Текст книги "Чертобой. Свои среди Чужих"

Философствую, мать… Сорок шесть лет – не старость, но последние три года можно считать один к десяти. Имею право поворчать.

Рыбаки уже закончили проверку сетей и упаковали сдутые лодки в «уазик». Рядом лежит мешок с сегодняшним уловом. Килограммов сорок – для восьмидесяти с лишним человек не бог весть что, но все-таки… Мелочь засолим на зиму – тузлук с прошлых посолов хоть и вонюч неимоверно, да какой уж есть, запасы соли не безграничны. Хорошо еще, что удалось поживиться на складе магазина в Солонском, обезлюдевшей деревне это все равно не пригодится.

– Папа…

Поворачиваю голову и встречаюсь взглядом с дочерью:

– Да?

– Ты не забыл?

– Помню, душа моя.

В глазах у Лены зажглись огоньки – так я называл ее в раннем-раннем детстве, когда перед сном желал спокойной ночи. Завтра день рождения, тринадцать лет. «Сайга» была подарком в прошлом году, сегодня ждет чего-то большего. Не буду разочаровывать ребенка:

– Если не успеем вернуться, загляни в кузницу. За горном на полке сверток.

– Та самая сабля? – Дочь радостно взвизгнула и захлопала в ладоши.

– Шашка.

Андрей отвернулся, пряча улыбку. Наверное, с его легкой руки среди детей в поселении поползли удивительные слухи о волшебном клинке, который безлунными ночами куют два Чертобоя. Пусть их… Не будешь же объяснять малышне, что времени катастрофически не хватает даже на самое необходимое, и если заниматься игрушками, то только за счет сна. Пусть верят в сказку.

А волшебный клинок… не им говорить, что без тяжелых и упорных тренировок волшебство просто не работает. Халява кончилась, когда началось Нашествие. Пусть хоть детство останется.

Глава 2

Мы проводили взглядами «уазик», увозивший рыбаков с их добычей, кучей трофейных голов, и только тогда чуть-чуть расслабились. Я не просто сел – рухнул в траву, не удержавшись на резко ослабевших ногах. По-хорошему, нам бы сейчас завалиться часа на четыре в баню, исхлестать друг о друга несколько веников, а потом употребить стакан-другой настоянной на травах самогонки и провести вечер у самовара под неспешные разговоры. Тогда бы отпустило. В принципе, так бы и сделали, но нужно проверить возникшую мысль.

– Андрей, как рука?

– Ерунда, – отмахнулся сын. – Вскользь когтями задело. Да я обработал…

– Таблетку съел?

– Угу.

Таблетками мы называли круто просоленные кусочки сырой печени тваренышей, запаянные утюгом в полиэтилен. Они могли храниться неделю и использовались для профилактики заражений. Уж не знаю, что там содержится, но действует лучше всякой противостолбнячной сыворотки и прочих… Если нет соленой – едим и свежую, еще теплую. С пятой-шестой попытки, когда блевать становится нечем, получается. Дело привычки.

Андрей лежит, не снимая бронежилета, на чистой куртке, экспроприированной у тревожной группы, и блаженно щурится на солнце, шевеля пальцами босых ног. Портянки предусмотрительно повесил на воткнутые с подветренной стороны палки. Армейские берцы у нас тоже не прижились. То ли дело яловые сапоги – хоть и потяжелее кирзачей, но крепче и надежнее. А эти шнурки, носки… только понты перед девками колотить. На плечи привычно давит кольчужный воротник, собранный из мелких шайб Гровера. Такой в совсем древние времена смог бы выдержать и удар меча. Что еще в нашей экипировке? Пластины, прикрывающие сокровенное… Бывало, и выручали.

– Ну что, пошли?

– Пошли.

Дальше отправились привычным порядком, внимательно глядя под ноги. Обычно твареныши не оставляют следов – зверь чуть побольше кошки, с мощными задними лапами, хотя передвигаться предпочитает на четырех, идет легко и бесшумно, практически не оставляя следов. Но сегодня собралась громадная стая, так что можно рассчитывать на успех.

– Стой! – Мы уже приближались к северной оконечности озера, небольшим заливчиком уходившего в крутой берег, когда я увидел просвет в зарослях.

Ее трудно было не заметить – широкая тропа, а на истоптанных камышах с заплывающими вмятинами от чьего-то бега то, что еще недавно было человеком. Тройка тваренышей обглодала бы дочиста, но большая стая просто разорвала жертву в клочья, растащив кости.

– Женщина? – предположил Андрей. – Размер ноги маловат.

– Может быть, сейчас уже не определишь.

– А это? – Почти у самой воды валялся изящный никелированный револьвер.

Я наклонился и поднял игрушку – блестящую безделушку с перламутровыми накладками рукояти.

– Газовый, все заряды потрачены. – Озеро плеснуло, принимая бесполезную и опасную исключительно чувством ложной безопасности железяку. – Идиоты…

Да, женщина. Была. Чуть дальше повис, зацепившись за куст, черный беретик с нашитым красным треугольным флажком и прилипшими внутри длинными волосами. Милитари-стиль. Они что, уроды, на сафари решили скататься? Они, потому что где-то должны быть еще кости – в одиночку эта дура сюда просто не добралась бы.

Очередная находка. «АКСУ» – полицейская плевалка с пустым магазином. Заберу и дома повешу, как напоминание. Дохлый твареныш и пятна крови. Кого-то зацепила еще. Россыпь гильз в траве. Надеялась уйти к озеру и отсидеться в воде? Вполне.

След уводил все ближе к Фроловскому. Если бы мы вышли на час раньше, то вполне услышали бы стрельбу.

– Пап, впереди!

– Вижу.

Это мужик. Тоже был. Уцелевшая высокая берца большого размера, второй нет. Шнуровка погрызена – зверье добиралось до того, что оставалось внутри. Отстреливался лежа? Все гильзы справа. Тут же помповое ружье, не знаю какой марки, слишком все запачкано кровью. На вид не определю – до Нашествия оружием не очень-то интересовался, хватало старой, доставшейся по наследству «тулки». Она и сейчас в железном шкафу. Там, далеко, в старом доме, в котором не был уже три года. Дальше ничего не нужно было искать – все читалось как на странице раскрытой книги, к сожалению, трагической. Здесь беглецы останавливались, сделав несколько выстрелов. Вот небольшая лунка от разорвавшейся гранаты и три дохлых твареныша. Еще один, убитый из ружья.

– Чертобои, базе! – опять вызывает Сотский.

– Младший слушает, – ответил Андрей.

– Машина добралась, у нас норма.

– Добро. Мы в порядке, выходим к Фроловскому.

– Хорошо, отбой. Гусева я предупредил.

Сын недовольно чертыхнулся и сунул рацию в грудной карман. Давно хочу купить у шумиловцев гарнитуры. Такие, как в старых фильмах, когда можно переговариваться, не занимая рук. Но дерут безбожно – любая радиостанция даже не на вес золота, потерявшего ценность, она идет по цене жизни. То китайское барахло, которым были завалены магазины перед Нашествием, за редким исключением, давно вышло из строя, не выдержав нагрузок, и новую, нормальную, можно только выменять у военных или найти случайно.

Впереди показались крыши. В отличие от нашего Дуброво эта деревня раньше была вполне населенной, сюда даже ходил рейсовый автобус из Павлова. Дорога, конечно, и тогда оставляла желать лучшего, но, во всяком случае, выбоины в асфальте иногда заделывали. Через Фроловское мы ездили в плохую погоду – короткий путь заканчивался шестью километрами грунтовки, а тут хотя и дальше, но зато твердым покрытием. Люди в деревне продержались достаточно долго после начала Нашествия – четыре месяца, и ушли в Грудцино только осенью, пустив впереди себя чудом уцелевших коров. Ушли все пятеро.

Последнюю жертву тваренышей нашли у ручья – видимо, человек провалился, когда под ногой сломалась гнилая доска мостка, и упал. Ни гильз, ни оружия рядом не было.

Следы вели дальше, мимо сгоревших когда-то домов к полуразрушенной церкви, восстанавливать которую совсем было собрались три года назад. Успели поставить леса и завезти кое-какие стройматериалы. Пачки красного кирпича и сейчас стояли, шелестя обрывками упаковочной пленки. А за ними…

– Бля-а-а! – не сдержался Андрей, увидев «Тойоту-Лэндкрузер» с тонированными наглухо стеклами, повернутую к нам черным блестящим боком.

Дверки закрыты, а по обеим сторонам от машины несколько застреленных в упор тваренышей. Видимо, водитель и пассажиры выскочили одновременно, открыв огонь, а затем бросились прочь. И зачем было убегать? Внутри безопаснее. Относительно безопаснее – звери не смогут забраться внутрь, но и не выпустят наружу. Сиди, пока не кончатся продукты.

Ответ нашелся почти сразу же, как я осторожно приоткрыл водительскую дверку – твареныши попали в салон через выбитый выстрелом люк. Кажется, они запрыгнули на крышу остановившегося автомобиля, а водитель или пассажир саданул прямо сквозь стекло. С испуга или от неожиданности? Какая теперь разница… Еще одному зверю свернули голову голыми руками – валяется, закрывая рычаг скоростей. На лобовике кровь… Человеческая?

На заднем сиденье что-то шевельнулось, и я резко отшатнулся, захлопнул дверь. Андрей шагнул ближе и направил ружье на «Тойоту»:

– Там?

– Ага, сзади…

– Откроешь? А я…

– Погоди, сам… У меня кучнее бьет.

– Хорошо.

Сын тихонько, кончиками пальцев вытянутой руки, потянул ручку на себя. Тишина… Только дрогнуло свернутое одеяло и послышался еле-еле слышный, на грани восприятия, писк. Я еще толком ничего не понял, а Андрей уже забросил двустволку за спину и потянулся внутрь:

– Здесь ребенок, пап. Маленький совсем.

Теперь понятно, зачем люди уводили стаю от машины. Пусть им хорошо там, на небесах. Не знаю, как жили раньше, но умерли достойно, в бою. Спасая вот этого крохотного малыша. Там же на сиденье пузырек с соской. В нем темно-желтоватая жидкость. Чай? Попробовал на язык и сплюнул – маковый отвар. Напоили заранее, еще во время погони, чтобы уснул и не выдал себя плачем или движением. Господи, ну для чего нужно было тащить ребенка в гарантированно самоубийственную поездку?

Тем временем Андрей откинул уголок одеяла, закрывающий лицо найденыша. Малыш, не открывая глаз, заворочался и открыл рот, смешно захлопав губами. Орать не стал.

– Правильно, – одобрил сын. – Мужчины не плачут!

– Ты в его возрасте тоже не плакал – пароходной сиреной вопил. В багажнике вещи глянь, может быть, перепеленать нужно?

– Сейчас. – Андрей передал сверток мне. – Только я пеленки менять не умею. Поможешь?

– Учись сам. Считай, что экзамен на звание молодого отца сдаешь.

– Я?

– А чего такого? Когда-то надо. Почему не сейчас? От тебя внуков хрен дождешься, а тут раз… и готово.

– Да, но… – По-моему, он не уловил иронии.

– Чай, не девка, в подоле притащившая. Одинокий мужчина с дитем всегда вызывает уважение у женщин. Правда, пополам с жалостью.

– На фиг надо. – Андрей был прикрыт дверкой багажника, потому его возражения звучали как-то неразборчиво и неубедительно. – О, смотри, целая сумка с молочными смесями! И даже памперсы!

Смотреть не стал – кто-то должен присматривать за местностью. Хотя разум и утверждал, что все твареныши ушли за беглецами и потом остались валяться без голов на берегу озера, но жизненный опыт, основанный на воспоминаниях седалищного нерва, спорил с ним. Устраиваю малыша поудобнее на сгибе левой руки, прижимая тихонько к бронежилету. Симпатичная мордашка – на вид месяцев шесть. Плюс-минус недели две. Слава богу, в возрасте детей немного разбираюсь.

– А чего дальше делать? – Андрей захлопнул багажник и с любопытством естествоиспытателя разглядывал упаковку подгузников. – Может, ты?

– Нет уж… тренируйся.

– А-а-а… а давай!

Я положил ребенка на капот и отошел в сторону, продолжая наблюдать за улицей. Через пару минут, не меньше, за спиной раздался удивленный возглас:

– Пап, так это же девчонка!

– Тем более.

– Что – тем более?

– А все! Пошевеливайся, давай… папаша.

Андрей запыхтел, но воспитание не позволило высказать вслух всю полноту чувств. Справился довольно быстро.

– Дальше что? Грудью кормить не буду, нету ее у меня…

– Поговори еще! – И не оборачиваюсь. Пряча улыбку.

Девчонка. Девчонка – это хорошо. Это наше будущее. Если оно есть. Ладно, не отвлекаемся на лирику. Открываю дверку и лезу на водительское сиденье. Ключ в замке зажигания.

– Ну что стоишь? Залезай.

Сын смотрит непонимающе – за три года опасность езды на машине осознана настолько, что «Тойота» уже не воспринимается как средство передвижения. Добыча, трофей, с которого можно снять очень много полезного в хозяйстве – да. Но ездить – нет. Но придется.

Чуть сдвинул кресло назад – покойный водила был меньше ростом. Поворот ключа – зажужжал бензонасос, стрелка топливного датчика показывает больше половины бака. Это хорошо. Черт, а где педаль сцепления? Ах да, коробка автомат… Заводим… надо же, заработала… мощно и почти бесшумно.

– Садишься или нет?

– На хрена? – Андрей, не выпуская ребенка из рук, садится сзади, кладет сверток рядом и опускает стекло.

– Застудишь девчонку.

– А стрелять как? Да я ее еще курткой прикрою.

– Как знаешь. – Включаю заднюю передачу, и «Лэндкрузер» пятится, выбираясь на более-менее приличный кусок улицы. – Поехали!

Разворачиваюсь, въехав кормой в одичавшие смородиновые кусты, и выруливаю на асфальт. Левая рука привычно толкает вперед рычажок поворотника. Надо же, столько времени прошло, как в последний раз сидел за рулем, а все делаю на автомате. Взял левее – упавший забор, конечно, не ахти какая помеха такому танку, но поймать колесом ржавый гвоздь сотку – немного не то, что нужно именно сейчас. И резко вправо, под горку, где после двойного поворота начинается прямая дорога на Грудцино. Андрей молчал, но в зеркале заднего вида отражалось его лицо с нервно прикушенной нижней губой. И тревожные взгляды на малышку.

Ехать всего шесть километров. С одной стороны тянутся зарастающие березняком поля. Никогда раньше не понимал поэтов и ностальгирующих по березкам эмигрантов. Сейчас не понимаю тем более. Красиво. Да… белые стволы… шелест листьев под легким ветерком. Но они же – знак беды, знак брошенных полей и обезлюдевших деревень. Наверное, так же было почти сто лет назад, после Гражданской войны.

С другой стороны – болотистая низина с разлившимся ручьем. Сразу за ним уходят вверх лесистые холмы. До Дуброво по прямой – рукой подать, но нам в обратную сторону. А впереди, справа, кладбище синеет оградами. Старое кладбище, на нем уже не хоронят. Пробовали один раз, но твареныши атаковали процессию, и хоронить пришлось на трех человек больше. А ночью звери раскопали свежие могилы. Теперь кладут внутри деревенской территории, рядом с северной сторожевой башней. У нас то же самое – жить хреново, а помереть – еще хуже.

Да что все о грустном? Тут же магнитола есть, сейчас музыку поставлю. Проигрыватель подмигнул синим огоньком и включился с середины песни, не дослушанной прежними хозяевами «Тойоты». Я вздрогнул, услышав знакомые переливы гармони в проигрыше. Мистика… таких совпадений просто не бывает… не может быть. Но оно было. Из многочисленных динамиков – голос:

 
Где теплый ветерок
Смотрит изумленно,
Синие кресты
Помня поименно…
 

Руки стискивают руль. Но песня звучит…

 
И все слова бесполезны,
И ничего не исправить.
Придется в банке железной
Букет ромашек поставить.
Пускай стоит себе просто,
Пусть будет самым красивым,
На деревенском погосте
Страны с названьем Россия.
 

Ну что же мне так хреново? Настолько, что нажимаю на тормоза и лезу в боковой карман куртки, где лежит плоская фляжка с самогоном. Рука, откручивающая пробку, дрожит. Глоток… еще один… Обжигающая жидкость прокатилась по пищеводу, оставив привкус дубовой коры и липового цвета. Не ожидал, что прошлое догонит и ударит так безжалостно. Именно эту песню я слушал дома в последний день. Слушал, а потом выключил комп и уехал на дачу. И больше не было ничего… Не стало прежней жизни, в один момент рухнувшей под ударом Нашествия.

Оно началось не сразу, но об этом никто не догадывался. Просто весной, когда сошел снег, люди стали находить на земле маленькие перламутровые шарики, светившиеся изнутри в темноте. Даже искать не нужно было, они усеяли все, начиная от газонов в городе до полян в лесу. В лесу меньше – казалось, что «ледяной жемчуг», так его назвали, притягивался к большим скоплениям людей, потихоньку перемещаясь самостоятельно. В тех краях, где зимы не было, они появились тоже и в тот же день. Вечером нет, а утром…

Поднятая было шумиха быстро утихла, когда ученые, исследовавшие необычный феномен, бессильно и недоуменно развели руками, не в силах внятно объяснить его происхождение. Говорили что-то о неспособности современной аппаратуры, сверхпрочности объекта, непроницаемости для рентгеновского и прочих излучений… Точку в спорах поставили американцы из Массачусетса, заявив, что феномен безвреден, следовательно, не стоит выеденного яйца.

Новый виток истерии начался чуть позже, когда военные обнаружили какое-то излучение от больших скоплений «ледяного жемчуга», мешающее наведению ракетных боеголовок и работе спутников связи. Даже предприняли попытку скупки, а потом и конфискации шариков. Но излучение пропало сразу же после увеличения ассигнований на исследование в несколько раз. Вояк обвинили в мошенничестве – российским сурово погрозили пальцем, у американцев отправили в отставку целого полковника, в Китае же это стало прекрасным поводом устроить чистки генералитета. Чем закончилось в других странах, СМИ не сообщали – как раз грянула очередная свадьба британского принца, потом его же не менее громкий скандал и драка с любовником… Не до того было.

А «ледяной жемчуг» стал обычным курьезом природы и последним писком моды. Выяснилось, что под действием тепла человеческого тела он не только светится в темноте, но и растет в размерах – шарики величиной с вишню за две недели успевали вымахать до габаритов футбольного мяча. Освещение из больших шаров получило популярность не только в спальнях. В ночных клубах развешивали целые гирлянды, приспособив волейбольные сетки – мягкое свечение успокаивало агрессивных, подбадривало робких, отрезвляло пьяных и кружило головы трезвым. А причудливая игра света притягивала, заставляла прижать ладони, согревая прохладную, чуть шершавую на ощупь поверхность «жемчужины».

Опять начался шум в газетах и Интернете – на этот раз врачи выступили с утверждением, что неизученный феномен является каким-то там гипноглифом и вызывает болезненную привязанность. Не знаю, может быть, так оно и было. Нас самих спасло маниакальное пристрастие моей жены к чистоте – все найденное дочерью на улице тщательно осматривалось и незамедлительно выбрасывалось на помойку. Светящийся феномен не стал исключением.

Все случилось одновременно во всем мире одиннадцатого, а где-то еще десятого июня – твареныши вылупились из «жемчужин», как цыплята из яиц, что, впрочем, не помешало им оказаться хищниками. Теплокровными, зубастыми, ядовитыми, с короткой серой шерстью и невероятно прожорливыми. Не знаю… наверное, мало кто пережил первую ночь Нашествия – говорят, что к утру города напоминали Дрезден сорок пятого года из-за вспыхнувших многочисленных пожаров. Горели квартиры, дома, горели автозаправочные станции, столкнувшиеся на улицах автомобили… Тушить было уже некому.

Нас это все миновало – мы выехали на дачу в пятницу сразу после обеда, чтобы успеть проскочить выезд из города до пробок, и к тому времени уже спали. Я только засиделся на кухне с ноутбуком и кружкой чая, зависнув на одном из форумов. А около полуночи перестал работать USB-модем, и без того в наших местах жутко тормозящий. Так и пришлось выключать и ложиться. Все равно собрался подняться пораньше и сбегать по прохладе в ближайший лесок за лисичками.

Сходил, бля, за грибочками… Утром проснулись от отчаянного визга Бобика, мелкой дворняги, которого в дом ночевать не пускали. Как был, в трусах и босиком, я выскочил на улицу с прихваченным по пути топором – пес катался по земле, сцепившись с чем-то серым и зубастым. И вылетел из свалки с разорванным горлом. В следующий момент неизвестный зверь бросился на меня, оскалив пасть. В нее и вбил с размаху топор. Так и оставил, убегая на ставших вдруг ватными ногах. Подобрал только потом, когда после недельного добровольного заключения осмелился выбраться и дойти до машины, где в багажнике лежал пакет с макаронами.

А Интернет не работал. Через три дня отключилось электричество. Радиоприемник в мобильном телефоне ловил панические крики испуганных людей. Станции прекратили работу раньше, чем сел аккумулятор. Мы ничего не понимали, только разглядывали в окна изредка пробегающих по улице тваренышей. И просыпались по ночам, когда они начинали царапаться в железную дверь.

Вторая неделя оказалась самой тяжелой – продуктов привезли с собой только на выходные, рассчитывая в воскресенье вечером вернуться домой, и они закончились. Мои молчали, но я видел, какими глазами смотрела дочь на последний кусок черствого хлеба, разломленный пополам. Ей и матери. Деваться было некуда – нашли две старые косы, обмотали нижние части изолентой поверх тряпок и с таким оружием отправились в огород. Ведро спелой клубники стало праздником, а охапка зеленого лука – основным блюдом. Приносили молодую свекольную ботву, из которой варили суп с четвертинкой бульонного кубика, и мелкий, еще не вызревший крыжовник, сводивший скулы лучше лимона. Двух зарубленных тваренышей выкинули. Да… поначалу выкидывали…

Следующую вылазку сделали на фермерское поле, начинающееся сразу за огородом. Там выкапывали посаженную по весне картошку – некоторые клубни можно было есть. Набирали и новый урожай – размером с горошину или чуть крупнее, но хоть что-то… Выжили, только отражение в зеркале вымученно улыбалось воспаленными глазами и качало седой головой.

К августу стало легче, значительно легче. Удалось насолить грибов – в саду на срубленных старых вишнях дружно пошли опята – и огурцов, горьких из-за плохого полива. Картошку уже не делили по две-три штуки каждому, ели каждый день, запекая в печке. Сделали запасы, даже добрались до колхозной пшеницы, перестоявшей и почти осыпавшейся. Но тем не менее варили и ее, пропустив через мясорубку. И намолотили вручную шесть полных мешков.

В сентябре, воспользовавшись теплым и сухим бабьим летом, закончили строительство высокого, в два с половиной метра, забора, разбирая на доски старые сараи. Так уж получилось, что в свое время я купил сразу четыре участка подряд в улице, на двух из них оставались вполне нормальные бревенчатые домики с хозпостройками. Для себя построил новый, в полтора этажа, считая с мансардой, а эти планировал разобрать и пустить на переделку под баню. В кредит, который так и остался невыплаченным. Да и черт с ним, честно говоря. Не думаю, что есть кому возвращать.

Стало безопаснее. Первый раз за последние месяцы увидел улыбку дочери, когда она вышла и подставила бледное лицо под осеннее солнышко. Андрей тогда ушел в сад и долго не возвращался. Я не стал окликать, лишь смотрел издали, как он сидит под яблоней, глядя в одну точку, и как бежит струйка крови из прокушенной губы. В тот же день, ближе к вечеру, завели мотоблок и распахали целину под будущий огород, перемолотив безжалостно все клумбы – стало ясно, что домой больше не вернемся. Мы здесь навсегда.

По первому снегу, ориентируясь на дымок из печной трубы, пришли люди из располагающегося неподалеку экологического поселения. Знаете, таких, что, начитавшись тонких зеленых книжек, продавали квартиры и «уходили на гору спасаться»? Впрочем, спаслись на самом деле. Из четырехсот с лишним человек выжило девяносто восемь. Те, что зашли к нам, добывали так и не убранную с полей картошку, благо земля еще не успела промерзнуть. Копали, ежедневно теряя кого-то в своих вылазках. На следующий день появился их командир, Валера Рябинин – это уже потом он стал Сотским, сменив фамилию на заработанный потом и кровью позывной. Как и мы…

Пришел с просьбой переселиться поближе к нам, в деревню. Без запасов и дров, на голых участках, где кроме бурьяна и тонких березок не росло ничего, поселенцы не имели шансов пережить наступившую зиму. А тут сразу за огородами – сорок гектаров неубранной картошки. Перебирались неделю, занимая несколькими семьями брошенные дома с заколоченными окнами, затягивали пустые проемы пленкой, ремонтировали печки, кое-где попросту рухнувшие. Хватило не всем – у кого не было детей, тем копали землянки, вычерпывая посменно жидкую грязь пластмассовыми ведерками. Лепили временные печурки из глины, почти везде по-черному. Пережили и это, потеряв шесть человек.

К Новому году обустроились. И сразу после него пришла беда. Хотя… может быть, с точки зрения прошлого, мирного времени, это было бедой. В новых обстоятельствах – недоразумение. Страшное и дикое, но недоразумение. Помню недоумевающие глаза людей, когда из трубы одной из землянок потянуло жареным мясом. И их же, испуганные, раскрывшиеся от ужаса при виде отрубленной женской головы. Людоедство… Может быть, и правда жена Артура Вилковского умерла от цинги – слабая и болезненная, она ходила бледной тенью, с трудом передвигая опухшие ноги. Или он ее убил… Неважно.

Тогда мы с Андреем и начали зарабатывать свою мрачную репутацию безжалостных отморозков. Пинками выгоняли людей на улицу, где на старом тополе приготовили проволочную петлю. Смотреть на повешение собрали всех, в том числе и детей. Оглашения приговора не было, как и последнего слова приговоренного – просто выбил ногой табуретку. Труп провисел до весны, только тогда его сняли и выбросили в овраг.

А я занялся оружием, соорудив импровизированную наковальню из обрезка рельса. Грел поковки в обычной печке и за неимением подходящей кувалды работал обухом тяжелого колуна. К тому моменту, когда стало совсем голодно, были готовы две уродливые сабли, и мы с Андреем ушли на охоту.

– Пап, ты чего? – Голос Андрея пробился через воспоминания.

Бросил взгляд на панель, где светятся цифры электронных часов. Две минуты, всего две минуты… А показалось – прошла вечность. Так и сижу, нажав на тормоз, а в правой руке до сих пор фляжка. И проигрыватель молчит, наверное, это была последняя песня на диске.

– Не обращай внимания, так, нахлынуло что-то. Поехали дальше.

В зеркале вижу, как сын понимающе кивает. Встречный ветерок играет его давно не стриженными волосами, в которых блестит на солнце ранняя седина. Вот уже и седой. А вроде бы недавно носил на руках, катал в коляске, потом водил в детский сад и музыкальную школу, где преподаватель игры на гитаре вечно возмущался сбитыми на тренировках костяшками пальцев. Когда это было? Недавно. И давно.

– Андрюш, вызови Грудцино, они уже в прямой видимости.

– Угу. – Через пару секунд послышалось тихое: – Птицефабрика, ответь Чертобоям.

Откликнулись не сразу, пришлось повторять еще и еще. Наконец динамик захрипел, коротко бросив:

– Курятник, тьфу, Птицефабрика слушает!

– Димка, ты?

– Ага, Гусь-двенадцатый у аппарата.

У Грудцино был общий на всех позывной, полученный в честь самого старшего жителя и основателя нынешнего поселения, дяди Вани Гусева. Его многочисленные потомки, включая правнуков, уже именовались «номерными гусями». Этот, двенадцатый, если не ошибаюсь, один из внуков.

– Чертобои, вы где? Будьте осторожны, со стороны Фроловского какой-то ублюдок прет на джипе, может тащить за собой стаю.

– Дим, это мы едем.

– Ой, – поперхнулся невидимый собеседник. – Извини…

– Ничего. Но запальники на огнеметах все равно не тушите.

– Добро, ждем. Деда сейчас предупрежу.