Текст книги "Дневник непрочитанной книги. Рассказы о нашей непростой жизни"

Тайна палаты №7

«Теперь же пребывают вера, надежда, любовь – эти три, но наибольшая из них – любовь»

(1Коринфянам13:13)

Эта история случилась в далёкие восьмидесятые, когда на политической карте Мира красное пятно СССР ещё мозолило глаза злобным буржуям, а в самом Союзе уже чесались руки нажать на кнопку «Перестройка». Для перестройки нужно было время, а его, как всегда, не хватало, поэтому решили ускориться, подумать, к чему это приведёт, опять же из-за нехватки оного было некогда, поэтому сделали всё по-суворовски – через Альпы. В итоге опять началась нескучная жизнь с разгулом демократии и полной свободой любви в экономических отношениях и громкой гласности в остальном.

Именно в это время мы с другом, аспиранты физфака местного университета, решили открыть небольшую научную контору по паранормальным явлениям. Не наживы ради, а просто, чтобы утолить исследовательский голод, накопившийся за период застоя.

Название нашего кооператива родилось как-то само собой. Виктор Бурдягин, мой друг и партнёр, высокий, худощавый парень с жидкими чёрными усами и тоненькой бородкой, как у дьякона, предложил брать темы для исследований из народа.

– Тогда назовём нашу контору – НарНИИ – народный научно-исследовательский институт, – тут же выпалил я. На том и порешили.

Нашли небольшую коморку в одной из многоэтажек, двор которой нам пришлось убирать в уплату за аренду: бартер в то время был ой как кстати. Заказали вывеску, дали объявления в дешёвые, ещё читаемые газеты, и стали ждать.

О первом и, как оказалось, последнем исследовании в НарНИИ я хочу рассказать.

В то июньское утро солнце припекало через замусоленное окно нашей конторы. Прошёл месяц, как мы открылись, но к нам пока никто не обращался. Витёк налегал на диссертацию, а я рылся в подшивках старых газет, которые огромными кипами лежали в шкафу нашей каптёрки – бывшем красном уголке местного домоуправления. Вдруг в дверь несмело постучали.

– Войдите! – встрепенулся я, пряча стопку газет в стол.

Дверь осторожно приоткрылась, из-за неё выглянуло испуганное лицо с остреньким носиком, большими серыми глазами и пухлыми розовыми губами. Ярко рыжие волосы были собраны на голове в два, торчащих в разные стороны, пушистых хвостика, от чего их обладательница была похожа на Пеппи Длинный Чулок.

– Здравствуйте! Извините, здесь по загадочным явлениям принимают? – спросила девушка, держа руку на ручке двери, не спеша её закрывать.

– Да, да здесь. Заходите, пожалуйста! – встал я из-за стола и протянул руки, указывая на стул возле окна.

Девушка осторожно вошла. Она была невысокого роста, одета в лёгкое сиреневое платье, в котором казалась похожей на букет из незабудок.

– Здравствуйте! – опять поздоровалась она, потом замялась, будто собираясь броситься наутёк, но когда я опять пригласил её присесть, медленно села на край стула и одёрнула платье на коленях.

– Слушаем вас, – сказал я, радуясь, что наконец-то к нам кто-то пришёл.

– Я сейчас практику в роддоме прохожу и там, – начала оживлённо рассказывать девушка, но я перебил её:

– Извините, а как вас зовут? Мне надо записать.

– Ирина Воскобойникова, Ирина Васильевна Воскобойникова, студентка мединститута.

– Хорошо, продолжайте, Ирина Васильевна, мы вас слушаем, – я приготовился писать, но вдруг вспомнил о магнитофоне, который принёс как раз для такого случая.

Получив разрешение Ирины, я включил его на запись. Вот что она рассказала:

– Я, Воскобойникова Ирина, учусь на пятом курсе в мединституте, сейчас прохожу практику в центральном роддоме. Там меня поставили наблюдать за детишками, которые остались без мам. В палате №7, где они лежат, десять коечек.

Я вообще не понимаю, как можно отказываться от таких крошек! Как можно от своего ребёнка отказаться? (глубокий вздох)

Эти малыши очень слабенькие, почти все болеют, многие умирают. Самое страшное, им ничем нельзя помочь: без мам они тают на глазах! (вздох)

Я бы таких мам! (глубокий вздох и пауза)

А недавно принесли мальчика, такого лапочку! Мама его умерла при родах, а родных никого. Мы его Алёшкой назвали. Щёчки пухленькие, носик пуговкой, а глазки, как два бриллиантика – чудо, а не ребёнок!

Я так к нему привязалась, а он вдруг заболел. Все говорят, что не выживет Алёшка. Я в слёзы. (Всхлипы, молчание, я налил воды, девушка выпила)

Подходит ко мне старшая медсестра и тихо так говорит: «Давай твоего Алёшку вон в ту коечку положим», и показывает на крайнюю кроватку. Я не понимаю, зачем это нужно, реву как белуга, а она взяла малыша и переложила. «Здесь все детки выживают. Она у нас заговорённая» – говорит.

Не поверите, но через пару дней Алёшка пошёл на поправку: температура спала, появился аппетит, а вскоре он совсем выздоровел.

Тут я стала узнавать, в чём секрет крайней кроватки, но никто ничего не знает. Только за последние пять лет ни один ребёнок в ней не умер. Вчера газета с вашим объявлением попалась на глаза, вот я и подумала, если тайну коечки разгадать, то можно и остальные так оборудовать, чтобы детишки не умирали.

Я вам заплачу. Стипендия у меня хоть небольшая, но я скоро работать начну и всё вам заплачу, вы только найдите ответ. Я врачей спрашивала, никто не знает, говорят: «Чудо», «Необъяснимое явление», «Случайность», а главврач сказал, что некогда ему ерундой заниматься.

А там детки умирают! Разве это ерунда? (Глубокий вздох, молчание)

Помогите, пожалуйста!

На следующий день я снова и снова прослушивал запись. Милый голос Ирины заставлял трепетать сердце, мне опять захотелось увидеть девушку.

– Витёк, я в роддом слетаю, – неожиданно сказал я, напугав задумавшегося партнёра.

– Чего это вдруг? Рожать надумал? Так тебе рано ещё – пуза совсем нет.

– Надо всё на месте осмотреть.

– Ты серьёзно веришь в эту чушь?

– Веришь – не веришь, а проверить надо. Дай счётчик Гейгера, я радиационный фон там проверю.

– Ты голову свою проверь! Я гляжу, ты просто на девчонку запал. Ерунда всё это – просто элементарное совпадение.

– Так, Бурдягин, хорош дисциплину разлагать! Это наше первое и единственное дело, так что всё надо проверить, – буркнул я, задетый точным замечанием друга. Ирина мне действительно очень понравилась.

Я взял счётчик, сунул его в дипломат и через десять минут уже ехал на старом трамвае к центральному роддому. Городская суета скользила за окном скрипучего вагона, ничуть не мешая моему нутру петь от предчувствия скорой встречи с приглянувшейся девушкой.

Ирина в белом халате была ослепительно хороша, я на миг потерял дар речи, чем смутил, зардевшуюся румянцем, студентку.

– Это вы? Вы решили взяться за это? – обрадовалась она.

– Да я хотел бы лично осмотреть ту палату и коечку, – пытаясь не волноваться, официально проговорил я.

– Хорошо, я сейчас спрошу разрешения, – она быстро ушла, оставив моё трепещущее сердце маяться в ожидании.

Через несколько минут, улиткой проползших в моей голове, она вернулась с халатом в руках.

– Наденьте, пожалуйста! – сказала девушка, протянув его мне.

Я надел халат и пошёл за Ириной, осматривая стены здания, невольно поглядывая на её стройную фигуру. Молча, мы подошли к двери с номером семь в конце коридора и осторожно зашли внутрь.

Длинная просторная комната, с огромными окнами с левой стороны и десятью коечками вдоль стен, встретила нас запахом зелёнки, йода и гробовой тишиной.

– Вот эта коечка, – указала Ира на последнюю кроватку в правом ряду. – А это Алёшка, про которого я вам рассказывала, его скоро переведут в детский дом, – с грустью сказала она и замолчала.

Я осмотрел кроватку и стоящие рядом с ней другие коечки. Она ничем от них не отличалась. Уровень радиации был в норме и везде одинаковый. Освещение хорошее, температура нормальная. Я сделал несколько снимков на папин «Зенит», который прихватил из дому и стал осматривать палату.

– А это что? – указал я на маленькую дверь в торце комнаты рядом с умывальником и туалетом.

– Это подсобка, здесь санитарка свой инвентарь хранит: вёдра, швабру, тряпки, веник и другую мелочь.

– А в том шкафу что? – показал я в другую сторону слева от входной двери.

– Это шкаф для одежды, его из коридора занесли, чтобы там не мешался.

Я подошёл к шкафу и стал его осматривать, потом вдруг спросил:

– А я в нём помещусь?

– А зачем вам в нём помещаться? – улыбаясь спросила Ира.

– Хочу остаться в нём и понаблюдать за палатой, может отгадка в том, чего мы не видим, – озвучил я неожиданно пришедшую на ум мысль.

– Прямо сейчас? – удивилась Ирина, округлив и без того большие глаза.

– Нет, надо подготовиться. Давай… те завтра, после работы. Сможете меня сюда провести?

– Да, конечно, я как раз в ночь дежурю, – мы подошли к выходу.

– Отлично! А сегодня разрешите вас пригласить в кино? – неожиданно выпалил я, ласково посмотрел на девушку и почувствовал, как мои щёки раскалились, словно камни на плите в парной городской бани.

– Сегодня? – смутилась Ира.

– Да. В девять часов возле «Юности» – это кинотеатр тут за углом.

Мы стояли на пороге роддома. Я показал пальцем в сторону соседнего дома.

– Хорошо, – тихо сказала она, улыбнулась и юркнула внутрь здания.

Не знаю, что чувствуют птицы, когда летают? Для них это обычное дело. Но я летел домой! Это было неописуемо восхитительное чувство! Всё вокруг было таким красивым, всё цвело яркими красками, люди все такие милые, родные! Я был влюблён и счастлив!

Вечер наполнил мою чашу счастья до краёв. Мы сидели в тёмном полупустом зале. Не помню, что смотрели, но помню: её аромат, её дыхание, ожог от нечаянного касания её руки, потом ещё один, ещё, а потом я осторожно взял её руку, и она не отдёрнулась, а нежно замерла в моей ладони.

Мы долго стояли возле подъезда Ирининого дома и не могли наговориться, время остановилось.

Не знаю, как я добрался домой, но уснуть смог только под утро.

На следующий день мы, как условились, встретились у входа в роддом ровно в пять часов вечера. Ира провела меня в палату и, весело улыбнувшись, выпорхнула в коридор, оставив меня в полутёмной комнате. Я осторожно залез в шкаф, сел на заранее поставленный в него табурет. Скважина дверного замка была как раз на уровне моих глаз. Дежурство началось.

За стенами палаты слышалась больничная суета, которая постепенно стала затихать, примерно через час совсем смолкла. Я стал дремать, бессонная ночь давала о себе знать. Чтобы не уснуть окончательно, я достал бутерброд с любительской колбасой и стал монотонно его жевать.

Вдруг снаружи послышались шаркающие шаги, дверь в палату открылась, кто-то включил свет. Я увидел спину в белом халате и белую косынку на голове, женщина прошла в конец комнаты, открыла подсобку, достала ведро, швабру и стала набирать воду из крана умывальника, надев кусок шланга на медный гусак. Потом она стала мыть полы.

Это была старушка лет шестидесяти, маленького роста, из-под косынки на морщинистый лоб спадало несколько седых прядей волос. Она старательно промывала под каждой кроваткой, несколько раз меняла воду. Когда она подошла к моему убежищу, я перестал дышать.

Помыв всю комнату, бабушка убрала ведро и швабру, вымыла руки и подошла к той самой кроватке, где лежал Алёшка. Мягкая добрая улыбка озарила её лицо, она протянула руки и ласково проговорила:

– У, ты мий лапусик, иди до бабуси, иди мий риднесенький!

Взяв маленький свёрток с ребёнком на руки, она тихо запела:

– Баю, баюшки, баю,

Не лягай ты на краю!

Баю, баюшки, баю,

Тоби песенку спою.

Около получаса она носила Алёшку, пела ему песни то на русском, то на украинском языках, нежно целуя малыша в лобик, носик и пухленькие щёчки. Потом положила обратно и вышла из палаты.

Ещё через час пришла Ирина и мы стали вместе кормить малышей. В отличие от своих соседей Алёшка жадно сосал содержимое бутылочки, а другие нехотя потягивали живительную смесь, некоторые совсем не желали есть.

– Я, кажется, понял, в чём дело! – воскликнул я. – Им любви не хватает, материнской любви. Малышам нужна нежность.

– Ты это о чём? – удивлённо спросила Ира.

– Понимаешь, ваша уборщица…

– Какая уборщица?

– Ну, та, что здесь полы моет.

– А, санитарка баба Нюра.

– Ну да, она нянчит малыша из последней кроватки, видимо, когда дежурит. Так ему перепадает любовь и нежность регулярно, а другим нет. Отсюда и аппетит, и желание жить.

Меня понесло, теория лилась сама собой, я даже не замечал, что многое из моих слов не понятно Ирине, но для меня ответ был очевиден, осталось подтвердить открытие фактами.

Закончив кормить малышей, мы нашли бабу Нюру, она уже собиралась идти домой, когда мы с Ирой встретили её возле входной двери.

– Скажите, пожалуйста, вы давно здесь работаете? – спросил я после того, как Ира меня представила.

– Я вже и не помятаю, почти з видкрытя цёго роддому, – по-доброму ответила она.

– А в палате отказничков часто полы моете?

– Кожный вечор, я ведь, як на пенсию пишла, не можу без роботы. Попросила Юрия Фёдорыча нашего главврача меня хочь просто так взяты, вот вин меня и определил на полставки в цю палату. Вот вже пять рокив, то есть лет, там полы мою.

– А малышей часто нянчите?

– Я тильки с крайней колысочки беру, в мене своих не було, так тут душу отвожу. Ради цього и хожу кожен день, ради цього и живу.

На следующий день я взахлёб рассказывал Бурдягину о законченном расследовании. Тот внимательно выслушал, потом почесал за ухом, поправил круглые очки, как у профессора и, взявшись за бородку, многозначительно сказал:

– Да, физика здесь бессильна!

Ира через два месяца уехала по распределению в Сибирь. Я оставил аспирантуру и поехал за ней. Через полгода мы поженились, нашли детдом, куда отправили Алёшку, и усыновили его, а ещё через год у нас родилась рыженькая Леночка.

В НарНИИ больше дел никаких не было. Наш народ и без науки знает, как объяснять необъяснимые явления, к тому же списывать всё на домовых, леших и дурной глаз намного интереснее, чем слушать непонятные научные формулировки. Русские любят сказки и желание жить по щучьему веленью, по своему хотенью, видимо, впитывается в нашу суть с молоком матери.

Виктор защитил диссертацию и закрыл НарНИИ, сделав важное открытие: у нас на науке не разбогатеешь. Хотя здесь я с ним готов поспорить!

Необычный обычный день

«Ибо вот, Я творю новое небо и новую землю, и прежние уже не будут воспоминаемы и не придут на сердце»

(Исаия 65:17)

Виктор резко поднялся, сбросив с себя тёплое одеяло. Солнце уже во всю щекотало обшарпанные стены давно не видевшей ремонта спальни. Встряхнув взъерошенной головой с бледными остатками былой пышной шевелюры, он машинально потянулся к тумбочке, на которой лежала пачка сигарет и зажигалка:

– Приснится же такое, мать уже, как три года на том свете, а всё своей Библией достаёт, – и с его губ слетело превычное проклятие приправленное грязными нецензурными оборотами.

Взяв пачку с тумбочки Виктор, убедившись, что она пуста, ещё громче проклиная всех и вся, скомкал хрустящую упаковку и со злобой запустил её в угол. Продолжая ругаться молодой по паспорту, но далеко не такой на внешний вид, человек поплёлся к ванной комнате, шаркая босыми ногами по грязному полу.

Из зеркала на него смотрел худощавый мужчина с мешками под глазами и глубокими морщинами на лбу, блёклые карие глаза дрожали злобой и безнадёжностью.

– Ну и рожа у тебя, Шарапов! – кисло усмехнулся своему отражению и в очередной раз резко выругавшись принялся умываться. Страшно хотелось курить, а мысли, по прежнему крутились вокруг того кошмара, который снится ему уже не первую ночь.

Сегодня опять его покойная мать призывала своего сыночка одуматься и встать на путь жизни, а он всячески объяснял своей чокнувшейся мамочке, что это ей надо вернуться к жизни, а не блуждать в библейских мечтаниях. Как всегда он был очень резок, а мама спокойно призывала его подумать, к чему приведёт такое отношение к самому важному.

– Достала уже! – в очередной раз слетело с его губ крепкое проклятие. Вытерев лицо засаленным полотенцем, Виктор, быстро одевшись и обув кроссовки на босые ноги, вышел из квартиры на лестничную площадку.

Пройдя несколько пролётов вниз по лестнице, он поймал себя на мысли, что всё вокруг слишком новое и красивое. Остановившись, Виктор осмотрелся вокруг, действительно подъезд сиял необычайной чистотой и нереально сверкающей новизной. На смену мерзкого запаха кошачей мочи благоухали ароматы цветов непонятно откуда взявшихся и аккуратно развешанных в изящных горшках на кипельно белых стенах.

– Неужели за ночь такой шикарный ремонт заделали, умеют же, когда захотят. Либо президент приезжает, вот и зашевелились дармоеды, – найдя для себя подходящее объяснение произошедшего заядлый курильщик помчался в магазин за заветным зельем.

Выйдя во двор он уже с меньшим удивлением констатировал факт ожидания приезда, как минимум президента вместе с премьер-министром в их город, поскольку всё вокруг сияло всё той же чистотой и новизной. Более того видимо все, кроме него, были в курсе предстоящего приезда и только Виктор пропустил мимо ушей такое великое событие. Вокруг гуляли нарядные соседи, радостно улыбаясь они приветствовали удивлённого происходящим Виктора.

– Видимо и, правда, надо завязывать с пьянством, а то всё на свете пропущу, – думал озадаченный мужчина, глядя на красиво одетых и улыбающихся людей, приветливо кивающим ему при встрече. – Что происходит? Неужели я так долго был в отключке, что пропустил, что-то важное?

Двор за ночь сильно видоизменился, кроме чистоты и порядка, в раньше загаженных собаками клумбах, всеми цветами радуги дразнили взор красивые цветы, а на детской площадке смех и гомон детей, говорили о том, что качели и карусели починили, покрасили и высушили за ночь. Самое удивительное, что дети на этой площадке играли вместе с родителями. Подобные картины стали сильно напрягать и без того туго соображающий мозг Виктора, страшно хотевшего курить. Наконец-то добравшись до табачного киоска, он сунул в окошко приготовленную мелочь:

– «Приму» на все!

– Какую «Приму»? – послышался удивлённый голос из окошка.

– Сигареты естественно, не печение же! – раздражённо рявкнул Виктор вдруг заметив, что киоск был не похож на прежний, новизна и чистота его уже не удивляла, а вот наличие пачек печенья и отсутствие сигарет в табачном киоске это уже было что-то.

– А куда киоск перенесли? – спросил он, всё ещё ничего не понимая – Где я курева могу купить?

– Боюсь, что нигде, у нас никто не курит – всё также с удивлением произнёс приятный голос из окошка.

Отойдя в сторону Виктор стал внимательнее приглядываться к тому, что происходило вокруг. На первый взгляд кроме чистоты и порядка всё было, как раньше. Воздух, правда, был непривычно чистым, какая-то лесная пьянящая свежесть струилась со всех сторон и теребя ноздри своей необычностью. Те же здания, те же улицы, но, что это? Взгляд удивлённого мужчины привлекло здание напротив его дома.

– «Обувная фабрика»? – прочитал он вывеску – Но ведь это тюрьма, неужели за ночь она в фабрику превратилась?

Он стоял разинув рот от удивления и ближайший прохожий поспешил поинтересоваться его самочувствием, поскольку вид его вызывал недоумение.

– С тобой всё в порядке, дружище? – спросил молодой человек, взяв Виктора за руку.

– Не совсем. Это, что за хрень? А тюрьма куда делась?

– Закрыли за ненадобностью, зачем тюрьма, если нет преступлений?

– Ты чё, издеваешься, мужик? – выпалив очередную порцию проклятий Виктор повернулся и быстро пошёл к продуктовому магазину.

В магазине не найдя сигарет, он взял бутылку пива и пачку сухариков. Подойдя к кассе увидел, что кассира не было на месте, а впереди стоящие покупатели сами оплачивали покупки и брали сдачу прямо из кассы.

– Э, вы чего это в кассу лезете, где эти бездельники? Ещё не хватало, чтобы мне тут групповой грабёж пришили, – не на шутку забеспокоился Виктор, вспоминая, что первую свою ходку на зону он именно за такую кассу получил. Воспользовавшись отсутствием кассира, он тогда вытащил пятихатку и загремел на два года.

– Успокойся, друг, здесь полное самообслуживание, – по доброму сказал ему впередистоящий мужчина.

Бросив деньги в кассу и не беря сдачу Виктор быстрым шагом направился домой, находясь в полном недоумении от происходящего. Вернувшись в родной двор он увидел ещё одно чудо. Рядом с новыми мусорными баками в глубине двора его взгляду предстала необычная картина. Егорка – местный БОМЖ в отутюженном, ярко оранжевом фартуке сметал мусор новенькой синтетической метёлкой и насвистывал какую-то весёлую мелодию.

Открыв в очередной раз рот от удивления Виктор подошёл к безотказному собутыльнику и спросил:

– У Вас закурить не найдётся?

– Ты чего, Витёк, так официально? Нет у меня курить, бросил, да и все бросили, а ты всё дымишь? – улыбаясь голливудским оскалом во всю ширь белоснежных зубов сказал Егорка, опёршись на метёлку.

– Егор – это ты что ли, мать твою перемать? – хлопнув по плечу кореша, в очередной раз крепко выругался.

– Вить, ты бы эти выражения при себе держал, отвык я от такой речи, да и не красит она человека.

– Да вы что тут все совсем обалдели что ли? Что тут происходит?

– Ничего, живём и радуемся жизни, – весело сказал Егорка положив руку Виктору на плечо.

– Нет ты мне вот это объясни, – и Виктор многозначительно обвёл рукой указывая на всё вокруг них.

– А это результат всемирной программы изучения Божьего Слова, – вполне серьёзно сказал человек, от которого Виктор раньше кроме матюков и вопроса «Есть что нибудь вмазать?» ничего больше внятного не слышал. Глядя на аккуратную спецодежду и не чувствуя привычной вони исходившей от Егорки Виктор вдруг с ужасом понял, что он не врёт.

– Какой программы? Ты чего мне здесь заливаешь? – в надежде разогнать нехорошее предчувствие прохрипел Виктор схватив Егорку за отвороты его новенькой спецовки.

– Обыкновенной, когда все стали изучать Библию и применять её советы, жизнь наладилась и всё само собой пришло к тому, что ты видишь, – спокойно, всё также улыбаясь, сказал бывший БОМЖ – Помнишь, мама твоя всегда тебе говорила: «Витенька, образумься, начни изучать Библию и живи, как человек!»

Виктор резко поднялся, сбросив с себя тёплое одеяло. Солнце уже во всю щекотало обшарпанные стены давно не видевшей ремонта спальни. Встряхнув взъерошенной головой с бледными остатками былой пышной шевелюры, он машинально потянулся к тумбочке, на которой лежала пачка сигарет и зажигалка:

– Приснится же такое, мать уже, как три года на том свете, а всё своей Библией достаёт, – и с его губ слетело превычное проклятие приправленное грязными нецензурными оборотами.