Текст книги "Иван Царевич и Серый Волк"

Царевич, разумеется, не поверил. То ли Васька шутит неудачно, то ли у него глюки начались от переживаний и потрясение сегодняшнего дня. Иван и сам был, можно сказать, на грани нервного срыва. И кабы не водка, то наверняка тоже увидел бы небо в алмазах.

– Показывай свою русалку, – не стал он спорить с Васькой.

Кляев в ванную, однако, не торопился, но дорогу хозяину дал. Царевич рванул дверь и застыл на пороге с открытым ртом. – Это ничего, что я так по-свойски, – распахнула гостья навстречу Царевичу глубокие как омуты зелёные глаза.

– Да нет, ничего, пожалуйста, – залепетал Царевич. – Я в том смысле… Спасибо, что зашли, Лариса Сергеевна.

Иван растерянно закрыл дверь и оторопело уставился на скромно поступившегося Кляева. – Дело житейское, – прокашлялся Васька и стал обувать свои разбитые вдрызг ботинки. – Темнила ты, Царевич, – сказал он уже в дверях. – А бабы все стервы.

Дверь за Кляевым закрылась, и стоявший столбом Царевич вздрогнул от звука щелкнувшего автоматически английского замка. Точно так же он щёлкнул за вошедшими в квартиру Царевичем и Кляевым, это Иван помнил совершенно точно. А у Ларисы Сергеевны нет и не могло быть ключей от Ивановой квартиры. Допустим даже, что дверь была открыта, допустим, что Царевич зачем-то понадобился Ларисе Сергеевне, но при чём здесь ванна? Пришла, разделась и сразу туда, так что ли?

Царевич и сам не заметил, как оказался в комнате, все его мысли были сосредоточены именно на ванной, где плескалась интеллигентная женщина, с явно неадекватным поведением. Собственно, Царевич знал Ларису Сергеевну постольку, поскольку она учила его оболтуса, но оболтус сейчас посещает совсем другую школу и по случаю развода родителей живёт у бабушки с дедушкой.

Не то чтобы Царевич боялся женщин вообще, а обнажённых в частности, но, согласитесь, свобода нравов свободой нравов, а вот так вваливаться в квартиру полузнакомого мужчины… Добро бы Царевич делал в её сторону какие-нибудь поползновения, но ничего подобного он и в мыслях не держал.

Вот история. Может эта Лариса Сергеевна психопатка? Ничего себе педагог. Нимфоманка чистой воды. Может санитаров вызвать? Мысль эта показалась вдруг Царевичу дико смешной, и он действительно заржал жеребцом, но тут же и оборвал смех. Уж очень жутковато разносилось ржание по пустой трёхкомнатной квартире. А в ванной, кажется, пели, во всяком случае, Иван отчётливо слышал женский голос и даже улавливал отдельные слова. Разумеется, не была ничего удивительного в том, что молодая тридцатилетняя женщина пришла в гости к нестарому и довольно таки приличному на вид мужчине. К тому же мужчине разведённому, а значит свободному в выборе очередных пристрастий. Не было ничего страшного и в том, что женщина воспользовалась его ванной. Ну, замёрзла на пронизывающем осеннем ветру, захотела погреться. Да мало ли… Может, она от природы чистоплотная.

Царевич, как мог, пытался себя убедить в том, что всё идёт нормально. Что так и должно быть. Ну, экстравагантная женщина, что тут поделаешь. Однако в глубине души он понимал, что концы с концами в его логических построениях не сходятся. И вообще после встречи со спецназовцем всё в его жизни пошло наперекосяк. Хотя нет, наперекосяк всё пошло после развода с Веркой. Эта ведьма грозила свести с ним счёты. И это после того, как Царевич отдал ей буквально всё, ну только что штаны с себя не снял. Скажите на милость, какие мы ревнивые. Ведь не было же у него ничего с Наташкой. Так, приобнял слегка. А уж эта дура в него всосалась своими намазанными губами. Пока Царевич искал пути отступления, ввалилась Верка с воплями и визгами, понабежали гости очумевшего от произошедшего Валерки Бердова, в общем, вспыхнул скандал до небес, в результате которого Царевич потерял и жену и друга.

Воспоминание о дурацком происшествии трёхмесячной давности окончательно выбило Ивана из колеи, и он заметался по залу, натыкаясь на мебель. Надо же так по-глупому рухнула семья, которая просуществовала худо-бедно почти семнадцать лет. Ну, принял тогда Иван, конечно, с избытком, что, между прочим, в данных обстоятельствах скорее облегчало его вину, чем отягощало. Трезвым он точно не стал бы уединяться с Наташкой, зная её вздорный, а во хмелю и вовсе неуправляемый нрав. А Валерка тоже хорош. Знает же каким сокровищем владеет, так нет же, корчит из себя оскорблённую в лучших чувствах невинность.

По коридору зашлёпали мокрые ступни, застигнутый врасплох Царевич метнулся в угол и почти упал в кресло.

– А почему в темноте сидим?

Иван, честно говоря, забыл о свете, да в комнате и без того было достаточно светло от уличного фонаря, зажжённого таки в свой срок рассеянными городскими властями. Во всяком случае, обнажённое женское тело Царевич видел очень хорошо. Лариса Сергеевна почему-то не озаботилась одеждой, хотя в квартире было прохладно по случаю осенней погоды и бережливости всё тех же городских властей, которые не спешили одаривать теплом своих замерзающих избирателей. Царевич, во всяком случае, почувствовал озноб, когда Лариса Сергеевна, прошествовав через зал, опустилась в кресло напротив.

Нельзя сказать, что Царевич в своей не такой уж короткой жизни был обделён женскими ласками, но надо честно признать, что женщины таких совершенных пропорций ещё не посещали его ни во сне, ни наяву. Вот уж действительно нимфа. – Рад, что вы нашли время и забрели на огонёк. В том смысле, что я всегда…

– Я тоже рада, – оборвала косноязычный комплимент хозяина гостья. – У вас закурить не найдётся.

Царевич испуганно захлопал ладонями по карманам. Сигарет не было, кажется, они остались на кухне.

– Я сейчас, – пробормотал Иван, подхватываясь с кресла. – Одну минуту.

Лариса Сергеевна подтянула длинные ноги, давая Царевичу проход, и он поспешно зашлёпал по паласу рваными тапочками, натыкаясь на всё ту же, будь она неладна, мебель. Иван хотел включить свет, но в последний момент передумал и, больно ударившись коленом о сервант, выбрался из зала в коридор. Здесь он всё-таки включил свет, по той простой причине, что пребывать далее в темноте было выше его сил. Почти машинально Царевич бросил взгляд на вешалку, но ничего примечательного на ней не обнаружил, кроме собственной кожаной и ещё довольно новой куртки. Это обстоятельство настолько поразило Ивана, что он, недолго думая, заглянул в ванную комнату. Но и там не было и признака женской одежды. Совершенно сбитый с толку, Царевич добрался до кухни, нашёл искомую пачку и с замиранием сердца отправился в обратный путь. Сил на размышления уже не осталось, а решимости хватило только на то, чтобы щёлкнуть выключателем. В зале никого не было. Царевич на цыпочках прокрался к спальне, рассчитывая застать гостью на семейном ложе, но, увы и ах, спальня тоже пустовала.

Царевич добросовестно в течение получаса метр за метром обшаривал квартиру, но никаких следов загадочной женщины так и не обнаружил. Обессиленный Иван рухнул в кресло и нащупал дрожащими пальцами сигарету. Бред, полный бред. Нет, будь Иван пьян или обкурен, всё это было бы еще куда ни шло. Но, во-первых, выпита была только бутылка водки, да и та на двоих, а во-вторых, наркотой Царевич никогда не баловался и о глюках знал только понаслышке. Такая вот получалась поганая история. Оказывается, в определённых обстоятельствах лучше быть алкоголиком и наркоманом, чем морально устойчивым трезвенником.

Остатками испуганного разума Царевич всё-таки попытался выстроить логическую схему необъяснимого происшествия. Теоретически Лариса Сергеевна могла, конечно, одеться и уйти за те полторы-две минуты, что Иван шарился в ванной и на кухне. Но, увы, это только теоретически. Да и то если бы Лариса Сергеевна была солдатом срочной службы, натасканным на команду «подъем». Всерьёз предполагать, что женщина способна одеться и привести себя в порядок за полторы минуты, Царевич, имевший кое-какой опыт общения с противоположным полом, категорически отказывался. А потом – не во что ей было одеваться. По всему выходило, что Лариса Сергеевна заявилась в гости к Царевичу абсолютно голой и такой же голой от него ушла, поскольку в квартире не было ни единой женской тряпки, а вся одежда самого Царевича оставалась на месте.

Иван решил, наплевав на логику, довериться безудержной фантазии. И, надо сказать, ступив на привычное поприще, Царевич почувствовал облегчение. Даже без труда сформулировал две достаточно реалистические версии происшествия. По версии первой, Лариса Сергеевна сговорилась с Веркой, и та внедрила её в квартиру Царевича в его отсутствие, дабы окончательно истрепать ему нервы и спровадить в психушку. Совсем уж абсурдной эта версия могла показаться только человеку, не знающему Верку с её коварством, близким к клиническому.

По версии второй, Лариса Сергеевна, сговорившись с кем-то из Ивановых соседей, сама решила подшутить над одиноким мужчиной, пребывающим в меланхолии, дабы завязать с ним более тесное знакомство. Способ сближения, что ни говори, страдает излишней оригинальностью, но ведь и Царевич не дундук какой-нибудь, а писатель. Художественная натура, способная оценить неординарность поступка. Оставалось только установить, кто из соседей мог быть соучастником женщины, мыслящей и поступающей нестандартно. Маловероятно, чтобы Лариса Сергеевна болталась в голом виде по подъезду, пугая несовершеннолетних, значит, убежище у неё было на лестничной площадке второго этажа, где и располагалась Иванова квартира. Соседи справа были отброшены Царевичем сразу же – не те люди, чтобы участвовать в подобных сомнительных авантюрах. Оставалась Кабаниха, то бишь Мария Егоровна Кабанова, у которой был на Царевича давний и надёжно загнивший зуб. Иван чуть ли не в глаза называл её бабой Ягой, а она его – прощелыгой и тунеядцем. Причём если Иван высказывал своё мнение приглушенно, сквозь зубы и в сторону, то Кабаниха орала на весь двор и подъезд, употребляя выражения как литературные, так и специфические.

Под стереотипное описание бабы Яги Кабаниха никак не подходила. Было в ней не менее шести-семи пудов веса, и когда она, вперив руки в боки, пёрла буром на предполагаемого противника, с ринга бежал не только Царевич, но и такие закалённые в дворовых баталиях люди, как Михеев с Вепревым. Разумеется, Царевич не удержался от соблазна и ввёл на роль бабы Яги в своём «Берендеевом царстве» именно Кабаниху, наплевав на все стереотипы. Образ получился объёмным и запоминающимся. Верка очень смеялась, с удовольствием перечитывая полюбившиеся страницы, после каждого столкновения с Кабанихой на лестничной площадке. Верку домовая баба Яга ненавидела даже больше, чем Царевича, но, между прочим, и уважала больше, а может, даже и побаивалась. Во всяком случае, споры и стычки между двумя этими особами отличались взаимной вежливостью, пугающей Ивана. Царевичу всегда в такие минуты казалось, что эти гадюки друг на друга только пошипят, а весь яд достанется ему. И, в общем, так оно и выходило. В значительной мере Кабаниха ненавидела Ивана именно из-за супруги и страшно обрадовалась, узнав о развале семьи Царевичей.

Дурацкие происшествия вчерашнего дня и собственные ночные размышления подействовали на Царевича до такой степени, что он проспал едва ли не до обеда. Наскоро набив желудок колбасой и хлебом и залив всё это изрядной порцией кофе, Иван бодрым шагом отправился на поиски Васьки Кляева, который по случаю воскресенья наверняка томился жаждой, и уж, разумеется, не духовной, где-то во дворе. Кляев нужен был Ивану для того, чтобы ещё раз убедиться в собственном психическом здоровье и получить от свидетеля дополнительные подтверждения тому, что Лариса Сергеевна не была плодом его сексуальных фантазий,

Царевич не ошибся в расчётах. Кляев всё тем же ощипанным воробьём сидел на краю песочницы, уныло ковыряя землю драным башмаком. На Царевича

он взглянул безнадёжно и так же безнадёжно махнул рукой на дружеское пожелание доброго утра.

– Это у тебя после вчерашнего? – указал Царевич на фингал под Васькиным глазом. – Нет. Это – после сегодняшнего. У меня белая горячка, Иван. Такие вот дела.

Кляев в этой жизни почему-то больше всего боялся именно белой горячки и от страха, наверное, пил без удержу. Царевич ему посочувствовал: в том смысле, что бабы стервы, а законные жёны тем более.

– Это и не Галька вовсе, – осторожно потрогал пальцем фингал Кляев. – Это – Люська. – Как Люська, – ахнул Царевич. – Ты что же, ходил к ней сегодня?

– А что мне оставалось делать?! – Кляев аж подпрыгнул от возмущения. – Ты сам посуди, Сеня мне не чужой, как никак вместе пили. А тут, понимаешь, такое дело, человек в морге. Надо жене сообщить или не надо?

– Ну, надо, – пожал плечами Царевич. – Скорбный долг, ничего не поделаешь. – Вот я с утра побрился и как последний дурак пошёл тот долг исполнять. Всю ночь мучился. Не по людски это, когда муж в морге, а жена хороводится с любовниками.

– Понимаю, – сочувственно вздохнул Царевич. – Вошел как человек. Мина на лице скорбная. Так, мол, и так, извини, Людмила, но твой дорогой муж Семён Иванович Шишов пребывает ныне в горних высях, в том смысле, что лежит он сейчас в морге и надо бы его оттуда забрать. А она как даст мне в глаз. Как заверещит похабными словами. Волосья у неё встали торчком, бигуди по сторонам разлетелись – ну, чисто твоя ведьма Мила из «Жеребячьего копыта». А я застыл как паралитик и слова вымолвить не могу. – Рука у Люськи тяжёлая, – посочувствовал в очередной раз Царевич.

– Да при чём здесь Люська, – отмахнулся Кляев. – Сеня Шишов стоит в проёме в трусах и зубы скалит. – Кто скалит?! – отшатнулся Иван. – Покойник?!

– Живой, понимаешь, как последняя сволочь, – Кляев даже сплюнул от огорчения. – Не помню, как я от Шишовых ушёл. Очухался уже на улице, руки трясутся, ноги не держат. Селюнин вокруг меня крутится, а я молчу, как рыба об лёд. И даже не потому, что партизан, а просто все мысли из головы выдуло. Я же его, гада, собственными глазами видел с осиновым колом в груди, а тут – живёхонек, разве что с похмелья.

– А почему с похмелья? – растерянно произнёс Царевич. – Селюнин мне сказал, что они вчера вечером с Шишовым литр водки выдули. Нашей водки, понимаешь, Ванька. По сусекам скребли. А этот аферист вон что затеял. Пусть у меня белая горячка, Царевич, но я эту их мафию на чистую воду выведу. Я им покажу, как изгаляться над приличным человеком. Следователь на беду ещё исчез, как в воду канул.

– Какой следователь? – Тот самый, который осиновый кол из Шишова извлекал. Я ведь от Селюнина к Михееву рванул. А этот сантехник хренов прикинулся лохом: мол, перепил вчера, ничего не помню. Тогда я в милицию побежал. На свою голову. Нет, говорят, у нас такого следователя и никогда не было. Вот там мне и посоветовали к психиатру обратиться. Никто-де в нашем районе никого не убивал и нечего тень на плетень наводить.

Царевич тоскующими глазами оглядел до боли родной двор с его покосившимися ещё с доперестроечных времён хилыми деревянными грибками, и пнул подвернувшийся под ноги кусок резины, который когда-то давно был мячом. Конечно, диагноз, поставленный Кляеву в отделении милиции, мог оказаться верным, но интуиция подсказывала Царевичу, что дело здесь не совсем чисто. И прежде чем идти вместе с Кляевым сдаваться в клинику, надо бы выяснить кое-какие обстоятельства.

– А как выглядел следователь? – Здоровый бугай в камуфляже. Лоб широкий выпуклый, и глаза из-под этого лба так и посверкивают.

– А на рукаве волчья морда, – подсказал Царевич. – А ты откуда знаешь? – недоверчиво покосился Кляев на Ивана. – Зря ты в ментовку бегал, – сказал Царевич. – ФСБ этим делом занимается. Матерый Вадим Гораздович, так зовут твоего следователя. Я уже имел удовольствие с ним беседовать.

– Так, – грозно протянул Кляев, поднимаясь во весь рост и расправляя нехилые плечи. – Вот они, значит, как. Я думал, что здесь уголовка, а они, гады, Родиной торгуют. Не прощу. С врагами народа, как с врагами народа. Шпионское гнездо здесь свили.

– Окстись, – притормозил его Царевич, – что ты распалился как Штирлиц на допросе у Мюллера. Герой невидимого фронта. Какие в нашей хрущобе могут быть военные секреты.

– А если нет секретов, что здесь баклажаны делают? – Ты мне Армению не тронь, – взвился в свою очередь Царевич. – Это наш единственный союзник на Кавказе.

– А кто её трогает? Просто я этих Люськиных ухажёров опознал. Весь вечер вчера голову ломал, почему мне эти образины знакомыми показались. И вспомнил, Царевич! Достаю «Жеребячье копыто», которое ты мне подарил, и вот они, как миленькие, на обложке.

Иван засмеялся. С Кляевым точно не соскучишься. Обложку «Жеребячьего копыта» Царевич, разумеется, помнил. Как помнил и нарисованных там гоблинов. Существ крупных, скандальных, но явно сказочных, которым в цивилизованной России делать нечего.

– Не держи меня за идиота, – обиделся на Царевичев смех Кляев. – Я, может быть, псих, но не дурак. А художник мог гоблинов с конкретных людей нарисовать. Вот тех людей я и видел у Люськи.

Вообще-то Кляев попал в самую точку. Современные иллюстраторы во всю использовали компьютерную технику, но исходным материалом для их манипуляций служили всё-таки конкретные человеческие лица. Самоедов в этом смысле от других не отличался и даже придал ведьме Веронике сходные с Веркой черты, что не понравилось Царевичу, но страшно польстило его супруге, которая тогда не помышляла о разводе.

– Допустим, Люська завела роман с одним из Самоедовских «гоблинов», – задумчиво произнёс Царевич, – но, согласись, это ведь не криминал, а измена Сене Шишову, эта ещё не измена Родине.

– Всё начинается с малого, – твёрдо сказал Кляев. – Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст.

– Где тот джаз? – возмутился Царевич.

– А где та Родина? – ехидно перебил его Кляев. – Прогуляли страну, интеллигенты. Сам-то ты не успел законную жену спровадить, а уже учительницу в дом привёл. А ведь она, между прочим, баба семейная. Устои подрываешь, Царевич. А твой дружок Бердов и вовсе сексуальный извращенец. Писатели. Сексопатолога на вас нет.

– При чём тут сексопатологи? – несказанно удивился Царевич. – А ты читал новый роман Бердова «Камасутра в гробнице фараона»? – Делать мне нечего, – хмыкнул Царевич. – Остаётся только Бердова читать. – А народ читает, – повысил голос Кляев. – И развращается до полного безобразия. – Ты себя имеешь в виду? – невинно спросил Царевич.

– С чего ты взял? – густо покраснел Кляев. – Я вообще говорю. В общем, разрезе. – Я в разрезе конкретном тебя спрашиваю, – нахмурился Царевич, – что у тебя с Люськой было? – А ничего не было, – плюнул расстроенно Васька. – Соблазняла, соблазняла, а потом сделала невинные глазки. Ну, ты скажи, не стерва она после этого? – Стоп, – заинтересовался Царевич. – Ты о соблазнении давай поподробнее.

– Да чего там, – махнул расстроенно рукой Кляев. – Встретились в подъезде потемну. Я с мусорным ведром, она с солью. То, сё, пятое, десятое. Она давай соблазнять. Ну, я что, железный, что ли. Ведро пустое в дом отнёс и к ней. А там Сеня дверь открывает. Можешь себе представить. Шутила она, видишь ли.

– А ты гусь, – засмеялся Царевич. – Джазмен. – Ну, это ты брось, – обиделся Кляев. – Кругом разврат, в какую кнопку не ткни, а я, выходит, один за мораль отвечать должен. А твой Бердов до того свою жену развратил, что она голышом к Самоедову бегает.

– Подожди, – насторожился Царевич, – а ты откуда знаешь? – Случайно засёк, – вздохнул Кляев. – Заказы продуктовые я развожу на своей лайбе. Вот и к Самоедову завёз. А они там купаются на пару в ванне. Такая вот гробница фараона. Сплошной разврат. А хотите, чтобы народ устоял. Ты мне скажи, зачем для этого дела обязательно в воду лезть, что это ещё за новое извращение? К Самоедову захожу – русалка в ванне, к тебе захожу – русалка, к Михееву заглянул – и там кикимора какая-то хихикает. Бред. Как с ума все посходили. – А у Михеева откуда?

– От верблюда, – огрызнулся Кляев. – Тоже мне, Казанова сантехнического профиля.

Что-то с русалками было не так. Во всяком случае, Царевича рассказ Кляева встревожил. Нет, от Наташки Бердовой всего можно ждать, а уж от Мишки Самоедова тем более. Смущала Царевича ванна. Та самая ванна, в которой плескалась Лариса Сергеевна, ушедшая по-английски, не попрощавшись с хозяином.

– У тебя машина на ходу? – Ездит, – кивнул головой Кляев, – А ты куда намылился? – Поедем к Самоедову. Охота мне на его ванну взглянуть.

Кляевский «Москвич» хоть и был годами почтенен, но находился в весьма приличном состоянии. Васька, при всех своих видимых недостатках, отличался одним бесспорным достоинством: с закрытыми глазами мог собрать и разобрать любую машину, что нашу, что забугорную. Имея под рукой такого слесаря, Царевич многие годы не знал горя с сервисом, к зелёной зависти всех своих знакомых. Зря он продал «Волгу». Тем более что деньг и были небольшие, а в квартире, на которую он их потратил, ему не пришлось пожить и дня.

Большой губернский город готовился к зиме и явно запаздывал с этой подготовкой, ибо Кляевский «Москвич» раза три объезжал рвы, которые для метростроя мелковаты, а для канализации вроде бы избыточны. Впрочем, Царевич не был знатоком в коммунальных вопросах и на раздолбанный отбойным молотком асфальт смотрел с сердечным сокрушением. Кляев привычно ругался сквозь зубы, виляя куцым москвичовским задом среди солидных и важных лимузинов. Опять зарядил нудный дождь, мешающий Царевичу любоваться красотами родного города, которые он, впрочем, и без того знал наизусть.

Самоедов жил в новом, построенном всего лишь год назад доме, который на первый и даже придирчивый взгляд внушал уважение. Среди серых блочных домов он смотрелся белым лебедем, случайно угодившим в утиную стаю. Впрочем, белого лебедя окружали всё те же рвы, похожие на окопы проигранной войны, из которых торчали орудийными дулами проржавелые трубы.

«Москвич», шлёпая измазанными в глине резиновыми подошвами, подрулил к подъезду и пристроился в хвост роскошному «Мерседесу», предупредительно распахнувшему дверь навстречу даме, которая уверенной в себе королевой спускалась с красного крыльца. Забрызганные грязной водой стёкла «Москвич» не позволили Царевичу с первого взгляда опознать в даме, затянутой в черную кожу, жену Верку. И пока он поправлял отпавшую челюсть, роскошный «Мерседес» вобрал в себя важную пассажирку и торжественно покатил за угол, где и скрылся под шипение огорошенного Кляева:

– Ну, вся в коже с ног до головы, как та, скажи, гадюка.

Ошарашенный зрелищем Царевич оценку Василия оспаривать не стал. Кожаный комбинезон действительно напоминал змеиный наряд и до того плотно облегал Веркино тело, что, пожалуй, готовился с ним срастись. Иван такого наряда у своей бывшей супруги не помнил, зато именно так одевалась ведьма Вероника в романе «Жеребячье копыто».

– Шофёра видел? – зашипел Кляев. – Ну, чистый гоблин. Тот самый, что тебе в ухо заехал в Люськиной квартире.

– Выть того не может! – Ты куда смотрел-то? – возмутился Кляев. – Этот волосатый баклажан чуть не минуту здесь перед нами крутился.

Шофёр действительно был, это Царевич готов был признать, но вот внешность его он не запомнил, точнее, не обратил внимания, занятый целиком бывшей женой. – Очки тебе надо выписать, Царевич, – посоветовал Кляев. – Специальные, защищающие от баб. Может, тогда ты станешь настоящим писателем-реалистом. И поймёшь, наконец, что кроме проблем сексуальных у погибающего Отечества есть ещё и другие, требующие пристального писательского внимания. Глаголам надо жечь сердца людей, интеллигент. Понял, глаголом!

Царевич не возражал и даже не потому, что был согласен с Кляевым, а просто мысли его сосредоточились на проблемах весьма далёких от творческих. Поднимаясь в лифте на двенадцатый этаж, Иван мучительно размышлял, дать Самоедову по морде прямо с порога или, проявив выдержку бойца невидимого фронта, выведать у него сначала все подробности прошедшего свидания. В морду он Мишке с порога не дал, но вопрос задал самым, что ни на есть, гестаповским тоном:

– Колись, гад, каких гостей ты здесь принимаешь?

Мишка был в махровом халате и шлёпанцах, с мокрыми волосами, видимо, только что вылез из ванны. Улик набралось достаточно, чтобы брать лицемера за жабры, перекрывать кислород и пытать до полного посинения.

Грозный вид Царевича сильно Самоедова встревожил, во всяком случае, он засуетился по квартире и задал совершенно дурацкий вопрос:

– Пива хочешь?

Пива Иван сейчас выпил бы с удовольствием, но только не из рук гидры капиталистического искусства. Царевич по-хозяйски расположился на диване, положив ноги в грязных ботинках на журнальный столик. Кляев сел в кресло, заляпав мимоходом белоснежный палас. Самоедов был настолько встревожен появлением грозных гостей, что даже внимания не обратил на произведённые ими разрушения.

Царевич, разглядывая суетящегося хозяина, никак не мог понять, за что бабы любят этого сукина сына. Самоедов ростом не удался, зато успел обзавестись к сорока годам большим пузом, волосы же он растерял годам к тридцати и сейчас удивлял мир обширной лысиной в ореоле редких чёрных кудряшек. По мнению Ивана, Мишка брал женщин исключительно неиссякаемым жизнелюбием. И полным отсутствием склонности к меланхолии и самоедству, опровергая тем самым свою пугающую фамилию.

Однако сейчас Самоедов был явно чем-то встревожен и даже напуган. И уж конечно напугали его не Царевич с Кляевым. Кого-кого, а Ивана Мишка знал как облупленного и наверняка догадывался, что раскалённым утюгом тот его пытать не будет. Просто не Царевичев это стиль.

– Гадом буду, – стенал Самоедов. – С Веркой у нас исключительно деловые отношения. – Молодильные яблоки ищите? – жёстко спросил Царевич.

Самоедов едва не захлебнулся пивом и долго потом откашливался, утомив не только Ивана, но и Кляева, который, не выдержав паузы, принялся рассматривать эскизы, кипой лежащие на столе.

– Знать ничего не знаю, – клятвенно приложил руку к сердцу Самоедов. – Затерроризировали они меня. – Кто это они?

– Верка с Наташкой, – вздохнул Самоедов. – Как с ума посходили: одной гоблинов подавай, другой – киллеров.

– Каких ещё киллеров? – растерялся Царевич. – А вот полюбуйся, – Кляев снял с полки книгу, – «Гробница фараона».

Иван взял Бердовский опус брезгливо, двумя пальчиками, и с интересом уставился на обложку, где была изображена роскошная особа в окружении морд не то чтобы уж совсем протокольных, но с явным криминальным душком. На особе не было практически ничего кроме ремней, зато все мужчины были в чёрных плащах, тёмных очках и широкополых шляпах. – В романе банда киллеров терроризирует целую страну, вымогая фараоново золото, а руководит бандой некая Натали, свихнувшаяся на сексуальной почве, – дал справку Кляев.

Блондинка была действительно похожа на Наташку Бердову, однако, художник Самоедов, вздумавший посостязаться с Творцом, наградил её грудью такой устрашающей величины, что шокировал даже Царевича, немало повидавшего разухабистых иллюстраций.

– Сама потребовала, – попробовал оправдаться Самоедов. – А мне что, жалко, что ли. – А зачем ты им поставляешь гоблинов и киллеров? – по-прежнему не врубался Царевич. – Не говоря уже о том, где ты их берёшь? – Как где беру? – удивился Мишка и даже отставил в сторону банку с пивом. – Рисую, конечно. Верка приносит мне фотографии мужчин, и я рисую с них гоблинов. Наташка приносит мне фотографии других мужчин, и я рисую с них киллеров. – Но зачем?

– А откуда мне знать, Иван? – даже взвизгнул от возмущения Самоедов. – Для Верки я уже до сотни всякой нечисти нарисовал и для Наташки не меньше.

– А сегодня Верка что у тебя делала? – Забрала заказ, макнула меня в воду и ушла. – А в воду-то для чего? – не понял Кляев. – Ритуал какой-то колдовской, – развёл руками Мишка.

В иной ситуации Царевич Самоедову ни за что бы не поверил, но нынешняя диктовала свои правила восприятия, и то, что раньше являлось бредом сивой кобылы, сегодня претендовало на роль истины в последней инстанции. Другое дело, что Мишка явно что-то не договаривал. Уж очень он нервничал, прыгал беспрестанно с места на место и пил пиво банку за банкой.

– А чем они с тобой расплачиваются? – вперил Царевич в хозяина строгие глаза. – Долларами?

– В принципе я готов и за рубли, – неуверенно отозвался тот. – Лишь бы платили. – Врёшь. Молодильными яблоками ты с них плату берёшь.

Чёрт его знает, с чего это Ивану пришло на ум поминать молодильные яблоки, но как ни дико это звучит, попал он, похоже, в самую точку. Самоедов подпрыгнул, взвизгнул и бросился к выходу. Однако далеко убежать ему не удалась. Кляев успел подставить нерасторопному художнику ножку, и тот колобком покатился на палас, где нерастерявшийся Царевич заломил ему руку. Самоедов взвыл дурным голосом.

– Посмотри в холодильнике, есть там у него яблоки? – предложил Царевич Кляеву.

Эта невинная по своей сути просьба привела Самоедова прямо-таки в неистовство, он едва не опрокинул на ковёр Царевича, превосходившего его и в весе, и в росте, и в силе. А уж визжал он как поросёнок, которого собираются кастрировать.

– Два яблока, – показал фрукты Ивану вернувшийся из кухни Кляев. – Будем есть? – Отдайте яблоки, – заскулил Самоедов. – Я всё скажу. – Ладно, – согласился Царевич, отпуская Мишку и поднимаясь с паласа. – Слушаем вас, подсудимый.

– А почему подсудимый, – запротестовал слегка успокоившийся Самоедов, не спускавший, однако, глаз с яблок, которые по-прежнему были в руках у Кляева. – Я ничего криминального не совершил. А брать в уплату фрукты за проделанную работу, законом не возбраняется. Зато ваши действия подпадают под статью грабёж с взломом. – Побежишь жаловаться в милицию? – прищурился Кляев. – Ваша взяла, – вздохнул Самоедов. – Спрашивайте.

– Сразу бы так, – сказал Царевич тоном опытного следователя, только что расколовшего матёрого преступника. – Значит, вы, гражданин, балуетесь наркотиками? – Это не наркотики, а стимуляторы жизненной активности.

– В том числе и сексуальной, – уточнил Царевич. – В общем да, – не стал отпираться Самоедов. – Кроме того, они производят омолаживающий эффект. – Но к ним привыкают? – спросил Иван. – Привыкают, – развёл руками Самоедов. – Но я же не знал. Они меня обманули, а теперь терроризируют, в смысле шантажируют. Я к Бердову как к другу обратился полгода назад. Возникли, мол, проблемы. Похоже, порчу навели. Он меня свёл с одной ворожеей. – Старушкой? – насторожился Кляев. – Ей, по-моему, и сорока нет, – возразил Самоедов. – От неё я и получил первое яблоко. Потом второе. Но эта ворожея долларами брала. А где я столько долларов напасусь, если каждое яблоко тысячу стоит. И когда Верка предложила за рисунки платить яблоками, я, естественно, согласился. А потом и Наташка пришла с тем же предложением. За одно яблоко – десять рыл. – А почему икру заметал? – строго спросил Царевич. – Ничего я не метал, с чего ты взял?