Текст книги "Молния в рукаве"

Глава четвертая

– Вот и новый штрих в портрете Алевтины Николаевны, – заявила капитан Саня. – Раньше мы о ней слышали только как об утонченной гламурной женщине, поклоннице искусств.

– Вам не рассказывали, как она, когда строили ее галерею, целую бригаду избила? Там три женщины было и один мужчина. Когда против нее дело возбудили, Алевтина от всех откупилась.

Мы с капитаном Саней переглянулись. Открывались новые черты характера Соколянской. Такая женщина вряд ли позволила бы просто так себя убить.

– Понятно, – сказала Радимова Саня. – А по какому поводу она хотела вас недавно уволить?

– О чем это вы? – Илья Константинович откровенно удивился. – Понятия не имею. У нас с ней в последнее время конфликтов не было, кроме, разве что, небольшого недоразумения. Она как-то на днях в обед заехала к нам и спросила у меня, что такое физалис. Я сказал, что это то ли орех какой-то, то ли ягода. Это все, что я знал. Тогда Алевтина приказала мне срочно добыть для нее две баночки варенья из физалиса. Я отказался, поскольку это совершенно не мой профиль. Я даже не знаю, где такое можно купить. Она вообще не привыкла, чтобы ей отказывали в чем-то, наорала на меня.

– А вы ее головой дверь открыли? – не удержался я от ехидства.

Тропинин не выглядел человеком, который может открыть дверь чьей-либо головой. Поэтому меня слегка смешили его рассказы.

– Нет. Я просто сидел и улыбался. Это ее жутко злило. Потом она шла к машине и продолжала материться. А на следующий день приехала как ни в чем не бывало. Забыла уже про свое варенье. Я только за день до ее смерти спросил, нашла ли она его. Алевтина сказала, что через Интернет выписала. Оно уже пришло. Только получить на почте не успела. Хотела от нас за вареньем отправиться. Я же говорю, чего желала, того и добивалась. Любыми способами, всеми правдами и неправдами.

Я вспомнил протокол осмотра места происшествия, где описывалось все, что стояло на столе в день смерти Соколянской. Среди прочего там значилась банка с вареньем. Вполне возможно, что оно было именно из физалиса.

– Значит, об увольнении разговора не заводилось? – пожелала уточнить капитан Радимова.

– Нет. Она вообще часто ругалась в таком же стиле. Увольнять меня после каждой сцены замучилась бы.

– Хорошо, – сказала капитан Саня. – Тогда перейдем к другому вопросу. Когда вы в последний раз виделись со своей бывшей женой Надеждой Ивановной Тропининой?

Лицо Ильи Константиновича вытянулось так, что челюсть чуть не отвалилась.

– А она-то какое может иметь отношение к смерти Алевтины?

– А кто вам обещал, что мы будем говорить только о Соколянской? – вопросом на вопрос ответила капитан Радимова и выдержала паузу, чтобы дать возможность Тропинину прийти в себя. – Итак, когда вы в последний раз виделись с Надеждой Ивановной?

– Я не записывал число. Надо в паспорте посмотреть дату развода. Через двое суток после этого она уехала к матери. На следующий день я отправился туда, чтобы забрать сына. Тогда в последний раз и виделись. Вы естественно, понимаете, что это было на Кубани. Она там и осталась, а я уехал сначала на Урал, потом сюда.

– Куда именно на Урал? – спросил я, памятуя, что в материалах по запросу фигурирует тройное убийство в Челябинске и что именно туда уехал Тропинин с сыном, а потом к ним приезжали следователи из Краснодара.

Мне хотелось узнать, будет ли Илья Константинович скрывать это обстоятельство.

– В Челябинск, – ответил он.

– Понятно, – сразу ухватилась за тему капитан Саня. – А Надежда Ивановна к вам в Челябинск не приезжала?

– Нет. К нам – нет, хотя в городе могла и быть. Звонила многократно. Надоедала. Помню, вторая половина этих вызовов была не такая, как при междугородней связи. Словно бы внутригородской звонок. Я в Краснодаре нескольких друзей и учеников оставил. Позванивал им, общались, рассказывали друг другу о житье-бытье. Кто-то из них, видимо, и дал ей мой номер. Да она вообще всегда была хитрой. Если ей нужно было что-то узнать, могла у мертвого выпытать, даже не прикладывая горячий утюг к носу. Очень хотела с сыном встретиться. Потому я из Челябинска переехал сюда. Не знаю уж как, но она и новый номер нашла, хотя я его друзьям умышленно не сообщал. Но не можем же мы с Александром постоянно прятаться. Уезжать мы уже не стали, хотя подумывали сначала даже куда-нибудь за границу перебраться. Например, в Прибалтику. Потом решили, что для нас это слишком дорого.

– Сын относится к Надежде Ивановне так же, как вы?

– А как еще? Сначала, конечно, скучал. Потом привык и уже не рвался встретиться с ней. Наверное, до сих пор помнит ее приступы психопатии. Они могли вообще без причины начаться. Помню, прихожу с работы, дома чистота, Надежда только что уборку закончила. Устала. Сидит, руки опустив. Я сдуру возьми да похвали ее. Этого хватило, чтобы она рассвирепела. Ей показалось, будто я обругал ее за то, что обычно у нас бывает грязно, хотя за порядком она всегда следила даже навязчиво. Александру тоже частенько абсолютно ни за что доставалось. А теперь он уже большой, скоро четырнадцать стукнет. Через неделю. Парень уже вполне готов отвечать за свои поступки. Мать оценивает по-взрослому. Детская память цепкая. Мы вчерашнее забываем, а они помнят даже то, что тогда еще не понимали.

– У вас фотографии Надежды Ивановны не осталось?

– Кажется, у сына есть старая. Когда еще в Краснодаре жили. Семь или восемь лет назад мы втроем сфотографировались. Но он этот снимок от меня прячет. Если хотите посмотреть, сами его попросите. Я дома после шести буду. Вечером и приезжайте. Я на кухню уйду, а вас с ним оставлю. Вам он фотографию покажет, если надо. Я его даже попрошу об этом. Но лучше не говорить, что она в розыске за убийство. Я от него это скрываю. Зачем мальчика травмировать?

– Спасибо. Мы обязательно заедем, – пообещал я. – Адрес подскажите.

Он назвал его дважды, ожидая, что мы будем записывать. Но я такие вещи запоминаю.

– Спасибо. Мы заедем.

– Если, конечно, сможем, – сказала вдруг капитан Саня. – У нас на вечер серьезное мероприятие намечается. Так что можем и не успеть. Вы когда ложитесь?

– Всегда поздно. Я вообще мало сплю. Но сына укладываю около десяти вечера. Молодому организму необходимо высыпаться.

– Хорошо. Если не сможем сразу после восемнадцати, то постараемся успеть до двадцати одного часа. Не приедем в это время, не ждите нас.

– Договорились. – Это было сказано так мрачно, словно Илья Константинович лично пообещал нам не позволить приехать к нему домой вообще.

Не понимая, что задумала Радимова, я не возразил и тем самым подыграл ей.

Покинув магазин, мы с капитаном Саней подошли к моему «Джимни», там многозначительно переглянулись и поняли друг друга.

– Едем к Александру?

– Да. Без отца он будет откровеннее.

Адрес я запомнил. Навигатор привел нас к солидному дому сталинской постройки. Я поставил машину во дворе, и мы подошли к подъезду.

На звонок домофона ответил низкий и, как мне сначала показалось, недетский голос:

– Кто там?

– Я бы хотела поговорить с Александром Тропининым.

– А вы кто?

– Капитан полиции Радимова, городской уголовный розыск.

– А что от меня надо?

– Мне об этом следует на весь двор кричать? Или вас повесткой вызвать в полицию?

– Так по какому поводу разговор-то, сказать можете?

Александр, кажется, упорно не желал нас впускать.

– По поводу вашей мамы.

– Заходите.

Щелкнул дверной замок.

Я открыл дверь, посмотрел на количество квартир на лестничной площадке.

– Похоже, четвертый этаж.

Капитан Саня уже нажала кнопку вызова лифта. Послышались скрип троса на блоках и звук электродвигателя.

Но мне показалось, что там, куда мы стремились, заскрипела дверь. Потом послышались легкие шаги человека, спускающегося по лестнице.

Я предоставил капитану уголовного розыска право воспользоваться благами цивилизации и подняться в кабине лифта, а сам двинулся вверх по лестнице. Честно говоря, я не думал, что Александр выпустил из квартиры мать, предполагал, что он вышел сам.

Наверное, это был и не отец, обогнавший нас в дороге. Тот мог просто позвонить и предупредить сына, о чем можно разговаривать с полицией. Ни к чему ему было ездить.

Но я ошибался. Этот тринадцатилетний подросток оказался чрезвычайно ранним. Навстречу мне спускалась девочка примерно того же возраста или даже младше, в сильно измятой, криво надетой юбке. Она упорно смотрела на лестницу, лицо ее раскраснелось.

До двери я добрался раньше лифта и по скрипу половиц за дверью понял, что Александр наблюдает за лестничной площадкой в дверной глазок. Но в квартиру не спешил, предоставлял капитану Сане возможность первой переступить порог. Поиски Надежды Ивановны Тропининой – это ее инициатива.

Я считал, что в этом деле замешан мужчина, хотя и не представлял еще, кого и где надо искать. Но на своем мнении я не настаивал, помалкивал, пока меня не спросили.

Честно говоря, мне не нравилось, что опытные сыскари относились ко мне свысока, как к дилетанту. Я признавал, что таков и есть, но не настолько, чтобы пренебрегать мной и моим мнением. Казалось бы, люди из уголовного розыска уже могли убедиться, что мои соображения по поводу преступления всегда имеют под собой твердую основу. Но профессиональные следаки и опера почему-то думали иначе.

Что мне оставалось делать в такой ситуации? Только заниматься своим делом и, когда меня просят, продолжать блуждания в дебрях преступного и всякого иного мира. Из отставного военного разведчика тоже может получиться вполне качественный Иван Сусанин.

Лифт наконец-то доставил капитана Саню на четвертый этаж в целости и сохранности. Даже трос не оборвался. Номер квартиры она запомнила, сразу шагнула к нужной двери и нажала кнопку звонка.

Замок щелкнул сразу, и я еще раз убедился в том, что за мной наблюдали в дверной глазок. Никто не успел бы подойти на звонок из комнаты. Да и скрип двери был тем же самым. Я его услышал, когда Александр выпускал подружку.

– Вы из полиции? – спросил Александр, приоткрыв дверь, но не снимая цепочку.

Лица его в темноте прихожей видно не было, голос звучал низко и колоритно.

Капитан Саня вытащила свое служебное удостоверение и подержала несколько секунд перед щелью, давая возможность Александру прочитать хоть что-то в полумраке лестничной площадки. С таким же успехом она могла бы показать и абонемент в баню. Мальчик разглядел бы там то же самое, то есть ничего.

Но когда нам показывают удостоверение, мы привычно верим ему. Александр прикрыл дверь, снял цепочку, потом полностью распахнул створку и пригласил нас войти и зажег в прихожей свет.

Рядом с дверью, справа от нее, стояла толстая доска, привинченная к стене саморезами. На ней были контурно нарисованы человеческое лицо и шея. В них торчали две железяки, глубоко ушедшие в древесину. Они не были похожи друг на друга, но обе однозначно являлись самодельными сякенами.

Снизу доска не была привинчена к стене. Там ее обхватывали какие-то сложные зажимы с мощными болтами, в которых имелось гнездо для установки второй доски. Она ставилась параллельно первой, но отдалялась от нее сантиметров на десять.

Сейчас второй доски я не увидел, но хорошо знал такое приспособление. Вторая доска в верхней своей части обычно обматывается толстой веревкой. У меня в ротной казарме стоял такой же снаряд, чтобы солдаты, проходя мимо, просто так, хотя бы из баловства, наносили по нему удар рукой или ногой.

Эта штука называется макивара. Она предназначена для отработки техники ударов руками и ногами, набивки бьющих поверхностей, укрепления суставов и связок. Без такой тренировки при первом же ударе, нанесенном, например, подъемом стопы, ломается лодыжка, состоящая из множества костей. Результат – поражение в поединке или реальной драке.

Солдаты хорошо это знали. Поэтому в казарме макивара никогда не простаивала без дела.

Видимо, в квартире Тропининых дело обстояло так же.

– Тренируетесь? – уважительно спросил я мальчишку и сразу отметил, что он одет в темно-коричневое кимоно.

Александр с юношеским максимализмом решил, что я к нему на «вы» обращаюсь, хотя я просто имел в виду и его, и отца, может быть, даже и мать.

– Это не я, а папа.

Эти слова были произнесены скромно, но с гордостью. Я предположил, что директор бутика не хвастался, когда рассказывал, как он, мелкий и вроде не сильный, выпроваживал из заведения крупного и крепкого мужчину. Хорошо тренированный человек в состоянии позволить себе такое баловство, как открывание дверей чужой головой. А уж про синяки под глазами и говорить нечего.

Я тоже человек не крупный, а был не только командиром роты, но и инструктором по рукопашному бою. Следовательно, тоже имею некоторую возможность открывать дверь чужой головой, при этом сообщать нежелательным персонам поступательное движение. Ведь сами они порой бывают не в состоянии увидеть эту дверь из-за синяков под глазами.

– Илья Константинович постоянно тренируется? – спросил я.

Александр был высоким для своего возраста и слегка сутулым. Но при вопросе об отце он даже плечи растянул и спину расправил. Должно быть, от гордости.

Признаться, мне это импонировало. Если сын гордится своим отцом, значит, тот стоит. Исключения составляют дети «денежных мешков» и бандитов. Им стоило бы стыдиться своих папаш, но их никогда, к сожалению, не приучали к этому. А слова Александра Тропинина вызывали уважение.

– Он – дзёнин, то есть руководитель школы ниндзюцу. У него утренняя зарядка по интенсивности и нагрузке превосходит все тамошние тренировки. Папа говорит, что иначе нельзя. Не может же дзёнин заниматься на глазах гэнинов, то есть простых учеников. А другой школы в городе нет. Значит, папе тренироваться негде. Правда, он иногда ходит в клуб карате, но уже редко, возраст не тот.

– Какой стиль карате? – поинтересовался я.

– Киокусинкай. – Мальчик сыпал терминами, не путаясь в них.

Надо учитывать, что он на этом воспитывался с раннего детства. Такие слова могут смутить только человека, далекого от восточных единоборств.

Естественно, капитан Саня ничего не поняла в этих японских терминах, хотя тоже обратила внимание на сякены и посмотрела на меня с вопросом в глазах. Мне пришлось объяснить ей в двух словах, что такое школа ниндзюцу, кто такие дзёнин и гэнины.

Тут глаза у капитана уголовного розыска загорелись, и она задала мальчишке тот самый вопрос, который я и ожидал услышать в этой ситуации:

– А Надежда Ивановна тоже ниндзя?

– Она когда-то и учила папу тому, что умела. Первые уроки ему давала. Конечно, он давно во всем ее превзошел, потому что упорный. Но дело даже не в этом. Женщины-ниндзя совсем другие, чем мужчины. У них иные приоритеты. Они должны побеждать не силой, а своими женскими качествами. Поэтому женская школа ниндзюцу скорее напоминает салон красоты, чем спортивный зал. Там изучают манеры хорошего поведения и психологию воздействия на каждого отдельного человека.

Это говорил не тринадцатилетний мальчик, а взрослый мужчина, причем уверенно, со знанием дела. Отдельные нотки в его интонациях отчетливо показывали, что Александр повторял слова, когда-то сказанные отцом. Это тоже говорило об уважении к родителю.

Возражать против такого мне нисколько не хотелось. Я тоже уважал когда-то своего отца, офицера-десантника, и считал, что такое чувство должно жить в любом мальчишке. Мне это откровенно нравилось.

– А что, каждому ниндзя обязательно нужно кого-то побеждать? Это что, вид спорта такой? Я не очень понимаю, – продолжала задавать вопросы Радимова.

– Нет. Даже почти наоборот. Ниндзя должен стремиться победить не противника, а сложившуюся ситуацию. Что касается спорта – то я бы сказал, что это скорее физическая культура. Да вы проходите в мою комнату. – Александр наконец-то сообразил, что в прихожей принимать гостей не совсем удобно. – Вот сюда. – Он прошагал через большой зал и открыл боковую дверь, скрытую шторой.

Мы вошли в небольшую, даже тесную комнату с минимумом мебели. Юноша, похоже, предпочитал вести спартанский образ жизни. Здесь не было даже кровати в обычном понимании этого слова. Вплотную одна к другой стояли две широкие скамьи, на которых была уложена постель, слегка помятая с краю.

Там словно сидели два человека. Мне сразу вспомнилась девчушка, перед нашим приходом покинувшая Александра. Было кому постель помять. По возрасту вроде бы рановато, но сейчас дети пошли ранние, испорченные Интернетом и телевидением, поэтому от них всего можно ожидать.

– Вот здесь я живу. Присаживайтесь.

Под окном стоял письменный стол с обязательным, по современным меркам, компьютером, занимающим большую часть столешницы. Он был включен, слегка шумел кулер, но монитор находился в спящем режиме.

– Вы хотели что-то сказать мне о маме? – В голосе Александра была надежда.

Это совсем не походило на то представление, которое хотел создать о сыне Илья Константинович.

– Не сказать, а спросить, – поправила мальчика капитан Саня.

– Спрашивайте. – Его голос слегка потух.

В нем уже не слышалось какой-то надежды на чудо, которую я, как мне показалось, изначально уловил.

– Ты когда в последний раз с матерью виделся?

– Давно уже. – Эта фраза прозвучала настолько неуверенно, что голос подростка сразу сорвался с баска на фальцет.

Но это говорило скорее о волнении Александра, чем о том, что он сказал неправду. Впрочем, одно не исключало другого.

– Она к нам приезжала, когда мы в Челябинске жили. Кажется, сама собиралась там устроиться. Но они тогда с папой поругались. Мы с ним квартиру срочно продали, сюда уехали и больше не виделись. Хотя она часто звонит. Почти каждую неделю. Когда папа на работе.

Отец не успел подсказать сыну ответы на такие вопросы. Илья Константинович сообщил нам, что не видел бывшую жену с Краснодара. Александр уверял, что Надежда Ивановна приезжала к ним в Челябинск.

– Она где сейчас живет? – спросил я как о чем-то незначительном. – По междугородке звонит или на сотовый?

– Когда как. Она, кажется, теперь в Краснодаре. Вернулась туда, когда мы из Челябинска уехали.

– Твоя мама – хороший человек? – неожиданно мягким голосом спросила Радимова.

– Она добрая. Только очень нервная. Да и папа тоже. Поэтому они друг с другом плохо уживаются. Соперничают. – Он опять мыслил и говорил взрослыми категориями.

Похоже, слышал это от кого-то и теперь повторял.

– А ты сам выбрал, с кем жить? – спросил я.

– Нет. Меня никто не спрашивал. Я бы, конечно, хотел, чтобы они вместе были. Но это, наверное, уже невозможно.

– Почему?

– Я же говорю… как два скорпиона в одной банке. Они с папой друг друга долго вынести не могут. Даже по телефону больше пары слов не говорят. Что это за семья такая получится?!

Капитан Саня, как мне казалось, жалела мальчишку.

– Ради ребенка могли бы, наверное, друг друга потерпеть, – сказала она.

– А зачем им быть несчастными? Я уже скоро вырасту. У меня своя жизнь начнется. А им до конца друг друга терпеть, что ли? Пусть лучше как-нибудь сами устроятся.

Дети обычно так не размышляют. Они по природе своей эгоисты. А этот мальчишка таковым однозначно не был. Может быть, он и вправду повторял слова отца, но ведь соглашался с ними. Это значило, что Илья Константинович воспитал хорошего сына.

А Радимова продолжала свои расспросы. Я не сразу понял, как она может совмещать участливость с профессионализмом, но капитан Саня делала это умело.

– А что, у Ильи Константиновича и Надежды Ивановны есть какая-то возможность наладить личную жизнь? Конечно, твоему отцу проще, как и всякому мужчине. Он может найти себе подругу, если только не захочет посвятить жизнь сыну, то есть тебе. А вот маме – это я как женщина смело могу утверждать – тут гораздо труднее.

– Мама красивая, – с какой-то затаенной и глубоко упрятанной любовью сказал Александр.

Он был полностью уверен в своей правоте. Ему, конечно, трудно было сообразить, что такие слова слегка бестактны, да это его и не сильно волновало. По большому счету, парень словно сравнивал свою мать и капитана Саню и откровенно отдавал преимущество первой из них. Это было естественным проявлением сыновней любви. Но такие слова ставили Радимову в неловкое положение.

Она поступила чисто по-женски, среагировала так, как и должна была.

– А я, по-твоему, жуткая уродина? – осведомилась капитан уголовного розыска.

– Я этого не говорил. Только про маму сказал. Она красивая.

– У тебя есть ее фотография?

Вот в этой-то фразе и проявился профессионализм капитана Радимовой. Она не спрашивала про фотографию прямо, подошла к этой теме незаметно и естественно, подкралась со спины и заглянула через плечо.

Я не мог понять, нравится мне такое ее поведение или нет. С точки зрения военного разведчика, такой мягкий и целенаправленный подход я назвал бы прокачкой и одобрил бы его. Но с общечеловеческой позиции манера капитана Радимовой забираться мальчишке под кожу с тем, чтобы добыть сведения, была мне не совсем приятна. Я не понимал, где Саня была настоящая и чего в ней больше – женщины или капитана уголовного розыска.