Книга: Время жить и время умирать - Эрих Мария Ремарк

Даже не описать словами, эмоциями, свое состояние, когда читаешь книги о войне.

Однозначно, книга написана очень талантливо. Но вещи, которые описаны в ней повергают в шок. Иногда хотелось попросту закрыть книгу и вернуться в реальность, чтобы не ощущать тех же ужасов войны.

Для меня это всегда тяжело: все пережитое солдатами, боль, отчаяние, потея боевых друзей... Да что говорить...

А самое главное - возвращение домой - живым!!!

цитата — Да, незадача, — но тебе хоть полагается. А мне вот нет. Я ведь бывший социал-демократ. Политически неблагонадежен. Имею шанс погибнуть героем — больше ничего. Пушечное мясо и навоз для тысячелетнего рейха. Гребер поглядел по сторонам. Иммерман рассмеялся: — Истинно германский взгляд! Не бойся. Все дрыхнут. Штейнбреннер тоже. — Я о нем и не думал, — сердито возразил Гребер. Он думал именно о нем. — Тем хуже! — Иммерман снова засмеялся. — Значит, это так глубоко в нас въелось, что мы и не замечаем. Смешно, что в наш героический век особенно много развелось доносчиков — как грибов после дождя. Есть над чем задуматься, а? Гребер помолчал. — Если ты во всем так разбираешься, то тем более должен остерегаться Штейнбреннера, — отозвался он наконец.

цитата Потом Гребер увидел разбомбленный угол улицы. Здесь пострадало несколько домов. Кое-где устояли только капитальные стены. Черным зубчатым узором поднимались они в небо. Между ними висели невидимые до этого стальные балки, похожие на черных змей, которые, извиваясь, выползали из-под кирпичей. Часть щебня была убрана. Но и это были старые развалины. Гребер прошел совсем рядом с ними. Он перелез через обломки, загромождавшие тротуар, и увидел в темноте еще более черные тени: они шевелились, казалось, там ползают гигантские жуки. — Эй! — крикнул Гребер. — Есть тут кто-нибудь? Посыпалась штукатурка, звякнули кирпичи. Смутные фигуры метнулись прочь. Гребер услышал чье-то взволнованное дыхание; прислушался и вдруг понял, что это он сам так громко дышит, оказывается, он уже бежал. Запах гари усиливался. Развалины попадались все чаще. А вот и старый город. Гребер остановился и смотрел, смотрел, широко раскрыв глаза. Раньше тут тянулись деревянные дома, уцелевшие от времен средневековья, дома с выступающими фронтонами, островерхими крышами и пестрыми надписями. Теперь дома исчезли. Вместо них он увидел лишь хаос пожарища, обуглившиеся балки, обнаженные стены, груды щебня, остатки улиц, а надо всем курился белесый чад. Дома сгорели, как щепки. Он побежал дальше. Им вдруг овладел безумный страх. Он вспомнил, что недалеко от дома его родителей находится небольшой медеплавильный завод. Они могли бомбить завод. Гребер изо всех сил мчался по улицам между тлеющих, влажных развалин, толкал встречных и все бежал, бежал, то и дело карабкаясь через кучи обломков. И вдруг стал как вкопанный. Он заблудился. Этот город, который был так хорошо знаком ему с детства, теперь настолько изменился, что Гребер уже не знал куда идти. Он привык ориентироваться по фасадам домов. Но их больше не было. Он спросил какую-то женщину, проскользнувшую мимо, как пройти на Хакенштрассе. — Что? — испуганно переспросила она. Женщина была вся грязная и прижимала руки к груди. — На Хакенштрассе. Женщина сделала какое-то движение. — Вон туда… за угол…

цитата — Никто. Уж я-то знаю. Я ведь тоже здесь жил. — Комендант вдруг оскалил зубы. — Жил! Жил! У нас тут за две недели было шесть воздушных налетов, слышите вы, фронтовик! Вы там, на фронте, бездельничаете, проклятые лодыри. Вы веселы и здоровы, сразу видно! А моя жена… Вот… — Он показал на дом, перед которым они стояли. — Кто откопает ее? Никто! Она умерла. «Копать бесполезно, — говорят спасательные команды. — Слишком много сверхсрочной работы…» Слишком много дерьмовых бумаг, дерьмовых бюро и дерьмовых начальников, которых необходимо спасать в первую очередь!.. — Он приблизил к Греберу свое худое лицо. — Знаешь что, солдат? Никогда ничего не поймешь, пока тебя самого по башке не стукнет! А когда ты, наконец, понял — уже поздно. Эх вы, фронтовик! — он сплюнул. — Вы, храбрый фронтовик, с иконостасом на груди! Восемнадцать — это там, как раз там, где скребут лопаты. Гребер отошел от коменданта. «Там, где скребут лопаты, — повторил он про себя. — Там, где скребут лопаты! Неправда! Сейчас я проснусь и увижу, что я в доте, в подвале русской безымянной деревни, и тут же рядом — Иммерман, я слышу, как он ругается — и Мюкке, и Зауэр. Это же Россия, а не Германия, Германия невредима, она под защитой, она…»

Красочные цитатки о том, что ответственность за агрессию режима страны, всегда несут простые граждане этой страны, и в основном женщины и дети, ну и совершенно справедливо, что ее будут нести их дети... А возможно и внуки

цитата Гребер увидел его довольное безмятежное лицо и вдруг понял, как безнадежно обречены всякая справедливость и сострадание: им суждено вечно разбиваться о равнодушие, себялюбие и страх! Да, он понял это, понял также, что и сам он не является исключением, что и сам сопричастен всему этому, имеет к нему какое-то отношение — безличное, туманное и угрожающее. Греберу чудилось, как он ни противился этому чувству, что все же он с Биндингом чем-то связан. — Насчет ответственности дело не так просто, Альфонс, — сказал он хмуро. — Эх, Эрнст! Брось ты эти рассуждения! Ответственным можно быть только за то, что совершил самолично. Да и притом, если это не выполнение приказа. — Когда мы расстреливаем заложников, мы утверждаем обратное, что они якобы ответственны за то, что совершено другими, — сказал Гребер. — А тебе приходилось расстреливать заложников? — спросил Биндинг, с любопытством поворачиваясь к Греберу. Гребер не ответил. — Заложники — исключение, Эрнст, тут необходимость. — Мы все оправдываем необходимостью, — с горечью продолжал Гребер. — Все, что мы сами делаем, хочу я сказать. Конечно, не то, что делают те. Когда мы бомбим города — это стратегическая необходимость; а когда бомбят те — это гнусное преступление.

Никто не заставляет симпатизировать главным героям книг, а может быть автор как раз добивался обратного... Тем более, что Гребер совершенно справедливо сначала теряет родителей, потом гибнет сам Меня у Ремарка всегда подкупает его объективность к описываемым событиям. Мы же с вами оказываемся в шкуре фашистского солдата, только и всего... Сейчас это самый актуальный роман Ремарка на сей момент

В Трех товарищах Ремарк описал обычных немецких парней, именно таких использовали как мясо в СССР Естественно большинство из них, так и не успело ничего понять. Гребер хотя бы перед смертью чего-то понял.... Интересно, что читая этот роман, я совершенно забыл про Германию.

Цитата Грохот мощных взрывов немного ослабел, хотя зенитки не смолкали. Гребер побежал назад через площадь, но он бросился не в ближайшее убежище, а укрылся в свежей воронке на конце площади. Вонь в ней стояла такая, что он чуть не задохся. Не выдержав, он подполз к краю воронки и лег, не спуская глаз с фабрики. «Здесь, в тылу, война совсем иная, — подумал он. — На фронте каждому приходится бояться только за себя; если у кого брат в этой же роте, так и то уж много. А здесь у каждого семья, и стреляют, значит, не только в него: стреляют в одного, а отзывается у всех. Это двойная, тройная и даже десятикратная война». Он вспомнил труп пятилетней девочки и другие бесчисленные трупы, которые ему приходилось видеть, вспомнил своих родителей и Элизабет и почувствовал, как его словно судорогой свело, весь он был охвачен ненавистью к тем, кто все это затеял; эта ненависть не побоялась перешагнуть через границы его собственной страны и знать ничего не хотела о справедливости и всяких доводах «за» и «против». Начался дождь. Капли, подобно серебристому потоку слез, падали сквозь вонючий, отравленный воздух. Они вспыхивали и, искрясь, окрашивали землю в темный цвет. А потом появились новые эскадрильи бомбардировщиков.

цитата Греберу показалось, будто кто-то разрывает ему грудь. Это уж был не рев моторов, а какое-то неистовство. Вдруг часть фабрики, черная на фоне веерообразного снопа пламени, поднялась в воздух и развалилась, точно под землей какой-то великан подбрасывал вверх игрушки. Гребер сначала с ужасом уставился на окно, вспыхнувшее белым, желтым и зеленым светом, а затем метнулся обратно к воротам. — Чего тебе опять? — заорал дежурный. — Не видишь, в нас угодило! — Куда? В какой цех? Где шьют шинели? — Шинели? Ерунда. Шинельный гораздо дальше. — Верно? Моя жена… — А поди ты к… со своей женой. Они все в убежище, тут у нас куча раненых и убитых. Не до тебя. — Как, раненые и убитые? Ведь все в убежище? — Да это же другие. Из концлагеря. Их никуда не уводят, ясно? Может, воображаешь, для них специальные убежища построили? — Нет, — сказал Гребер. — Этого я не воображаю. — То-то. Наконец заговорил разумно. А теперь убирайся. Ты старый вояка, тебе не годится быть такой размазней. К тому же все кончилось. Может, на сегодня и совсем. Гребер посмотрел вверх. Слышно было только хлопанье зениток.

цитата — Нет, доказательство, — возразил Польман. — И очень сильное. — Рукой с набухшими венами он продолжал поворачивать глобус. — Мир, — сказал он, — мир не стоит на месте. И если отчаиваешься в собственной стране, надо верить в него. Затмение солнца возможно, но только не вечная ночь. Во всяком случае, на нашей планете. Не надо так быстро сдаваться и впадать в отчаяние. — Он отставил глобус. — Вы спрашиваете, достаточно ли осталось людей, чтобы начать все заново? Христианство началось с нескольких рыбаков, с нескольких верующих в катакомбах и с тех, кто уцелел на аренах Рима. — Да. А нацисты начали с нескольких безработных фанатиков в мюнхенской пивнушке. Польман улыбнулся. — Вы правы. Но еще не существовало на свете такой тирании, которой бы не пришел конец. Человечество шло вперед не по ровной дороге, а всегда — толчками, рывками, с отступлениями и судорогами. Мы были слишком высокомерны, мы вообразили, что наше кровавое прошлое уже преодолено. А теперь знаем, что стоит нам только оглянуться, и оно нас тут же настигает. Он взялся за шляпу. — Мне пора идти.

А теперь про правду войны по Ремарку Она в принципе такая же как у всех страшная. Для того, чтобы выжить на войне, надо превратиться в зверя, и убивать, убивать и еще раз убивать... Война ненасытная тварь, и требует бесконечных жертв. И если ты не убьешь сам, значит должен умереть сам... Это законы войны - " разумной некросферы" Роман начинается сценой расстрела партизан и ей заканчивается. В первой сцене Гребер убивает, а второй не убивает - поэтому гибнет сам. Он поступает, как человек... Если бы он и второй раз поступил бы как зверь, скорее всего он бы остался жив, вернулся бы с войны и прожил бы долгую жизнь... Ну это же антивоенный роман...

Дальше...

Да, я понимаю, что обычный народ не виноват во всем этом, что как говорит учитель, ты был юн и отравлен пропагандой. Но когда солдат жалуется, что третий раз за неделю дали тушеную капусту, или показывается, что у нее продуктов совсем не было, только маргарин и пара яиц и что-то там еще. Яйца были!!! Пусть и пара. И капуста, ах, какой ужас, третий раз за неделю. Не могу я этому сочувствовать. Даже в книге Ремарка. Потому что когда у меня тети во время войны в тылу иногда не ходили в школу, потому что не могли от голода подняться... То "отсутствие продуктов" в виде пары яиц видится насмешкой. И все бомбежки, гибель мирного населения, разрушенные дома вызывали у меня не сочувствие, а вот, почувствуйте хоть немного на себе. Да, мне их немного жаль, просто по человечески, я не за то, чтобы мирному населению мстить, но и жалеть их за лишения, намного меньшие, чем пережили наши люди, от души не могу. Правда, не могу сказать, что Ремарк показывает, что это вот такая трагедия (как в некоторых книгах), для него это просто констатация факта. Да, главный герой немного начинает понимать, но выбор-то какой? В концлагерь идти или на смерть, если не обратно на войну? А он это не готов. И все его искания заканчиваются ничем, для него наступает небольшое время жить. Он фактически прячется за это время от своих размышлений. А на войне и размышлять некогда. И так удобно забыть рассказы эсэсовца, как они для развлечения из русских пленных делали живые огнеметы. И да, я не отвечаю за это, меня это не касается, это же СС творит, мы, обычные солдаты тут ни при чем. Правда, возникает мысль, а что будет, если русские будут творить у нас то, что творим мы у них? Но тоже очень удобно все это забыть. Но книгу слушала с удовольствием, показана жизнь обычных людей, потерянных в это время. И атмосфера книг Ремарка. В этой книге ее чуть меньше почувствовала, уж больно тема больная для меня и не с той стороны, что показывает автор, но все же она есть. И озвучка Максима Сергеева хороша, было легко слушать.

Да блин, концовка просто разрыв сердца. Я знаю, что у Ремарка нет хэппи эндов, но все равно не была готова к этому.

Возвращение - очень тяжелая. Казалось, что про саму войну читать непросто. Но здесь молодые парни возвращаются с фронта и не понимают, что будут делать дальше. И это еще трагичнее. Война всех изменила бесповоротно. И оказывается, что всё, что они умеют, - только воевать. Им самим тяжело принять новую реальность, но и родные и близкие люди их тоже не понимают.

Хотя книга мрачная, но мне очень понравилась. Выбилось только "Возвращение": было странно читать какие-то чёткие, сухие предложения. И такой весь текст. Я не знаю, задумка ли автора была такой или дело в переводе. Все предыдущие произведения, которые я читала, были написаны менее резким языком, текст был плавным и читался комфортнее.

В любом случае, книгу очень рекомендую. Все темы, описанные в романе, все переживания героев не отпускают меня уже давно после прочтения.