть, – морозной.
 

28 июля

 
Два цвета неба, тысяча – Земли.
Над нами дремлет вечное пространство.
Всё потеряли, что найти смогли,
Осталось нерастраченным упрямство.
В такую ночь ждешь смерти и чудес,
И понимаешь, как близки потери,
И в знании своем – ты только Крез,
И не оставит утро сны империй.
Как холодны Коцит и Ахерон,
Когда твое безмолвье их источник.
«Нет тайн у мира, – слышен духа стон, —
Все тайны в нас и в том, что мы непрочны».
Натерли ноги старые сандалии,
Вчерашнее, ты живо меньше тени,
И ближе к сердцу боль в колене,
Чем истина во всей ее печали.
 

Гэвэл гаволем, кулой гэвэл…

 
От дома к дому, от куста к кусту,
Лягушкою, тоской сороконогой,
Бреду то весело, то тихо и расту,
Не вверх расту, а вдаль расту, дорогой.
Когда-нибудь в слова уйдут чернила,
Рисунками остынет карандаш.
И ты поймешь, что не того любила,
И я пойму, что этот мир – не наш.
Я разделяю ненависть Богов:
И ложь, и пошлость есть в моей душе.
Но суд мой строже всех других судов
И милосердней всех, и тяжелей.
 

Затворник

 
Покрыть бы сердце кровельным железом,
Упрятать взор за зеркала очков,
Пусть даже небеса не лезут
В мою печаль, в мою любовь.
Носить перчатки, одеваться просто,
Наушниками схоронить свой слух,
И внутренних своих владений воздух
Избавить от дурных людей и мух.
Меня не сравнивай, я сам себе – иное,
Иронией я нити жизни сжег.
Во мне теперь томление пустое,
Скучающий и впавший в бренность бог.