Текст книги "История России с древнейших времен. Том 9. Царствование Михаила Федоровича Романова 1613–1645 гг."

Началась предварительная переписка между уполномоченными, из которых русские люди жили в Осташкове, а шведские в Новгороде, пошли споры о титулах: шведы писали Михаила только великим князем и сердились, зачем он называется лифляндским и новгородским; они писали Мезецкому и Зюзину: «Даем вам знать, что вы наполнены прежнею спесью и не подумаете, каков наш король родством против вашего великого князя: наш король прирожденный королевский сын, а ваш великий князь не царский сын и не наследник Российскому государству; тотчас после смерти царя Федора не посадили его на престол, а после Дмитриевой смерти взяли Василия Ивановича Шуйского, потом королевича польского». На это русские послы отвечали бранью, приводили примеры из священной и римской истории, что бог избирал царей славных не от царского корня, писали, что все русские люди от мала до велика за честь государеву готовы против шведов стоять и мстить, «а не так, как у вас делается в Свее: половина государю вашему доброхотает, а другая – польскому Жигимонту королю, а иные арцуку (герцогу) Ягану. И вы такие непригожие воровские слова про помазанников божиих оставьте». Шведские послы получили эту грамоту уже на дороге из Новгорода к съезжему месту, рассердились и объявили Мерику, что дальше не поедут; Мерик писал Мезецкому, что никакими мерами и разговорами их унять нельзя. Наконец он их унял, и уговорились: быть съезду в поместье Хвостова, в сельце Дедерине, где стоять английскому послу; царским послам стоять на Песках, а шведским в Селищах; съезжаться у английского посла. Явились еще посредники: голландские послы Рейнгоут Фан Бредероде, Дирк Бас, Альбрехт Иоахим и Антон Гетеерис, последний оставил нам описание этого посольства, замечательное для нас по изображению тогдашнего состояния Московского государства. На пути из Ревеля в Новгород послы должны были проезжать через страну, опустошенную козаками, нигде не находили селений, почти всегда должны были ночевать в лесу, иногда только, по счастию, отыскивали где-нибудь полуразрушенный монастырь. Из Новгорода отправились они в Старую Русу, которую нашли в самом жалком положении. Но все претерпенные ими до сих пор затруднения и неприятности были ничтожны в сравнении с теми, какие они должны были выносить на пути из Старой Русы: несколько раз подламывался под ними лед на реке (это было в ноябре), люди и вещи падали в воду, и, чтоб высушиться, надобно было зажигать на берегу опустелые избы. Ночевали в опустошенных деревнях; чтоб войти в избу, должно было прежде вытаскать из нее трупы прежних ее жителей, побитых козаками; но отвратительный запах выгонял голландцев из избы, и они должны были ночевать на морозе. Мерику очень не понравился приезд этих новых посредников: сначала он наговаривал русским послам и царю, что голландцы приехали не для того, чтоб радеть Москве, но потом объявил, что они будут с ним вместе и будут ему во всем послушны. Царь в своей грамоте к Мерику настаивал на том, что Густав-Адольф, не сдержав своего обещания, не слушая представления его, Мерика, обесчестил Якуба короля; царь упрашивал Ивана Ульяновича (Мерика), чтоб он шведам их неправды выговаривал и побуждал их к доброму делу.

Дедеринские переговоры начались 4 января 1616 г., начались спором, потому что шведские послы назвали Густава-Адольфа корельским и представляли, что Корела была отдана шведам еще при Шуйском; это, разумеется, повело к спору о том, имеют ли право шведы удерживать уступку Шуйского после поведения их под Клушином. Шведы жаловались на Шуйского, что он не платил им выговоренных денег, выставляли свои заслуги в битвах против литвы и тушинцев. Русские возражали, что против литвы воевали не один Делагарди и немецкие люди, больше было в то время с князем Михаилом Васильевичем русских людей и промысл весь был князя Михаила. Делагарди отвечал на это: «Вы говорите, что не одним мною и шведскими людьми города очищались и польских людей побивали, а были с князем Михаилом Васильевичем многие русские рати, так скажите нам, которых городов дворяне и дети боярские с князем Михаилом Васильевичем были?» Мезецкий: было князю Михаилу с кем города очищать и с польскими людьми биться: были стряпчие, стольники и дворяне из городов, новгородцы, смольняне, дорогобужане, вязмичи и иных городов дворяне. Делагарди: с князем Михаилом было 15 человек дворян; когда смольняне пришли в Тверь, то я начал биться с литвою, а смольняне и других городов дворяне побежали. Шведы одни пошли к Колязину, разбили литву, завладели Александровской слободой, выручили этим Москву. Мезецкий: при Колязине шведов было немного, и князь Михаил Васильевич платил им хорошо, а вор бежал потому, что царь Василий посылал на него воевод своих и бояр. Делагарди: назовите хотя кого-нибудь из русских, кто бы ранен был в этих битвах? А за мою службу царь Василий мог бы не только давать наем по договору, но и дарить многими подарками, служил я ему прямо, как своему прирожденному государю. Мезецкий: воевали бояре, князь Федор Иванович Мстиславский с товарищи, а кто ранен или убит, как наизусть упомнить? Наемные деньги были вам выплачены, тебя же, Якова, капитанов, ротмистров и дьяка Моншу царь Василий, сверх найму, жаловал из своей царской казны дорогими соболями, запонами, сосудами и платьем да и к государю вашему Карлусу свейскому царь дорогие подарки посылал. А когда царь послал брата своего, князя Дмитрия, и тебя на польских людей под Смоленск, то выплатил тебе сполна вперед за два месяца, и ты тех денег ратным людям не дал, а хотел дать после боя: которых людей побьют, и ты их деньгами хотел корыстоваться, Еверт Горн изменил, и ты, Яков, делал неправдою, отъехал к Жолкевскому и воевал против боярина князя Дмитрия Ивановича Шуйского. Делагарди: изменили не шведы, а немцы. Вы нас, чужеземцев, называете изменниками, а где ваша правда? Государя своего с государства ссадили, постригли и в Литву отдали! Когда мы на поляков выходили, то царь Василий призвал меня к себе в комнату, и я ему говорил, чтоб он велел дать ратным людям наем сполна и этим к службе их приохотил, а только им найму не дать и от них чаять всякого дурна; царь говорил, что деньги за мною вышлет в Можайск, и не прислал; был в то время у царя Василья в комнате дьяк Телепнев, он свидетель. Мезецкий: казна отдана была тебе при мне в селе Мышкине перед боем: а хотя и одни немцы изменили, то все же твоя вина, потому что царь Василий во всем верил тебе. А что ты говоришь, что мы государя своего ссадили, то царь Василий сам царство оставил, а потом Жолкевский его постриг; и только бы немецкие люди не изменили, и ты б того не похотел, то тебе было идти к царю Василию в Москву, а не к Новгороду. Делагарди: знаю я, что со многими дьяками казна за князем Дмитрием и за мною была прислана и мне ее объявили, только я ею не корыстовался, самого меня ограбили донага, все это сделалось не Горновой изменой и не моею неправдою, а потому что князь Дмитрий пошел из Можайска в самые жаркие дни и шел со всей ратью наспех до Клушина сорок верст, ратные люди и под ними лошади истомились, а иные остались назади; и князь Дмитрий, не дождавшись остальных людей, стал на стану, не укрепясь, а знал, что неприятель перед ним. Немецкие люди, которым найму не дали, были шатки, и только бы они все не рассержены были за неплатеж денег, то они бы не изменили. А к царю Василию с того разгрома я не поехал, потому что был ограблен и остался сам-осьм, к князю Дмитрию было приехать не с кем; а с дороги я посылал к царю Василию двух немцев сказать, что, собравшись, опять к нему приду на помощь; царь Василий с этими немцами ко мне писал, чтоб я сбирался в Новгородском уезде, брал там людские и конские кормы и, собравшись, шел бы к нему на помощь; но мне кормов давать не стали. Делагарди сильно рассердил русских послов, сказавши: «Князь Иван Никитич Одоевский и всяких чинов люди крест королевичу Карлу целовали; и вам бы теперь в том своем приговоре устоять и королевича Карла Филиппа на Московское государство принять». Мезецкий отвечал ему: «Что ты за бездельное дело затеваешь? Мы королевича не хотим, да и сам государь ваш к боярам писал, что, кроме московских родов, никого на Московское государство из иноземцев не выбирать, а кого государем выберут, и он, король, с ним будет в дружбе и любви, да и сами вы нам про то объявили: и только вперед станете об этом говорить, то нам не слушать». Делагарди: бояре и воеводы били челом о королевиче в Ярославле? Мезецкий: говорить об этом непригоже: делалось это без ведома всей земли. – С сердцем русские послы встали из-за стола; третьи, т. е. английские и голландские послы, начали говорить: «Дела никакого доброго от вас в зачине не бывало, и вам бы такие безмерные дела и несходительные слова оставить». Русские и шведы по привычке и в жару спора могли и не чувствовать стужи, сидя в январе месяце в шатре, но сильно чувствовали ее третьи и потому объявили, что вперед в шатрах съезжаться нельзя, предложили съезжаться на квартире английского посла: двор был разгорожен надвое, и положили, чтоб с переднего входа приходили русские, а с заднего – шведские послы; столы и скамьи были поставлены так же, как и в шатре: с большого двора, с приезда, скамьи государевым послам, а от задней стены, против него, – шведским, третьим – столы и скамьи по конец государева стола, против комнатных дверей.

На съезде 5 января русские послы приступили к делу, потребовали от шведов, чтоб они объявили, как их государь приказал о вековечной вотчине великого государя царя, о Новгороде, Старой Русе, Порхове, Ладоге, Иван-городе, Яме, Копорье, Гдове. Делагарди отвечал, что еще не кончены переговоры о главном деле: не только что Новгород с пригородами за королевичем Филиппом, выбран он и на все Владимирское и Московское государства. Мезецкий отвечал, что они об этом ни говорить, ни слушать не хотят: «У нас теперь царем Михаил Феодорович, он учинил у нас мир, покой и соединенье, все великие государи ищут его дружбы и любви, и вам бы непригожие слова о королевиче Филиппе оставить, а мы о нем и слушать не хотим. Вы Новгород взяли обманом; ты, Яков, на чем крест целовал Новгороду, ничего не исправил; бояре королевича не выбирали, а если и было какое письмо к вам от кого-нибудь без совету всей земли, то ему верить было нечего». Говорили послы между собою сердито, с бранью, хотели разъехаться. Третьи уговаривали их, чтоб не сердились, и сказали русским послам: «Мы уговаривали шведских послов не поминать о королевиче, потому что это дело уже минулось, и вперед станем их уговаривать, только они упрямятся». Мезецкий отвечал им: «Как им не стыдно говорить о королевиче Филиппе Карлусовиче, да и вам как не стыдно говорить о нем: присланы вы к великому государю Михаилу Феодоровичу для мирного постановления, а не о королевиче Филиппе говорить; услыша такие несхожие слова и помня государей своих приказ, вы шведским послам о таком деле не молчали бы, что они, оставя великие дела, говорят безделье». Говорил это Мезецкий голландским послам с пенями и с вычетом сердито. Поговорив со шведами, третьи объявили русским, что Делагарди с товарищами не станут говорить о королевиче Филиппе, но чтоб русские уступили королю Новгород с пригородами, которые целовали крест королевичу. Мезецкий отвечал, что они пяди земли из отчины государевой не уступят. Третьи продолжали: «Мы станем говорить шведским послам, чтоб они многие меры оставили, а поискали бы, как привести дело к доброму концу; да и вам бы то же сделать».

Как русских послов сердили речи шведских о королевиче Филиппе, так шведских сердило требование русских, чтоб король уступил царю Лифляндию. На съезде 7 января, услыхав это требование, шведы встали из-за стола и сказали: «Если б мы знали, что вы и теперь про лифляндские города будете поминать, то мы бы и на съезд не поехали, то и был бы у нас разрыв». Третьи уняли их; шведы опять уселись и опять начали говорить о королевиче Филиппе; русские по-прежнему рассердились: наконец шведы обещались не говорить о королевиче, и начались толки об уступке земель. Русские требовали возвращения лифляндских городов и Новгорода, потому что все это изначала отчина великих. государей российских: шведы отвечали: «Не только что Лифляндская земля отчина государя вашего, но и Новгородом недавно вы начали владеть, а Лифляндскою землею московские государи завладели неправдою, и за то бог им месть воздал…» Русские: Лифляндия за нами от прародителей государей наших, от государя Георгия Ярослава Владимировича, который построил Юрьев Ливонский в свое имя; а Новгородское государство было за российскими государями во времена Рюрика и ни за кем, кроме российских царей, не бывало. Шведы: видали ль вы Юрьев Ливонский? Ливонских городов вам за государем своим не видать, как ушей своих. Русские: вы так говорите, снимая помощь с бога: а мы, прося у бога милости, будем доискиваться своего; не отдадите без крови – отдадите с кровью. Шведы: оставьте говорить высокие слова: Лисовский не бог знает кто, обычный человек, и тот с невеликими людьми прошел все Московское государство; рати ваши, русские и татарские, мы знаем. Русские: вы наши рати знаете, а помните, как ваш государь нашему государю Феодору Ивановичу отдал города Иван-город, Копорье и другие, и когда государь наш велел стрелять по Ругодиву (Нарве), то немцы ваши все тотчас замахали с города шляпами и били челом, чтоб государь кровь их пролить не велел; а когда государь послал князя Федора Ивановича Мстиславского, то помогает, а не в правде сокрушает. Третьи прекратили этот спор. И нигде тогда нашим людям ваши люди противны не были: так государю вашему надобно того остерегаться: в правде всякому бог помогает, а не в правде сокрушает. Третьи прекратили этот спор: «С обеих сторон, – говорили они, – надобно доброго дела искать, чтоб ближе к миру и покою, а в таких великих спорных словах доброго дела не будет…» Но спор не прекратился: Делагарди начал толковать, что царь Василий не выплатил шведам денег; русские послы возражали ему, что деньги были заплачены, и если б Делагарди не изменил при Клушине, то поляки не овладели бы царскою казною. Делагарди отвечал: «Эти вам убытки от самих себя; и теперь если подружитесь с поляками и возьмете на нас литовских людей тысяч с десять или двенадцать, то они у вас опять Москву отнимут». Русские говорили: «Что вы нам польских людей в дружбу причитаете?»; называли Делагарди изменником и спрашивали, зачем он после Клушинской битвы не шел в Москву к царю Василию. Делагарди отвечал: «Там бы и меня постригли с ним вместе».

Наконец повели дело об уступке городов; русские послы говорили Мерику, можно ли ему заговорить Якову Делагарди, чтоб теперь государю города все отдал и очистил вскоре, а после захочет выехать на государево имя, то государь его пожалует, велит дать ему город или место великое в вотчину и велит жить ему на покое, как захочет, да, сверх того, пожалует, чего у него и на мысли нет. Мерик отклонил от себя это поручение, отвечал, что не смеет в этом положиться на Якова. Шведы уступали все занятые ими места, кроме Корелы, и за уступленное требовали 40 бочек золота, а в бочке по 100 000 цесарских ефимков; если же государь денег дать не захочет, то пусть уступит Иван-город, Орешек, Яму, Копорье и Сумерскую волость. Русские отдавали Корелу и 70 000 рублей, потом надбавили до 100 000. Дело протянулось за половину февраля, приблизилось время распутицы, шведы объявили, что им есть нечего и потому уезжают. 22 февраля заключили перемирие от этого числа до 31 мая, чтоб в это время между обоими государствами войне и задорам никаким не быть, а к 31 мая съехаться великим послам между Тихвином и Ладогою.

По истечении срока московские послы, те же самые, что были в Дедерине, отправились в Тихвин, шведские жили в Ладоге, третьим был теперь один Мерик, потому что голландцы не явились. Послы пересылались грамотами и гонцами с 12 июня до 18 сентября, русские звали шведов на съезд, но те не ехали и объявили Мерику: если им не будет окончательного ответа на статьи их, заданные в Дедерине, то они на съезд не поедут. 25 сентября Мерик поехал в Ладогу к шведским послам: по наказу он должен был уступить Иван-город, Ямы, Копорье и придачу 100 000 денег, но крепко стоять за Орешек и за погосты, которые по ею сторону Невы, заневские же погосты и Сумерскую волость мог уступить; если шведы никак не согласятся отдать Орешек, то за него пусть дадут Копорье и четыре погоста, которые по сю сторону Невы, да Сумерскую волость; в крайности требовать только Сумерской волости и четырех погостов, хлопотать о мире, чтобы шведы не исполнили своей угрозы, не разорили св. Софии, и новгородцы не целовали креста королю с великой бедности: наконец Мерику позволено было за Сумерскую волость и четыре погоста дать 100 000 рублей. Шведы не соглашались, а между тем царь писал своим послам: «С шведскими послами никак ни зачем не разрывать, ссылайтесь с ними тайно, царским жалованьем их обнадеживайте, сулите и дайте что-нибудь, чтоб они доброхотали, делайте, не мешкая, для литовского дела и для истомы ратных людей, ни под каким видом не разорвите». С другой стороны приходили вести, что приступ русских к шведскому острожку под Псковом не удался, что в Новгороде утесненье от толмача Ирика Андреева, от Гриши Собакина и от Томилки Присталцова, правежи великие: кто, не перетерпя правежа, крест поцелует королю, на тех не правят ничего, а ссылают с женами и детьми в Иван-город, ивангородцы же королю прямо крест целовали и на них не правят ничего, а новгородцам всем, не перетерпя муки, целовать крест королю. Мерик предлагал шведам поделиться: два погоста по сю сторону Невы им, а два – русским, которые заплатят за них 10 000 рублей; но шведам нужна была вся Нева, и потому они не соглашались или требовали невозможного – за два погоста 100 000 рублей. Наконец Мерик договорился: в царскую сторону – Новгород, Руса, Порхов, Гдов, Ладога со всем уездом и Сумерская волость; в королевскую сторону – Иван-город, Ямы, Копорье, Орешек со всем уездом и 20000 рублей денег; Гдов, Ладога и Сумерская волость останутся за шведами до тех пор, пока города размежуют и государи закрепят договор крестным целованьем.

Порешивши на этом с Мериком, шведские послы в конце декабря приехали на съезд в назначенное место, которым было на этот раз Столбово. Но и тут начались споры: русские послы требовали, чтоб шведы не брали городов в заклад до утверждения мира, шведы не соглашались. В это время к московским послам явились пятиконецкие старосты новгородские тайно и били челом со слезами, что в Новгороде жилецких всяких людей немцы в солдатских кормах и подводах побивают насмерть, а откупиться им уже нечем; только дело продлится, и они думают, что шведы примутся за Софийскую казну и за церковное строенье: так им бы, государевым послам, со шведскими послами мирное постановленье совершить поскорее, и пока договор станется, послы дали бы им государевой казны на выкуп, чем им откупиться от правежей хотя на полмесяца, и как царскому величеству бог очистит Великий Новгород, то они государю те деньги заплатят; а только у государевых послов с шведскими дело продлится, то им поневоле идти в королевскую сторону. Послы отвечали, чтоб они попомнили бога и свои души: хотя им от немцев в солдатских кормах и иных податях какое утесненье и есть, то им бы малое время потерпеть и многолетнего своего терпения и мучения одним часом не потерять; а они, послы, станут говорить английскому послу, чтоб уговорил шведов Новгороду утесненья не делать. Кончились споры о закладных городах; русские послы стали требовать, чтоб из уступленных шведам городов было отпущено духовенство; шведы соглашались выпустить только монахов, а не белых священников, ибо в таком случае останутся у них только одни стены: русским людям как без отцов духовных быть? Русские послы настаивали, чтоб внесено было условие: Москве и Швеции на польского короля стоять заодно, но шведы не согласились. Осталось еще два затруднения: шведские послы требовали, чтоб королю их писаться ижерским и чтоб для окончательного скрепления договора царь отправил своих послов к английскому королю, который должен к договору приложить свою руку и привесить печать; русские никак на это не соглашались, а шведы без этого не хотели съезжаться и грозились уехать в Ладогу. Наконец 19 февраля 1617 года шведы согласились не требовать ручательства английского короля и написать договор с короткими титулами, с условием, однако, что если государи пожелают внести в договорную грамоту полные титулы, то в титуле шведского короля будет название: ижерский. 27 февраля написан был договор вечного мира: шведы обязались отдать и очистить Великий Новгород, Старую Русу, Порхов с их уездами и Сумерскую волость, в присутствии Мерика или назначенных от него дворян, две недели спустя после того, как договор будет утвержден великими послами; три недели спустя будет отдана и очищена Ладога с уездом, причем шведы обязаны никаких русских людей не выводить, насильства им и грабежа не чинить и наряду не вывозить, а Гдову с уездом и людьми побыть в стороне короля Густава-Адольфа на время, пока договор будет утвержден королевскою клятвою и царским крестным целованьем, межи уложены и прямо размежеваны будут и послы от обоих государей с добрым довершенным делом назад до рубежа дойдут. Всем монахам с их имением, также всем дворянам, детям боярским и посадским людям с женами, детьми, домочадцами и всем имением вольно выходить в царского величества сторону в продолжение двух недель от утверждения договора в Столбове, но все уездные попы и пашенные люди в уступленных королю городах и уездах должны остаться и жить под Свейскою короною, равно те дворяне, дети боярские и посадские люди, которые не выйдут в продолжение двух недель. Королю Густаву Адольфу взять у царя Михаила Феодоровича 20 000 рублей деньгами готовыми, добрыми, ходячими, безобманными серебряными новгородскими; тотчас как скоро мирное постановление между послами совершится, деньги эти отдаст шведским послам великий посол короля английского Джон Мерик. Пушки, воинский запас, колокола и все другое, что вывезено из русских городов, взятых королем до 20 ноября, остается за шведами; но тот наряд, который теперь в городах, возвращенных царю, там и остается. Для размежевания границ к 1 июня 1617 года должны съехаться полномочные послы, по три человека с обеих сторон, между Орешком и Ладогою, на устье реки Лавуи в Ладожское озеро, на этой реке среди моста, а к 1 июля съехаться другим послам на рубеже между Корельским уездом Соломенского погоста и Новгородского уезда Олонецкого погоста, у Ладожского озера; этим межевальным послам прежде дружного окончания дела не разъезжаться. Царь Михаил Феодорович отказывается от всякого права на Лифляндскую землю и Корелу и от титула в пользу шведского короля и его потомков. Торговля должна быть вольная и беспомешная между обоими государствами всюду; шведские купцы получают прежние дворы свои в Новгороде, Москве и Пскове, где вольно им отправлять свое богослужение в хоромах, а церквей по своей вере не ставить; русским же купцам отдается их двор в Колывани, также даются им дворы в Стокгольме и Выборге; в этих городах они отправляют свое богослужение в хоромах, а в Колывани имеют церковь, как исстари было. Старые долги купцам с обеих сторон выплачиваются. Послам, посланникам и гонцам шведским вольно через земли Московского государства ездить в Персию, Турцию, Крым и другие страны, которые в мире с царским величеством, но торговых людей с товарами с собою не возить; также русским послам, посланникам и гонцам вольно ездить через Швецию к Римскому царству, в Великую Британию, во Французское королевство, в Испанию, Датскую, Голландскую и Нидерландскую земли и другие страны, которые с королем в мире, а торговых людей с товарами не возить. Все пленники с обеих сторон освобождаются на рубеже без всякого окупа; которые же захотят добровольно остаться, таким воля. С обеих сторон подданных не подзывать и не подговаривать; перебежчиков выдавать. Из-за порубежных ссор и досадительств мира не нарушать, ссоры эти решаются на рубеже тамошними воеводами, а которые поважнее, отсрочиваются до посольского съезда. К 1 числу будущего июня на прямом рубежном разделении, между Орешком и Ладогою, на реке Лавуе съехаться великим полномочным послам обоих государств, показать и дать прочитать друг другу подтвержденные грамоты, потом взять друг у друга прямые с них списки, а подлинные отдать назад и идти шведским послам в Москву, а московским – в Стокгольм для окончательного подтверждения. Если корабли или суда подданных обоих государств разобьет бурею и принесет к берегу или Соленого моря, или Ладожского озера, то их отпускать без замешки со всем имением, которое сберегут, а прибрежным людям им помогать и беречь их имение. Королю польскому и его сыну друг на друга не помогать и другими государями не умышлять и не подыскивать.

5 марта великие послы прислали в Новгород царскую грамоту с известием о заключении мира: царь писал, что «отторженную искони вечную нашу отчину Великий Новгород со всеми вами, православными христианами, опять нам, великому прирожденному христианскому государю, в руки бог дал: шведский король ее нам отдал, а вас милосердый бог от таких нестерпимых бед и от иноверцев тем нашим царским о вас многим промыслом и беспрестанным попечением освободил и вместо скорбей, бед и зол благое, полезное и радостное вам подает, что уже и сами видите подлинно. И вы бы, видя такую неизреченную милость божию и наше царское к себе призрение, молили бога о нашем здравии, об отце нашем и матери и о всем государстве, и нашего царского жалованья ожидали к себе с радостию; а пока отчину нашу Великий Новгород очистят и шведских людей выведут, вы бы стояли крепко и мужественно. Ты бы, богомолец наш, митрополит, и весь духовный чин, православных христиан утверждали, чтоб жили в Новгороде, на нашу царскую милость были надежны, шведским людям не передавались и в сторону не ходили: мы во всем всех жаловать и льготить хотим, и деньги, что дать за вас за всех шведским послам, мы собрали и к великим послам прислали, и ни за чем уже нашему делу на съезде замедленья не будет. А которые русские люди немецким людям прямили и на русских людей посягали или у которых дворян и детей боярских поместья и вотчины в тех городах, которые остались за шведским, или вновь кому шведский король или Яков Пунтусов в тех городах или в своих поместья и вотчины подавал, вы бы и тех уговаривали и нашим жалованьем обнадеживали, чтоб они попомнили православную веру и нас, природного христианского государя, родителей своих гробы и свою природу, к иноверцам немецким людям не приставали, были на нашу милость надежны и своей бы братьи, православных христиан, не смущали, того бы греха на свои души не брали, к немцам никого не перезывали и сами из Новгорода в Колывань и в другие города, которые остаются за шведским, жить не ходили, всякую боязнь нашей царской опалы оставили: если чья и вина была, то мы ни на ком не поищем, все вины покроем нашим царским милосердием, тем дворянам и детям боярским, у которых поместья и вотчины в шведских городах, пожалуем за них поместья и вотчины в наших городах и, сверх того, станем их жаловать нашим царским жалованьем. Сами мы знаем подлинно, кто что ни делал, делал от боязни немецких людей, боясь смертного убийства, грабежа и разоренья: были в их руках, то как было воли их не творить и им не служить? Никто б ни в чем нашей опалы не опасался, все бы, от мала до велика, были на нашу царскую милость надежны; мы Великий Новгород от неверных для того освободили, чтоб вас всех, православных христиан, видеть в нашем царском жалованье попрежнему, а не для того, чтоб наши царские опалы на кого-нибудь класть. Ни на какую прелесть шведских людей вам бы не прельщаться: теперь в чем-нибудь поманят, посулят или дадут, чтоб от нашей царской милости отвести и в свои города под свою власть привести; но вперед от них всякого лиха и насильств не миновать, сами вы все это знаете. Да кроме того, за отступление от истинной христианской веры и от нас, прирожденного государя своего, от своей единокровной братьи и прародительских гробов, душами своими от бога навеки погибнуть, и хотя после в раскаяние и придут, но помощи себе никакой уже не получат».

Через две недели по заключении договора Новгород был очищен, и 14 марта великие послы, Мезецкий и Зюзин, вошли в него с чудотворною иконою богородицы, взятой из Хутыня монастыря; за полверсты от города икону встретил митрополит Исидор с крестным ходом и со всем народом, с великим слезным рыданием и радостию; когда вошли все в Софийский собор, то послы митрополиту и всем людям государево милостивое слово сказали, о здоровье их от государя спрашивали и подали грамоту, в которой государь писал: «О вас, богомольце нашем Исидоре митрополите, слышали мы от истинных сказателей, о вашем благоподвизательном страдании и о исправительном словесному стаду пастырстве, как вы за православную веру и за христианские души много раз многоболезненными постами и страданиями подвизались, многие ереси и неправды обличали, христианские души к свету благоразумия наставляли: многие христианские души, отпадшие от православной веры, которых насильники германского рода приводили к крестному целованию на королевское имя, прочих же в свою землю идти прельщали и понуждали, ты, добрый пастырь, со всем освященным чином, простерши духовную мрежу, уловили в нетленное благоразумие, многих своим учительством и наказанием душевно освободили, и это ваше о христианских душах многое попечение и усердие и страдание не будет забвенно пред богом. А вас, дворян, дьяков, детей боярских, гостей и всяких людей Новгородского государства, за ваши терпенья и скорби хотим жаловать, всякого по достоинству; вас, гостей, торговых, посадских и уездных людей, льготить во всем хотим, смотря по вашему разоренью и бедности. А которые люди, будучи у свейских людей, им доброхотали и служили и во всем были им покорны, и волю их творили волею и неволею, и тех по нашему царскому милостивому нраву жаловать хотим, никто бы ничего от нас не опасался; как было, будучи у свейских людей в руках, воли их не творить?»

За новгородскую службу, что немецкие послы Новгород отдали, государь пожаловал князю Мезецкому боярство, Зюзину – окольничество из дворян. Оставалось трудное дело – удовлетворить третьего, англичанина Мерика, за его труды при заключении мира. Боярин Федор Иванович Шереметев, назначенный быть с ним в ответе, говорил ему от имени государя: «Ты, князь Иван, по наказу брата нашего любительного Якуба короля, будучи на съезде, нам, великому государю, служил, о наших делах радел и промышлял и с нашими послами советовал, как бы нашему царскому имени было к чести и к повышенью, и мы брату нашему любительному за ту его любовь и дружбу будем нашею царскою любовию и дружбою также воздавать, как нашему царскому величеству будет возможно. А тебя за твою службу и раденье похваляем и нашим жалованьем жаловать тебя хотим против твоей к нам службы и к брату нашему любительному о той твоей службе и раденье отпишем и вперед ту твою службу и раденье учиним памятными вовеки». Мерик возобновил прежнюю просьбу, чтоб позволено было английским купцам ездить Волгою в Персию. Шереметев отвечал: «Наши русские торговые люди оскудели, теперь они у Архангельска покупают у англичан товары, сукна, возят их в Астрахань и продают там кизиль-башам (персиянам), меняют на их товары, отчего им прибыль и казне прибыль; а станут англичане прямо ездить в Персию, то они у Архангельска русским людям продавать своих товаров не будут, повезут их прямо в Персию, и кизиль-баши с своими товарами в Астрахань ездить не станут, будут торговать с англичанами у себя. Да и потому нельзя: шах за Иверскую землю на государя досадует, и в тех местах, через которые надобно проходить в Персию, война – воюет персидский с турецким; да и по Волге проезд страшен, кочуют Большие ногаи; и это дело надобно теперь отложить до другого времени, пока государь с польским королем управится. Московское государство от многих убытков поисправится, и у шаха с государем, а у турского с шахом мир станет». Мерик возражал, что русским торговым людям будет прибыль, захотят с английскими торговыми людьми торговать сообща, то англичане государевых людей станут ссужать товаром, смотря по людям и по промыслам, на тысячу, две, шесть тысяч и больше без росту; которыми товарами государевы люди станут торговать с персидскими людьми, теми товарами англичане торговать не будут: известное дело, где больше съезду торговым людям, тут больше товаров и таможенных пошлин, и все дешевле: ведь из Английской земли ходить в Персию, а из Персии в Английскую землю государевою землею. Бояре говорят, что путь страшен, но английские купцы скоро не сберутся, пройдет год, другой, и пойдут, когда государь прикажет, только бы государь дал теперь жалованную грамоту. Бояре отвечали, что англичане русским людям своих товаров продавать не станут, а хотя и станут, то цену положат вдвое или втрое; отговаривали бояре всякими мерами, но отговорить не могли: спросили о подробностях, как будут торговать англичане с Персиею, и Мерик обещал прислать все на письме.