Текст книги "Дорога через прошлое"

Мы сидели подавленные. Я думал сначала о танках: вот они подошли, а наши пушки побитые там остались. Чем с ними теперь бороться? Но вслух поинтересовался, что у него за штука в руках была. Иван ответил, что это такая местная граната для борьбы с танками. Взяли какую-то мину, что на артскладе была в запасах, и сделали из нее противотанковую гранату. А ополченец-то, оказывается, кремень, после такого адского котла еще с танками бороться собрается, а не удрал кустами и буераками домой!

Предчувствия меня не обманули: пришел комбат, поглядел на нас, горестно вздохнул и велел лишним людям отправляться в расположение третьего полка. Идти было совсем недалеко. В роте, куда нас отправили, после этой атаки осталось двадцать человек, из них четверо вернувшихся оттуда.

На поле уже все кончилось, но немцы еще не пошли в атаку. Гул танковых моторов издалека доносился, но вроде как они даже удалялись. Винтовки нам всем нашлись, можно было даже выбрать между манлихером и трехлинейкой. Увы, из списочного состава на позицию вышли приблизительно каждый третий, что числился. Те пошли на производство получить зарплату и отдать родным, тех задействовали на эвакуации, те просто куда-то делись… В итоге осталась та самая треть. Если до того винтовок хватало на две трети людей, то в итоге нашлись для всех.

Патронов выдали мне немного, с полсотни штук, а гранат не дали совсем. Худо, полсотни патронов при нужде вылетают так быстро, что и не заметишь. Я нашел уже начатую ячейку и начал ее углублять. Между ударами лопатки подумал о том, что не умылся утром. Увы, негде и некогда было. Потом подумал, что еще не ел, но мне и не хотелось. Ладно, это успеется. Но вот как мы здесь удержимся? Оборона жидкая, артиллерии уже, считай, и нет, пулеметов всего несколько штук, да и с патронами тяжело. Ну, что будет, то будет…

Такие мысли одолевали не только меня, и цепь в итоге еще больше поредела. На этой позиции мы удержались часа полтора, а затем отошли в уже готовые окопы на горке перед самим Крюковом. И тут тоже ненадолго. Остатки ополченцев выдавили на городские улицы, а дальше сопротивление вообще разбилось, как зеркало, на осколки. Только мы с группой отходящих задержимся, как нас обойдут. И приходится снова бегать по огородам и скакать через заборы, уходя от охвата. А серьезно задержаться удалось уже совсем недалеко от Днепра. Возле моста были старые здания интендантских складов, вот там мы и закрепились, благо древние кирпичные стены хоть как-то укрывали от огня.

Нас собралось с полсотни человек: ополченцы, стрелки, ребята из железнодорожной охраны, был даже один зенитчик. Командовал нами командир крюковского ополченческого полка майор Воробьев. Чуть в стороне, возле самого моста, держалась еще группа наших. Оттуда слышалась активная работа двух «максимов», причем строчили они, как будто никаких проблем с охлаждением не было. Наверное, у моста были доты с принудительным охлаждением для пулеметов.

Так мы кое-как додержались до темноты, выдержав огонь танков и артиллерии. А в темноте надо было решать, как быть дальше. Сзади находилась широкая река, и до противоположного берега с километр. Особо не поплаваешь в холодных водах. Рядом – мост, но ближний к нам пролет незадолго до того рухнул в реку от попадания немецкой бомбы. Его спешно восстанавливали, построив деревянный пролет почти до конца. Поезда ходить еще явно не могли, но человек, наверное, смог бы перебраться. Правда, чтобы выяснить, так это или не так, надо было еще прорваться через немцев, что находились у моста. Вроде как и недалеко, но попробуй сделай. То, что утром оборона закончится точно, это понятно и так. Патронов уже практически не было. Ну, если немцы атакуют ночью, значит, все пройдет еще быстрее.

Я привалился к древнему кирпичу стены и ждал решения командира. Ночная темнота навалилась как-то очень быстро. Ноги и все тело гудели от усталости. Предыдущую ночь я не спал, таская орудия и ящики, потом позицию готовил, да и днем все было суматошно и утомительно. Вот теперь еще как-то через реку перебираться надо, а вот как – непонятно. Плавать я умел, но переплыть Днепр – не знаю, получится ли у меня. Никогда так далеко не плавал. В голову лезли нехорошие мысли, но я не давал им хода, хотя они снова и снова возникали. Хотелось спать, но спать было нельзя. Сколько еще прошло времени, Бог весть.

Меня толкнул в плечо сержант из железнодорожников:

– Пошли, только совсем тихо!

Я подхватился и пошел за ним. Мы, пригибаясь и хоронясь от света ракет, побежали к противоположному от моста краю складов. Там уже таких монументальных хранилищ, как на северной части, не было, а стояли какие-то сараи и небольшие домики, частично побитые бомбами и снарядами. Проскочили продранный проволочный забор в один кол, пробежали еще немножко по открытому месту (как я ожидал в эти секунды пулеметной очереди по себе!) и влетели в полосу приречных зарослей. Вот там нас уже ждали.

Оказывается, там, укрытые от немцев прибрежными зарослями, стояли два катера, ожидавшие темноты, чтобы немцы их не расстреляли на свету. А вот сейчас они собрались отправляться на тот берег. В левый набились в основном бойцы-железнодорожники, а нам плохо различимый в темноте человек впологолоса скомандовал:

– Дуйте к тому!

Я побежал и вскочил в него.

Что это был за катер, кто его знает. Наверное, пассажирский, возил любителей отдыха на пляже через реку на какой-то остров. Устроились мы на нем не так чтобы тесно, можно было и ноги вытянуть.

Застучал мотор, завибрировал корпус судна под моим телом. Да, на нем лучше, чем вплавь. Хотя вплавь еще возможно, если немцы рассмотрят и обстреляют. Не знаю, выдержит ли борт немецкую пулю, но лучше спрятаться совсем за него. И еще надо принять меры насчет внезапного заплыва. В одежде и обуви я никогда через речки не плавал, правда, и слышал, что они тянут на дно. Но не раздеваться же догола! Посему я снял сапоги, связал их за ушки веревкой, а из одежды – только куртку. Карабин и мешок придется бросать, как ни жаль их. Но с ними я точно не выплыву.

Немцы нас все-таки засекли и обстреляли. Шедший первым и левее нас катер с железнодорожниками получил снаряд из танка и взорвался. Думаю, ему угодили прямо в бензобак. Вслед за этим прозвучало еще три мощных взрыва.

Видимо, пламя пожара и взрывы как-то отвлекли немцев от нас, поэтому катер отклонился вправо и ушел относительно благополучно. Пулеметная очередь прошла и по нам, было двое раненых, но до левого берега мы добрались. В итоге реку я пересек с минимальными потерями: наполовину мокрая рубашка, где-то потерянная кепка и пара ссадин от отлетевших от борта щепок, когда по нему очередь прошлась.

Потом на меня нахлынул отходняк, внезапно все силы куда-то ушли, и я шел, как ежик в тумане, куда-то и за кем-то. Раз пришли, нас переадресовали, потом снова шел, затем оказался в чем-то вроде школьного здания, где можно было отдохнуть. Что я сразу же сделал, устроившись в уголочке на полу. Заснул практически мгновенно и без всяких сновидений.

День обороны Крюкова закончился. Крюков остался у немцев, но я выбрался оттуда живым. Таковы были итоги. Оставалось надеяться, что 10 августа будет лучше минувшего дня.

Авторский комментарий

Саша попал в ночь на 9 августа 1941 года в город Кременчуг и его окрестности. За несколько дней до этого Первая танковая группа вермахта, замкнув кольцо окружения под Уманью, частью сил ударила на восток, к Кировограду и Кременчугу. 5 августа пал Кировоград, а 6-го передовой отряд 13-й танковой дивизии вышел на подступы к правобережной части Кременчуга, называемой Крюков. Гарнизон города был невелик, поэтому немцев встретили 3-й ополченческий полк, зенитчики, бойцы НКВД по охране железнодорожных сооружений. Встретив организованное сопротивление, передовой отряд немцев отошел, не прорвавшись на восточный берег.

Когда подошли основные немецкие силы, попытка прорыва повторилась, но за прошедшее время советское командование тоже успело подбросить некоторые силы. На правый берег перешли остальные два полка ополченческой дивизии и полк подошедшей с востока 297-й стрелковой дивизии.

Несколько слов о Кременчугской дивизии народного ополчения. Она состояла из трех полков и артиллерийской батареи, общей численностью около 3000 человек (то есть с нормальный стрелковый полк). Укомплектована была в основном теми людьми, что сейчас (или вообще) мобилизации не подлежали, вооружена тем, что нашлось на складах, об экипировке вообще говорить сложно. Одеты были кто во что горазд, и патроны носили в карманах. С пулеметами в дивизии было тяжело, с артиллерией не лучше – всего шесть орудий. Четыре 76-миллиметровые пушки образца 1902 года в той самой батарее, одна противотанковая пушка без прицела (ее расчет отходил на восток и был включен в состав дивизии) и 152-миллиметровая гаубица. Впрочем, она числится только в документах, а фактически в боях не участвовала. Не исключено, что ее просто не смогли переправить через Днепр.

Поскольку противотанковых средств практически не имелось, то одним из работников артиллерийского склада была разработана импровизированная противотанковая граната из 82-миллиметровой мины, которые имелись на складе. Военная подготовка ополчения была невысока, скажем, в 3-м полку не имелось командиров запаса, поэтому командирами отделений, взводов и рот назначались люди по выбору руководства, а не по подготовке. Да и к боевой подготовке ополченцы приступили совсем недавно, поскольку дивизия создана в конце июля.

Командовал дивизией полковник Платухин. Что интересно, некогда он служил в Чапаевской дивизии и попал под тот самый удар в Лбищен-ске. Но смог переплыть Урал. Обстановка была не очень понятна, поскольку все думали, что будут сражаться с немецким десантом, вышедшим к Крюкову.

На утро 9 августа немцы планировали наступать, но около часа ночи ополченцы перешли в наступление, сбили немцев с высоты Острая могила и заставили отходить дальше. Внезапность атаки и крики «ура» заставили отступить даже немецких танкистов, опасавшихся, что атакующие подойдут поближе и забросают танки гранатами и бутылками с зажигательной смесью. Поэтому они и отступили.

Отход немцев не был бегством, пехота отходила на определенные рубежи, на которых пулеметчики пытались задержать атаку ополченцев. Танки отходили перекатами, то на 400 метров, то снова на 400… В итоге немцы отступили на 4 километра, к селу Онуфриевка. Иногда даже называется 8 километров. Далее стало светать, немцы оценили обстановку и прижали наступающих мощным пулеметным и артиллерийским огнем.

Танки вышли во фланг залегшей цепи и стали расстреливать ее. В бой вступила ополченческая 76-миллиметровая батарея. Ее огневой налет ослабил огонь немецкой пехоты и дал возможность части ополченцев уйти из огневого мешка. К сожалению, батарея имела всего сто снарядов и не могла стрелять с закрытых позиций из-за отсутствия приборов, поэтому она действовала очень короткое время.

На позициях у Острой могилы ополченцы удержались недолго, потом отошли на построенную линию обороны близ окраин, но и там не удержались. Зацепиться удалось только возле железнодорожного моста через Днепр, где имелись два бронеколпака с пулеметами для охраны его. На этой позиции остатки защитников продержались до вечера, после чего, по мере возможности, переправились на левый берег.

Дивизия ополчения понесла тяжелые потери, потери были и в других частях. Попавшие в плен ополченцы (больше сотни человек) по приказу командира немецкой бригады были расстреляны. Так закончилась оборона Крюкова.

Глава третья

Как выяснилось, мощные взрывы в ночи означали подрыв еще нескольких пролетов моста. Теперь он был полностью непригоден для прохода. Немцы, заняв Крюков, лишились возможности прорваться дальше, на левый берег. Но с высот вокруг заречной части город был как на ладони, поэтому немецкая артиллерия громила Кременчуг.

Под ударом оказались тот самый завод имени Сталина, станция и все промышленные предприятия, что выходили на реку. Доставалось и остальным. В городе, как шепотом говорили, возникла паника, усугубленная бегством городского начальства[5]5
  Так и случилось.


[Закрыть]. Над улицами повис дым пожаров.

Артиллерийский склад в городе находился довольно далеко от реки и немцами не обстреливался – возможно, они о нем даже не подозревали. Но железная дорога, идущая к складу, хорошо наблюдалась немцами, поэтому при попытке днем вывезти вагоны с боеприпасами произошло бы нечто вроде гибели Помпей. А вывозить запасы с него было необходимо. Они были нужны, да и случайный снаряд мог влететь в склады и устроить катастрофу, какой город не видывал. Потому нас собрали и бросили на разгрузку складов.

Работала наша команда по ночам. Днем вагоны загружались разной взрывчатой начинкой, а ночью мы тихо вручную волокли вагоны по путям в сторону Чередничков. Там уже, на плохо видимом немцами месте, их подхватывала «кукушка» и формировала нормальные составы. А нам требовалось идти за следующим вагоном.

Работали не мы одни, там и с самого арт-склада служащие были, стрелки, авиаторы, местное население… Так что мы подхватывали вагон, а такие же вагоны волокли и перед нами, и после нас. Прерывалась работа только тогда, когда немецкие снаряды рвались близ путей. Вряд ли прицельно, это был тот самый «беспокоящий огонь», но попади их гаубица в наш вагон, всем был бы со святыми упокой, и опознавали бы нас по уцелевшей подметке. Но нашими молитвами немецкие снаряды уводило в сторону. Сколько я был в городе, взрывов боеприпасов со склада не звучало[6]6
  За месяц удалось таким образом вывезти около 800 вагонов боеприпасов.


[Закрыть].

Наверное, орудия нашей батареи были взяты из самых закоулков этого склада. Винтовки ополченцев, видимо, тоже. И нехватка снарядов была по той же причине. Как нам пояснял товарищ из пиротехников, снаряды хранятся в разобранном виде: взрыватель вывинчивается, на его место ставится заглушка, иногда даже взрывчатка вынимается из корпуса. Вот и запас снарядов на батарее был такой, который успели довести до готовности к отправке батареи. А дальше батарея оказалась за Днепром, и пополнить ее комплект уже было никак. Кстати, два остальных орудия тоже погибли. Они расстреляли остатки снарядов, а потом с них сняли замки и все, что можно снять на скорую руку.

Работа была адски тяжелая, особенно на тех участках, когда путь шел хоть чуть-чуть в гору. Постепенно мы освоились и знали уже, где можно не нажимать, а где требовалось упасть, но протащить еще немного в гору, а дальше пойдет само.

После веселой ночки мы приходили и падали на пол. Спали до обеда, потом ели, потом снова досыпали. А дальше темнело, и снова – здравствуйте, оружие и боеприпасы! Сон был такой крепкий, что даже разрывы снарядов в городе не мешали. Я лично как-то дрых, когда шальной снаряд упал в нашем дворике, и соседи меня не смогли растолкать. Сказали, что в ответ на тормошение я их очень качественно и далеко послал, перевернулся на другой бок и продолжил спать. Они не стали ждать и смылись из здания. Но больше снарядов рядом не упало, потому они и вернулись сами – тоже досыпать.

А через несколько дней успешного толкания вагонов в гору случилось так, что на ночь на склад нас не повели. Мы днем выспались, поэтому ночью заснуть не сумели. Вот мы и слонялись по зданию, по садику возле, курили и не знали, что делать. Потом народ понял, что ни вагонов, ни сна не будет, и отправился куда-то за культурными развлечениями. Я же остался, сидел во дворе, прислушиваясь к дальней стрельбе, и размышлял. Доселе было как-то не до того – все время что-то мешало.

По размышлениям моим выходило, что я был занят очень полезными делами, и экстремальных ощущений каждый день хватает, но вот возникает вопрос о том, насколько я далек до того, чтобы найти Наташу? Вроде послание подразумевало, что я должен пройти некую дорогу, прежде чем найду ее. И я готов был к этому. Правда, сидение уже десятый день все на том же месте не очень было похоже на дорогу к ней. Но и послание звучало не очень понятно.

Упоминался круг, то есть можно было понять, что я опишу некий круг в пространстве или во времени. Было что-то и про Ригу, то бишь история пахла возвратом куда-то в Прибалтику или в район Ленинграда. Вроде так, значит, я должен воевать до 1944 года, когда и состоялось возвращение в Прибалтику, да и к Кингисеппу тогда же вышли. Рига – тоже это время. Или все куда проще, и круг я уже замкнул, явившись в Гатчину к священному валуну и вновь окропив его кровью, уже не случайно, а целенаправленно? И, снова встав в ряды РККА, я еще раз круг замкнул? Вроде как так получается, но вот прав ли я, совсем непонятно. И есть еще одна маленькая гадость.

Я ведь себя считаю христианином, хоть и не сильно ревностным, а тут окропил кровью некий языческий символ. Если в прошлый раз все случилось без всякой задней мысли, то сейчас-то уже четко и без экивоков. И чье было это послание в ночи, которому я последовал? Вот тут-то и начинаются размышления, которые приводят к сомнениям, чем именно я занят. А нет ли здесь какого-то наваждения, которому я поддался? Не знаю. При случае зайду в какой-нибудь храм и задам вопрос. Пока же меня поддерживает то, что пошел я не ради своего брюха или гордости, а ради Наташи. Ну и надеюсь, что здесь от меня тоже будет какой-то толк.

Вот так я посидел, горестно поразмышлял о житье-бытье своем и о том, что меня ожидает, а потом стал искать какое-нибудь занятие, поскольку спать все равно не хочется, а до рассвета еще долго. В углу валялась какая-то книга, ставшая жертвой курильщиков, выдравших половину ее листов. Попытался почитать. Увы, читать ее оказалось невозможно: рассказывалось там об устройстве паровозных машин, да еще и дореволюционным шрифтом. Я еще не так оголодал по печатному слову, чтобы этим вот наслаждаться при плохом освещении.

Сел снова в палисаднике и стал размышлять, как мне дальше быть. Остатки ополченцев явно расформируют и всех передадут в Красную Армию. Не сейчас, так через месяц. Вот отправят меня в пехоту, если не буду рассказывать про свои глаза. А куда мне там податься? Мне уже пришлось быть и стрелком, и вторым номером на «максиме», а сейчас вот и артиллеристом. Куда и кем теперь?

В артиллерию, рассказывая, что я там пару часов ящичным побыл, это только смешить знающий народ. Квалификация у меня там такая же, как и у любого другого, кого на мое место взяли да поставили. Вторым номером снова можно, хотя не мешало бы освежить в памяти все эти задержки, да и устройство самого пулемета. Здесь я, в отличие от ящичного, имею фору перед таким же взятым из ополчения, но «максим» видевшим только в кино. Тут есть другая засада: в УРе мы особенно далеко пулемет от дота не таскали, а в пехоте куда нужно, туда и поволочешь, хоть один километр, хоть полсотни. И проблема добычи воды для охлаждения пулемета сваливается тоже на меня. Хотя чего я беспокоюсь? В той же одиннадцатой дивизии был я вторым номером, и ничего. Правда, станок у нас там был полегче. Или попроситься в саперы, как мне когда-то хотелось? В общем, размышлял я, размышлял, да так и не решил для себя, чего бы хотел.

И вышло так, что, не решив сам, я переложил это решение на кого-то другого, включая судьбу. Они и определились вместо меня. Дня через три нашу команду расформировали и всех, кто был призывного возраста и не выглядел откровенным задохликом, отправили в занимающую город дивизию. Завернули только двоих: одного в очках с толстыми стеклами и второго с постоянным кашлем. Он, конечно, заявил, что это не туберкулез, а просто простыл и никак не получается выздороветь, но был изгнан к врачам за справкой, что здоров. Более хитрые типы вроде меня и скрывшего ревматизм Прокопа Окипного тихо улыбнулись и решили шифроваться дальше. А почему мы хитро улыбались? Потому что договорились, что когда комиссия врачей нас смотреть будет, то к терапевту пойду я под видом Прокопа, а к окулисту он под видом меня.

Со мной, правда, процесс несколько затянулся, потому как документов у меня не было. Я вдохновенно рассказывал, что тут совсем не виноват, что меня взяли сначала в истребительный батальон, потом передали в первый полк, потом – во второй, ходил я из казармы в казарму, потом пристроили в батарею. В итоге всех этих блужданий мои документы где-то пропали, и где теперь их искать, на том берегу Днепра или на этом, мне точно неизвестно.

Отсутствие документов являлось не только моей проблемой, не у всех остальных бумаги тоже были. Но они либо бегали домой и приносили какую-то другую бумагу, что податель сего таки не Саша Егорычев, а Ефим Могилянский, либо приводили свидетелей того, что он – Могилянский, а не прокуратор Понтий Пилат. Мне же неоткуда было принести. Я проформы ради сходил и, вернувшись, сказал, что стройка завода сейчас прекращена, потому оттуда ничего достать не мог, и квартирная моя хозяйка подалась к родным в Григоро-Бригадировку, потому недоступна. А залезть в комнату за вещами и документами не могу, потому как могут счесть кражей со взломом.

В итоге обошлись без этого: ребята из команды подтвердили, что я вместе с ними воевал на интендантских складах в Крюкове, а случайно встретившийся командир орудия батареи по фамилии Булычев подтвердил, что помнит, что я был на батарее, правда, не в его расчете. В итоге меня зачислили в часть.

Я заявил, что знаком с винтовкой, ручным пулеметом «максим», по артиллерии же у меня умений немного. Посему меня в батарею не послали, а отправили в стрелковую роту. Расчеты обоих ротных «максимов» были укомплектованы, поэтому меня пока зачислили в отделение сержанта Борули.

Людей в отделении имелся полный комплект, считая меня, а вот ручного пулемета не было, потому до его получения оба номера воевали с винтовками. В двух других отделениях «дегтяревы» имелись. Боруле мой карабин не понравился, и он хотел, чтобы его заменили на винтовку со штыком, но взять мне взамен ее было неоткуда. Посему замена не состоялась.

Переобмундировали полностью, а сапоги свои я сохранил. Впрочем, сапоги сержанта не раздражали. Брезентовую куртку я сдал на склад, а остальную одежду ухитрился оставить у себя. Я уж ее сам потаскаю и не перегружу ею дивизионный обоз.

Вообще отделение наше было укомплектовано людьми куда старше меня, моложе тридцати оказалось всего двое: я и первый номер, который без пулемета, Гавриил Полоцкий. Примерно треть отслужила раньше, но никто до этого времени не воевал. Большинство моих сослуживцев жили либо в селах Лубенской округи, либо в самом городе. Поскольку я об этом городе только слышал, то мне с удовольствием рассказали о красотах тамошней природы, о реке Суле, о заводе «Коммунар» и фармацевтической фабрике, где работали лубенчане до призыва.

Гавриил даже сказал, что когда-то Лубны были не меньше Полтавы, и когда решался вопрос, какой город станет губернским, то Лубны выглядели даже предпочтительнее. Но чашу весов перетянула память о Полтавском сражении, потому губерния стала Полтавской, а не Лубенской[7]7
  Это явно легенда. Когда еще не было Полтавской губернии, а оба города числились в Малороссийской губернии, то жителей в Полтаве было около семи тысяч, а в Лубнах – две тысячи четыреста. И разница в числе домов аж в три раза.


[Закрыть]. Конечно, с тех пор Полтава сильно выросла и благоустроилась, и теперь ее не догнать. Но город Лубны тоже не является захолустьем, посмотреть там есть на что, и даже институт в нем имеется.

Я о себе, как и прежде, рассказывал мало. Сказал, что из Ленинграда, работал строителем в разных конторах, даже не про все и могу рассказывать, потому как в городе много чего для обороны делается. Потом из-за семейных дел попал в Кременчуг, строить завод по ремонту автомобилей. А тут война… Когда же спросили про эти семейные дела, я с болью в голосе сказал, что у меня жена пропала. Меня поняли и не стали терзать расспросами дальше.

Слухи насчет Дериевки не обманули. Немцы-таки там переправились, а спихнуть их с плацдарма не получилось. Плацдарм потихоньку рос, пока на него не переправили танки Клейста. Оттуда они и ударили на север, навстречу наступающим танкам Гудериана, с которыми они соединились где-то возле городка Лохвица.

В кольце оказались четыре армии Юго-Западного фронта, и пробиться из него удалось немногим. В своем времени я про это много слышал, но оказалось, что этого недостаточно – что-то вроде того услышать. Тем более хватало всякого мусора: и обвинения комфронта Кирпоноса в измене, и рассказы о том, что, дескать, красноармейцы так активно сдавались в плен, что немцы никак не могли предусмотреть столько лагерей и еды для них, оттого последующий мор пленных взваливается опять же на Красную Армию, она сама как бы во всем виновата.

Придумано хитро, но все это вранье. Особенно про то, что германские генералы не догадывались, что в котле будет много пленных. Так ведь они на это и рассчитывали, и именно для того и окружали. А раз окружали три-четыре армии, то значит, в котел попадут 300–400 тысяч человек, и все будет сделано, чтобы они не смогли долго сопротивляться. Оттого они и сдадутся в плен.

Отчего это произойдет? Может, когда-то и были армии, где воины все свое носили с собой в заплечном мешке, плюс еще немного на захваченных или взятых с собой телегах. Оружие тоже было с собой, разве что некоторый запас стрел ехал в том же обозе. Теперь же деятельность войск зависит от того, что нынче называется словом «логистика», а раньше именовалось снабжением. И от бесперебойного снабжения зависит, насколько войска будут боеспособны. То есть солдату в день нужно подвезти его паек. В виде сухого пайка это один-два килограмма, в сыром, так сказать, виде – куда больше. Те самые восемьсот граммов овощей, двести пятьдесят граммов мяса и рыбы, соль, специи и прочее. Да, чтобы выдать ему же хлеб, нужно привезти в дивизию муку, чтобы полевая хлебопекарня из нее хлеб испекла. Для десятка тысяч человек в дивизии это уже многие тонны муки, соли и прочего. Даже считанные граммы приправ на 10 тысяч душ в одной дивизии или 400 тысяч в четырех армиях складываются в уже очень немалый груз. В каждой дивизии есть еще сотни лошадей, которые кушают овес и сено, и десятки машин, что тратят бензин, и, кстати, достаточно много тратят.

То есть только на то, чтобы дивизия стояла в обороне и ничего особенного не делала, требуется, чтобы в нее прибыли десятки тонн грузов. Если она ведет хотя бы слабые боевые действия, то нужно подвозить боеприпасы взамен израсходованных. Мне незадолго до пропажи жены попалась в руки старая книга. Автор ее описывал события при подавлении Польского восстания в 1830–1831 годах. И, говоря про действия русской армии, он упоминал, что потом много было критики: отчего главнокомандующий Дибич не наступал в такой-то день, отчего он не так активно двигался вперед, не спешил, затягивая кампанию. Вот автор и отвечал, что главнокомандующий вынужден был не спешить и затягивать, потому что у него не было должного количества хлеба для армии, чтобы обеспечить этот резкий рывок вперед. Провиантмейстер ему говорил: «Нет столько хлеба», и это тормозило главнокомандующего эффективнее, чем польские войска. Вот что скрывается под словом «логистика».

К чему все это? А к тому, что раз танки противника перерезали окруженным коммуникации, то по ним уже не придет снабжение в нашу дивизию. Если немцы не будут сильно напирать на ее фронт, то боеприпасов пока хватит, и, может, даже на неделю. А того же хлеба… Вряд ли его есть больше трех-пяти сутодач (то есть количества продуктов на три-пять дней). Если мы будем стойко обороняться на прежней позиции, то через три-пять дней придется питаться воздухом. Это в том случае, если наши дивизионные склады не попадут под удар прорвавшихся танков. Это ведь в крепостях заранее рассчитывали на долгую оборону в осаде, потому и держали там запасы под рукой. И, кстати, случалось, что загнанная в крепость полевая армия превращала эти запасы в нечто витуальное. Вот представьте крепость, гарнизон которой в лучшем случае составляет тысяч сорок. И в нее противник загоняет армию Базена, то есть еще свыше сотни тысяч. И подумайте, надолго ли запасов хватит вместе с армией Базена?[8]8
  События времен франко-прусской войны, осада крепости Мец в августе – октябре 1870 года. Запасов крепости хватило до начала октября.


[Закрыть] Совсем ненамного. Если сама не прорвется или не деблокируют ее другие армии, будут голод и мор от связанных с недоеданием болезней.

У нас в дивизии никто особенных запасов делать не будет, так что есть у нас три дня. Ну, четыре, если сильно повезет. А дальше сложно будет долго держаться. Но это еще не все гадости в окружении. Ведь противник вышел нам в тыл, обороны от его удара нет. То есть нам надо создавать круговую оборону против него. Встали, поднялись, пошли, стали строить окопы фронтом в бывший тыл. Или начали отход.

С отходом проблемы только нарастают. Пока мы стоим на месте – много нужного и полезного лежит на созданных складах. Теперь их надо брать с собой. А как? Транспорт дивизии может не быть рассчитан на перевозку всего, что у нее имеется, авторота может оказаться отрезанной от главных сил, и все такое… То есть приходится часть запасов бросать или уничтожать. Сейчас у нас нет возможности унести все патроны или муку, а через день-два они бы пригодились, но их уже нет.

Ладно, отходим, берем с собой тот самый НЗ, неприкосновенный запас, и одна сутодача еще, что есть в войсках. Идем на прорыв вне основных дорог, потому как немцы их тоже стерегут и своими отрядами, что их перекрывают, и своей авиацией, которую с неба сгоняет только гадкая погода, а так она утюжит дороги отступления…

Так она, может быть, не накрыла бы нашу артиллерию, что стоит по лесам и маскируется, а сейчас бери и попадай по ней на узкой дороге. А в разбитых взрывами бомб телегах и автомашинах тоже остаются продукты и патроны, которых не хватит завтра. Марш по обходным дорогам и потери в лошадях выматывают оставшихся, и эти оставшиеся тоже не выдерживают. Значит, еще меньше орудий дойдет до кольца окружения.

Да, еще раз напомню, что на дворе осень, войска отходят, ночуя где придется, а потому все больше людей болеет. Питание на грани отсутствия, питаются тем, что осталось в вещмешке или подобрал по дороге (если вообще едят), пьют воду, какая найдется по дороге; тащат на себе артиллерию и пулеметы, идут лишние километры. И все это выматывает неимоверно.

Даже если выход окажется удачным и пройдет почти без боев (ну, так звезды встали), то все равно будут большие потери в людях и вооружении. Бойцы отстали где-то в мешанине лесов и болот, не пробились по этой дороге, свернули на другую, которая привела в самую пасть немцев, заболели и отстали… Оружие оставлено на прежнем рубеже обороны, не смогли протащить через болото, брошено на крутом подъеме, который не смогли преодолеть ни ослабшие лошади, ни ослабшие люди… И, честно говоря, оставленное где придется.

Получается, что боец, успешно оборонявший Киев, теперь должен покинуть позицию, пройти пешком в быстром темпе, скажем, до Пирятина (полтораста километров по прямой), протащив на оставшихся лошадиных и своих силах артиллерию и прочее.