Текст книги "Небесная глина"

Небесная глина
Сергей Николаевич Синякин

© ГБУК «Издатель», 2016

© Синякин С. Н., 2016

* * *

Возвращение в пилигримы
Вместо предисловия

Пора возвращаться.

Дни рождения перестали быть праздниками, они больше похожи на вехи, которыми обозначен путь на погост. Думается, что невероятный циник, назвавший жизнь затяжным прыжком из материнского чрева в могилу, был прав. И бесполезно дергать вытяжное кольцо, предопределено, что однажды парашют не раскроется. Напрасно он оттягивал плечи. Правда, большинство из живущих на Земле людей, догадываясь о его бесполезности, все-таки не решается избавиться от этого парашюта, называемого верой. Сайгак, которого гонят браконьеры по калмыцкой степи, резонно полагает, что его могут выручить только крепкие быстрые ноги, потому и бежит вперед. Пойманная рыба будет биться о наждачный песок отмели, пока не доберется до воды. А человек цепляется за веру – а вдруг? Вдруг все не всерьез и смерть лишь барьер, который отделяет невидимое завтра от надоедливого вчера и усталого сегодня.

Смешно.

Приходит время, когда начинаешь осознавать, что торопиться не стоило. Маленький мальчик, который мечтал вырасти и обрести самостоятельность, – где ты? Ты уже понял, что у этой гонки нет победителя, скорее, выигрывает тот, кто последним приходит к финишу.

Куда мы торопились?

Пора остановиться. Остановиться и оглядеться. Увидеть росу на траве, услышать, как лезут из земли грибы, похожие на инопланетные корабли, услышать, как поскрипывает на поворотах вокруг Солнца сама Земля, выпить свое вино из желтых одуванчиков и речной прохлады, поднять голову и увидеть в черной пустоте звезды.

Спешить больше некуда.

Гонка завершена, победители ушли в могилы. Остается только не спеша пройти последние метры дистанции, внимательно вглядываясь в лица зрителей и запоминая их лучше, нежели это делает фотоаппарат, а потом опустить голову и увидеть, как гаревую дорожку пересекает неторопливый муравей.

Некуда спешить.

Незачем рвать сухожилия и аорты – гонка за счастьем завершена.

Если загробной жизни нет – торопиться не надо. Если она существует, спешить тем более не стоит. Иди медленно, чтобы запомнить и унести с собой улыбку женщины, счастливый плач родившегося ребенка, ласку любимой, азарт канатоходца, впервые шагнувшего на покачивающийся в небе трос, горделивую шею лошади, пасущейся у ночной реки, спелость земляники, прячущейся в луговой траве, ночные шорохи и радугу. Собирай все, что составляло твою жизнь в этом мире, оно останется воспоминанием в темном будущем, куда ты неотвратимо идешь.

Будь пилигримом, пылящим по бесконечным пространствам Земли. Слушай и запоминай – земные радости не даются дважды. Слушай и запоминай – мир живет только для тебя и ради тебя, он навсегда исчезнет с твоей смертью.

Живи и странствуй.

Во всем есть свой тайный смысл – есть он в ноздреватом камне на обочине дороги, в медных пятаках карасей лениво сверкающих боками в темной воде, в сладких колосках луговой травы, в пустоте выцветших от жары небес, в рябиновой ветке, оранжево горящей на декабрьском снегу. Есть свой смысл в ночном костре у реки и в лунной дорожке, что бежит по успокоившейся воде, в лукавых улыбках встреченных тобой женщин, в ночных спорах на кухне и прочитанных книгах, в выпитой с друзьями водке, в твоих выросших детях, которые тоже уже куда-то спешат.

Впереди – неизбежное. Свернуть невозможно, и ты это прекрасно знаешь.

Будь пилигримом.

А это значит, что надо остановиться и хотя бы ненадолго вернуться назад.

Говорят, Велимир Хлебников прожив день, бросал в мешок камень. Если день был удачным и счастливым, в мешок падал белый камешек; день оказывался неудачным и пасмурным – место в мешке занимал черный камень. Хлебников хотел в конце жизни посчитать камни и узнать – счастливо он прожил свою жизнь или нет. Постоянно он терял этот мешок и заводил новый. Не так ли поступает каждый из нас?

И все-таки…

Хочется заглянуть в мешок своей памяти и посчитать хранящиеся в нем камни.

А смерть… Что смерть? Пока ты есть, она для тебя ничего не значит, когда она, наконец, приходит за тобой, тебя уже нет. Остается лишь короткий твой след на длинной дороге. Но виден он будет недолго – ветер времени заметает пылью лет абсолютно все следы.

«Облакам не хочется покоя…»

 
Облакам не хочется покоя.
Небо отцвело.
Замерли три дома над рекою —
Бывшее село.
 
 
А когда-то здесь людей хватало,
Но пришла пора —
Перестали строить, и не стало
Звуков топора.
 
 
Пруд зарос,
               где в детстве мы таскали
Ленных карасей.
Здесь, у пруда, мы гоняли стаи
Уток и гусей.
 
 
На бугре кресты стоят косые,
Время все смело.
Уплывает в прошлое Россия
И мое село.
 
 
Лесом вдруг покажется в потемках
Ставший диким сад.
Чтобы сохранить себя в потомках,
Посмотри назад.
 

Апрель 2004 г.

«Солнце встанет, а нас не станет…»

 
Солнце встанет, а нас не станет.
Впрочем, ему-то какое дело
До поля, украшенного крестами,
До лиц, запачканных смертным мелом,
 
 
До наших лиц, что возносятся в небо,
До наших тел в рыжей глине потерь.
Ему все равно – был ты, не был,
И где окажешься ты теперь.
 
 
Бог круто замесит ржавую глину,
Ком подбросит в своей руке.
И будет медведь ломать малину,
И будет рыба играть в реке.
 
 
А мы поплывем над бывшим домом,
Медленно тая, как соль земли.
Живя, мы сделали, что смогли —
Небесной глины мы стали комом.
 

Июнь 2012 г.

«Давай с тобой вернемся в старый дом…»

 
Давай с тобой вернемся в старый дом,
Где пол скрипуч и беспокойны тени,
Где вечными мышами пахнут сени,
Где будущее видится с трудом.
 
 
Где пыль на стопке старых книг лежит,
Где светел луч, пробившийся снаружи,
Где моль над желтым абажуром кружит,
Где паутинка на окне дрожит.
 
 
Где печь не топлена уже который год,
И где известкой выбелены стены.
Где двери помнят встречи и измены,
Где жил наш род…
 
 
Чернеет перекошенный забор,
Спит огород, не тронутый лопатой.
И тополиный пух летит, как вата,
К подножию небесных белых гор.
 

11 марта 2004 г.

Лыжники

1

 
Оставим след, оставим странный след
На белой простыне шального поля,
Где волки беспокойно ищут волю,
Где ежится задумчивый рассвет.
 
 
Лыжня! Лыжня! И мы с тобой бежим,
Глотаем жадной глоткой вольный воздух.
Хотелось бы, пока еще не поздно,
Сбежать от разъедающей нас лжи.
 
 
На теле проступает тайный пот,
А мы бежим, и снег хрустит под нами.
И зарево зари встает, как знамя,
Как рана, что уже не заживет.
 

2

 
Оставим след, оставим странный след
Посереди разорванной России.
Мы наши идеалы износили,
Как одеяло или теплый плед.
 
 
Ах, вечный спор! О, этот вечный спор
О том, как жить, о том, что будет с нами.
Полк, потерявший в одночасье знамя,
Расформируют за его позор.
 
 
Но мы живем. И что нам идеалы?
Мы наплевали на своих отцов.
Где небосвод по-зимнему свинцов,
Мы просто свора лыжников усталых.
 
 
И мы плывем по снегу – в никуда.
Мы предали, но нас уже простили.
И белым полем стала вдруг Россия.
Но скоро не останется следа
 
 
От нас, от нас. Расклад пошел такой.
Рассвет – в утиль. Горят одни закаты.
Конечно, братцы, все мы виноваты.
Ну, что поделать, коль расклад такой.
 
 
Оставим след. Мы свой оставим след
Посереди разорванной России.
Мы уступили не уму, но силе,
Хотя и оправдания нам нет.
 
 
Над нами жадно зарево цветет,
За нами фосфор белоснежной пыли.
Ну что сказать? Конечно, все мы были.
И лыжи режут наста колкий лед.
 
 
Мы – лыжники, летящие в метель.
Мы жили так нелепо, бестолково.
Вот если бы опять, вернее – снова…
Но ждет нас в доме теплая постель,
 
 
Врач, шприц. палаты кафельные льды,
Толпа родных, застывшая у гроба.
А дальше – бесконечная дорога
И снег, что заметает все следы.
 

22 февраля – 8 марта 2004 г.

«Мы начинали жить. Деревня уже умирала…»

 
Мы начинали жить. Деревня уже умирала.
В маленькой школе, где крышки изрезанных парт,
Мы доставали ручки из деревянных пеналов.
Шестидесятые годы, и на дворе – март.
Старые велосипеды. Пруд, где мы все купались.
Киноплощадка летняя, где бушевал Геракл.
Шаткий Дом пионеров. Первый народный танец.
И бесконечность споров, и неизбежность драк.
Поле аэродрома с нашим футбольным полем.
Ночью над ним открывалось небо, полное звезд.
Яблоки и арбузы мы воровали вволю,
И не скрывали смеха, и не скрывали слез.
Время сплошных затмений, мы все не понимали
То, что приходит время взрослых глупых забот.
Мы обещали многое, только тогда не знали —
Лету не переходят, даже узнавши брод.
Темному отраженью зеркало знает цену.
Радостная охота – чтобы на взлете, влет!
Поздно играть в героев и выходить на сцену —
Слышишь? Играют Шопена, даже не зная нот.
Маленькие наполеоны лягут, скрестивши руки.
В желтых спокойных пальцах тающая свеча.
Кончилось все на свете. Кончились все науки.
Черный пиджак помятый, словно с чужого плеча.
Кто-то, кто все придумал, кто-то, кто все запомнил,
Тряпкой махнул небрежно, взял и картину стер:
Поле, а в поле – кони.
Ночь, а в ночи – костер.
 

14 января 2004 г.

«Ты не грусти, что мир уже не тот…»

Наталье Беляновой

 
Ты не грусти, что мир уже не тот.
Тот мир ушел, а мы с тобой остались.
Ты помнишь, в детстве мы с тобой ругались.
Обнимемся тесней, растопим лед.
 
 
На смену прежнему пришел зубастый век.
Бедней друзьями и богаче верой.
Не оценить его вчерашней мерой,
Нельзя ведь взвесить прошлогодний снег!
 
 
Все позади, ну, как там ни крути.
А все-таки как весело нам было.
Любили мы, а сколько нас любило
На суматошном жизненном пути!
 
 
Страстями жили мы. Какой в том грех?
Страшнее жить рассудком в полной мере.
Ведь жизнь – всегда утраты и потери.
Надежней нет в столетье нашем вех.
 
 
Век двадцать первый, плотоядно скалясь,
Доел страну и доедает жизнь.
Сестренка! Не грусти, а улыбнись —
Наш мир ушел, но мы пока остались.
 

10 декабря 2013 г.

«И вишни в цвету, и город в дыму…»

 
И вишни в цвету, и город в дыму,
И наших фантазий печальный пепел,
Наверное, облик грядущего светел,
Но только не тянет меня к нему.
 
 
А мне бы пожить на земле сейчас,
А мне бы смотреть на людей и кошек,
Кормить воробьев обедом из крошек
И видеть бусины жадных глаз.
 
 
А мне бы с друзьями пить вино,
А мне бы бродить по лугам зеленым,
Прибить скворечник над веткой клена,
Кому там жить – не все ль равно?
 

Февраль 2010 г.

«Тихий дворик, где играют в домино…»

 
Тихий дворик, где играют в домино,
Пьют в кустах дешевое вино,
Где в песочнице играет детвора,
И ограда потемневшая стара.
 
 
Где влюбляются уже в двенадцать лет,
Где встречают полупьяными рассвет.
Там беседка сохранила звук гитар,
Тихий шепот обнимающихся пар.
 
 
Я спросил себя: «Послушай ты, старик!
Для чего ты в этом дворике возник?
Время речка, куда дважды не войти,
Зря старался – твое детство не найти».
 

Август 2010 г.

Осень

 
Лесная речка похожа на вену земли.
Далекий бор ощетинился, словно еж.
Ты небеса своим недоверьем не зли,
Возьмут и обрушат они ледяной дождь.
 
 
На берегу теряет листву ветла.
У мастерской ржавеет забытый плуг.
Все-таки осень, время не для тепла.
Грачи, как грузины, собрались лететь на юг.
 
 
Туман по утру умело бинтует степь.
А дятел из леса упрямо морзянку шлет.
Корова не хочет покинуть свою клеть.
Синицы у лужи не могут пробить лед.
 
 
И журавли печально кричат с небес.
Увидят ли завтра они свой дом?
А на холме стоит одинокий крест,
И месяц его бодает крутым лбом.
 
 
На теплую печь спешит одинокий кот.
Вздыхает во сне уставший от лая пёс.
Лишь старый Стрелец пытается сбить влет
Ленивую стайку поднявшихся в небо звёзд.
 

2004 г.

«Застыли в небе облака…»

 
Застыли в небе облака,
В снегах деревня и река,
И видно сквозь прозрачный лед
теченья вязкий черный мед.
 
 
Морозный хруст. И санный след.
И дым из труб. И бересклет.
И дробный дятел за рекой…
 
 
Печально светел мой покой.
 

1998 г.

«Как трепетно горит в ночи…»

 
Как трепетно горит в ночи
огарок тающей свечи,
снежинки бьются о стекло,
как будто просятся в тепло,
и ты – один.
 
 
Что говорить? Все так… Все так.
Один умен, другой – дурак,
но есть единство тьмы и света,
как жаль, что понимаешь это,
лишь став седым.
 
 
Дурак без умного устанет,
без дураков тоскливей станет,
и день когда-нибудь настанет
уже без нас.
 
 
А мы уляжемся, как строчки,
разделят нас надгробий точки,
и станут жить в альбомах дочек
портреты
в профиль
и анфас.
 

1995 г.

«Стоял горшок с водой. Черствела корка хлеба…»

 
Стоял горшок с водой. Черствела корка хлеба.
Боль в распятых крылах мешала взвиться в небо.
А стражник на часах вздыхал, звенел мечом,
И делал вид, что стража ни при чем.
 
 
Вот так всегда. Вокруг виновных нет.
Небес земных из клетки виден свет.
Опять вздыхает стражник на часах.
Опять огонь в светильнике зачах.
 
 
Стоит горшок с водой.
                       Черствеет корка хлеба.
И за решеткой голубеет небо.
Но боль живет в изломанных плечах
Как память о беззлобных палачах.
 
 
У них работа – рвать с людей крыла,
Чтобы земля им мачехой была.
Чтоб не манило их в шальной полет.
А дальше —
                 как уж Бог иль черт пошлет…
 

2014 г.

«Весна на реке ломает вчерашний лед…»

 
Весна на реке ломает вчерашний лед,
Луч солнца немного теплее блеснул.
А Иван Петрович вторую неделю пьет,
И ему плевать на весну.
 
 
Ему сказали: рак, мол, уже не помочь.
Пора собираться увидеть загробный свет.
Был мрачен сын. Рыдала в приемной дочь.
А жены у Ивана Петровича просто нет.
 
 
Блестят у стены бутылок пустых бока,
Собутыльник улегся, обнявши сломанный стул.
И Иван Петрович, он тоже не умер пока,
Пока он всего лишь уснул.
 
 
Он просто спит, в подушку пьяно дыша,
И видит во сне отца и счастливую мать,
И жеребенком сонным вздрагивает душа,
Которой тоже не хочется умирать.
 
 
И снится Ивану Петровичу – маленький он,
И он здоров, и рядом отец и мать,
И что не высох кудрявый зеленый клен,
В тени которого он любил играть.
 
 
Иван Петрович хрипит беспокойно во сне,
Иван Петрович плачет от этого сна.
А за окном зима уступает грядущей весне.
И лезет в окно распустившейся веткой весна.
 
 
Апрель 2004 г.
 

«Вот и придёт тот час…»

 
Вот и придёт тот час.
Сердце биться устанет,
Вздрогнет и тихо станет.
Завтра – уже без нас.
 
 
Выстрел – как птице влет.
Тронешь – как сладко липко.
Будут играть на скрипке
Завтра уже без нот
 
 
Стрелка – слепой палач —
жизни бегущей эхо.
Плач, повторенный смехом.
Смех, превращенный в плач.
 

Август 2002 г.

«Как он мне надоел…»

 
Как он мне надоел —
городской суматошливый круг,
что похож на манеж,
где мы чинно идем друг за другом.
Распахните окно
и сломайте защелки фрамуг —
я хочу задохнуться
от запаха
вешнего луга!
Я хочу убежать
к узкобедрой
прозрачной реке,
стрекозой синевы
Ощутить все восторги полета
и мальком трепыхаться
в безжалостной
детской руке,
и аукать в лесу
за ближайшим речным поворотом,
уходить муравьем
по невидимой взгляду тропе,
ощущая себя
открывателем новых Америк,
и уставшей лисой,
засыпая в шуршащей норе,
перейти Млечный Путь
и ступить
на чернеющий берег.
 
 
1998 г.
 

«Надо было просто жить…»

 
Надо было просто жить,
невзирая на потери.
Если не впускают в двери,
то не стоит и тужить.
 
 
Надо было просто знать,
что за летом будет стужа.
Если сам ты стал не нужен,
ни к чему на помощь звать.
 
 
Надо было не спешить,
все же жизнь не бесконечна.
Полдень не бывает вечным.
Поздно куклам платья шить.
 
 
И, запутавшись во лжи
той, что жизнью называлась,
ощутив душой усталость,
трудно верить в миражи.
 
 
Глупый друг ночной свечи,
для чего ты рвешься в пламя,
коль осталась только память —
прочерк звездочки в ночи?
 
 
1998 г.
 

«А когда на Сенатской затихнут выстрелы…»

Л. Шевченко

 
А когда на Сенатской затихнут выстрелы,
Когда выпьют правители белый бром,
Вдруг кровавыми бомбами прорастут декабристы,
Уткнувшись в стекло зеленым лбом.
И все останется. И все отстанут.
И только будет жужжать тоска
Над глубокими терновыми ранами
На бледной коже чуть повыше виска.
И все придет и навеки останется —
Карьер, тележки с тяжелой рудой…
Революция – это вечное таинство,
Что дышит свободой и смертной бедой.
Забудут века, кто и кого калечил,
Останется в истории лишь раненый генерал.
А кто-то почувствует слабость, обнимающую плечи,
И с горьким ядом поднимет последний бокал.
Он будет предсмертно смотреть в камин,
Искры погаснут, не возгорится пламя.
Но всем наплевать, что случилось с ним.
Всем интересно, что будет с нами.
 
 
13 января 2004 г.
 

Возвращение блудного сына

 
Возвратившись из дальних мест,
Скитаниями умудрён,
увидел он холм и чугунный крест,
и тьму с четырех сторон.
Тихо присел. Закурил без слез.
Сглотнул тяжелый комок.
В скитаньях он тяжести мира нес
и раньше придти не мог.
Долго внимательно слушал тьму,
разглядывал звездный шелк.
И некому было поставить в вину,
что он слишком поздно пришел.
Вины взвалив непомерный вес,
в долину спустился он,
спиною чувствуя черный крест
и тьму с четырех сторон.
Долины не видя, пошел он прочь;
с холма же ушедшему вслед
печально вздыхала и плакала ночь
о тех, кого больше нет.
 

1991 г.

«Герои рушили Трою…»

 
Герои рушили Трою,
И в грохоте злых обвалов
Казалась война игрою,
В игре той Трои не стало.
 
 
Герои по морю плыли,
Искали они приключений,
Средь облачной белой пыли
Качались судьбы качели.
 
 
А Боги меняли одежды,
Смотрели с небес с улыбкой,
Как тают людские надежды
И гаснут на волнах зыбких.
 
 
Кончались земные дороги
У хмурых развалин Трои,
Где в небе играли Боги,
А на земле – Герои.
 

Август 2001 г.

Мой мыс Горн

 
Бог проклял Океан, и брызги от паденья
и вознесенья вверх к небесным парусам
окатывали бриг с ленивым исступленьем,
и на снастях его веселый Эльм плясал.
 
 
Бог проклял небеса.
В свинцово-серой каше истлевших облаков
рождался пьяный шторм.
И холод заставлял нас заходиться в кашле,
и выступал из тьмы мыс легендарный Горн.
 
 
А капитан хрипел своей луженой глоткой:
«Сто тысячу чертей! Поставить паруса!»
И серою несло, и пахло винной пробкой,
и брызги на усах мерцали, как роса.
 
 
Когда придет пора отправиться в дорогу
к небесным островам, где ждет нас рай иль ад,
я свежесть парусов себе спрошу у Бога
и, как мой капитан, не оглянусь назад.
 

1997 г.

Человек

 
На исходе седьмого дня
Сотворил меня мой Бог,
И лежал неподвижно я
На земле у его ног.
 
 
И катился над миром глад,
И ложился на мир мор.
Но смотрел на земной ад
Бог с далеких вершин гор.
 
 
Властелином себя мня,
Млел на облаке мой Бог,
Потому что лежал я,
Словно раб, у его ног.
 

Май 2002 г.

«Не нами был придуман мир…»

Б. Завгороднему

 
Не нами был придуман мир.
Мы просто жили в этом мире,
как жил в ободранной квартире
забытый улицей кумир.
 
 
Не нами был придуман миф:
мы просто где-то прочитали,
когда учебники листали,
что Одиссей остался жив.
 
 
Не нами был придуман сон,
который снился нам так долго.
Мы называли реку Волгой,
но ведь на лодке был Харон!
 
 
И что теперь ни говори,
не разберешься без пол-литра,
куда же делась Аэлита,
богиня, черт ее дери!
 

1998 г.

«Над Вифлеемом ночь…»

 
Над Вифлеемом ночь.
Царь Ирод руки моет в младенческой крови,
и конная орда тревожит сонный град
                                         страшнейшею из
а в небесах звезда,
                которая видна и мертвым и живым.
Несут волхвы дары,
и тени черепахи на рубленом мосту
                                     через вонючий ров,
а будущий Христос, родившийся в рубахе,
агукает тихонько в хлеву среди коров.
Звезда горит во тьме, лачуги освещая,
                  и тени на реке напоминают крест.
Ты все же Человек,
Как Бог ты был случаен:
бывает и в судьбе случайный интерес.
Звезда горит во тьме заманчиво и дико,
не срублен тихий кедр, пригодный для креста,
плащаница еще не отразила Лика,
и малая душа по-ангельски чиста.
Над Вифлеемом ночь, звенящая от криков
безумных матерей, чьи первенцы в крови.
Во тьме горит звезда Божественного лика,
как вестница креста отеческой любви.
 
 
1997 г.
 

«Он шагнул с колокольни вниз…»

 
Он шагнул с колокольни вниз,
распахнул два белых крыла,
и поплыл, как осенний лист,
и земля под ним поплыла.
 
 
А внизу бесновалась толпа,
кулачками грозили попы,
и жалели, что он не упал
с высоты посредине толпы.
 

1994 г.

«Он бежал…»

 
Он бежал,
бежал —
Обречен был его бег,
Потому что лежал,
На равнине
лежал снег.
И выцеливал страж
Беглеца с хладнокровьем умелым…
Ах, какой был пейзаж —
Кровь и черное тело
на белом!
 

1995 г.

«Не дели всех на друзей или врагов…»

 
Не дели всех на друзей или врагов,
не считай к добру и злу шагов,
и пойми, что в этом мире нет
той черты, что делит
тьму и свет.
 

1995 г.

«Взрослея, любим поучать…»

 
Взрослея, любим поучать,
передавать житейский опыт.
А лучше было б помолчать,
чем иронически похлопать
по худощавому плечу
того, кто делает шаги.
Ну что ж – обидь его, согни,
А я, пожалуй, помолчу.
 
 
Я сам советам не внимал,
порою был горяч в рассудке,
и я тогда еще не знал,
что доживу до той минуты,
когда потянет поучать
других ухабы обходить:
 
 
Не бойтесь шишки получать!
Без них на свете скучно жить.
 

1988 г.

«Маленький мальчик с седой бородой…»

 
Маленький мальчик с седой бородой,
Он играет в политику, не наигравшись в детстве.
Он увлекает подростков жаром своих речей.
Дети играют в революцию.
И получают сроки.
Они сидят по тюрьмам, славя своего вождя.
Они умирают во имя его идей.
А время проходит. Проходит их чистая жизнь.
Ничего не успевают подростки —
Только сыграть в революцию,
Только прокричать перед смертью
Имя своего вождя,
Которому все равно – умрут они
Или уйдут заниматься делом.
Эти мальчики и девочки верят в идеалы,
Они мечтают о светлом мире и счастье для всех.
А он прекрасно понимает, что все это лишь игра,
Всего лишь игра в «казаки-разбойники»,
В ней сам он играет роль мудрого атамана.
 

Апрель 2004 г.