Текст книги "Загадка угрюмой земли"

Глава 7

СССР, Кольский полуостров. Хибины – Ловозеро. 12 августа 1941 года

Вытянувшись в цепочку, группа Шеффера зелеными призраками бесшумно удалялась в тыл от передовых позиций русских.

– Все прошли, штурмбаннфюрер! – в самое ухо прошептал долговязый Вирт, обжигая распаленным дыханием.

– Тело унесли?

– Да! В ручье притопили! А монах-то, а?! Сущая бестия! Русские пулеметчики спали, как дети! Но надо спешить, скоро смена, тревогу поднимут!

– Не поднимут. Им приказано «забыть» все, что видели.

– Даже так?! Ну и ну!

– Вперед, вперед, унтер-офицер! Нам одним броском нужно выбраться отсюда!

– Яволь, герр штурмбаннфюрер…

С походными ранцами за плечами они шли, не снижая темпа. Проделавшие немало длительных марш-бросков в северной части Финляндии, они быстро втянулись в привычное ремесло и сейчас шли, не чувствуя никаких признаков усталости. Впереди с интервалом пятьдесят шагов попарно следовали две головные группы. За ними на такой же дистанции, чутко реагируя на сигналы своего дозора, держалось основное ядро группы. Замыкал группу рослый унтер-офицер Вирт с ручным пулеметом наперевес.

Они «плыли» в поднявшемся от болот тумане, огибая пригорки, и выглядели совсем уж сюрреалистичными фигурами из древних сказаний.

«Призраки!»

У Шульги перехватило дыхание, а сердце заколотилось с удвоенной частотой. Шульга зажмурился и вновь открыл глаза, но «призраки» не исчезали. Огибая останец, они плыли по пояс в тумане, скрываясь за поворотом.

Полина, ладная молоденькая учетчица из саамской оленеводческой бригады, придвинулась к нему пышущим жаром обнаженным телом и, обнимая, прошептала что-то в сонной истоме. Призывно белели ее полные упругие груди. Не удержавшись, он поцеловал ложбинку меж грудей и тут же прикрыл рот девушки ладонью.

– Ш-ш-ш…

Девушка вздрогнула, и ее карие раскосые глаза широко распахнулись.

– Немцы!

Тело девушки напряглось.

– Тихо, Полюшка! Тихо… – выдохнул он, прихватывая губами мочку ее уха: – Слушай меня! Они совсем рядом. Мы погодим еще минуток с пяток, затем ты оденешься и мигом на пост, к начальнику моему, лейтенанту Караваеву! Доложишь, мол, так и так, старшина Шульга обнаружил немецких диверсантов и пошел по их следу. С полтора десятка их будет, и пару ручных пулеметов приметил. Идут они, видимо, от Кировской железной дороги, знать, диверсию какую там уготовили?! Пусть проверят! А сейчас они вроде как направляются в сторону Умбозера. Там путь один, я их не потеряю. Скажешь, чтобы сообщил куда следует, а тропу я буду метить, чтобы на след встали. Все поняла? Тогда одевайся.

Девушка обхватила старшину руками и прижалась к нему.

– Надо, Полюшка! Время теряем…

Он поцеловал ее в податливо-теплые губы и разомкнул объятия. Быстро одевшись, сноровисто намотал портянки и спустя считаные секунды стоял уже на ногах. Он вглядывался в том направлении, где скрылись немцы, но уже ничто не выдавало их недавнего присутствия.

– Поль, а Поля! – Старшина обернулся и увидел едва заметно качнувшиеся ветки.

– Вот егоза! – одобрительно крякнул Шульга.

Он располосовал оторванные от нательной рубахи рукава на два десятка белых ленточек. Затем вынул из ножен трофейный финский нож, сунул за голенище сапога и проверил пистолет.

«Эх! Всего шесть патронов, и запасной-то обоймы нет, – мелькали в его голове обрывки мыслей. – Ну ничего, мне с ними не воевать, а там и наши подоспеют… Полина девушка шустрая, в полчаса обернется… Полчаса ходу, да пока Караваев позвонит, сколько нашим нужно?.. Так, ближайший гарнизон в Апатитах – это еще три часа… Многовато! Надо будет их как-нибудь попридержать…»

Так он спустился на тропу и скользнул в туман.

Старшина Шульга после госпиталя был прикомандирован к посту ВНОС[17]17
  Пост ВНОС – воздушное наблюдение, оповещение и связь.


[Закрыть]. Служба изобиловала множеством тревог, но тревоги по большей части были ложными, вражеские самолеты сюда почти не залетали. Так что после отбоя их жизнь в маленьком гарнизоне вновь входила в русло «курортной». Шульга был назначен заместителем командира поста, скромного романтичного лейтенанта Караваева. За глаза солдаты, в основном все пожилые люди, называли своего молоденького командира по имени – Костей. В свободное время солдаты охотно помогали местным жителям из бригады оленеводов в их нехитром хозяйстве, за что всегда были с приварком. Здесь и познакомился двадцатипятилетний таежный охотник Шульга с учетчицей Полиной Гавриловой. Поговаривали, что и ее отец, и дед были саамскими шаманами. Но дед пропал еще перед войной. Его вызвали в районный отдел НКВД, и домой он уже не вернулся. А отец сейчас вместе со стадом кочевал по тундре.

Полина была доброй и отзывчивой девушкой. Узнав про то, что Шульгу бросила жена, изменив ему с городским фельдшером, – это случилось еще в финскую, когда он лежал в госпитале, Полина окружила старшину всяческой заботой и… растопила его сердце. Они стали встречаться все чаще, а когда уж нашли себе уютное место среди крупных валунов на склоне горы в кустарниках, то с той поры все свободное время коротали там…

Вглядываясь вдаль, Шульга опытным взглядом фиксировал маршрут движения группы. Там, где прошла группа диверсантов, по росной утренней траве и боковым кустам тянулся влажный след. А идти по следу было привычным для Шульги делом. Сызмальства он свое время проводил в тайге, помогая деду, охотнику-промысловику. Так что, чувствуя себя вполне в своей стихии, он шел поодаль от немцев, фиксируя передвижение на местности белыми ленточками, повязанными на видимых местах.

А сейчас он замер, стоя на одной ноге, как аист на болоте. Нет, то не хрустнула под чьей-то ногой веточка и не перекатился камешек. Тревога возникла где-то внутри. Опасность он скорее ощутил, чем определил ее по каким-то признакам. Это и было то седьмое чувство, когда в подсознании по каким-то отложившимся в зрительной памяти факторам и изменившимся деталям окружающего мира мозг бьет тревогу и выбросом адреналина заставляет сердце вдвое учащать свою работу. Он аккуратно приставил ногу и уже не шевелился. Опытный охотник, Шульга понимал, что ничто так не проявляется на местности, как движущийся предмет. Поводя по сторонам одними только глазами, он пытался определить, что же его так взволновало.

«Вот оно что!» Влево и вверх от основной тропы на траве виднелись два влажных пятна – как будто кто-то вышел из основной группы и потянул левее курумника вверх.

«Ага, неужели на отдых засобирались?! Наверху более удобного места для охранения и не придумаешь! Сколько вас там? Двое? Трое?..»

Он стоял, не шелохнувшись. Кто говорит, что ранним утром стоит абсолютная тишина, тот не знает природы. Сколько живности оживает в эти часы! И каждая тварь норовит свистнуть, крякнуть, квакнуть, хрюкнуть, пройтись дробной трелью, наконец. Словом, обманчива тишина на заре, а в белые-то ночи и подавно. И Шульга их услышал. То ли каской, а скорее всего, металлической частью оружия немецкий стрелок, поставленный в охранение, неловко чиркнул по камню. И новый звук, как сфальшивившая нота в оркестре, не ускользнул от опытного слуха бывалого охотника.

Шульга задрал голову. Вверху, метрах в тридцати от того места, где он стоял, на каменной гриве был различим только уступ, прикрытый валунами.

«Я бы стал именно там… Ага! Голуби вы мои! Так вы там и есть! Но меня-то вам еще не видно, я не дошел до поворота каких-то три-четыре шага… – Шульга медленно присел и огляделся. – Лучше бы вернуться и зайти к ним с тыла… А не рано ли? Их-то я сниму, а далее? А ну как услышат шум?! Тогда все, а боя мне не выдержать! Уйти-то я смогу, но уйти от них – значит потерять контакт. Что же я скажу своим? Нервы не сдюжили? Нет, старшина, шалишь! Наблюдать и выжидать. А выжидая – нападать. Это и будет по-нашему, по-таежному!»

Шульга расслабился и замер. Спустя минут двадцать раздался тройной посвист. Вроде как синичка, но уж больно резковато на опытный слух.

«Ага! Засобирались!»

Вверху на уступе мелькнула тень, затем еще, и уже оба солдата в камуфлированных прорезиненных комбинезонах вышли из-за валунов и начали спуск. Передний нес на плечах пулемет.

«Вот сейчас, пока вам не до наблюдения…»

Шульга шмыгнул вперед по тропе. Ящерицей преодолев то расстояние, которое отделяло его от основной группы немцев, он увидел их вдруг – всех вместе и прямо перед собой.

«Один, два… восемь, девять… тринадцать! И еще этот… До чего чудной народ фрицы! Где они его выискали?! Вроде на китайца похож… Ну, чистая кикимора! Одним словом, четырнадцать человек всего. Многовато…»

Он лежал среди камней, чуть выше тропы и фиксировал каждое их движение. И гортанный говорок узкоглазого «немца» он услышал и не упустил из виду его дальнейших действий. Тот неподвижно, словно истукан, стоял, повернувшись лицом в сторону Шульги, и что-то объяснял одному из своих.

«Видать, старшему чего-то докладывает!»

Но этот старший что-то тихо скомандовал, и долговязый детина, стоявший неподалеку, махнув рукой одному из своих, подхватился и исчез в кустах.

Это очень не понравилось старшине, и он быстро ретировался назад.

Унтер-офицер Вирт отправил ефрейтора Зауберга вверх по склону, а сам пошел низом:

«Ну, кто там может быть?! Этот тибетец стал чересчур подозрительным. Никто ведь ничего не слышал? Да и Иоганн с Венцелем сидели наверху – и они никого не заметили! Чего же монах-то учуял?»

Он прошел метров сто, вышел на старый след и по нему пошел назад. Где-то чуть позади него и выше соскочил камешек, прокатился, и опять все стихло.

«Зауберг идет! Видимо, и он ничего подозрительного не увидел…»

– Что там? – Шеффер не любил заминок. Обер-лейтенант Шорнборн тоже смотрел на унтершарфюрера с тревогой в глазах.

– Никого, господин штурмбаннфюрер! Почудилось монаху! Сейчас Зауберг придет, может, он что скажет…

Собравшись в путь, стали ждать Зауберга. Минуты ожидания тянулись медленно. Прошло уже не менее десяти минут, но Зауберг не появлялся. Побледневший Вирт опустил пулемет на землю и вытащил из ножен тесак. Кивком указав двум егерям наверх, он сам бросился по тропе туда, где слышал падение камешков.

– Проклятие!!!

Его земляк ефрейтор Зауберг лежал ничком на камнях чуть выше тропы с неестественно повернутой головой. На первый взгляд могло показаться, что ефрейтор упал вниз, оскользнувшись с того валуна.

«Но как?! Это ж ведь Зауберг!!! Он родился и вырос в Тюрингии! Альпинист, он в горах как кошка…»

Вирт присел около тела и осмотрел его. Открытых ран нигде на теле не было, из снаряжения тоже ничего не пропало. Тенью скользнули к нему Шеффер и Шорнборн.

– Что случилось?!

– Вот… упал, наверное. Никаких других следов я не обнаружил… да и кто мог тягаться с ним один на один?!

Над их головами раздалось гортанное монотонное бормотание. Монах, простерев вперед руки, с полузакрытыми щелочками глаз читал нараспев на родном языке, кружась на одном месте.

У Шеффера шевельнулись желваки, а глаза налились гневом.

– Вирт, вы хорошо все осмотрели?!

– Лучше не бывает! Ничего у Зауберга не тронуто, следов нет…

– Бодцан говорит, что здесь дух еще одного человека – чужого!

Вирт побледнел. Не вставая с земли, оглядел кусты и нависшие над тропой камни…

Глава 8

СССР, Москва, Кремль. 11 августа 1941 года

Ступая мягкими шевровыми сапогами по ковровой дорожке, Сталин подошел к краю стола и открыл новую пачку «Герцеговина Флор». Он отогнул золоченую фольгу, глубоко вдохнул аромат папирос, и в его блеклых глазах мелькнул огонек удовлетворения. Выбив прокуренную трубку в пепельницу, он привычно отломил головки у двух папирос и большим пальцем стал вминать в трубку табак.

Время было позднее, но Сталин уже второй час в одиночестве ходил по кремлевскому кабинету, ходил и размышлял. Годы не особенно щадили его и прежде, но начало вероломной войны сильно состарило Иосифа Виссарионовича, покрыв волосы сединой. Раскурив трубку, Сталин присел за стол. Склонившись к желтому кругу настольной лампы, он с задумчивым видом стал изучать справку о странной экспедиции академика Барченко.

Убедившись, что с другой стороны лист хранил девственную чистоту, Сталин удрученно вздохнул и бросил его на стол поверх тощей папки для бумаг. Пососав притухшую трубку, он стал раскуривать ее, а когда это ему удалось, удовлетворенно хмыкнул, но тотчас склонил голову к свету и вновь в который раз перечитал адресованный ему документ:

«…таким образом, по итогам Лапландской экспедиции профессора Барченко, предпринятой им в 1922 году, можно с полной уверенностью утверждать, что в подземельях Кольского полуострова (в районе Сейдозера) действительно расположено некое древнее хранилище…»

Сталин внимательным взглядом ощупывал каждую буковку, будто именно там, за ними и был сокрыт вход в таинственное хранилище. Наконец он оторвался от чтения и потянулся к телефону.

– Не спишь?

– Нет.

– Хорошо, зайди ко мне чуть позже.

Сталин положил трубку, но было заметно, что разговор с незримым собеседником что-то растопил в нем, и его губы под седыми усами тронула теплая улыбка. Он откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

Дело по экспедиции Барченко ему доставили почти месяц назад. Но время тогда было тяжелое, немцы так наседали, что у него не хватало ни сил, ни времени вникать в детали самой заурядной на первый взгляд экспедиции. Вспомнил он о ней сегодня утром, когда начальник контрразведки Абакумов сообщил ему о работе вражеского передатчика в районе Кольского полуострова и предположил, что там, на Севере, немцы затевают нечто каверзное.

Сталину сразу же и вспомнились слова Странника: «На Север немца не пущать! Нельзя ему туда. Держись за Север…»

Сталин долго сидел, не меняя позы, затем кисть с узловатыми пальцами скользнула с подлокотника, крабом оседлала кнопку на селекторе, и в приемной на столе у секретаря Поскребышева прошелестел звонок.

Дверь тотчас распахнулась, и в кабинет вошел приглашенный на столь позднее время начальник Главного архивного управления НКВД.

Мохнатые брови Сталина взлетели вверх.

– Я просил вас, товарищ Никитинский, собрать мне все материалы по экспедиции академика Барченко! А это что?! – Сталин раздраженно кивнул на стол.

Никитинский проследил за взглядом, увидел тощую картонную папку для бумаг и по неразвязанным тесемкам понял, что Сталин ее так и не раскрывал.

– Мы перерыли все архивы. Сожалею, но других материалов по экспедиции Барченко обнаружить пока не удалось. Если позволите… – Никитинский подскочил к столу, с готовностью развязал тесемки, но под тяжелым взглядом Сталина спохватился. – Если вкратце резюмировать их суть, то на первый взгляд становится очевидным, что инициатором экспедиции профессора Барченко еще в 1920 году выступил академик Бехтерев. Якобы это именно он после доклада Барченко «Дух древних учений в поле зрения современного естествознания» на институтской конференции в Петрограде предложил профессору заняться поиском научного объяснения феноменов телепатии, телекинетики, гипноза…

– Двадцатый год, и… экспедиция от института?! Вот лично я, товарищ Никитинский, и предположить не могу – кто бы мог в то смутное время снарядить экспедицию на Кольский полуостров, да еще с такой абстрактной целью?

Сталин встал, прошелся по кабинету, исподволь поглядывая на Никитинского, но тот невозмутимо вскрыл папку и вынул пожелтевший листок.

– Мы тоже исходили из того, что в тот период после тяжелейшей гражданской войны стабильное положение существовало только в крупных губернских центрах. Поэтому мы обратились в ранние архивы ВЧК-ОГПУ и нашли соответствующее распоряжение. Вот оно! Его подписал Дзержинский.

Сталин довольно буркнул что-то, рассмотрел со всех сторон листок с витиеватой подписью тогдашнего председателя ВЧК и вновь уставился на Никитинского:

– А каковы были истинные мотивы отправки экспедиции?

Голос Сталина был по-прежнему приглушен, но в нем чувствовалось такое раздражение, что Никитинский невольно вытянулся во фронт. Но Иосифу Виссарионовичу было не до внутренних переживаний начальника архивного управления. Он расхаживал неспешными шагами и вполголоса рассуждал:

– Почему в такое лихолетье по одной только указке, пусть даже и товарища Дзержинского, в какую-то глухомань снаряжается целая экспедиция? И ведь Совнарком-то немедленно выделил огромные средства! Я проверял, документ подписывал сам товарищ Ленин. И еще, для чего в ее состав был включен астрофизик э-э… Александр Кондиайн? Удалось ли что-либо выяснить?

– Никак нет! У нас есть дневник этого астрофизика, но ничего более конкретного найти пока не удалось, мы тщательно проверяли. Согласно же общепринятой версии, экспедиция Барченко отправлялась в Лапландию для исследования загадочного заболевания – мерячения, наиболее часто проявляющегося в районе Ловозера…

– Мерячения?

– Это особенное психическое состояние, в которое совершенно внезапно может впасть человек или же группа людей. Тогда, совершенно отключившись от внешнего мира, они ведут себя так, будто кто-то вселяется в них. Одни начинают говорить на незнакомых им прежде языках, другие, не умевшие плавать, – плавают как рыбы! А то могут вдруг повернуться разом и двинуться строго на север, да так, словно в руках у них компас!

– С этим ясно, продолжайте…

– Слушаюсь! Из дневников астрофизика Кондиайна и других участников нам стало известно, что экспедиция прибыла на место и приступила к поисковым работам в августе тысяча девятьсот двадцать второго года. На перешейке между Ловозером и Сейдозером они обнаружили древнюю мощеную дорогу длиной около двух километров, а в одном из ущелий у Ловозера несколько пирамидальных сопок со следами искусственного гранения. В лесу неподалеку высилась желто-белая колонна в виде гигантской свечи, а под ней лежал большой камень кубической формы. У этого куба с идеальными пропорциями грани были ориентированы точно по сторонам света. Профессор Барченко сразу смекнул, что они находятся в районе, скрывающем в себе нечто большее, чем заурядное «древнее святилище». Ведь и восходящие рубленые ступени на горе Нинчурт, и развалины каменного моста, и пятнадцатиметровый каменный желоб, уходящий в звездное небо, и, наконец, множество обработанных гигантских плит со следами технологических пропилов – все это свидетельствовало о следах какой-то загадочной древней цивилизации. Но местные жители (лопари) с крайней неохотой отнеслись к расспросам профессора. Удалось лишь выяснить, что у пирамид ими овладевает нечто, похожее на… мерячение. Кроме того, оказалось, что и перед Роговым островом, находящимся вблизи их становища, лопари испытывают благоговейный страх.

Связав все воедино, Барченко захотел выяснить сущность этого явления и побывать на острове. Но лопари наотрез отказались предоставить ему лодку. По их словам, одно только приближение к Роговому острову может обрушить на них многие несчастья. Однако исследователи как-то раздобыли лодку и предприняли попытку самостоятельно достичь запретного острова. Но предсказание лопарей сбылось, едва они отправились вплавь. Разразилась буря, и на воде поднялся такой сильный ветер, что поломал их мачту. Так что исследователи с великим трудом добрались обратно. И тогда Барченко пошел к шаманам. Он уговорил старика Гаврилова допустить его к участию в их магических таинствах. А увиденное повергло профессора в шок. Шаманы легко впадали в летаргический сон, демонстрировали сеансы каталепсии, а самое удивительное было в том, что во время магических ритуалов каждый из тех, кто находился подле шаманов, неожиданно становился медиумом. Спроси его о своем будущем или о судьбе иного человека – непременно ответит! И в этом своем состоянии, по словам Барченко, такие люди были абсолютно защищены. Можешь хоть ножом их проткнуть, хоть углями жечь, никакого вреда не причинишь.

– А… мерячение у пирамид, чем же оно было вызвано?

– А вот здесь, по словам профессора, и кроется самая великая загадка, товарищ Сталин! Ему удалось установить, что мерячение вызывается каким-то местным, но весьма мощным излучением. И Барченко нашел лаз у какой-то круглой сопки, по его словам, это был замаскированный вход в подземелье. Однако проникнуть туда ни ему, ни его спутникам не удалось. Потому как при попытках проникнуть в подземелье они испытывали жуткий страх, поднимающийся в душе. И даже не страх, а практически осязаемый ужас. Так, будто бы с них живьем сдирали кожу! Они покинули то место, но профессор Барченко был убежден, что вся разгадка именно там, в подземелье. Потом, после возвращения в Петроград, Барченко общался с выходцами из Тибета, они и поведали ему, что вход для обычных людей в такие места закрыт.

– А этим… тибетцам было известно – что там?

– Несомненно! Они говорили профессору, что в нашей Лапландии находится Агартхи – подземное святилище, а в нем источник невероятной силы. И святилище – это есть не что иное, как хранилище древних цивилизаций, предшествующих нашей. Якобы там на каменных скрижалях записаны все знания и нашей планеты, и других миров…

– Даже так…

Сталин долго стоял в задумчивой позе, о чем-то размышляя, так что когда он вновь заговорил, Никитинский вздрогнул от неожиданности:

– Скажите мне, Иосиф Илларионович, профессор не оставил своих предположений обо всем этом?

– Видите ли, в тысяча девятьсот тридцать седьмом году Барченко был арестован, но после ареста все его дневники и записи куда-то бесследно исчезли. Мы ведем их поиски, а пока нам известны лишь ссылки профессора на «Естественную историю» Плиния Старшего. Опираясь на них, профессор утверждает, что найденная им Агартхи есть не что иное, как легендарная Гиперборея. Только вот, по словам тех же тибетцев, попасть туда, не получив позволения у «царя страха» Шамбалы, невозможно.

– По-видимому, Барченко выступал инициатором экспедиции на Тибет?

– Так точно! Но тогдашний начальник военной контрразведки товарищ Трилиссер категорически запретил снаряжать экспедицию, а более нам ничего не известно. В этой папке все документы, что нам удалось обнаружить.

Кивок Сталина был едва уловим.

Дождавшись, когда за начальником архивного управления закроется дверь, он вновь потянулся к телефону:

– Архивариус…

– Я здесь.

Сталин вздрогнул и повернулся на голос.

Скрытая под панели дверь в дальнем конце кабинета была распахнута, а идущий снизу свет высвечивал силуэт человека далеко не богатырского телосложения. Архивариус, тщедушного вида старичок в стираном-перестираном костюмчике, скрипуче рассмеялся и прикрыл за собой дверь.

Но Сталин не разделил его веселость:

– Уф-ф! Ходишь как призрак, все не могу привыкнуть! Ну, что скажешь? Все слышал?

– Да уж…

Архивариус принес стул от письменного стола и присел рядом.

Они хорошо знали друг друга, ибо еще в начале века в морозную рождественскую ночь 1904 года, будучи ссыльными, бежали вместе из Балаганского уезда Иркутской губернии. Что было доподлинно известно Сталину, так это то, что Архивариус происходил из семьи потомственного дворянина. Но то, как он попал в эту ссылку, так и осталось для Сталина загадкой.

Архивариус же, имея прекрасное образование, а стало быть, и собственные убеждения по поводу судьбы русского народа, никогда ни прежде, ни в более позднее время не поддерживал революционные воззрения молчаливого грузина. Хотя так уж получалось, что в трудные дни судьба их всякий раз сводила вместе.

А с 1918 года, когда под Царицыном Сталин разыскал его в тифозном вагоне и спас от неминуемой смерти, они более почти не расставались. Нет, Архивариус не занимал какую-либо должность советского или государственного служащего и не был известен ни в народе, ни в окружении вождя. Но уже много лет, оставаясь в тени Сталина, Архивариус был тем его единственным человеком, перед которым Сталину не нужно было лгать и оправдывать свои поступки. Особенно незаменим был Архивариус в двадцатых и начале тридцатых годов, когда схватка Сталина со сторонниками «военного коммунизма» достигла апогея. Но в тридцать восьмом Архивариус вдруг запросился:

– Отпусти меня, Иосиф… Хочу в монастыре пожить, душа грязью поросла, мочи нет…

С тех пор они не виделись почти три года. Но когда с началом войны Сталин послал ему записку, в которой было одно лишь слово: «Приезжай», то Архивариус вернулся. Случилось это сразу после того, как Сталина посетил Странник.

Внешности Архивариус был самой неброской. Так выглядит, должно быть, давно вышедший на пенсию бухгалтер какой-нибудь жилуправы или треста по озеленению. Пригладив сухенькой ладонью жиденькие волосы на розовую проплешину, он живо сверкнул глазами:

– Экспедиция Барченко, надо же! Коба, ты же читал материалы о работе моей группы в начале тридцатых? Мы тогда шли по следам «кладоискателей» Троцкого[18]18
  Под руководством Льва Троцкого после революции была создана Центральная комиссия по изъятию ценностей – для изъятия и сосредоточения ценностей романовских, церковных и любого другого происхождения. Активно занимавшийся этой работой Лев Троцкий с 1921 года был особоуполномоченным Совнаркома по учету и сосредоточению ценностей. Его заместителем стал его давний сотрудник по РВС Г. Д. Базилевич (РЦХИДНИ. Ф. 5. Оп. 1. Д. 341. Л. 12). 30 января 1922 года Троцкий писал Ленину о докладе Базилевича относительно хода работ «по сосредоточению». Троцкий подчеркивал, что речь идет об изъятии ценностей из местных и центральных учреждений ЧК, финотделов, музеев, дворцов, особняков и упраздненных, т. е. превращенных в простые хранилища монастырей (АПРФ. Ф. 3. Оп. 39. Д. 93. Л. 51–63). В докладах Г. Д. Базилевича Троцкому речь шла об изъятых ценностях на сотни миллионов золотых рублей.


[Закрыть]. Сколько работы было проделано, тьма! А из тех всевозможных легенд и мифов, кои мы изучили неимоверное количество, нам не удалось извлечь ни-че-го! Кроме церковной утвари, одни лишь неясные проблески и догадки. Но вот в случае с тем немощным старцем… Так вот, случилось это году в тридцать втором. Исследуя брошенные городища староверов, мои ребятки наткнулись на одиноко умирающего в землянке старца. С виду вроде ничего особенного, обычный старикашка. Только вот в чем штука! Этот забавный старичок называл себя Странником…

Архивариус замолчал, глядя на переменившееся вдруг лицо Сталина. Пауза затянулась, но Архивариус не нарушил ее и вопросов задавать не стал, хотя и сразу понял, что встревожило Сталина нечто, связанное с упомянутым Странником.

Сталин открыл новую пачку с папиросами, но тут же закрыл ее и кивнул Архивариусу. Тот пожал плечами и продолжил:

– Так вот, Странник все время был вне сознания и в горячечном бреду плел россказни о каком-то таинственном князе. Мы привезли его в Москву и поместили в закрытый лазарет. Но в те минуты, когда старец приходил в себя, то от расспросов, как и от еды, он отказывался и вновь погружался в беспамятство. В бреду речь его была бессвязной, а если что можно было разобрать, то все больше о каком-то князе, хранителе пресловутой «звезды Богородицы». Что явится, мол, князь в назначенный срок и откроет мирянам доступ к древним кладезям Гипербореи…

– Но ведь и Барченко утверждал, что открыл Гиперборею?

– Так я к этому и клоню. Этот отрывочный и вроде бессвязный бред старца тогда записала дежурная медсестра, и вся моя группка была взбудоражена вестью об укрываемых староверами сокровищах. Все ждали, когда он пойдет на поправку, а тут… В общем, через пару деньков ранним утром, аккурат к приходу врача, охранник отпер камеру, гля, а старца уж и след простыл. Как будто и не было его вовсе!

– А куда же он делся?!

– Не знаю. Кроватка была аккуратно застелена, подушечка приглажена, все честь по чести, а его самого нигде нет. И решетка на оконце не тронута, и ни на двери, ни на стенах, и нигде еще никаких следов, будто испарился разом. С тех пор Странник как в воду канул. Так более никаких сведений ни о нем, ни о Гиперборее и ни о прочих странниках собрать не удалось.

После рассказа Архивариуса вновь воцарилась тишина. Заложив руку за спину, Сталин расхаживал по ковровой дорожке, погрузившись в раздумья. Наконец он вновь заговорил:

– Таинственный князь, странники и… Гиперборея. Что же на самом деле обнаружил на Кольском полуострове академик Барченко?

Пауза. Затем Сталин прищурился:

– Слушай, а не думаешь ли ты, что немцы тоже смогли пронюхать о Гиперборее?

Архивариус поднял голову:

– Очень даже может быть. Тем более все склоняется к тому, что некто из числа «странников» до сих пор является хранителем информации по доступу в это хранилище.

Архивариус умолк. Хорошо изучивший Сталина, он знал, что таит в себе его немигающий взгляд.

Голос Иосифа Виссарионовича был едва слышен:

– Слушай меня внимательно! Надо полагать, что там сокрыто нечто такой силы, что при обладании самой малой толики ее все золото мира нам покажется сущим пустяком. Сейчас такое время, что мы не можем, не имеем права допустить туда ни немцев, ни кого бы то ни было еще. Так что наиважнейший вопрос сейчас – кто мог изъять бумаги по исследованиям академика? И не на немцев ли это сработано?