Текст книги "Приговоренный"

Глава 4

В следующий раз я проснулся оттого, что кто-то касался моей головы, пытался приподнять затылок. У меня возникло ощущение, что это делали не человеческие пальцы.

Пока я спал, дверь камеры не открывалась. Этот момент я не мог пропустить никоим образом, обязательно включился бы. Значит, Исрафил решил-таки разобраться со мной.

Резко открывать глаза я не стал. Если опытный человек заметит это, то сразу нанесет удар, возможности защититься от которого у меня не будет.

Кисти у моего милого соседа повреждены, но он вполне способен нанести мне удар локтем. При этом ему и самому будет больно, травма скажется, тем не менее Исрафил может наброситься на меня. Если человек умеет работать локтем, то эта атака может оказаться серьезной.

Поэтому резко оживать мне пока еще было нельзя. Я должен был сперва оценить ситуацию. А тому парню, который находился рядом со мной, на это время тратить необходимости не было. Он знал обстановку и был готов ко всему. Этот ухарь наверняка посчитал варианты, прикинул, что ему делать в той или иной ситуации.

Должно быть, я слегка переоценил свои силы, зря посчитал, что мой сосед уже ни на что не годится. Он был со мной не согласен и пожелал доказать свое право на особое мнение.

Наконец-то я чуть-чуть приоткрыл глаза и за пару секунд все понял. Исрафил снял свой брючный ремень, сделал из него петлю и пытался надеть ее мне на шею, чтобы потом задушить. Должно быть, после этого в камеру вошли бы вертухаи и повесили бы меня на этом ремне. Или на полосе, оторванной от простыни, чтобы не удивлять следствие появлением в деле о самоубийстве ремня с чужих брюк. Официальное заключение, разумеется, гласило бы, что я повесился сам. Фельдшер с короткими жирными пальцами, покрытыми рыжими волосами, подписал бы все, что ему приказало бы здешнее начальство.

Ремень был еще у меня под затылком. Исрафил никак не мог просунуть его дальше. Для этого ему требовалось запустить туда руку.

Но я не собрался позволить ему сделать это, не стал вытаскивать руки из-под одеяла, только приблизил локти к краю и заворочался, словно во сне, сделал вид, что перевернуться на бок. Исрафил испугался, убрал руки от моей головы и отодвинулся от меня.

Я повернулся, обеспечивая своему локтю необходимую амплитуду движения. Как только этот крутой боец снова стал наклоняться, я сбросил одеяло и ударил его локтем в челюсть.

Кричать от боли мужчины не любят. Они стонут и скрипят зубами. Исрафил так и сделал. Потом он свалился на пол между шконками и травмированными руками ухватился за челюсть, словно опасался, что она сейчас рассыплется и ему придется собирать ее по кусочку.

Но руки у него тоже болели. Напрягать их парню было так больно, что глаза вываливались из орбит. Мне сбоку все было прекрасно видно. Исрафил свалился с моей шконки, согнулся и стоял на коленях. Кажется, в смешанных единоборствах это называется «отдать спину». Такое положение опасно само по себе.

Я же болевых ощущений не испытывал, легко вскочил на ноги, сразу снял с головы ремень и отбросил его на одеяло. Потом я сел на спину искалеченному Исрафилу, запустил руку ему под подбородок, сделал захват своего же запястья и выполнил классический удушающий прием.

Исрафил понял, в какую ловушку попал, напрягся, попытался вырваться, но боль не позволяла ему сделать это. Да и сил у него уже почти не осталось. Он ослаб, а я продолжал давить, упер локоть ему в спину, прижал свою вторую руку к его горлу.

Через несколько секунд парень затих и не сопротивлялся. По идее он должен был сначала уснуть и только потом задохнуться. Но я опасался, что мой противник все еще жив, может закричать или позвать на помощь. Тогда сюда набегут вертухаи, и мне придется ой как несладко.

Я уже решил, что буду делать дальше. Мне было предельно ясно, что нехорошие люди не оставят меня в покое ни в коем случае. Опять убийцу подошлют или что-нибудь в тарелку подсыплют.

Я же никак не могу постоянно драться один против всех, голыми руками отстаивать свое право на жизнь, когда кто-то в очередной раз постарается мне доказать, что я его не имею. Это означало, что мне необходимо как можно скорее бежать из этого богоугодного заведения.

Одновременно с выполнением удушающего приема я начал просчитывать свои ближайшие действия. Потом, когда Камалов затих, стал воплощать задуманное быстро, без всяких сомнений.

Я взял с кровати поясной ремень Исрафила, подергал его, проверяя, насколько он крепок, надел петлю ему на шею. Потом подставил тумбочку к высокому окну, открыл фрамугу и пришел к выводу, что решетка тоже достаточно крепкая. Она вполне способна выдержать вес даже такого нехилого человека, как этот боец.

После чего я взвалил тело Исрафила себе на плечо, залез на его шконку, с нее – на тумбочку. Я просунул свободный конец ремня между металлическими полосами и завязал крепким узлом. Вслед за этим я просто сбросил с себя тело и сразу услышал, как хрустнул шейный позвонок. Так я повесил человека, и без того вполне мертвого.

«Извини, сынок, но ты полез в дело, которое было выше твоего понимания. Убить меня у тебя не получилось. А теперь ты будешь на меня работать. Ладно, пусть только твое тело. Не осуждай дядю Максима за то, что он сделал из тебя союзника против твоей воли. Таково твое искупление», – подумал я, провожая парня в последний путь.

Потом я вытер рукой тумбочку, хотя ноги у меня не были грязными и я не наследил. Но я поленился убирать свои отпечатки с оконной рамы, не стал оставлять вместо них пальчики мертвеца. Это уже по большому счету не имело никакого значения.

После чего я, не одеваясь, бросился к двери, стал колотить в нее. Вертухай прибежал быстро, открыл окошко в двери.

– Чего тут? Сделал?.. – Он заглянул в камеру, увидел меня вместо Исрафила, резко отпрянул, через миг опомнился и спросил: – Чего тебе?

– Сосед мой!.. – Я показал за спину большим пальцем. – Он повесился.

– Как так? – Вертухай никак не хотел верить тому, что ясно видели его глаза.

Даже при свете предельно тусклой лампочки окно камеры хорошо просматривалось от двери.

– Просто. Я проснулся от сквозняка. Дуло в ухо. Хотел под одеяло с головой нырнуть, глаза открыл, а он висит. Снять его надо. Может, еще откачать получится?

Войти в камеру, как я рассчитывал, вертухай не решился.

Он обернулся в ту сторону, откуда пришел, и громко прокричал:

– Шамиль! Быстрее фельдшера вызови. Тут повешенный!

Помянутый Шамиль, как я понял, сразу схватил трубку служебного телефона.

Вертухай еще раз заглянул в дверное окошко, увидел, что я стою раздетый, без кинжала в зубах, и наконец-то решился войти. Он пытался вставить трясущимися руками ключ в замочную скважину, но никак не мог попасть в нее. Наверное, его подсознание все-таки видело во мне смертельную опасность и мешало ему войти.

Я отошел от двери и начал быстро, по-армейски, одеваться. Когда вертухай все же вошел в камеру, я уже и обулся. Осталось только шнурки на берцах завязать, но сделать это было невозможно за неимением таковых.

Время для атаки, о которой я подумывал, было потеряно, поскольку в коридоре уже слышались торопливые шаги второго вертухая. Он не стал дожидаться прихода фельдшера, чтобы открыть ему дверь на этаж. Из этого я сделал вывод, что там есть еще как минимум один человек, который может это сделать.

В этот момент любые действия потенциального противника были для меня источником информации. Я впитывал ее в себя, запоминал механически, не заботясь об этом. Так обычно бывало в боевой обстановке. Когда возникнет необходимость, мозг освежит воспоминания и подскажет правильные действия.

Внезапно я осознал, что обстановка для меня и в самом деле боевая. Я по большому счету находился на переднем крае, хотя еще точно не определился, с каким противником воюю, что могу предъявить ему, кто мой союзник в этой схватке. А сделать это уже стоило.

Когда поднимал тревогу, я рассчитывал на приход одного вертухая, четко продумал каждое свое слово, любое действие. У меня нет и не может быть ножа, но он скорее всего есть у вертухая. Значит, я должен потребовать его помощи для снятия тела. Вдруг можно еще откачать человека, сделать ему искусственное дыхание или просто надавать звучных пощечин, привести в сознание?

Для этого вертухай должен будет встать на тумбочку. Я приподниму тело за ноги, а он обрежет ремень. Потом я свалю тело не на свободную шконку, а на ноги вертухаю, сделаю это нечаянно. Силы мои небеспредельны. Я не могу вечно держать такого тяжелого человека, как Исрафил. Зря, что ли, на похоронах гроб выносят как минимум четверо крепких мужиков.

Потом я слегка подсеку вертухая под ноги. Конечно, в классике жанра этот прием выполняется ногами, но можно и руками управиться. Особенно если изобразить собственную потерю равновесия. Тогда я обойдусь без удара, сумею четко направить давление.

Согласно моему замыслу и старанию, вертухай упадет на мою шконку. Я одним движением окажусь сверху и нанесу только пару ударов. Наверное, хватит и одного. После чего в моих руках окажется нож.

Пистолетом мне, к сожалению, разжиться не удастся. Внутри СИЗО персонал несет службу без оружия.

Второго вертухая я просто дождусь у двери и заберу у него ключи. А с фельдшером побеседую по душам у выхода с этажа.

Но первый вертухай оказался слабоватым духом. Он не решился в одиночку войти в камеру к нам, живому и мертвому. Второй же поторопился прийти.

Я в срочном порядке стал менять свой план. В общем-то, больших размышлений тут и не требовалось. Пусть первый надзиратель выполняет свою работу. Я сшибу его с тумбочки просто руками, а на второго сброшу перед этим тело Исрафила. Основная разница будет заключаться в том, что мне придется наносить на один удар больше, вот и все.

Я нисколько не сомневался в том, что смогу без проблем отключить двух противников. Это у меня всегда прекрасно получалось, поскольку обучался я у хороших инструкторов. Конечно, я не испытывал свой удар в боевой обстановке и даже на улице в драки не ввязывался, но в учебных схватках инструкторы требовали от меня не бить в полную силу.

Второй вертухай влетел в камеру и озабоченно сморщил узкий приплюснутый лоб.

– Надо срезать ремень, – сказал я. – Вдруг его еще откачать можно? Есть у кого нож? – Я посмотрел на тех парней, которые были причастны к попытке убить меня.

Взгляд мой был таким растерянным, что они ничего не заподозрили. Естественно, доверить нож подследственному никто не решится. Поэтому первый вертухай, как я и предполагал, полез на тумбочку.

Я ухватился за ногу новопреставленного и потребовал от второго вертухая:

– Помогай!

Он уцепился за вторую ногу.

Мы приподняли тело, и в это время в коридоре послышался топот множества ног.

«Отбой!» – сказал я сам себе, понимая, что побег уже практически невозможен.

Но второй вертухай воспринял мою реплику за команду и стал опускать тело. Первый, оказывается, уже срезал ремень.

Как раз за этим занятием нас и застал дежурный офицер СИЗО. Тот самый человечек, который во второй раз отправил меня в обезьянник, после чего переселил в новую камеру на третьем этаже, а потом прислал ко мне убийцу. Следом за ним вошли еще два вертухая, а потом трое высоких и крепких парней в черной униформе с надписью «Спецназ ФСБ».

Спецназовцы были в масках. У каждого пистолет-пулемет «ПП-2000» с глушителем и оптическим прицелом, имеющим тепловизионную предобъективную насадку. Серьезно вооружены. Я вовремя их услышал и дал себе команду на отмену резких движений.

Могло ведь так получиться, что мне пришлось бы принять против этих парней бой. Тогда кто-то со стороны мог бы выключить свет на этаже. Спецназовцы после этого видели бы меня, а я их нет. Условия не равные. Не говоря уж о том, что я один и без оружия.

Из-за спин этих ребят выглядывал маленький толстый фельдшер с седыми усами. Они чуть благородили его смешное лицо. Он, наверное, красил их, как и жидкую поросль на голове.

А вот рыжие волосы на пальцах фельдшер покрасить не догадался. Отсюда можно было сделать вывод, что ему не нравилось с детства, когда его звали Рыжим. Во взрослом возрасте этот человек решил кардинально сменить имидж. Может быть, даже переехал сюда из другого города, где все его знали в прежнем обличье.

– Что здесь происходит? – строго спросил дежурный.

Ему по должности положено держаться так, потому что потом с него самого взыщут еще круче.

– Подследственный повесился, товарищ майор. Я звонил, докладывал об этом, – объяснил вертухай по имени Шамиль и сбросил тело Исрафила на его же шконку.

– Опять ЧП! Где этот капитан, там обязательно смерть присутствует. Вчера в другом секторе подследственному шею сломали. Сегодня человек повесился!.. Забирайте его быстрее от нас. Лучше бы больше никогда не видеть! Только учтите, что за этим типом при перевозке постоянный контроль нужен. Он особо опасен, имеет склонность к совершению побега. Об этом нас следователь предупредил.

– Заберем! – сказал старший группы спецназа ФСБ, высокий, сухощавый, с серьезными глазами, поблескивающими в прорезях маски. – От нас не убежит. Пойдемте, товарищ капитан. Покойника мы с собой брать не будем. Это уже не наша забота.

– Куда?.. – спросил я машинально, хотя прекрасно понимал, что отчет мне давать никто не обязан.

– Пока в Следственный отдел ФСБ. Там вам несколько вопросов зададут. А дальше видно будет.

– Пойдемте, – согласился я почти радостно.

Спецназовец говорил со мной уважительно, на «вы», совсем не угрожал.

Но радость моя, как оказалось, была преждевременной. Два вертухая, которые пришли вместе с дежурным, тут же защелкнули наручники за моей спиной. Они, видимо, собрались сопровождать меня до выхода с полным соблюдением своих правил.

Мы двинулись по длинному коридору, спустились по лестнице, вышли во двор. Там, рядом с автозаком, задняя дверца которого была уже открыта, стоял еще один вертухай.

Эти ребята придержали меня под локти на ступеньках откидной лестницы, поскольку будка автозака располагалась высоко, и проводили за решетку, которую тут же заперли. Все как обычно. Но дверцу они закрыли не сразу, сначала пошептались между собой на своем языке.

Я, разумеется, ничего из их разговора не разобрал, зато увидел, что спецназовцы ФСБ садились в бронеавтомобиль «Тигр». Ворота СИЗО открылись, чтобы выпустить и их, и нас.

Вообще-то на тренировочных занятиях я много раз выполнял этот достаточно простой фокус, показывал солдатам, как это делается, объяснял технику и очередность движений. По большому счету это вовсе и не фокус, а только демонстрация возможностей человеческого тренированного тела.

Мои же бойцы защелкивали наручники за моей спиной. Пару раз они вместо браслетов использовали веревки, которые держат руки куда более жестко и ближе одна к другой. Этот факт доставлял мне дополнительные неудобства, но я все равно умудрялся пропустить руки снизу под ногами, в результате чего они оказывались спереди.

Но в этот раз вертухай, который ехал со мной в арестантской будке, почему-то совершенно не хотел спать. Надо же! Оказывается, бывает и такое.

При бодрствующем охраннике выполнить задачу по переводу рук с браслетами вперед было невозможно. Я не смог бы и вытащить скрепку из канта на берце. Выполнение всех этих номеров было чревато получением пули при попытке к бегству. Я добился бы того, о чем мечтал мой следователь.

Мне пришлось ждать подходящего момента, но он почему-то все никак не подворачивался. Моя удача улыбалась всяким посторонним людям и гуляла по противоположной стороне улицы. Меня она так и не навестила.

Вскоре машина остановилась, как я догадался, перед воротами махачкалинского управления ФСБ, и раздался сигнал. Но издал его бронеавтомобиль «Тигр», серьезно так прогудел, намного солиднее автозака. Ворота там, насколько я помнил, открывались автоматически. Створка сдвинулась вбок, и мы поехали дальше.

Автозак остановился, и нам пришлось дождаться, когда вертухай, который ехал вместе с водителем, откроет заднюю дверцу. Изнутри сделать этого нельзя. Надзиратель, находящийся в будке, иной раз попадал в руки тех арестантов, которых перевозил автозак.

Такое происходило, когда узники начинали бунтовать, каким-то образом освобождались от наручников и умудрялись открыть внутреннюю решетку. Подобные случаи бывали уже не раз, как я слышал. Мало ли на свете специалистов. Не только я один такой способный и обученный.

Хотя куда чаще арестанты просто крыли вертухая самыми последними словами. Так поступали люди бывалые, которым нечего терять. Как правило, они уже знали свой срок и не опасались его. Но свободу эти люди тоже любили и выражали стремление к ней таким вот несколько странным образом. Уголовники отрывались на вертухае, проверяя состоятельность его нервной системы.

Надзиратели из СИЗО были допущены только в первое помещение здания ФСБ. В коротком, но широком предбаннике за входной дверью стояли те же трое рослых спецназовцев, которые приехали за мной на «Тигре». Они взяли у вертухаев ключ от наручников, словно своего не имели, показали им на жесткую скамью у стены, а меня провели за следующую дверь.

Когда я в недавние времена попадал в это здание с главного входа, мне приходилось пользоваться лифтом. Там ведь семь этажей. Но то крыло, в которое мы вошли, было трехэтажным, и особой нужды в лифте здесь не имелось.

По пологой лестнице мы взошли на второй этаж.

Старший группы спецназовцев, идущий впереди, остановился, стволом своего оружия показал мне направление и даже подсказал:

– Сюда, направо, третья дверь с левой стороны.

Дальше все было стандартным:

– Лицом к стене, ноги шире плеч!

Парни сняли с меня наручники. Старший группы постучал в дверь и вошел после приглашения.

Двое других на меня вроде бы и не смотрели, но я чувствовал их напряжение. Они были профессионалы, поэтому знали, что побег легче совершить именно тогда, когда от тебя этого не ожидают.

Вертухаи в СИЗО всегда держались настороже, постоянно ждали от меня попытки побега. Спецназовцы ФСБ должны были бы чувствовать себя куда более уверенно, не ждать от меня никаких неприятностей. Побег из здания ФСБ вообще был бы верхом наглости. Именно поэтому профессионал вполне мог бы попробовать сбежать отсюда. Исходя из этих соображений, я по достоинству оценил настороженность двух спецназовцев.

Кроме того, мне хотелось узнать, что потребовалось от меня следователю ФСБ. Я знал, что практически все эти люди не здешние. Они точно так же, как и я, отправлены на Северный Кавказ на полгода и никак не завязаны с местной правоохранительной мафией. Поэтому на них можно было положиться. Я ждал от поездки в ФСБ каких-то более-менее приятных новостей, поэтому ничего предпринимать не планировал. Разве что после визита к следователю.

Но одно я решил твердо. В СИЗО мне больше возвращаться нельзя. Во-первых, я чувствовал, что обстановка вокруг меня там сильно нагнетается. Все идет по нарастающей. Работает принцип снежной лавины. Она тоже сначала напоминает ручеек, сбегающий по гладкому склону, а потом превращается в силу, противостоять которой не может никто и ничто. Я не был уверен, что смогу дожить до вечера следующего дня.

Во-вторых, я оставил на оконной раме свои отпечатки пальцев, когда вешал тело Исрафила, и не стал их стирать, будучи уверен в том, что убегу до того, как кто-то надумает снять пальчики. Но унести ноги мне помешали обстоятельства, которых я не просчитал, и теперь признавал свою ошибку.

Они же, те самые обстоятельства, помешали мне стереть отпечатки позже. Но я о них помнил и твердо знал, что обратной дороги в СИЗО мне нет. Я не хотел, чтобы меня судили еще и за это убийство.

А ведь так оно и будет, если следователь догадается поискать отпечатки пальцев. Они являются только косвенными уликами. Но подполковник приплюсует к ним разрывы связок на правой руке покойничка, его сломанную челюсть. Он предъявит мне обвинение, как это у них называется, по совокупности.

Не исключено, что и расписной вдруг заявит, будто видел ночью, как я сворачивал шею Бобу. В данном конкретном случае может хватить и такого доказательства.

Как поведет себя при этом Копра, я не мог предположить, потому что мало знал его. Но следователь мог заключить с ним какую-то сделку, если Стас скажет то, что подполковнику нужно. Но даже если он побожится, что спал, ничего не видел и не слышал, то обвинение и это сможет повернуть в свою пользу.

Оно припишет мне три убийства. Это гарантированное пожизненное заключение. Из тех камер, которые выделяются таким персонажам, одна дорога – на кладбище. Побег оттуда чрезвычайно сложен. Мне доводилось слышать, что он невозможен даже теоретически.

Насчет этого я мог бы еще поспорить, поскольку был твердо уверен в том, что ничего невозможного не существует. Но и до такого заключения мне скорее всего дожить не удастся. Есть множество способов избавиться от опасного заключенного. Мой следователь ничем не побрезгует.

Старший спецназовец вышел из кабинета, оставил дверь приоткрытой, вытащил из кармана ключ от наручников, посмотрел на меня, убедился в том, что я уже без них, и убрал его. Этот ключ был никелированный, блестящий. А вертухаи давали ему свой, черный, оксидированный.

После чего спецназовец кивнул мне, показал подбородком на дверь и заявил:

– Заходите, вас там ждут.

Взгляд спецназовца, брошенный из-под маски, почему-то вдруг показался мне знакомым, хотя я и был уверен в том, что мы никогда раньше не встречались. А его вежливость меня просто вдохновляла. Совершая побег, я не стал бы убивать этого чертовски приятного человека.

Кабинет был немаленький. Он раза в три превосходил размерами самые крупные подобные помещения в штабном корпусе городка спецназа ГРУ.

За большим столом сидел аккуратный человек средних лет с лисьим хитрым лицом и каким-то неуловимым скользким взглядом. Если бы я, профессиональный разведчик, попытался описать этого человека, то скорее всего не нашел бы слов, подходящих для этого. Конечно, я сумел бы сделать фоторобот, но не уверен, что результат моих усилий оказался бы удовлетворительным.

Я подумал, что у такого типа и голос должен быть неприятным и скользким. Но заговорил вовсе не он.

Как только я шагнул к столу, у меня за спиной раздался знакомый голос:

– Утро доброе, Максим Викторович. Хотя я, наверное, тороплюсь. До рассвета еще несколько часов. Но я все равно рада тому факту, что вы смогли дожить до этого момента.

Я бросил взгляд через плечо. От стены в мою сторону шагнула Альбина Борисовна Самокатова.

– Да, как-то умудрился, – сдержанно ответил я. – Ко мне в камеру какого-то знаменитого бойца смешанного стиля подсадили. Но он почему-то повесился недавно на оконной решетке.

– Интересно знать, что у этого бойца найдут патологоанатомы на вскрытии.

Голос у человека, сидящего за столом, оказался далеко не таким отвратным, как его внешность. Он даже в какой-то степени мирил с ней.

– Он в камеру поступил с выбитым нижним синовиальным суставом пястной кости на левой руке. Он сказал мне, что одним ударом убил полицейского.

– Врал безбожно. Просто нокаутировал, – уточнил человек, сидевший за столом, и осведомился: – Что у него еще появилось? Дополнительно?..

– А он проходил медицинское обследование, перед тем как его ко мне в камеру засунули?

– Халидов настоял на проведении полного обследования. Товарищ подполковник скорее всего предвидел такой вот неприятный оборот дела, – сообщила Самокатова.

– Тогда покойника припишут мне, – сделал я вывод. – У него появились несколько разрывов синовиальных суставов на кисти правой руки. Это после того как я правильно подставил ладонь под его удар. Еще перелом челюсти. Это когда он зачем-то боднул подбородком мое колено. Довольно странный метод ведения боя, даже для смешанного стиля. Скорее всего, перелом множественный. Никак понять не могу, с чего это он взялся за это глупое дело, начал челюстью бодаться. Я думаю, присутствует серьезное сотрясение мозга, вот только не знаю, можно ли определить его у трупа. Переломы – это да, без проблем, а вот сотрясение?.. Разве покойников тошнит? Но дело не в этом. Я спокойно спал, никого не трогал. А этот самый боец, несмотря на травмы, попытался надеть мне на шею ремень, который надзиратели почему-то не изъяли у него, и задушить. Я, сами понимаете, вынужден был принять ответные меры. В результате классического удушающего приема наступила полная асфиксия. Я просто удивился, как после всего этого человек еще умудрился повеситься на своем собственном брючном ремне. Видимо, умом тронулся в результате сотрясения. Когда с людьми такое случается, они боли не ощущают.