Текст книги "Юродивый"

Глава 6

Спать мы легли поздно. Сначала затянулись банные дела. Баня у попа была отменная, с легким паром, душистыми ароматами трав и заботливостью матушки. Она легко выдерживала жар, от которого у меня начинали трещать волосы, и парилась с таким самозабвением, что невольно увлекла и меня. Никакой эротики или даже простой нескромности во время помывки, не случилось. Разве что матушка пару раз случайно прижалась ко мне большой мягкой грудью, да излишне усердно терла мне спину, попадая руками в такие места, которые спиной уже не считаются. Думаю, что происходило это не нарочно, из-за плохого освещения, когда немудрено и ошибиться.

Когда процесс уже близился к концу, к нам нежданно-негаданно присоединились поповны. Они то ли соскучились по матери, то ли им надоело ожидание. А возможно, просто решили проверить, что мы так долго делаем вдвоем. Они явились обе и внесли в наши водные процедуры некоторое разнообразие.

После бани мы всей компанией вернулись за стол. Я, прогревшись, как говорится, до костей, окончательно ожил и набросился на еду, с учетом накопления сил для предстоящего мне подвига. Опять вся компания, не стесняясь, налегла на настойки и наливки, так что скоро я почувствовал себя в роли невинной девушки, попавшей в компанию пьяных охальников. Оно и понятно, сидеть практически голым в компании одетых людей всегда неуютно, а тут еще я оказался на положении дичи, которую дамам нужно было загнать.

В любовных делах, как известно, пары обычно делятся на убегающего и догоняющего, вот я и попал в категорию робких ланей. А так как охотниц было трое, да еще близких родственниц, что усугубляло положение, то между ними сразу началась жесткая конкуренция. Когда сестры, и моложавая маменька начинают делить кавалера, им уже не до конкретных мужиков и тем более, не до девичьей скромности. Главное настоять на своем.

Пока родственницы не стесняясь в выражениях, выясняли отношения, я обдумывал план побега. Оставаться в семнадцатом веке я не желал ни в коем случае, тем более в роли архангела Гавриила. Бежать, используя силу, мне не хотелось. Одно дело самооборона, даже с превышением ее необходимости, (поди рассчитай эту необходимость, когда на тебя лезут с топором!), совсем другое, неоправданное насилие ради собственного комфорта и спокойствия. Проломиться сквозь крестьянскую охрану было реально, однако без крови сделать это вряд ли удастся. Здесь же пока ничто не угрожало моей жизни, а опасение предстоящих сложностей, еще не повод для кровавой агрессии. К тому же я не раз признавал справедливость поговорки: «глаза боятся, руки делают», даже если руки, как в этом случае, понятие фигуральное. В конце концов, не на эшафот же мне предстояло забираться...

Додумать свою тяжелую думу я не успел, попадья за дерзость влепила старшей дочери пощечину, та зарыдала, и начался такой ор, что мне пришлось вмешаться в распрю и растаскивать родственниц. Рыдающую Марию мы отправили на печную лежанку, Дарью послали спать за печку и остались за столом вдвоем с матушкой. Она еще не отошла от скандала, пылала округлыми щеками и бросала на непокорную дочь гневные взгляды.

– Что же ты, матушка, того, так взъелась на девушку? – спросил я, наливая по последней.

– Маруська с малолетства такая, все норовит поперек батьки в пекло, – пожаловалась она. – Маленькие детки, маленькие бедки, большие детки большие бедки!

– Да что произошло, из-за чего это вы поругались? – спросил я, демонстрируя этим, что не следил за ходом дискуссии.

– Много о себе воображает, думает, что ей все позволено!

Ответ был чисто женский, но другого, я и не ждал. В родственных ссорах обычно столько внутренних подтекстов, накопившихся претензий друг к другу, что объяснить их словами невозможно.

– Однако и спать пора, – намекнул я, допивая остаток водки, – завтра дел невпроворот. Где мне ложиться?

Матушка рассеяно на меня посмотрела и неопределенно махнула рукой, мол, сам выбирай себе место.

Я глянул по сторонам, но особого выбора не заметил. Обстановку в избе составляли всего несколько предметов интерьера, из которых для спанья подходили только две лавки, на одной из которых легла Дарья, да печная лежанка, где продолжала рыдать Мария.

– Здесь? – вопросительно-утвердительно спросил я, указывая на оставшееся свободное спальное место.

– А хоть и тут ложись, – ответила матушка, продолжая переживать семейную баталию. – Дашенька, постели божьему человеку, – ласково окликнула она покорную дочь. Девушка резво выскочила из-за печи и принялась стелить на лавку пуховую перину.

Когда она управилась и вернулась на свое место, я, не спрашивая разрешение хозяйки, задул свечу и лег. В избе наступила тишина. Перина была мягкая и пахла птицами и летним солнцем.

Я вытянулся во весь рост, в предвкушении сладости засыпания. Усталое тело приятно ныло, голова практически прошла. Однако сразу заснуть мне не удалось.

Спустя какое-то время, я почувствовал, как нечто мягкое и теплое коснулось моего нагого тела. Ощущение нельзя было назвать неприятным, и я подвинулся к стене, чтобы освободить на лавке место.

– Божий человек, – прошептал знакомый голос, – можно я с тобой полежу?

– Лежи, – так же тихо ответил я, проводя рукой по тому, что оказалось в такой близости. – Только смотри, как бы муж не узнал!

Матушка не ответила, прижалась всем телом и начала нежно меня гладить. Потом я почувствовал, что щеки у нее мокрые, а грудь неровно вздымается.

– Ну, что ты, не нужно плакать, – попросил я, крепко прижимая к ее себе. Матушка отыскала мои губы своими горячими солеными губами, и мы надолго замолчали. Потом она несколько раз вздрогнула и успокоилась. Какое-то время мы лежали не шевелясь. Она горько вздохнула и вновь начала гладить мое тело. Потом испуганно, спросила:

– Ой, а что это у тебя?

Честно говорю, я едва удержался от смеха. Очень уж ситуация походила на старинный русский анекдот.

Как-то попросился солдат в избу на ночевку. Хозяйка пускать не хочет:

– Никак не могу служивый, муж у меня в отъезде, больше никого нет, а ты, поди, еще приставать будешь.

– Хозяюшка, – жалостливо уговаривает солдат, – какой там приставать, мне бы в тепле ночку скоротать. Дашь сухую корочку, бросишь на пол тряпку и то ладно!

– Ну, если так, то заходи, но помни, что обещал!

Солдат зашел, отогрелся, осмотрелся и просит:

– А нет ли у тебя, хозяюшка, водицы теплой пыль с себя смыть.

– Есть в бане, недавно топила, – отвечает она.

– Так что же ты молчала! – обрадовался солдат.

Пошли в баню.

– Я пока буду мыться, ты мне бельишко-то простирни, – просит он.

– А в чем же ты останешься?

– Дай пока мужнино, поди, зараз не заношу.

Помылся солдат, переоделся, вернулся в избу и сразу за стол. Ложку приготовил и требует:

– Ну, что есть в печи на стол мечи!

– Ты же давеча просил сухую корочку? – удивляется хозяйка.

– Ладно, ладно, что ты шуток не понимаешь. Я по запаху чую, что в печи щи и каша томятся.

Накрыла хозяйка стол. Солдат похлебал щей и ложку отложил.

– Не могу так есть, сухая ложка горло дерет. Ну, что смотришь, неси, что там у тебя припрятано!

Принесла хозяйка бутылку. Выпили они, закусили. Солдат на лавку ложится и спрашивает:

– Так что ты там такое о том что я приставать буду, говорила?

– Ты что смеешься? – спросила матушка, осторожно трогая непонятный предмет пальцами.

– Так, вспомнил... А ты что забыла что это такое?

– Забудешь тут, – сердито прошептала она, – батюшка и смолоду в таких делах не горазд был, а теперь уже и думать о таком забыл!

– А если залетишь? – на всякий случай, спросил я.

– Куда залечу? – не поняла она, – Я чай не птица по небу летать.

– Ну, это другой залет. Я говорю, вдруг затяжелеешь?

Она обняла меня, крепко прижалась и мечтательно проговорила:

– Ой, так бы хорошо было! Очень я сыночка хочу... Пусть простого, не Спасителя. И батюшке какое утешение, сан будет кому передать!

– Ну, сыночка я тебе не обещаю, это, уж как получится, – ответил я, и мы надолго замолчали.

Когда матушка «оттерпела» свое и мы распались, она только и успела сказать:

«Ох, и утешил ты меня добрый молодец». Дальнейшего разговора у нас не получилось, на печке заголосила Марья. Мы оба как по команде сели на лавке. До этого момента в избе было тихо, и я думал, что девушки уже спят, да вот, видно, ошибся.

– Марусь, ты чего? – спросила попадья. – Воешь, спрашиваю, чего? Обидел кто?

Девушка не ответила и повысила голос. С учетом того, что на улице находились караульные крестьяне, это было явно лишним. Но я не успел ничего ей сказать, как матушка вскочила и, белея в угольной темноте избы сметанным телом бросилась к дочери.

– Доченька, милая, ну что ты, что, моя хорошая, зачем так убиваешься!

– Да, да, – сквозь рыдания ответила та, тебе все, а мне ничего! Я должна была быть первой, а ты, ты...

Не дожидаясь пока вспыхнет скандал, я вмешался в разговор.

– Нашла из-за чего плакать, велико дело! Иди сюда.

Однако девушка не успокаивалась, правда, перестала выть и теперь просто рыдала. Мать ее тихонько утишала, но рыдания делались все отчаяннее. Наконец попадья не выдержала и позвала младшую дочь:

– Дашка, кончай дрыхнуть, царство небесное проспишь! Встань что ли, да вздуй свечу!

– Очень мне надо спать! – нагловато ответила та. – Машке охота плакать, пусть плачет!

– Ты мне пооговариваешься! Делай, что велела!

Дарья, продолжая ворчать, встала и полезла в печь за угольями. Я оставался на лавке, наблюдал, чем все это кончится. Младшая, наконец, зажгла свечу, и теперь можно было рассмотреть создавшуюся диспозицию. Вся наша компания, включая, увы, и меня, оказалась нага. Матушка стояла у печки, лаская взгляд плавностью и обилием линий спины. Дарья держала в руках свечу, весьма романтично ее освещавшую. Только Марию на печной лежанке видно не было.

– А ты и не думай, – уговаривала ее матушка, – ничего такого между нами и не было. Просто Дашка брыкается во сне, вот я прилегла к божьему человеку. Ему, что, от него не убудет!

– Да, да, скажешь тоже, не было! – рыдала дочь. – Я должна была быть первой!

– Так и не было, вот тебе святой истинный... – тут попадья замялась, побоявшись совершить богохульство, резко поменяла тему разговора. – Ты и будешь первой! Правда, божий человек?

– Правда, – махнул я рукой, – только давайте быстрее, а то спать очень хочется!

– Вставай, милая, вставай, иди...

Марья, наконец, замолчала и свесившись с печи посмотрела на меня.

– Идти что ли?

– Иди, – подтвердил я без особого подъема. Мать и младшая дочь нравились мне больше, чем Маруся. – Раз обещано...

Марья спрыгнула с печи и подошла к лавке. Она единственная оказалась в рубашке.

– Что нужно делать-то? – свесив сцепленные пальцами руки и потупив глаза, спросила она.

– Рубашку подыми дуреха, – нежно сказала мать, – да ложись на спину. Вот уж дочки у меня чистые ангелы! Одно слово невинность!

– Так что ли, матушка? – спросила Марья, подымая рубаху до колена. – Ой, как мне стыдно!

От такой ханжеской скромности, у меня только что не отвисла челюсть. Мало того, что она полдня мерила мои подштанники, потом с сестрой незваные заявились в баню, а теперь ей поднять до колен рубашку стало стыдно!

– Выше, выше поднимай, а теперь ложись на спинку!

Марья исполнила все, как велела мать, легла по середине лавки, сжала ноги и зажмурила глаза.

– Так, матушка?

– Ножки-то не сжимай, а разбросай немного. Ну, что ты, божий человек, столбом стоишь, давай начинай!

Меня от такой простоты даже передернуло:

– Что значит начинай! Вы что так и будете обе здесь стоять? !

– Куда же мне идти, это чай мое дитя! – ответила мать. – Сердце за нее разрывается! Ты, божий человек, давай, делай свое дело, а мы с Дашуткой посмотрим, кабы чего плохого не вышло!

– Я вам посмотрю, вы еще груповуху мне предложите, что здесь секс-шоу! А ну марш обе за печку и не сметь подглядывать!

Матушка растерялась и попятилась.

– Что ты, что ты, божий человек, зачем же сердиться. Мое чай дитя, у меня за него и сердце болит. Что дурного если мы с дочкой посмотрим.

– Идите, идите, а то вообще ничего не получится!

Попадья, а за ней и Дарья, уныло поплелись за печку. Я остановил младшенькую.

– Свечку оставь, она мне пригодится.

Она передала мен свечу и исчезла вслед за матерью, Я подошел к дефлорируемой девственнице. Марья лежала, крепко зажмурив глаза и не шевелилась.

– Что, страшно? – ласково спросил я.

– Страшно, – ответила она.

– Может быть, тогда не стоит сегодня, как-нибудь в другой раз?

– Не, пусть, чего уж, – с тяжелым вздохом, ответила она.

Ощущения от того что тут происходит, у меня было не самое приятное. Да и девушка нравилась мне меньше матери и сестры. Однако нужно было выполнять обещание, и я лег рядом. Марья сжалась и немного отодвинулась с середины лавки.

– Ты расслабься, – попросил я, но она мудреное слово не поняла и приоткрыла левый глаз пытаясь понять что я от нее хочу.

– Ляг свободнее и ничего не бойся, – поправился я. – Я постараюсь осторожно.

Теперь передо мной встал вопрос, целовать ее или нет. Все-таки она вроде как клиентка и никакие чувства нас не связывают, с другой стороны она девушка, значит существо деликатное, требующее ласки. Это обстоятельство и решило проблему.

Я обнял Марью за плечи, приподнял и поцеловал в губы. Она неожиданно для меня ответила, причем, вполне горячо и умело. Это было странно.

– Убери свечу, мне свет глаза режет, – попросила она, когда кончился наш долгий поцелуй.

– Ладно, – согласился я и задул светоч.

Теперь в полной темноте она повела себя совсем необычно, вдруг обняла меня с такой страстью, что я невольно поддался на порыв и ответил тем же. Теперь я целовал ее безо всякого внутреннего насилия.

– А больно не будет? – громко спросила она, притягивая меня к себе.

Ответить я не успел, она вдруг пронзительно вскрикнула. Причем совершенно не по делу, мы с ней еще только обнимались.

– Маруся, ты как? – дрожащим голосом спросила из-за печки мать.

– Ничего матушка, терплю, – ответила та голосом жертвы, – такая видно наша женская доля!

Я уже понял, что происходит, и ломать ей игру не стал, зато сам стал действовать безо всякой опаски. Скоро предположение подтвердилось. Если девушке и было больно то не сейчас, а много раньше. Она оказалась не только страстной, но и вполне умелой для своего времени. Во всяком случае, скоро вошла в такой раж, что мне стало неловко перед слушательницами. Не знаю, что думали родственницы за печкой, слыша ее стоны, надеюсь, не подозревали меня в садизме и вивисекции.

– Еще хочу, – тихо в самое ухо, сказала Мария, когда я оставил ее в покое.

– А как же Даша?

– Нашел о ком думать, подумаешь царица! – небрежно ответила она. – Ей и без тебя такого добра хватает!

Я принял информацию к сведению, но чтобы не провоцировать новый скандал, благоразумно потянул девушку с лавки. Она неохотно встала.

– Все? – подала голос мать. – Как ты, милая?

– Ой, матушка, что вы такое спрашиваете, у меня все так болит! Нежели все женщины такие муки принимают?

Мать скорбно хмыкнула, подтверждая скорбное предположение дочери. Теперь держать матушку с Дарьей за печкой не имело смысла, и я разрешил им вернуться на нашу половину. Младшая опять вздула угли и зажгла свечу. Зачем это им понадобилось, я понял только после того, как они начали рассматривать перину. Как говорится, доверяй, но проверяй! Однако к разочарованию младшей сестры, у старшей с невинность оказалось все в порядке. Все положенные следы были налицо. Когда и как Марья успела их оставить, я так и не понял.

– Доченька, умница моя, – сказала умиленная матушка и приняла безгрешное чадо в свои объятия.

Что доченька действительно умница, я теперь тоже не сомневался. Мне осталось проверить, как будет выкручиваться младшая. Взоры обеих дам, прошедших тяжкое испытание, остановились на ней, бледной и испуганной. Во всяком случае, свеча в ее руке заметно дрожала.

– Теперь ты, Дашутка! – сказала мать и открыла ей свои объятия. Страдалица, вскрикнула и не преминула укрыть пылающее лицо на мягкой материнской груди. – Что делать, придется и тебе через это пройти! Может Господь смилостивится над нами, и ты станешь матерью Спасителя!

– Нет, мама, нет, я боюсь! – ответила дочь, прижимаясь к матушке. – Мне стыдно!

– Ничего, ничего, такова наша женская доля. И мне было стыдно, но что поделаешь, смирилась и вас с Марьюшкой родила! Иди, ложись...

– Вы может быть, сначала меня спросите? – поинтересовался я. – Кажется, и я в этом деле тоже участвую! Вы что думаете, я вам... ну в общем, мне тоже нужно отдыхать, так что сеанс откладывается. Пусть Даша сегодня спит спокойно!

Дарья не поняла, что откладывается, но мысль уловила и тотчас отступила от матери. Свеча в ее руке дрожать перестала.

– Как это спать! Мама, ну почему, всегда так! Машке всегда все самое лучшее! Я разве виновата, что моложе ее на два года!

– Какие два года! – вскинулась Мария. – Ты, сестричка, видно считать разучилась! Я тебя живо научу!

Она уже уперла руки в бока и выставила вперед ногу. Пришлось мне броситься на амбразуру.

– Все, все! Больше ни слова. Вы обе, марш за печку, а ты, Дарья, ложись на лавку, – закричал я, представляя, что сейчас здесь начнется. Надо так надо! Нам ли большевикам бояться трудностей! Родина скажет надо, коммунисты ответят – есть! Дадим стране угля хоть мелкого, но много!

Глава 7

Нет, не по Сеньке оказалась эта шапка! Проснулся я совсем поздно и тотчас побежал на двор. Нужда заставила. Выскочил из избы и кинулся, было, на зады в укромное место, а тут возле крыльца сидят на завалинке вряд девицы и смотрят на меня во все глаза. Пришлось как человеку деликатному и воспитанному, умерить пыл и пойти тихим шагом, так, будто просто вышел прогуляться. Иду, а сзади четверо крестьян с вилами пристроились. То ли охраняют, то ли конвоируют.

– Далеко собрались? – спрашиваю.

– До ветра, – говорит один из них, который побойчее.

– Ну, ну, – ответил я и бегом в кусты к забору. Они следом. Добежали. Стоят и смотрят. Кто в армии служил, тому такие дела по барабану, там все делается, открыто, по уставу, поневоле привыкнешь. «Ладно, – думаю, – нравится смотреть, смотрите».

– Погода-то, – говорю, – нынче, ничего, разгулялась.

Мужики задрали бороды к небу и уставились на небесную синь с редкими облаками. Пусть, хоть туда смотрят, чем на меня.

Я хотел им еще что-нибудь полезное показать в окружающем ландшафте, но нужда в этом отпала. Поддернул свои шелковые штанишки и пошел назад. Они, следом, идут молча, с сознанием возложенной на них высокой миссии.

Девицы, когда я вернулся к избе, встали с завалинки и разом поклонились. Стоят в ряд, душ десять. Как в очереди в амбулаторию на медицинскую комиссию. Только смотреть мне на них почему-то было нерадостно.

В избе попадья с дочками, уже завтраком встречают. Лица просветленные, ласковые. Не жизнь, а сказка. Кому такое расскажешь, не поверят, все нормальные мужики от зависти изойдут.

– Ну, как спалось? – спросил я святое семейство, изображая на лице вежливую улыбку.

– Ой, как с вечера легла, так ничего и не помню, даже сны не снились, – ответила матушка.

– Повезло тебе, а меня всю ночь кошмары мучили, – сказал я, и покосился на Дарью. Показала она мне напоследок небо в алмазах. Младшенькая только усмехнулась. Спрашиваю:

– А что это за девушки собрались во дворе?

– К тебе, – подтвердила мои мрачные догадки попадья.

– Ну, и что мне с ними делать?

– Что положено, – сказала она, отводя глаза, и скорбно поджимая губы.

– Это я и сам знаю, что мне их всех сюда вести?

– Как так сюда, ты, что такое придумал, – всполошилась матушка, – нам здесь только такой пакости не хватает! Фу, даже подумать такое зазорно!

Ну, это надо же, – подумал я, – а ночью у нее были совершенно противоположные взгляды на отношения полов!

– Ладно, – говорю, – матушка, с тобой все ясно, иди, зови мужа!

– Так куда спешить, божий человек, сначала поешь, попей, что же так сразу батюшку кличешь. Девки, что стоите как вкопанные, угощайте божьего человека!

Кажется, матушка меня неправильно поняла, решила, что я собираюсь заложить ее мужу. В связи с создавшимися обстоятельствами, разуверять я ее не стал и сел за стол. Дочки тоже засуетились, начали пододвигать яства. Я принялся за завтрак. Предстоящие испытания меня, честно говоря, пугали. После бурной ночи и неистовой Дарьи, даже думать о чем-то приземленном и плотском не хотелось. Тянуло на высокую поэзию и платонические отношения. Да и в любом случае, нужно было придумывать, как уносить отсюда ноги.

Поверьте, я совсем не против нежных отношений с противоположным полом, напротив, женщин я люблю значительно больше чем мужчин. Мне в них нравится почти все, ну, там глазки, ручки, ножки, еще кое что. И вообще, я искренне считаю, что природа не создала ничего прекрасней и совершенней женщины. Однако вступать в нежные отношения предпочитаю с теми, с кем меня связывают чувства. У каждого, в конце концов, свои заморочки. Что делать, если не тянет меня на случайное разнообразие.

Не затягивая с завтраком, я съел сладкую поповскую кашу с маслом, запил ее парным молоком и отложил ложку. Женщины ели медленно, с чувством и смаком. Сегодня сестры вполне мирно сосуществовали без обычных своих перебранок. И вообще разговора как-то не получалось. Мне игры в молчанку надоели, и я прямо спросил:

– Ну, и что мы будем делать дальше?

Матушка замялась, потом, не глядя в глаза, ответила:

– Можешь остаться здесь с нами, а нет, так пойди во двор и выбери себе девку. Они уже, небось, заждались.

– А в селе есть кто-нибудь, кто будет, ну, это самое, следить за очередью, и вообще?

Несмотря на невразумительность вопроса меня поняли.

– Есть, староста, – ответила Марья, – только он в такие дела мешаться не станет. Это же дело божественное! Такими делами наш батюшка занимается.

– Ну, так позовите своего батюшку! Я юродивый или кто! Да, я вам сейчас всю избу разнесу! – свирепо вращая глазами, потребовал я.

Матушка подхватилась из-за стола и понеслась к выходу. Мы остались с дочерьми.

– А вы, красавицы, что на меня таращитесь? Я вам ночью помог девичьи грехи скрыть, а вы мне, значит, помогать не хотите?

Девушки смутились и быстро переглянулись.

– А что мы можем? – подала голос Дарья.

– Вы что думаете, я буду все ваше село... ну, в общем, сами понимаете! Вы должны помочь мне отсюда бежать, тогда мы будем квиты.

– Да зачем бежать-то, – удивленно спросила Марья, – чем тебе с нами плохо?

– Ты понимаешь, что говоришь? Мне и вас троих много, а в одном вашем селе семьдесят шесть девок, да еще с окрестных деревень набегут! Я что, целый год должен тут прожить?

– А чем плохо? – удивилась Дарья. – Тебя всем миром кормить, поить будут, а тебе и дел то, что девушек ласкать.

– Я для таких дел не подхожу. Вам сюда другого юродивого позвать нужно, – объяснил я.

– А по мне так очень подходишь, – застенчиво улыбнулась Дарья. – За одну ночь с двумя, – она подумала и решила не лицемерить, – с тремя бабами справился. И всем понравилось.

– Ну, это бывает иногда, но не каждый же день! Потом одни женщины мне нравятся, другие нет. Знаю я ваших мужиков, нагонят сюда кривых, косых, горбатых. Нет, ничего у меня не выйдет. Только опозорюсь.

– А зачем тебе с ними, ну, это самое? – удивилась Дарья, – у всех свои парни есть...

– У вас с Марусей выходит, парней нет? – не без ехидства спросил я.

– Есть, конечно, но нас родители в строгости держат. За ворота лишний раз не выйдешь. К тому же мы не простые девушки, не холопки какие, а поповны. Нам с каждым встречным-поперечным нельзя, нам себя блюсти надо!

– Ну, если так, тогда совсем другое дело. Тогда подскажите, как же я по-другому сельских девушек орошать буду, ты что, новый способ знаешь?

– Да не надо, ничего такого делать, поживи у нас, а с девушками мы сами сладим.

Я ничего не понял и потребовал разъяснений. Мне снисходительно рассказали, что девушки сами знают что делать, они будут приходить в поповский дом сразу по несколько человек, посидят, поболтают, а потом спокойно вернуться по домам.

– И тебе не в тягость и им польза, на тебя можно будет все старые грешки свалить. А ты пока, у нас поживешь, – добавила она, загадочно мерцая глазами. – Нас то троих не испугаешься?

– Вас нет, – рассеяно ответил я, вспоминая подобную ситуацию в «Декамероне», там молодом человек попал в женский монастырь и много лет проработал садовником. – Давайте, зовите гостей, посмотрю, как это у вас получится.

– Пока рано, сейчас батюшка придет, так ты с ним не спорь и во всем соглашайся, только требуй, что бы девок водил к нам в избу. А как он уйдет, мы их и позовем.

– Ну, ну, – сказал я, не очень надеясь на успех. Слишком многих людей заморочил припадочный блаженный, а кому не захочется оказаться свидетелем великого чуда.

Мы сидели за столом, соблюдая все светские условности. О ночных отношениях не было сказано ни слова. Когда вернулись родители, девушки вскочили на ноги и бросились обнимать папеньку. Священник выглядел довольным и смущенным. Мы поздоровались.

– Как вы тут, мои хорошие? – спросил он дочерей.

– Хорошо, батюшка, – ответили они нежными ангельскими голосами.

– Здоровы ли?

– Здоровы, батюшка, а как ты сам?

– Тоже здоров, – ответил он.

– Отец Константин, нам нужно поговорить, – безо всякой юродивой дурашливости сказал я, когда надоело слушать все их дежурные банальности.

Священник смутился, посмотрел на меня добрыми, слезящимися глазами. Он почему-то все время смущался, то ли из-за склада характера, то ли щекотливости ситуации.

– Говори, божий человек.

– Нам нужно говорить с глазу на глаз.

– Неужто матушка тебе помеха, у меня от нее секретов нет.

– Зато у меня есть!

Попадья побледнела и умоляюще заглянула мне в глаза. Я понимал, чего она боится, и поспешил успокоить:

– У нас разговор будет о божественном, женщинам это слушать не интересно.

– Ну, раз ты хочешь, – согласился поп, – давай поговорим.

Попадья с дочками неохотно вышли из избы.

– Батюшка, – начал я, – мне не нравится, то, что мы здесь делаем. Какой-то сумасшедший придумал глупость, а вы все ему поверили. Я еще понимаю простых крестьян, они всякому чуду верят, но тебе священнику это не к лицу. Спаситель у нас один и не гоже ждать другого, Это не просто ересь, но и богохульство.

Старик испугался и замахал на меня руками:

– Как ты можешь такое говорить, нам не дано знать божий промысел!

– Вот именно, а вы хотите заставить меня устроить здесь блуд и разврат! Видано ли дело, священнику принуждать паству к греховной любви!

Отец Константин ответил не сразу, но когда заговорил, голос его потерял былую мягкость и нерешительность. Он как-то ни то что бы приосанился, нет, он стал значительным и властным.

– Не тебе человеку, читать то, что скрыто за семью печатями! Здесь было чудо и ты тому свидетель! Молись, чтобы Господь укрепил дух твой и чресла твои, и сделал достойным великой благодати. Ты не блаженный, а лишь сосуд блаженного! Делай то, что тебе предначертано и не гневи Господа!

Я хотел возразить, но понял, что он просто безумен. Спорить или что-то ему доказывать было совершенно бессмысленно. Что делать, и священники сходят с ума.

– Ладно, спорить я с тобой не буду, но хочу, что бы все это проходило в твоей избе, – твердо сказал я. – Иначе вообще ничего не будет, а я на тебя нашлю проклятие! И еще хочу, чтобы убрали мужиков с вилами, мне они мешают!

– Не моя это воля, а Всевышнего и я от нее не отступлю. Господь со мной говорил и учил, как он повелел я лишь все в точности исполняю. Не тебя они стерегут, а невест от демонов защищают. А место где будешь исполнять свой подвиг выбирать тебе, на это твоя воля, а мне с того только великий почет. Блажен тот, в чьей горнице произойдет великое чудо зачатие Спасителя, – договорил он своим прежним мягким голосом и прослезился от умиления. – Оставайся здесь, я тебе в этом препятствовать не стану. Главное старайся лучше выполнить пророчество блаженного Федора. Знаю непомерно труден сей подвиг, сам такое когда-то с матушкой испытал, не приведи Господь вспомнить!

Я стоял, смотрел и молчал. Больше говорить нам с ним было не о чем. Я добился минимума уступок и окончательно уяснил, что батюшка просто сбрендил.

Удивительное дело, как часто сумасшедшие увлекают своими бредовыми идеями вполне нормальных людей. Причем те своим трудом, а то и жизнями еще и умудряются возводить их в ранг великих! Вот этот поп, с первого взгляда видно, что он невменяемый, а ведь умудрился заморочить целое село!

– Ладно, батюшка, иди себе с Богом, поживи у кого-нибудь из прихожан, – небрежно разваливаясь на лавке, распорядился я, – а жену и дочерей пришли, они мне пригодятся.

Отец Константин поспешно вышел, и почти сразу же в избу вбежали поповны.

– Остаешься здесь? – первым делом спросила Дарья.

– Да, остаюсь, зовите девушек, посмотрю, что у вас получится!

Девушки вошли и смущенно столпились в дверях. По случаю важного события одеты они были в лучшее семейное платье. На радость русских мужчин мода у нас не менялась почти тысячу лет, так что гардероб накапливался поколениями, и почти у всех была для торжественных случаев припасена хорошая одежда.

Чувствовалось, что гостьям смотреть на меня неловко, и они, вразнобой поздоровавшись, демонстративно общались только между собой: встали кружком и, не глядя на меня, шушукались и пересмеивались. Я, как, положено ответив на приветствие, присел на лавку и затаился.

Теперь дело было за поповнами. Дарья позвала гостей в закрытую от меня печью часть избы. Девчонки гурьбой бросились туда и, как только спрятались за печь, тотчас осмелели. Теперь оттуда слышался такой заливистый смех и я, грешным делом, пожалел, что поддался панике и отказался от своей многотрудной, но в чем – то приятной миссии. Может быть, все-таки стоило бы потрудиться хотя бы ради отечественной демографии...

Однако мечты так и остались мечтами. Суровая правда жизни перепутала все обстоятельства. С шумом хлопнув дверью, в поповскую избу, как к себе домой, вошли два крепких мужика, одетые в богатые кафтаны. Один был наряжен в красный, другой в желтый, и оба при оружии. Естественно, что у меня екнуло сердце. Я-то был наг и почти бос и не подготовлен к такой неожиданной встрече.

Со света в слабо освещенном помещении они видели плохо, потому остались у порога, осматриваясь по сторонам, Девичник за печкой разом затих и затаился. Я же встал навстречу, уже прикидывая, чем им можно противостоять. Мужики, между тем, продолжали стоять на месте, не выказывая никакой агрессии, крутили головами. Как нетрудно было догадаться, они надеялись увидеть здесь сцену свального греха.

– Вам что здесь нужно? – спросил я, выходя им навстречу.