Текст книги "Провозвестник Тьмы"

В таких войнах хорошо жить только повернутым на убийстве психопатам. Прочие скрежещут зубами и ждут, когда эта черная полоса наконец пройдет и не надо будет никого убивать.

Как бы моя болезнь от зрелища гражданской войны не проснулась.

Гм, хорошо, что вспомнил. А что за лечение буду я тут принимать? Особенно если действительно в прошлое попал? Вроде как против моей болезни лекарства появились в пятидесятых годах, а до того лечили больше разными неприятными способами вроде сульфазина или судорог. Так что если меня забросит в сорок шестой год, то будет не только голодно, но и нечем лечиться. Я-то сейчас принимал лекарства понемногу, курсами для поддержки, и все было очень даже ничего. А как будет теперь?

Устав от мыслей, на которые у меня не было ответа, я вышел из дома и стал смотреть, куда мне идти. Тропинка нашлась, и зашагал я по ней мимо дома, мимо облетающего дуба, мимо березняка… Да, тут все однозначно – я не у себя дома, ибо растительность совершенно не совпадает. Время – наверное, тоже поздняя осень, только осень здесь либо более холодная, либо сейчас позднее, чем это было там: под Новороссийском еще в ноябре может быть плюс десять – пятнадцать, и листья могут пока не торопиться менять зелень на другие цвета. И красного цвета среди осенних листьев побольше. И значительно больше колючих кустов и лоз.

Кстати, а как здесь с животным миром? В Атакаевской щели я бы ничего не боялся, разве что на гадюку наступить, но и то уже не змеиное время. А здесь? Да кто его знает. Мне все больше кажется, что места похожи на среднюю полосу. То бишь можно близко познакомиться с кабаном, волком или медведем. Не думаю, что их сейчас очень много, но много ли мне медведей надо? Для незабываемых впечатлений хватит и одного.

А если это не средняя полоса? Или не то время? Тогда всяких зверей побольше бывало. И слышал я, что после войны много одичавших собак расплодилось, что было совсем нехорошо. Они и их потомки от связей с волками совсем человека не боялись. Захотят скушать – скушают. Так мне рассказывали старые люди о старых временах. А чего это я подумал о послевоенных временах? Из-за газеты, вестимо. Правда, газета из сорок шестого (к примеру) года могла лежать и десять, и двадцать лет в покинутой избе. Ну да, в шестидесятые годы много неперспективных деревень упразднили, потому газета двадцатилетней давности могла и в шестьдесят шестом году лежать, брошенная уезжавшим на центральную усадьбу колхоза человеком. Все вроде так, но что-то гнетет меня. Причем не мысль, а так, само по себе. И вряд ли это от хлеба с вареньем. Как-то ощущается всем нутром предчувствие чего-то очень неприятного.

А дорога все текла под ноги, текла, а вокруг был все лес, все лес, иногда небольшие поля. Прямо какие-то полоски земли, вырванные у леса. Перешел пару речек по деревянным мостам. Второй мост как-то подозрительно поскрипывал под шагами, но устоял под моей массой. Речка-то под ним была явно Переплюйкой, но ухнуть в воду хоть по колено поздней осенью как-то не желается. Не тот сезон. В море основной купальный сезон заканчивается в сентябре, если осень теплая, можно и в начале октября поплавать. Есть мазохисты, которые и в ноябре испытывают судьбу. В средней полосе (а я что-то стал укрепляться в мысли, что именно она передо мной) есть примета, что: «Как святой Илья в воду пописал, так и конец купанью».

Шел я, шел, наверное, часа уже два, а жилья или людей мне все не встречалось и не встречалось. Ноги уже устали, а сколько им еще идти? Двигаюсь вроде как на северо-восток (компаса у меня нет, это мне «внутренний компас» подсказывает). Ну ладно, пусть даже точно на север – а все же сколько еще идти? Вроде как мое знание географии говорит, что вряд ли больше тридцати километров. Ибо что-то да и должно встретиться. Ну и тридцать километров – это все-таки много. Да еще и на утренней заправке из одного бутерброда. Дорога вроде стала чуть лучше, в смысле лучше наезженной, кое-где попадались и отпечатки автомобильных шин. Да, это уже второй раз вижу отпечаток на невысохшей земле у лужи. Следопыт из меня неважный, если не сказать сильнее. Ибо не влекли меня охота и рыбалка. Я еще в юном возрасте съездил разок на утиную охоту и пару раз на рыбалку. Меня это не впечатлило. Нельзя сказать, что мне совсем на охоте было неинтересно, но нравилось мне стрелять, а вот стоять, ожидая дичь, маскироваться и прочее – это меня не влекло. А к рыбалке вовсе не было ни малейшего влечения. Ну и ладно. Все равно мне с моей группой оружием нельзя владеть.

Но что мне не нравилось все больше и больше – это то, что чем дальше я шел, тем тяжелее у меня становилось на душе. Как будто я шел куда-то, где меня ждет какая-то кара, оттого приближение места этой кары меня нервировало. Дорога поднялась по склону небольшого холма, свернула вправо, и передо мной открылась деревня. Десяток крыш, виднеющихся ниже по склону.

Я было обрадовался, ускорил на радостях шаг, но потом, повинуясь какому-то предчувствию, шаг сбавил. Что-то мне в этой деревне виделось не то, но что? Или это у меня все тот же непонятный мандраж? Шел я медленно, озирался и руку держал на том самом топорике, что взял на кордоне и нес за поясом. Чем ближе я подходил к деревне, тем больше оправдывалось нехорошее предчувствие. Уже два дома стояли с выбитыми стеклами, вот на этом соломенная кровля есть, но она уже аж черная. Я в деревне бывал не так часто, но вроде бы крыши до такой черноты не доводили там, где я был. А вот в этом домишке окна забиты досками. Нигде над трубами нет дымков, не слышно ничего, кроме свиста ветра и недальнего погромыхивания в облаках. Вот только дождя мне еще и не хватало! А деревня, наверное, какая-то покинутая. Или, может, живет на окраине какой-то старик или старуха, героически борющийся с тем, что его и деревню забыли здесь?

Запахов жилья тоже нет. Нет запахов готовящейся еды, нет запахов из хлевов, ну и хозяйские «туалеты» не пахнут. Нет, пожалуй, на такую удачу – встретить кого-то – рассчитывать не стоит. Все давно брошено. Двери сараев (или амбаров – я, честно говоря, не знаю, как правильно) распахнуты, внутри ничего нет. Домашних животных и птиц – никаких. Тишину нарушает только скрип колодезного журавля. Ну прямо рассказ из журнала «Наш современник» про умирание деревни в Нечерноземье.

А вот тут будет кое-что перекусить. На этой яблоне до сих пор еще висит несколько яблок. Если они не жутко кислые, можно будет рискнуть пожевать. Но не расстроится ли желудок? Да, это может быть. Я подобрал пяток яблок, выглядящих нормально среди множества подгнивших, и решил пока не есть. А подумать, как их можно запечь. Почему-то мне показалось, что печеные яблоки в смысле поноса безопаснее. Начал капать дождик. Я сложил яблоки в сумку и быстро зашагал к ближайшей избе.

Дверь сильно разбухла, но толчку поддалась. Внутри избы царило запустение. Когда-то люди ушли отсюда, но собирались явно в спешке: на полу валялось много вещей, оброненных и не подобранных. Разбитая тарелка, целая стопка, женский платок, сильно поеденный молью, какая-то тряпка. Вот тут рассыпаны рыболовные принадлежности. У хозяина они были в коробке из-под леденцов, с жести которой давно стерлись все рисунки и надписи.

А вот это вроде буфет – может, там чего съедобного найдется. Уксус либо перец – они в закупоренном виде вряд ли испортятся. И вот накликал: перец и соль действительно были. Лежали они в небольших жестяных коробочках, а на боках сквозь рисунок было процарапано название содержимого. А вот сахара или муки не было. И чего-то другого съестного. Зато след паники был – хозяин забыл початую поллитровку самогона. Был он залит в бутылку без этикетки и заткнут корковой пробкой.

Гм. А что с ними, этими трофеями, делать-то? Ну, соль и перец я возьму. А вот самогон? На кой он мне? У меня и так с головой не в порядке, а я еще буду пить эту местную драгоценность на пустой желудок! Земноводное из глубины души подало голос, что надо взять. Для дезинфекции, например. Или на обмен. Ладно, подумаю еще. А эвакуация явно была спешная, на грани паники. Самогон забыли, и вот эту тоже неплохую вещь – фонарик-жучок с динамкой. Жмешь на рычажок – фонарик жужжит, и лампочка зажигается. А сколько он тут валяется? Может, уже того? Я нажал, клавиша подалась чуть туго, но потом фонарик бодро зажужжал и дал пятно света на стене.

Я поднял с пола тряпку, смел толстый слой пыли со стула и уселся на него, разглядывая обстановку и слушая стук дождевых капель в оконное стекло.

М-да-с, вот еще одна загадка бытия. Когда эти люди на грани паники отсюда уехали? Сколько с тех пор времени прошло? Календаря на стенке нет. Везде толстый слой пыли. Мебель в избе явно старая. Половина ее – явно местного производства: стол, табуретки, лавка. Зато кровати железные, давно знакомого фасона. Матрасы тоже домашней выделки, из лоскутов шиты. Часы – ходики с котом – давно остановились. Они показывали начало пятого, только какого дня и какого года? Ответа нет. Буфет тоже известного фасона, только сильно на нем фанера отслоилась. Наверное, люди уехали не в этом году. А, допустим, в прошлом. Всю зиму в избе не топили. Вот от влаги и отклеилась фанера. Все, конечно, древнее, но в деревне это сплошь и рядом, что и мебель старая, и ходят в старом, а новые хорошие вещи украшают сундуки. Их надевают только по праздникам.

А вот в сундук-то я и загляну, благо хозяева его бросили полуоткрытым. Нет, тут их паника не одолела, и хороших вещей они в нем не забыли. Зато забыли почетную грамоту. Ею был награжден за отличную учебу и примерное поведение ученик пятого класса Семеновской неполной средней школы Веснухин Николай. Дата – май 1946 года. Реквизиты грамоты до боли напоминали сталинские времена. Бумага глянцевая, очень хорошая и не пожелтела. Ох, не зря гнетет меня предчувствие про провал в прошлое. Ох, не зря. Еще раз глянул на фонарик, желая поискать, как назывался завод-изготовитель. Да, есть. Черняевский завод «Заря». А вот тут ничего сказать не могу.

Дождик мерно постукивал. Я разыскал среди разбросанного хлама детскую книжку «Русские народные сказки» и пролистывал ее от безделья. Новых для себя сказок я там не нашел. Но сказки и стук капель меня малость разморили, и я, видимо, задремал. Очнулся от каких-то шумов на подворье. Дождик уже не стучал, зато во дворе что-то позвякивало и постукивало. Украдкой я выглянул в окно и увидел под окнами задок телеги, какие-то мешки в ней. Гости!

И услышал тяжелые шаги по ступенькам крыльца. На цыпочках метнулся к ходу, доставая топорик из-за пояса. В тот момент я действовал на автомате, удивляя себя сам. А позже, когда я пытался проанализировать происшедшее, припомнил, что все время я ощущал тревогу и приближающуюся ко мне угрозу. Непонятную, беспокоящую, и каждый шаг на крыльце усиливал это ощущение угрозы. Поэтому я застыл за дверью, подняв топорик и выдвинув вперед ногу, чтобы меня не прибило дверью при сильном пинке по ней. А кто же войдет? А что делать? Бить его или не надо? А если бить – то со всей дури или так, чтобы только отключить?

Дверь со скрипом подалась в комнату. Поскольку был выше нее, я увидел, что у заходящего неестественно белесые волосы, каких даже у альбиносов не бывает. Я сделал шаг, половица скрипнула, потому вошедший успел повернуться ко мне вполоборота. Ну и отвратная же рожа на меня глянула! Прямо оживший кошмар из Голливуда! Странно белые волосы, серо-синее лицо, еще более темная синева под глазами, губы цвета синяка. И черные глаза. Но не просто черные, как у многих, а ОБРАТНО ЧЕРНЫЕ. То есть у него была не черная радужка, а черный БЕЛОК. А то, что у нас называется радужкой, – белесого цвета.

Прямо монстр из фотоаппарата. Человек-негатив. Сомнения улетучились. Обух топора ударил ему в висок, что-то противно хрустнуло, и монстр стал обмякать и заваливаться. Я подхватил его левой рукой за плечо, чтобы он не грохнулся слишком громко. Вдруг он не один, хотя разговора я и не слышал. Одет он был в распахнутую стеганку и рубашку. На поясе в нерасстегнутой кобуре – немецкий «вальтер» П-38. А ведь я его прибил. Сердце не бьется. Мама дорогая, убил. Но ведь это не человек, это чудище какое-то. У него еще и зубы черные. Не от гнили, а от природы, что ли. Вот у вас и у меня зубы разных оттенков белого. А у него – они сами по себе черные, так, как у нас белые. Упырь какой-то. Валить отсюда надо – еще не хватало мне с компанией упырей встретиться и их собой покормить.

С «вальтером» я раньше дела не имел, только читал про него. Аккуратно потянул за насечку на затворе, затвор с тихим лязгом вернулся на место. Курок взведен, сзади торчит указатель патрона. То есть вроде бы готов стрелять. А предохранитель? Вот он тут, но как по нему понять, он включен или нет? Вроде бы в книжке писали, что у него включение обратно макаровскому. Блин, а как у «макарова»? А уже не помню, стрелял я из «макарова» только раз, и то еще в институте.

Вот зараза! Вытащил запасной магазин из кобуры, сунул его в сумку и осторожно пошел наружу. Выглянул – никого. Только телега и вороной конь. Он ко мне крупом повернут, может, и не весь вороной, но мне-то до его масти какое дело? Соскочил с крыльца и, пригибаясь, кинулся к изгороди, что выходила на соседское владение. Перескочил через нее, потом через двор промчался, потом вновь изгородь.

Остановился я аж в двух верстах за деревней, у опушки леса, когда из меня уже все силы от бега вышли. Никто по мне не стрелял, что славно и здорово, ибо никто меня не усмотрел на дальности уверенной стрельбы или как это среди стрелков называется. Сел под елочку, ноги вытянул и стал глядеть обратно на деревню – вдруг кто за мной побежит или поскачет.

Ага, надо и с предохранителем разобраться. Сейчас стрелять не пришлось, а потом и понадобиться может. Сдвинул флажок, и ранее взведенный курок спустился. А выстрела не было. Значит, это положение – безопасное, то есть предохранитель включен. Ладно, разобрались. Вынул магазин – полный. Запасной магазин в сумке – тоже. Но что самое интересное, я никак не переживаю, что этого негатива прибил. А мне говорили, что потом себе места не находишь еще долго. Да нет же, только после бега усталость и одышка, а никакого душевного угнетения и страха.

Странно. Или это я уже не первого убиваю? Кто его знает – стрелять мне по молдаванам приходилось, и мины ставить тоже, может, я кого-то из них уже и прибил, оттого не переживаю и даже слегка доволен. Но топором по голове – этого еще не было. Или это не человек, а какой-то мутант? Тогда вообще переживать не надо. И кстати, а откуда у него немецкий пистолет времен давно минувшей войны? Ну, тут, правда, мог его дед или прадед сохранить. А есть ли на пистолете год изготовления? Есть какое-то буквосочетание непонятное, на название фирмы не похожее, а года нет. Наверное, так у немцев обозначались заводы – этими вот буквами.

Надо уходить. А куда? А если прикинуть, то я шел вот так. И чем дальше шел, тем неприятнее на душе становилось, а в конце концов монстра встретил. Могут быть еще такие монстры, да и подловить их так удачно не удастся. Если прикинуть, что шел я вот туда и вот этот путь ведет к опасности, то уходить надо в противоположную сторону. Но если идти точно против прежнего движения, то я упрусь обратно в деревню. Хорошо, если негатив там был только один. А пойду я вот туда. Кажется, это получится на юг. Если не наткнусь на болото или реку, то так и пойду. Видимо, на север только Винни-Пуху можно ходить безопасно. Если, конечно, я здесь ничего не путаю и все стороны света в этом заповеднике монстров совпадают с нашими.

Когда чуть-чуть отдохнул, я двинул в намеченном направлении. По дороге погрыз себя за глупость – зачем не взял кобуру у покойного монстра. Шел бы сейчас с пистолетом в кобуре, а не в руке и не в сумке. Никто меня не преследовал, но беспокойство не отпускало. А когда присел отдохнуть (это случилось часа через два), не смог долго сидеть. Мне почему-то казалось, что на меня накатывают волны какого-то неприятного холода, а потом даже появилось ощущение, что сижу на раскопанной могиле и на меня из нее разит тленом.

Я дергался, дергался, потом не выдержал, встал и пошел дальше. Давно меня так не колбасило. Но когда я шел, меня такие страхи не беспокоили. А сядешь – как будто сгоняет с места беспокойство. Значит, надо быстрее уходить оттуда. Я с этим вполне согласен.

Ел и пил на ходу. Про запекание яблок уже думать некогда было. А потом я услышал:

– Стой! Руки вверх!

Стал, руки поднял. Голос донесся слева, из придорожных кустов. Голос молодой. Э, а я и не заметил, и не услышал. Так вот будет и шах, и мат. Из кустов встали двое. Один стоял и держал меня на мушке, другой зашел сзади, охлопал меня, вынул топорик из-за пояса.

– Оружие есть?

– Есть. В сумке пистолет.

Сумка стала легче. А зачем я сказал? Может, стоило бы скрыть?

– Повернись и опусти руки!

Развернулся к ним и смог их получше рассмотреть. Одеты как-то странно. Не по-современному, но и не по форме сороковых годов. Маскхалаты, пожалуй, старого образца, а вот на головах незнакомые мягкие фуражки. Оружие – у одного карабин вроде нашего СКС (это тот, который меня на мушке держал), а у второго – какой-то автомат. Вроде на ППС похож, но все же не совсем.

Я бы сказал, что какая-то смесь ППШ и ППС. Но вот что еще интересно – на них какие-то разгрузочные жилеты надеты. Сейчас-то такие уже есть, а в Отечественную таких у нас не было.

Но часть гранат – немецкие «колотушки». Вот загадка! Что за смесь старого и нового?

Мои размышления прервал вопрос:

– Ты откуда?

– Из Крымска!

– А где это, в Крыму?

– Нет, на Кавказе. Краснодарский край.

– А, попаданец! Небось в кладовку зашел, ветром дверь захлопнуло, а когда вышел – вокруг все такое незнакомое?

– Чуть не так, но откуда вы-то это знаете?

– Не ты один тут такой. Это с тобой в двухтысячном году случилось?

– Да, но откуда?..

– Пророки мы. Волхвы, хоть сейчас и не Рождество. Пистолет-то откуда взял?

– Да встретился мне странный тип. Как с фотографического негатива. Рожа синяя, а глаза совсем страшные – белок черный, а радужка белая. Что такое с ним, что он выглядит, как оживший ужас?

– Тьма.

Этого я не понял.

– Подойди сюда.

В руках у парня с карабином появился такой же фонарик-жучок, что я нашел в избе.

– Глянь-ка сюда.

От света в глаза они заболели и заполнились слезами.

– Не отворачивайся!

Гляжу и мучаюсь. Наконец это кончилось.

– Ребята, объясните наконец, что такое происходит? Куда я попал, что это за черт из фотоаппарата и для чего вы мне в глаза светите?

– Привыкай, тебе тут столько нового придется узнать, целый месяц будешь не знать, как новые знания переварить.

Вот перспектива-то! Парень с карабином распорядился, и второй повел меня к их начальству. Метрах в двухстах в кустах притаились две машины. Одна вроде ГАЗ-67 или «виллиса», вторая – какая-то совсем незнакомая. На газике на треноге стоял пулемет МГ-42. Вот интересно, что-то много оружия времен войны. Стоп, а я же слыхал про Югославию, что там много немецкого оружия после войны производилось. Может, я в Югославии? Вроде как нет, там страна горная, но я-то в ней не бывал. Вдруг я где-то в Воеводине[2]2
  Воеводина – автономная область в Сербии.


[Закрыть] или другом месте, где гор нет? Тогда это могут быть добровольцы. Потому они и одеты как-то необычно, и вооружены неновым оружием.

А дальше меня допросили, покормили, и вскоре я попал и в Углегорск. Это все же была не Югославия, это было много хуже. Группа на двух автомашинах оказалась из разведбата городского анклава. Это самая его боеспособная воинская часть, остальные занимаются обороной города и промышленных объектов возле него. А разведбат действует и на выезде.

Углегорск был бывшим областным городом, чье население куда-то делось, а вместо него постепенно стали появляться такие, как я, попаданцы. Их к этому времени в городе набралось тысяч пятнадцать, и довольно много еще в сельских поселениях, которые городу подчинялись. Еще рядом был небольшой городишко и речной порт Сальцево, который Углегорску не подчинялся, но жил на принципах мирного существования с ним. И другие деревни под Сальцевом, которыми он управлял. Где-то далеко существовали и другие анклавы, но я про них сильно много не узнал. С ними даже шла торговля. Жители Углегорска жили при общественном строе, напоминавшем социализм, а в Сальцеве было нечто вроде дикого капитализма. Поэтому многие люди искали себе лучшей доли то здесь, то там. А еще был третий участник тамошней жизни – это Тьма. Под нею понималось нечто стихийное, ужасно мощное и враждебное всему живому явление. Север бывшей Углегорской области был занят этой Тьмою.

Но про него рассказали мне пока лишь то, что там человек находиться не может. Он сначала тихо мучается от неприятных ощущений, которые Тьма генерирует, потом может даже сойти с ума. И перейти на сторону Тьмы, став одержимым безудержной тягой к убийству других людей. Это с людьми делает как бы оживший клок Тьмы, который внедряется в человека. Когда этот клок Тьмы преображает человека в убийцу, у него под воздействием света чернеют глаза. На том и основан тест поиска одержимых путем свечения в глаза. Так что меня мучили не просто так. Спустя некоторое время этот тест мне пришлось проходить регулярно, особенно после наступления темноты. Тьма не только сводила с ума человека, зашедшего в нее, она еще и посылала своих посланцев, чтоб они убивали людей вдали от нее. Из Тьмы приходили уже готовые ее посланцы, а часть из них могла самозародиться в самом человеческом поселении, в укрытых от света местах. В том же шкафу или кладовке, куда человек несколько дней не заглядывал. Сначала в них образовывалось нечто вроде травы черного цвета, затем же зарождались вполне телесные объекты вроде хищной обезьяны или собаки. Такое существо могло смертельно ранить человека когтями или зубами, как и обыкновенное животное, но была и другая опасность – укушенный тварью Тьмы человек превращался в одержимого. Не моментально, но довольно скоро.

И еще были адаптанты. Это типы вроде прибитого мною человека-негатива. Они тоже могли убивать людей и даже мучительствовать. Жили они вблизи границ Тьмы и при угрозе им от разведбата уходили под ее прикрытие. А люди близко подойти к Тьме не могли – душа не выдерживала. Адаптанты пребывание во Тьме выдерживали. Ибо она их уже изменила: вот этот негатив человека – признак ее влияния.

В таких условиях город жил как осажденная крепость. С наступлением темноты люди прятались в помещения, устраивали сложные непрямые входы в них, чтобы одержимый не смог проскочить внутрь, ставили решетки на двери и окна, проводили световые тесты для приходящих в здание. Для того в них имелись круглосуточные дежурства на входе.

С адаптантами воевал разведбат, а с тварями Тьмы и их зародышами билась другая военизированная организация – Горсвет. Интересное название, не правда ли? Она тоже работала круглые сутки и проводила обезвреживание уже образовавшихся тварей, как и профилактику их образования. Профилактику она проводила освещением всех неиспользуемых подвалов и путем контроля за используемыми. Все это было похоже на нашу пожарную службу. Пожарные инспектора ходят и проверяют, правильно ли соблюдается техника безопасности и нет ли где предпосылок для пожара. А когда пожар случается, на вызов едет пожарная бригада и тушит. Представьте себе огонь в виде живых существ, которые самозарождаются на оголенных контактах и раздолбанных примусах, и будет полная аналогия.

С Тьмой провести аналогию для понимания сложнее, но тоже можно. Представьте радиоактивно зараженное место, где человеку опасно находиться. Но мало еще – случайно попавшая туда тварь или птица мутирует и разносит опасность дальше. Или участок опасной непонятной инфекции.

То, что я вам сейчас рассказал, – это уже сформированная картина мира Углегорска, выверенная и с аналогиями для лучшего запоминания. Мне служивые рассказали меньше, так что белые пятна в их рассказах пришлось закрывать еще долго – не соврал «волхв». А как боролись с порождениями Тьмы? Да пулями же. Только эти монстры были живучими. Твари с десятилетнего ребенка величиной нужно было три пули, а то и больше. А еще лучше – разрывных, благо твари Конвенции не подписывали. Адаптантов тоже стреляли, как только увидят, потому убиение мною адаптанта вызвало только поздравления и дружеские советы продолжать в том же духе.

Это был первый пласт информации, относительно несложный и не вызывающий никаких особенных затруднений в восприятии его. Кроме природы Тьмы, но тут я подобрал аналогию, и все стало вполне понятным. А дальше был следующий пласт, от которого я ощутил, что сейчас моя болезнь опять вернется ко мне. А как еще воспринимать, что все вокруг меня и я сам прибыли сюда из двухтысячного года! И только что провалившийся я, и те, кто был здесь десять лет тому назад (это ветераны Углегорска), и те, кто здесь год, полгода или больше. Мы все из двухтысячного, мы все из России, и этот год длится годами, и мы все сыплемся из вечного года в это место!

Подайте пригоршню драже аминазина! И про галоперидол не забудьте!

Я вернул разошедшиеся от этого известия полушария мозга на место вручную (ибо лекарства не подали) и получил следующую порцию срыва крыши. Оказывается, Россий так много, что ни одна не повторяется! Оттого мы и валимся сюда в разное время, но все из двухтысячного! И люди все пытаются найти хоть одного «земляка» и не находят. У всех история была разная. У некоторых войны с немцами не было, у некоторых она была, но кончилась вничью, у некоторых социализм остался, у некоторых развалился еще более страшно, чем у меня… Поэтому москвичей, например, десятки, но все они из разных городов, из разных двухтысячных годов, из разных историй. Есть, конечно, сходство, но оно лишь местами. В одном варианте России эту песню пели, а в другом нет. В третьем эту песню пели, но музыку к ней написал другой человек…

Теперь я согласен и на шоковую терапию, потому что страшно не то, что вариантов России море и вариантов ее истории несколько сотен, а потому что все они кончались плохо. И пока попаданец сюда был еще дома, там было плохо, и попал он сюда тоже в Армагеддон, а не просто в необжитое место. Видите, вчера я не зря рассказывал страшные истории. Они связаны между собой и сплетаются в некую паутину. А что нас ждет в этой паутине и темноте – вы догадаетесь сами. Я слушал про это, а мы вот так ехали к Углегорску через заброшенные деревни и убранные поля, сквозь темно-зеленые хвойные и желтые лиственные леса. Низко нависало серое небо, дул ветер, но дождя не было. Это был день 12 октября двухтысячного года. Год всеобщего попаданства продолжался и здесь. Слушал и уже ничему не удивлялся. Видимо, судьбе моей надоело посылать меня в психбольницы, и она решила послать меня в свихнувшийся мир.

Но в этом Бедламе существовала своя система. То есть попавшего сюда сразу же включали в структуру жизни. Поэтому я попал в учреждение под названием РОПП, где меня зарегистрировали, дали направление на работу и талоны на питание на первый месяц. То есть я до того, как трудоустроюсь, с голоду умирать не буду. Это мне понравилось, хотя на то питание еще следовало бы поглядеть. Но это лучше, чем собирать недогнившие яблоки и строить планы, как их запечь. Еще мне понравилось то, что пистолет я могу оставить себе и никто не мешает мне ходить с ним. Но если я буду его использовать не по делу, меня ждет немедленная кара. За убиение адаптанта меня никто преследовать не будет, ибо к ним отношение как к янки в песне про старого мятежника Джонни. Вы просите рассказать про эту песню? Ну, в ней поется: «Триста тысяч янки полегло в южной пыли, жалко, что их было не три миллиона».

Чего тогда удивляться, Тьма – она всегда в нас. Просто иногда ее бывает слишком много. Как здесь. Но Углегорск вполне может и поделиться Тьмой с другим миром.

До полной темноты я успел только поселиться в общежитии. Инструктаж по ТБ и прочая проза жизни были отнесены на завтра.

А, я не сказал, куда меня трудоустроили? На электростанцию. Теперь надо вспоминать все, что унесла болезнь. Про нее я, кстати, не стал рассказывать. А завтра тоже не скажу. Вот про травму головы рассказать можно, если окажется, что работа мне будет совершенно незнакома и непонятна. Почему я так думаю? А потому что мне сказали, что весь этот мир, когда сюда провалились первые жертвы «проклятого года», был покинут и пуст. Даже животных было немного. И судя по сохранившимся записям, пропажа людей произошла где-то в 1948 году по местному исчислению. Конечно, между исчезновением здешних и явлением новых жителей прошло какое-то время, но по расчетам видевших – это явно не больше трех – пяти лет. А может, и меньше. Судя по виденной мною технике и антуражу, здешний 1948 год приблизительно соответствовал нашему сорок восьмому. Вот я и беспокоился, справлюсь ли с девайсами такой древности.

То, что они могут быть в жутком состоянии из-за износа, это одно, но я же могу наткнуться на еще дореволюционную технику. Не удивляйтесь, это вполне возможно. Особенно если электростанция начала строиться еще до революции, потом стройку заморозили и достроили уже после окончания Гражданской войны. Была ли там Гражданская война? Говорили, что была.

Мой одноклассник Сережка, увлекавшийся краеведением и пошедший учиться на историка в Кубанский университет, рассказывал мне, что видел в городском архиве бумажку. Новороссийский пивзавод писал городскому начальству, прося, чтобы власть вывела единственную лошадь пивзавода из списка коней, подлежащих «призыву» в армию. А то летом будут маневры, и заводскую кобылу отправят таскать там обозную повозку. И весь город останется в курортный сезон без пива и прохладительных напитков, ибо другой лошади на пивзаводе нет. Некому будет развозить желанное пиво отдыхающим.

К чему это я? А к тому, что мы не всегда представляем, что за жизнь была перед нами, и то, что у нас есть как само собой разумеющееся, раньше было чем-то диковинным.

Коменданта общежития уже не было, потому меня принял дежурный. Посветил в глаза, взял бумажку, тщательно изучил и пошел искать свободное место. Пока он решил пристроить меня на первом этаже. Там я ночь посплю, а завтра явится комендант и будет уже оформлять на постоянное место. Выдал мне постельное белье с одеялом и повел в комнату.

В комнате имелось четыре койки, две из них были не заняты.

– Располагайся, Леша, где хочешь. Все равно только до завтра. Уборная и умывальник дальше по коридору слева. Буфет есть, но он сегодня закрыт. Переучет у них был, туды их в качель. Третий переучет за полгода! А с ребятами познакомишься завтра, если они проснутся. Они могут только к обеду встать, ведь им завтра не на работу. Это вот – Миша Татаринов, кочегар. А этого зовут Костя, а фамилия у него какая-то украинская. Не то Долженко, не то Деревянко. Ребята они невредные, но видишь – любят квасить. Больше них пьют только в четырнадцатой. Ладно, располагайся, я пойду. Скоро со смены народ пойдет, надо их просвещать. Если что нужно – заходи и спрашивай.