Текст книги "Очень тонкая сталь"

– Я понял, товарищ генерал, – я уже устал слушать ненужную мне информацию, которая имела одну цель – вызвать во мне чувство противоречия и обострить патриотические настроения, чего, в принципе, и не требовалось, поскольку я сам был так настроен, почему я и нашел способ корректно прервать генерала. – Это вопрос государственной важности. И я готов в таком деле поучаствовать. Только я никак не могу понять, при чем здесь Валентин Немчинов…

Генерал опешил так, что даже остановился, и уронил свой портфель. Я, как человек более молодой и более проворный, наклонился, поднял его и с понимающей улыбкой протянул Сергею Павловичу.

– Как ты узнал?.. Это даже по документам проходит под грифом «совершенно секретно». Как узнал, старлей?

– Вычислил. Как и полагается военному разведчику… Путем умозаключения.

– И попал в точку.

– Я просто выбрал наиболее вероятный вариант. Других у меня, по правде говоря, и не было. Так что при небогатом выборе я именно его и выбрал.

– Ты что-то знаешь про Немчинова, старлей?

– Очень мало. Знаю только то, что мне рассказал его первый тренер пару лет назад.

– Масляков?

– Да, Василий Юрьевич. Он главный тренер сборной войск специального назначения. Значит, и мой тренер в период подготовки к соревнованиям. Хороший специалист по ножевому бою. Не лучший, но хороший.

– А лучший кто? Немчинов?

– Я вообще не знаком с системой подготовки Немчинова. Видел некоторые его поединки. Меня они не впечатлили. Спортивный ножевой бой отличается от боевого, хотя сходства больше, чем отличий. Немчинов пытается совместить то и другое. Это его часто подводит. Дело в том, что в боевом применении оружия «ножевик» часто дерется не со специалистом-ножевиком, а просто с человеком, который взял нож в руки. Это диктуется разницей в подготовке. А лучший тренер-специалист… И это общепризнанный факт, даже не инструктор и не профессиональный тренер. Просто офицер спецназа ГРУ, уже отставник. Есть у нас такой – майор Кистень[6]6
  Майор в отставке Александр Кистень, легендарная для спецназа ГРУ личность. Разработал систему рукопашного боя, при которой в бойца невозможно было попасть кулаком. Он же – автор системы ножевого боя спецназа ГРУ.


[Закрыть], который готовит лучших бойцов в стране. Я ездил к нему тренироваться трижды. Дважды по неделе был, один раз аж на целый отпуск приехал. И все с пользой. Многому он научил, признаюсь. Но сам майор Кистень в соревнованиях никогда не участвует, хотя его победить практически невозможно.

– Но как ты Немчинова-то вычислил?! – Генерал снова показал свое удивление.

– Просто. Аналитике нас еще в училище обучили. И на службе занятия по аналитике проводятся постоянно… Я не знаю, чем он ваше внимание привлек. При дополнительной информации я и это постараюсь вычислить, а пока – не понимаю.

– Пока я тебе дополнительной информации дать права не имею. Это все позже, в процессе, так сказать, работы. Но ты уже свои способности показал, старлей. Нет, как бы Григорий Григорьевич ни упирался, я обязан тебя привлечь к операции. Я сам к вашему командующему поеду, сам с ним говорить буду. Очно. Уговорю…

– Надеюсь, товарищ генерал. Я свое согласие уже дал.

– И прекрасно. Значит, дело за мной. А я дела никогда не откладываю. Если нужно делать, я делаю. Жди теперь, когда в твой адрес персональный приказ из ГРУ придет…

* * *

Мне пришлось вернуться в спортзал, где занятия уже закончились, чтобы забрать свою спортивную сумку. К генералу я вышел без нее.

Комбата в зале уже не было. Еще когда мы с генералом Кабаковым прогуливались по дорожке военного городка, мне показалось, что я увидел его сухощавую фигуру, идущую от спортзала в сторону штаба. Значит, я не ошибся. Рыков удалился, не успев мне настроение испортить.

В раздевалке мне встретился капитан Телегин, который при моем появлении демонстративно потрогал свою челюсть.

– Не сломал? – спросил я участливо, хотя знал, что не сломал. Для перелома челюсти мне следовало бить, в первом варианте, на пару сантиметров правее, во втором – на восемь сантиметров правее. Но при втором варианте удар должен наноситься в дополнение ко всему слегка снизу, а я бил прямо и сверху. Так сломать челюсть можно только при очень мощном ударе, который я не наносил.

– Перетерплю. Я и перелом перетерпел бы. У меня вообще челюсть дважды была сломана. В первый раз еще мальчишкой на соревнованиях. Но я бой до конца довел, выиграл, хотя потом пришлось сняться с турнира. А потом в боевой обстановке. Бронетранспортер на мину наехал, а я с солдатами на броне был. Меня головой о ствол шарахнуло. Сразу и челюсть сломал, и сотрясение мозга заработал. Но я живучий. И после твоего сегодняшнего удара тоже выжил. Хотя сначала не соображал ничего, и даже доклад лежа по стойке «смирно» делать начал. В голове после такого удара, сам понимашь – каша. А на кашу тараканы в голову набегают. А что такое тараканы в голове, ты, наверное, понимаешь. Никогда не знаешь, как человек с тараканами в голове себя поведет. Он за себя в такие моменты отвечать, понятно, не в состоянии. Только ты это… Будь уж человеком: не болтай, что я доклад лежа делал. А то перед солдатами стыдно. Офицеры поймут. Они сами удары не раз пропускали. Да и попросил я всех, включая комбата.

– Я, Витя, болтуном никогда не был. Я уже забыл про это. Не переживай…

– И отлично… – Телегин пожал мне руку. – А что ты с комбатом не поделил? Он с меня, похоже, на тебя решил переключиться. Мне даже пообещал скорый перевод в другую бригаду на майорскую должность.

– Ну, это не он, это управление кадров ГРУ решает, – я сделал вид, что меня мало интересуют придирки комбата. – Когда и куда тебя переведут…

– Тем не менее управление кадров делает запрос, а комбат пишет характеристику.

– А разве не ты сам на себя характеристику писал? – удивился я.

– Писал, было дело. Только он все переписал, как мне сказали. Теперь и твои характеристики переписывать будет на свой лад. Пока он тебя назвал офицером, лишенным чувства ответственности. С чего он так взъярился?

– Мне тут генерал из ФСБ предложил на них месяца три поработать. А у меня, сам знаешь, взвод проблемный. Больше половины – молодые призывники. Возмущается комбат, что я готов взвод в такой ситуации оставить.

– Понятно. И что мы будем делать в сложившейся ситуации?

– Покупаем коньяк. Идем к комбату. Дальше импровизируем…

– Хорошенькое дельце. Я бы и от коньяка не отказался, но у меня завтра отгул, с утра жену в город нужно везти, к врачу. А я после выпивки за руль не сажусь.

– Одобрям… А мне и покупать коньяк не на что. У жены на такое дело не выпросишь…

– Ладно. Не переживай. Три месяца – срок большой. Временно поставят на твое место кого-то из резерва. В резерве в бригаде два молоденьких лейтенанта сидят, ждут, когда их пристроят. А тебе, если все удачно пройдет, думаю, и возвратиться сюда не дадут. «Капитана» кинут и на роту в другую бригаду поставят. Такое уже бывало. А что планы комбата нарушатся, это его беда. Найдет, кем и меня заменить.

– Ты о чем? – не понял я.

– А ты не в курсе?

– Не в курсе.

– Рыков планировал меня отправить, а тебя на мое место поставить. И расстраивается, понимает, что ты, если операция хорошо пройдет, в батальон уже не вернешься.

– Придется возвращаться хотя бы за семьей… Документы оформлять…

– Семья сама к тебе приедет. И дом в ХОЗО[7]7
  ХОЗО – хозяйственная часть.


[Закрыть] сдадут. А документы начальник штаба и без тебя все по приказу оформит и в Москву отправит.

Из спортзала мы вышли вместе с капитаном Телегиным. По дороге к КПП заглянули в казарму. Мой взвод в составе роты находился на занятиях, и мне, в общем-то, делать в казарме было нечего. Я только заглянул в канцелярию, вытер рукавом пыль со стекла на своем столе и вышел. А подчиненная Телегину разведрота располагалась в той же казарме, но на третьем этаже. Виктор Иванович туда поднялся. Встретиться мы с ним не договаривались, и я пошел домой.

Жена моему сообщению о вероятной командировке в Москву месяца на три весьма даже обрадовалась. Она увидела в этом хорошее предзнаменование.

– А есть возможность там остаться и квартиру получить?

Жена вся светилась надеждой стать москвичкой. Мне подобная идея не сильно «улыбалась». Я знал достаточно много людей и из ГРУ и гражданских, которые перебрались в Москву и стали просто москвичами. А москвич – это и не русский, и не украинец, и не белорус, и даже не узбек, и не таджик. Это отдельная национальность.

– Едва ли… – охладил я ее хозяйский пыл. – Скорее всего, после операции направят куда-нибудь в другую бригаду с повышением. Могут даже роту дать…

– Капитаном наконец-то станешь… – кисло обрадовалась она. – Тоже ничего. Но Москва все же лучше. Даже при старом звании. А что за операция?

– Не надейся, не хирургическая, – коротко и строго обрезал я. – Ужин готов?

– Садись за стол. Сейчас соберу. Пока можешь себе бутерброд с колбасой сделать.

– Опять… Утомил я себя вегетарианством.

Я еще неделю назад в Интернете тщательно изучал состав любимых сосисок, котлет и колбасы, и пришел к выводу, что являюсь отъявленным вегетарианцем. Жена была в курсе моего исследования, но все это по-прежнему в магазине покупала. А что делать, если у нас ничего другого в продаже не имеется?

Глава вторая

Дни стали тянуться за днями своим чередом. И никто не замечал моего «житья на чемоданах». Я ждал изменений, новостей, даже отказа. Нужна была хоть какая-то ясность. Но никаких вестей от генерала Кабакова я не получал. И подполковник Рыков вида не подавал, что он что-то знает о моем согласии с ФСБ сотрудничать. И даже особых придирок с его стороны я не заметил.

Тем не менее я хорошо помнил, что именно привлекло ко мне внимание ФСБ, и потому усиленно тренировался в ножевом бою. По сути дела, я устроил себе предсоревновательные сборы. А тут стали готовить списки для отправки в другую командировку – в постоянно работающий в регионе Северного Кавказа сводный отряд спецназа ГРУ. Произошло то, чего я и опасался. Сам я лучше других знал, что моему взводу в нынешнем его составе еще рано принимать участие в боевых действиях, хотя солдаты и рвались в бой. С прежними составами я уже ездил в такие командировки, там мой взвод зарекомендовал себя отличной боевой единицей. И, по идее, всегда чередовалось так, что один состав взвода бывает с боевым опытом, следующий – только с учебным, в учебном многие солдаты после службы заключают контракт, но тогда они уже более подготовлены. И с тем составом уже можно снова отправляться на Северный Кавказ. Это было неписаным правилом. Тем не менее, желая сохранить меня для батальона, комбат подполковник Рыков включил взвод во главе со мной с состав отъезжающих. Но за неделю до вылета пришли документы из Москвы.

– Тебя с твоим взводом не утвердили, – сообщил мне подполковник. – Посчитали твой взвод недостаточно подготовленным. Неудовлетворительно оценили твою работу, старлей.

– Я тоже думаю, что моему взводу туда рано отправляться, – согласился я неожиданно для комбата. Он-то рассчитывал уязвить меня отказом, а получилось наоборот. Комбату лишние хлопоты – новый взвод выбирать и срочно готовить. Но это его проблемы. Мои проблемы выяснились в тот же день, только уже после обеда, когда Рыков позвонил в канцелярию роты. Разговаривал не со мной, а с командиром роты, после чего вызвал меня к начальнику штаба.

Вызов показался даже командиру роты странным. Комбат вызывал не к себе, а к начальнику штаба – это казалось непонятным. И даже выглядело так, что начальник штаба приказал комбату. Это вызывало у командира роты естественное недоумение.

Один я понял, что произошло. Пришел вызов из Москвы. Подполковник Рыков, по своему обыкновению, дал мне, наверное, отрицательную характеристику. Но генерал Кабаков сумел убедить командующего. После чего пришла шифротелеграмма. Как обычно, докладывают шифротелеграмму комбату. Но оформление всех документов проходит в штабе батальона. И Рыков, считая, что его унизили, не посчитавшись с его мнением и данной им отрицательной характеристикой, не захотел со мной встречаться. И приказал командиру роты отправить меня напрямую к начальнику штаба для оформления всех документов.

Характер подполковника Рыкова опять сыграл с ним плохую шутку. Он, видимо, написал две характеристики. Первую, по запросу ФСБ. Вторую – для отправки взвода на Северный Кавказ. Офицеры, которые получили эти документы, должны были быть, по идее, разными людьми, представляющими разные управления и отделы. И, как думал Рыков, не должны показать один другому эти характеристики. А командующий войсками спецназа ГРУ, как все командующие, подписывает те документы, которые для него готовят подчиненные, как правило, не читая их. Но, наверное, командующий в этот раз заинтересовался мной и заметил разницу двух характеристик. Согласно характеристики для ФСБ, я должен быть разгильдяем из разгильдяев, пьяницей и развратником, и вообще очень ненадежным человеком, да еще имеющим склонность к «поножовщине».

Согласно характеристике для сводного отряда, я – образцовый командир взвода, который сумел за короткий срок подготовить пригодный для боевых действий взвод. Какая из характеристик понравилась командующему больше, я не знал, но предполагал, что он прочитал обе. И, как человек опытный, сам когда-то возглавлявший и батальон, и бригаду, легко понял причину действий подполковника Рыкова. И, разумеется, не оставит без внимания готовность подполковника, ради того, чтобы сохранить в батальоне командира взвода, послать на бойню неподготовленных солдат. Думаю, это может обойтись подполковнику Рыкову досрочным выходом на пенсию. По крайней мере, я сам бы его туда за такие проделки отправил.

Я пришел к начальнику штаба вовремя. В кабинете его не оказалось. Но адъютант комбата, сидящий, как опытная секретарша, за компьютерным столом в приемной, с удовольствием сообщил:

– Сейчас освободится. Дела у комбата принимает…

– В смысле? – не понял я.

– Рыкова нашего на пенсию отправляют. Приказ из Москвы пришел. Требуют прибыть в ГРУ для оформления пенсионных документов. На его место временно начальника штаба ставят. Но нет ничего более постоянного, чем что-то временное. Дадут майору подполковника и оставят командовать. А на его место поставят, по слухам, капитана Телегина. Ему пора уже майором становиться. Вот такие дела у нас, старлей. А ты что натворил?

– Что я натворил?

– На тебя и из ГРУ, и из Военного Трибунала бумаги пришли… Какой-то приговор тебе накатали… Колись сразу, старлей. Бей себя в грудь: «Не виноватая я. Он сам ко мне пришел…»

Это было для меня, признаюсь, совсем неожиданной новостью. То есть про документы из ГРУ я догадывался. А вот Военный Трибунал меня смутил. Да еще и с приговором… Сразу в голову полезли разные посторонние мысли. Вспомнилось, как в последнюю командировку на Северный Кавказ я самолично без суда и следствия расстрелял майора-мента, парня из местных, который на бандитов работал. Дело было на глазах солдат моего взвода. Смерть мента потом на бандитов списали. И, наверное, семья его за утерю кормильца теперь пенсию получает. Но у меня не было возможности выставлять караул к этому майору, как пришлось бы делать в случае его задержания, мой взвод уже вступил в бой с превосходящим по численности противником, и каждый ствол был на счету. Я считал, что выбрал единственно правильный путь.

Но, если это дело дошло до Трибунала, меня должны были бы сначала в военный следственный комитет таскать до психического изнурения, как это обычно бывает. Потом на заседание Трибунала пригласить. Не бывает обвинения человека в его отсутствие без уважительной причины. Значит, что-то другое. А другого серьезного проступка в ближайшем прошлом я за собой не помнил.

– Не знаю… – честно признался я адъютанту.

– Сейчас Александр Васильевич освободится, он тебе объяснит.

Долго ждать и мучиться неизвестностью мне не пришлось. Неизвестность, как водится, всегда мучительнее смертного приговора.

Открылась дверь кабинета, и оттуда вышли подполковник Рыков и майор Васильков. Подполковник глянул на меня грозно, словно взглядом «рыкнул», и пошел на выход. Понимал, должно быть, причину своей скоропостижной отправки на пенсию. Но, как все авторитарные личности, всегда желал видеть причину своих неудач в других, искал происки против себя там, где их не было. Обычная вещь, с которой каждый подчиненный сталкивался.

Майор Васильков был полной противоположностью комбату, внешне мягкий, вдумчивый, неторопливый, но все всегда успевающий, умеющий и человека понять, и на своем настоять, когда требуется. Александр Васильевич Васильков раньше командовал разведротой в батальоне, и вытащил на эту должность одного из командиров взводов. А сейчас, как объяснил адъютант, готовится стать комбатом и желает Телегина видеть начальником штаба при себе. Думаю, им легко будет друг с другом сработаться. Я понадеялся, что наш адъютант, как все на свете адъютанты, знает все и не ошибается в своих предсказаниях. Меня бы такое положение весьма даже устроило. А сам я готов был по возвращении из предстоящей командировки занять место Телегина, как говорил о том сам Телегин.

Майор Васильков посмотрел на меня своими василькового цвета глазами, словно не сразу сообразил, зачем я здесь появился в такой сложный и ответственный момент. Потом вспомнил и жестом пригласил меня в свой тесноватый кабинет, длинный приставной стол в котором, как я помнил, всегда был завален картами регионов Северного Кавказа с множеством отметок и стрелок, понятных только трем офицерам батальонного оперативного отдела. Два солдата-планшетиста, что работали при оперативном отделе, значения того, что они на картах рисовали по подсказке офицеров, естественно, не знали, если этого не знал даже я, уже дважды побывавший на Северном Кавказе.

– Прошу, Алексей Афанасьевич, прошу. Проходи…

Я прошел без стеснения. Александр Васильевич только сказал что-то адъютанту, мне показалось, попросил того принести нам чай, и вошел сразу за мной. Но даже в небольшом кабинете умудрился меня обогнать и сесть за свой стол.

– Присаживайся… – показал он на ближайший к себе стул. – Мне Григорий Григорьевич вкратце ситуацию обрисовал, но он мало знает о сути твоей работы. Генерал Кабаков не пожелал с подполковником делиться, хотя они знакомы уже больше десяти лет. Может, ты мне объяснишь?

– С удовольствием бы, товарищ майор, но я суть дела знаю еще меньше, чем подполковник Рыков. ФСБ – такая контора, что раньше времени свои карты не открывает даже перед основным исполнителем задания. А генерал с мнением старшего лейтенанта считается несравненно меньше, чем с мнением подполковника. И потому объяснять ничего не стал. Хотя я, как профессиональный разведчик, попытался хоть что-то из него выудить. Но он – опытный фрукт. Все свое держит при себе и, как я понял, любит людей использовать, что называется, «втемную». Иначе люди могут о себе возомнить… Мне он именно таким человеком показался. Хотя не мне с моим званием определять характер генерала ФСБ.

Я ответил скромно, но дал субъективную информацию о личности генерала Кабакова и ничего конкретного при этом не сообщил. Все, как полагается в разведке и, наверное, в ФСБ тоже. Личность генерала я намеренно исказил, чтобы мои слова выглядели более правдоподобными. В действительности он мне показался более симпатичным человеком, чем тот, которого я описал майору Василькову. И это даже несмотря на небольшую неувязку с датой подписания документа «о неразглашении».

Васильков с улыбкой кивал в такт моим словам.

– Ладно, сам с ними встречался, знаю, что это за люди. Потому – верю. Но объясни мне, что это такое и для чего это нужно? Нам все документы предложено оформить задним числом, – майор взял со стола тонкую папку и потряс ею в воздухе.

– А что это? – спросил я с первозданной наивностью, что вынудило майора Василькова передать папку мне в руки.

«Это» оказалось выписками из приговора Военного Трибунала Южного Военного Округа, который судил меня за безобразную уличную драку, в которой я изуродовал троих людей, причем двое из них были вооружены ножами. Приказ Трибунала был, как обычно, суров, но справедлив, лаконичен и понятен: «Разжаловать в рядовые и уволить из армии». Сначала, когда я прочитал, мне кровь ударила в голову, но когда я глянул на дату судебного заседания, то сразу все понял и успокоился:

– Я так понимаю, что это моя «крыша». Иначе говоря, изъясняясь языком разведки, это моя «легенда», с которой мне предстоит работать. Другого разумного объяснения я не вижу, потому что все это – откровенная «липа». Во время судебного заседания Военного Трибунала Южного Военного Округа я, если мне не изменяет память, даже в Краснодар, не то что в Ростов-на-Дону, не выезжал. И целый день находился в расположении батальона, проводил со своим взводом плановые занятия согласно расписанию. Если мне память не изменяет, в тот день утром мы совершали марш-бросок по пересеченной местности в район Горячего Ключа и обратно, потом были занятия на «полосе разведчика»[8]8
  «Полоса разведчика», «Тропа разведчика» – то же самое, что «полоса препятствий в обычной воинской части, только увеличенная по дистанции и усложненная простыми и дополненная особыми, нестандартными препятствиями. В каждой воинской части спецназа создается самостоятельно, в соответствии с выдумкой офицерского состава.


[Закрыть] и с инструктором по скалолазанию на «скалодроме». Потом были занятия по «нижней акробатике»[9]9
  «Нижняя акробатика» – система упражнений, обучающая бойцов совершать кувырки, перекаты, перевороты, способные помочь в боевой обстановке. В основе упражнений лежит растяжка сухожилий.


[Закрыть]. После чего занимались минным делом – только установкой, снятие пока не изучали, а потом выезжали на стрельбище с инструктором по снайпингу. Испытывали новые оптические прицелы для автомата. После обеда сначала четыре часа было отведено на рукопашный бой. Из них два первых часа шла отработка снятия часового, а два последних часа ушло на фехтование малой саперной лопаткой. После этого до изнеможения ползали по пашне. Завершился день двухчасовыми теоретическими занятиями по блокировке средств связи штаба противника. Практические занятия по этой теме проводились уже на следующее утро. После теории у солдат был час личного времени, по завершении которого я проводил обучающие занятия по психологической разгрузке и снятию стрессовых состояний в полевых условиях. Солдаты взвода могут подтвердить, что я никуда не отлучался в тот день. Домой пришел около двадцати двух часов. И в тот же вечер был на офицерской тренировке по ножевому бою.

– Ну и память у тебя… – покачал головой майор Васильков.

– Когда вы взводом командовали, товарищ майор, вы тоже, наверное, наизусть помнили расписание, которое сами же и составляли.

– Наверное, помнил. Сейчас уже забыл, какая у меня тогда память была. Сейчас не до воспоминаний. Некогда просто вспоминать. Текучка давит… Но это все было давно. Сейчас уже точно – прочно забыл, а ведь когда-то и взводом командовал… – посмеялся над собой начальник штаба. – Я, кстати, позвонил в ГРУ по поводу материалов из Военного Трибунала. Обещали выяснить и прислать мне разъяснения в течение двух часов. Полтора уже прошло. Скоро должны прислать. В головном управлении любят пунктуальность. Их командующий приучил. Короче говоря, вот в этой папке, – майор показал и передал мне в руки голубенькую пластиковую папку с клапаном на кнопке, – все твои настоящие документы. Продовольственный аттестат, командировочное удостоверение, деньги, кстати, не забудь в бухгалтерии получить – командировочные и жалованье, как нас просили, за три месяца вперед, но в одинарном размере. Хотя твоя операция и считается боевой, в тройном размере тебе будет жалованье выплачивать ФСБ в Москве. Короче говоря, и там, и здесь получишь. Ну, и все остальные документы тоже здесь. Поедешь на своей машине. Это приказ…

– Товарищ майор, моей машине уже двенадцать лет. Она у меня до Москвы не доедет. На ходу развалится. Я ее больше ремонтирую, чем езжу.

– А ты генерала Кабакова об этом поставил в известность?

– Об этом у нас разговор не заходил. Я вообще об использовании личной машины впервые слышу. На моей колымаге только по Москве ездить. От аварии до аварии…

– Я не в курсе. Может, подполковник Рыков разговаривал с генералом по этому поводу. Просто ничего сказать тебе не могу. Но есть приказ. Как будем поступать?

– Можно дать равнозначный приказ прилететь мне в Москву через пять минут на личном самолете. Это будет так же невыполнимо.

– Я так понимаю, что твое пребывание в Москве как-то должно быть связано с автотранспортом. Хорошо. Этот вопрос мы утрясем. Я сейчас же позвоню в Москву, хотя не понимаю, откуда у этого приказа «ноги растут» – из ГРУ или из ФСБ. Но я выясню. Мне лишний раз позвонить не сложно. Иди пока в бухгалтерию. Как только придут разъяснения из Москвы по поводу Военного Трибунала, сразу начнем оформление документов. Как только будут готовы, я позвоню в ротную канцелярию и позову тебя. Иди…

Я уже встал, чтобы выйти, когда в дверь постучали. Васильков разрешил войти. Появился адъютант с подносом в руках. Принес на двоих чай.

– Поздно принес, – сказал Александр Васильевич с укором. – Ему уже бежать пора. Дела решать. Ладно, я один за двоих выпью…

* * *

Я вернулся в казарму, из канцелярии позвонил жене, сообщил, что пришли документы на командировку в Москву, и попросил подготовить мне дорожную сумку взамен привычного «тревожного чемодана»[10]10
  «Тревожный чемодан» – каждый офицер на случай тревоги, чтобы не терять время, обязан иметь собранный «тревожный чемодан» со всеми первично необходимыми вещами.


[Закрыть]. О том, что никому не следует знать о том, куда и зачем я отправляюсь, я даже предупреждать не стал. Она у меня умница, все знает и понимает, и лишнего не сболтнет.

Едва я положил трубку и встал, чтобы отправиться к своему взводу посмотреть, как идут занятия с инструктором по работе с беззвучным минометом «Галл», как позвонил майор Васильков. Я ответил бодро:

– Слушаю, товарищ майор. Пришел ответ из Москвы?

– Пришел. Как ты и предполагал, это твоя «легенда». Документы на увольнение делают. Все документы будут оформлены задним числом и внесены в компьютер делопроизводства. В Москве тебе выдадут военный билет рядового запаса и гражданский паспорт. Новенький. Но я по другому вопросу. Насчет машины. Уже разработана «легенда», согласно которой ты первое время в Москве будешь заниматься частным извозом. У тебя карточка банковская есть?

– Так точно, товарищ майор. Обычно жалованье на нее переводят. Только сегодня выдали за два месяца наличными, а за один месяц перечислили. Я сразу получил. Как я понимаю, это делается, чтобы не засветить в «мобильном банке» выплату за три месяца сразу. Мобильный банк у меня в трубке смартфона. Все поступления и снятия там отражаются.

– Это плохо. Тогда твоей карточкой пользоваться нельзя. Заскочи в штаб, я тебе свою дам. Но сначала беги в автосалон. Он у нас в поселке всего один, адресом не ошибешься. Машину выбери китайскую. Пусть готовят. Узнай цену, возвращайся, я позвоню, тебе деньги сразу на мою карту перечислят. Расплатишься. Поедешь на новой машине. Лучше машину недорогую. Просят именно китайскую. Она будет незаметна среди московских такси. Там такие в основном и ездят. Документы, естественно, оформляешь на себя. Я сейчас позвоню в автосалон нужному человеку, пусть тебе оформят покупку хотя бы двумя-тремя месяцами раньше. У меня есть канал давления на них. И в ГИБДД я тоже договорюсь. Номер сделают, и ПТС[11]11
  ПТС – паспорт транспортного средства.


[Закрыть] оформят, как нужно. Беги в автосалон… Потом ко мне. Может, часть документов уже успеют сделать. И сейчас придет шифротелеграмма с инструкцией по первоначальному поведению.

– Моему?

– Не моему же… Я в Москву не собираюсь. У меня здесь дел хватает…

– Понял, товарищ майор. Работаю… – по-боевому ответил я…

* * *

Все дальнейшее происходило, как на выезде по тревоге, почти бегом. Да я и в самом деле, хотя и не бегал по городку, передвигался только быстрым шагом, но скорость при этом у меня была такая же, как при легком беге. До конца рабочего дня я все успел завершить. И даже к дому подъехал на новой, пока еще условно своей машине. При этом не знал, станет ли она моей в действительности, но почему-то думалось, что ФСБ может и расщедриться на такой подарок. В противном случае, если поскребу свои сбережения, отложенные на черный день, подзайму, сколько не будет хватать, при этом, естественно, избегая кредитов в банке, то смогу машину и выкупить.

На ходу машина мне нравилась, хотя всегда можно было найти к чему придраться. Без этого автомобилей вообще, как я понимаю, не бывает. Не знаю, как «китаец» будет вести себя через год-два, но пока мне, привыкшему за двенадцать лет к разбитой «Шевроле-Ниве», придираться к «китайцу» абсолютно не хотелось. Пока еще машина бегала достаточно хорошо. Я даже дочерей пять минут покатал, хотя и не разрешил старшей, которой скоро должно стукнуть четырнадцать, сесть за руль, как разрешал ей на своей старой машине.

Потом высадил девочек и зашел в дом со всеми проститься. Уехал я в ночь, захватив из дома термос с крепчайшим натуральным кофе, он меня обычно хорошо бодрит даже без смеси с какой-нибудь «колой», как часто рекомендуют интернет-вредители. Уснуть за рулем я не опасался, но бодрость сохранить желал. И сердце пока еще позволяло пить крепчайший кофе.

Шифротелеграмму с инструкцией по первичному поведению в Москве я читать не стал. Я ее просто сфотографировал глазами, и в дороге восстанавливал в памяти, изучая почти построчно.

Остановиться мне предлагалось у «старшего брата», Ветошкина Юрия Афанасьевича. Был у меня такой брат в действительности, только он был на два года меня младше. Но братья и сестры в паспорт не вносятся, и, хотя «старший» брат – это был «прокол» в работе ФСБ, уже хорошо было то, что они нашли в Москве человека, у которого полностью совпадают данные с моим настоящим братом, кроме возраста. А мой настоящий брат Юра родился тоже в Подмосковье, в Подольске, где отцу, полковнику ВДВ, дали квартиру после выхода на пенсию.

«Старший брат», как и настоящий младший, тоже был военным. Только Юра был десантником, а «старший брат» ракетчиком, и преподавал в Академии. Удобство состояло еще и в том, что жена с дочерью «старшего брата» летом жили на даче, и пока еще погода позволяла, не вернулись в Москву. Но они были в курсе моего временного пребывания в квартире своего мужа и отца и планировали возвращение только после моего отбытия. Какая связь существовала между подполковником Юрием Афанасьевичем Ветошкиным и следственным управлением ФСБ – этот вопрос меня совершенно не касался. Может, он давно сотрудничал с ними, может, просто принял просьбу генерала через командование своей Академии, может, сработал еще какой вариант. Но посвящать Юрия Афанасьевича в свои дела мне категорически запрещалось.

Поехал я, естественно, в камуфлированном костюме, но без погон, которые бережно снял и спрятал дома в шкафу, в кармане своей парадной формы. Костюм мой был от экипировки «Ратник», только без бронежилета. Камуфляж в нынешнее время никого в заблуждение не введет. Его может носить кто угодно и где угодно. Разве что при посещении театра не рискнут так обрядиться, если не думают на сцену выпрыгнуть. Но если с погонами, то можно и в театр в такой одежде сходить. Впрочем, я не театрал, и посещать театры вообще не намеревался. И хотя оставил дома большую часть полученных средств, мне, при необходимости, наличности все же хватило бы, чтобы купить себе приличный цивильный костюм, чтобы появиться в обществе, если появится такая необходимость. Хотя я всегда предпочитал джинсовые костюмы. Если уж не камуфляж. А так, в камуфляже, если с погонами, то ты – военный. Нет погон – ты кто угодно, от бомжа до министра. Сплошная демократия…