Текст книги "История России с древнейших времен. Том 16. Царствования Петра I Алексеевича. 1709–1722 гг."

Деньги не достались визирю со товарищами: на первый раз он побоялся принять их при хане, а потом боялся принять вследствие подозрений, возбужденных в Константинополе Карлом XII, на которого визирь сердился все более и более. 20 июля Шафиров виделся с визирем и представлял ему о необходимости отпустить немедленно шведского короля. Визирь отвечал: «Я бы желал, чтоб его чорт взял, потому что вижу теперь, что он только именем король, а ума в нем ничего нет и как самый скот; буду стараться, чтоб его куда-нибудь отпустить бессорно!» Но старания эти не увенчались успехом. Петр не хотел исполнять Прутского договора, пока шведский король не выедет из турецких владений. 3 августа он писал Апраксину: «Азова не отдавайте и Таганрога не разоряйте, пока я отпишу, ибо турки ныне хотят, чтоб короля шведского проводить чрез Польшу в пятитысячном числе турков и таким же числом татар; а ежели не захотят чрез Польшу, то проведут его в Царьград. Хотя и не чаем, чтоб турки паки зачали войну, получа так прибыточный себе мир, однако же мню, что так они хотят учинить, дабы в Польше король шведский паки возмутил и остался в войне с нами, а они в покое безопасном. Мы, так рассуждая сие, для того войск наших из Польши не выведем по договору, пока подлинно приедет король шведский к себе. И для того, ежель пойдет на Царьград, а Шафиров будет писать, что он и оттоль отпущен, то исполняй по его письму; буде же иным путем, а именно чрез Польшу или Немецкую землю, то хотя и он будет писать, то, не списався со мною, не совершай отдачею Азова». Шафиров по царскому приказу объявил визирю, что Азов не будет отдан и крепости не будут срыты до тех пор, пока шведский король не выедет из турецких владений. Визирь возражал, что пункт об отдаче и срытии городов не имеет ничего общего с пунктом об отъезде Карла XII, что о связи между этими двумя пунктами нет ничего в договоре. Петр оставался при своем. 17 августа Шафиров писал государю: «Непрестанные острые и угрожающие слова и поступки турские, опасность от разорвания мира приводят меня до самой, почитай, десперации, и будучи в таких руках; и ежели придет до того, что постражду от них, прошу милостиво призрить на бедных моих сирых оставшихся мать, жену и детей».

Но и визирь был не в меньшей десперации; тайком чрез своего кегаю и секретаря присоветовал он Шафирову объявить торжественно при хане и начальных турецких людях, будто русские перехватили письма Карла XII к казакам, где король пишет, что надеется и этот мир разрушить, как прежний, и нынешнего визиря свергнуть, как свергнул Али-пашу; а между тем явно кричал с яростью Шафирову, чтоб первый пункт договора был исполнен немедленно, иначе мир разорван и с ним, Шафировым, и товарищем его, Шереметевым, будет поступлено, как с обманщиками, а янычарский ага грозил, что янычары иссекут их в куски. Шафиров предложил три месяца сроку для исполнения первого пункта; Турки не согласились; предложил два месяца с половиною – турки не согласились и на это, и потом визирь прислал уговаривать Шафирова и Шереметева, чтоб не губили себя, уменьшили срок до двух месяцев, обнадеживая с клятвою, что, как скоро первая статья будет исполнена, сам он, визирь, пойдет в Бендеры и вышлет Карла XII силою, что у него уже есть об этом указ султанский. Шафиров и Шереметев решились дать письменное обещание насчет двух месячного срока, после чего Шафиров писал Головкину. Артемием Волынским (19 августа): «Если наше обязательство не будет исполнено, то мы безвозвратно пропадем и мир разорвется, а надобно рассудить, что и после нашей погибели будет: турки уже теперь ободрились и так пеняют на визиря, что до бою не допустил, и могут они собрать войска вдвое перед нынешним; а на кого у нас надежда была (на славян), те не посмеют ворохнуться от страха, и теперь все злы на нас и клянут, где увидят, ибо многим гибель приключилась; о поляках сами знаете, чего в таком случае от них ожидать. Напомни его величеству данное мне милостивое обещание при отпуске моем сюда (это было при тебе); если б я погиб тогда для избавления, то не так бы чувствительно было, а теперь не знаю, за что нам пропадать. О господине Волынском прошу предстательствовать, чтоб его переменить чином и наградить жалованьем, по тому что изрядный человек и терпит одинакой с нами страх, и при слать его опять ко мне». Петр не одобрил поступка Шафирова насчет двухмесячного обязательства. «Зело удивляемся, – писал он ему, – что вы такое письмо дали туркам; нельзя в такое короткое время и таким малолюдством исправить в Азове и Таганроге, вы этим себя только пуще связали; не бойтесь, чтоб вас стали мучить или убили; если и вздурятся, то запрут вас только, как Толстого заперли. Они на нас спрашивают сверх человеческой силы, а сами одного человека, короля шведского, выслать не могут; если не верят, пусть пошлют кого-нибудь освидетельствовать, что исполняем по возможности, очищаем и разоряем города».

Чего стоило Петру это очищение и разорение, видно из письма его к адмиралу Апраксину от 19 сентября: «Письмо твое я получил, на которое ответствую, что с слезами прошение ваше видел, о чем прежде и больше вашего плакал; но буди воля божия в том, ибо мы в сей войне зело правы, и мню, что праведный бог, может быть, к лучшему сделал для зависти у некоторых, которые впредь кланяться будут, чему есть уже вид; тако ж и то рассудить надлежит, что с двумя неприятелями такими не весьма ль отчаянно вой ну весть и упустить сию шведскую войну, которой конец в надеянии божии уже близок является, ибо и Померания тако ж, как и Ливония, следует; сохрани боже, ежели б, в обоих войнах пребывая, дождались французский мир, то б везде потеряли; правда, зело скорбно, но лучше из двух зол легчайшее выбрать, ибо можешь рассудить, которую войну труднее скончать. И того ради (как не своею рукою пишу) нужда турок удовольствовать… Пока не услышишь о выходе короля шведского и к нам не опишешься, Азова не отдавай, но немедленно пиши, к которому времени можешь исправиться, а испражнении весьма надобно учинить, как возможно скоро, из обеих крепостей. Таганрог разорить, как возможно низко, однако ж не портя фундамента, ибо может бог по времени инаково учинить, что разумному досыть». В другом письме к тому же Петр писал: «Место где хотите изберите для поклажи вывозной, ибо ныне каково мне к вам о сем деле писать, сам рассудишь, ибо ежели б не было отрады с другой стороны, то б бог знает, чтоб было, которое (т. е. шведская война) с помощию божиею зело изрядно идет и ко окончанию есть добрая надежда, что дай боже, а когда здесь окончится надежда в бозе, паки оной ущерб исправится, к чему уже и теперь со стороны заговаривают. Зело надобно не точию абрисы Азова, но и профили валам, рвам и горам, тако ж и вышину от воды вам с собою взять гораздо аккуратно».

Известие, что русские войска остановились в Польше, еще более затруднило дело и увеличило десперацию Шафирова. Петр писал ему по этому случаю: «Рену указ дан, чтоб перебрался под Жванцами, что он и сделал; войск наших у Каменца не бывало и ныне нет; через Польшу, кроме нашего полка для моего конвоя, не хаживали и не пойдут: в том будьте весьма надежны, разве зимою, и то через Пруссию от Риги в Померанию к будущей кампании. Войско наше стоит от Корца до Дубны, и приказано фельдмаршалу, что если король шведский пойдет не через Польшу, то ему тотчас выступать в Киев, а если чрез Польшу, то стоять, пока пройдет; а отряд послать боком чрез Литву, чтоб, идучи, смотрел на шведовы поступки. Лучшие поляки все очень меня просили, чтоб войск от них не выводить, пока пройдет швед; однако я это полагаю на ваше рассуждение: если турки не отпустят шведского короля потому только, что войска наши стоят в польских местах, то пишите фельдмаршалу, чтоб он приказал войску выйти, оставя у себя не больше 7000. А ничего в Польше не оставить очень опасно, ибо поляки (хотя я их весьма обнадежил) сильно сомневаются и говорят, что мы их покинем, и не в пример стали ласковы, чем прежде были в Ярославле. Но и относительно семитысячного отряда – быть ли ему в Польше или нет? – решайте, как заблагорассудите по тамошним делам, и сноситесь с фельдмаршалом. Что же касается Азова и Таганрога, то я уже много раз писал, что, пока швед у них, исполнения не будет».

Но и турки стояли на своем. Двухмесячный срок, которым обязались Шафиров и Шереметев, исходил; в конце октября визирь прислал объявить им, что получил султанский указ остановиться в Адрианополе и нейти в Царьград прежде получения ведомости об отдаче Азова, и потому чтоб снова слали гонца к адмиралу Апраксину с требованием отдачи этой крепости, в противном случае объявлена будет война и их, аманатов, погубят; при этом визирь велел объявить о получении другого султанского указа, что до отдачи Азова король шведский не будет выслан из областей турецких.

8 ноября пришел в Адрианополь султанский указ о смене великого визиря и о назначении на его место янычарского аги, бывшего при Пруте, Юсуф-паши. Новый великий визирь призвал к себе Шафирова и Шереметева и объявил им султанским именем, чтоб они не сомневались насчет смены визиря: мир будет сохранен со стороны Порты, если со стороны царской будут выполнены все условия, и что они должны вместе с ним ехать в Константинополь. 20 ноября Шафиров и Шереметев приехали в этот город, а через пять дней приехали посланные в Азов и объявили, что Апраксин не отдает города до получения о выезде шведского короля из турецких владений. В конце декабря Шафирову и Шереметеву было объявлено: так как мир нарушен с русской стороны неотдачею Азова, вступлением царских войск в Польшу и неуступкою малороссийских козаков (ибо в договоре сказано: козаков не обеспокоивать и не вступаться в них), то объявлена война против царя, и сам султан пойдет в поход весною; впрочем, мир может быть сохранен, если царь согласится на следующие четыре статьи: всем русским войскам немедленно выступить из Польши и впредь в нее никогда не вступать, хотя бы и швед вступил, и ни союзу, ни корреспонденции с Польшею не иметь; короля шведского турки отпустят, когда и каким путем сами захотят, а для свободного его проезда царь должен заключить с ним перемирие на три года; от Украйны всей царь должен отступиться и отдать ее в протекцию Порте; Азов отдать и Таганрог разорить немедленно. Шафиров чрез посредство английского и голландского послов возражал; что эти статьи никогда не могут быть приняты; если относительно всей Украйны турки ссылаются на пункт о козаках, то спрашивается, для чего же в другом пункте говорится об уничтожении крепостей Каменного Затона и Новобогородицкой? Если б вся Украйна, по трактату, отходила к Турции, то и эти крепости необходимо отходили бы к ней же в целости. Турки ничего не хотели слушать. «Не видим, почитай, надежды, – писал Шафиров Петру, – и чаем себе вкратце зело злого трактаменту, и надлежит для того вашему величеству конечно с поспешением готовиться всеми силами к войне».

Наступил 1712 год. 1 января Шафиров должен был писать царю прежние печальные вести: трое ближних султановых людей были с ним в конференции и объявили прямо: так как прежний мир нарушен с русской стороны неотдачею Азова, вступлением в Польшу и неуступкою всех малороссийских козаков, по договору обещанных, то объявляется война России; впрочем, война может быть остановлена уступкою всего Малороссийского края Турции, выходом из Польши и обязательством никогда в нее не вступать, хотя бы и король шведский вступил в нее. Ближние люди объявили, что Карла XII вышлют из Турции, но не определили времени, когда это будет, не определили и пути, по которому он пойдет. «Хотя мы, – доносил Шафиров, – и доказывали им несообразность этих требований чрез послов английского и голландского, без которых турки не хотят с нами говорить: однако не видим надежды и чаем себе вкратце зело злого трактаменту; поэтому надлежит вашему величеству конечно с поспешением готовиться всеми силами к войне и войска все совокуплять, ибо султан сам идет в поход весною; конечно не извольте в том поступать слабо. Английский и голландский послы, по-видимому, трудятся в сем деле усердно и о примирении с шведом ничего нам не упоминают, ни о выступлении из Померании; и хотя я знаю, что вашему величеству сие противно будет, что мы их до сего дела допустили, но, буди воля вашего величества, турки не хотели с нами ни о чем более говорить и ничему верить без медиаторов не хотят; а француз денно и ночно старается за шведа, и для того мы принуждены просить англичанина и голландца не как настоящих медиаторов, но только как добрых приятелей, и если ваше величество заблагорассудите, то извольте просить и правительства их о формальной медиации, ибо я чаю, что они наперекор (на перекосердье) с французом будут стараться в сем примирении. Хотя визирь, другие министры и народ склонны к миру, но султан весьма надут от хана чрез подущение шведов и поляков и бунтовщиков-козаков; хан ему внушил, что теперь самое удобное время вести с вами войну, когда войска ваши в розни против шведа, а когда шведа повоюете, тогда все ваши войска будут вместе, и можете легко, и отдавши Азов, опять в короткое время назад его взять, если Украйна в ваших руках и поляки в вашей же воле, за принуждением войск ваших будут. Турки проговорились английскому послу, что им не так важна отдача Азова, как то, чтоб ваше царское величество отнюдь до Польши дела не имел и с войском в нее вступать не мог, ибо если они дадут в этом волю вашему величеству, то вы легко повоюете шведа вконец и потом не только Азов отобрать, но чрез Польщу опять внутрь их государства вступить можете. И потому нужно вам хотя оборонительно собраться, дабы они не могли себе никакого выигрыша получить, ибо когда турки увидят, что нелегко могут Украйну завоевать и Азов получить, то соскучатся; а теперь они обнадежены ханом, неприятелями нашими и бунтовщиками, будто легко могут все получить и Украйна забунтует и поддастся им, и для того нужно крепкую иметь осторожность и войска иметь достаточно в Украйне, также калмыков и других нерегулярных затянуть на татар».

В феврале дела переменились: в Константинополе получено было известие, что Азов отдан и Таганрог срывают. Петр, видя упорство султана и опасаясь вторичного отвлечения своих сил с севера на юг вследствие новой войны турецкой, решился выполнить первую статью Прутского договора и, не дожидаясь высылки Карла XII из Турции, 6 ноября 1711 года он написал Апраксину, что для избежания войны надобно отдать Азов и срыть Таганрог: «Ибо в последних письмах от Шафирова зело злобны являются турки для неотдачи Азова». В тот же день Петр написал Шафирову: «По совету вашему я писал к салтану, что оное учинится конечно (отдача Азова и срытие Таганрога), лишь бы выслан был швед, и для того посланы две грамоты, обе равно писанные: в одной написано, что Азов отдать на срок, лишь бы швед в то время выслан был; в другой, ежели и тому не чаешь быть, то хотя б письмом обязаться крепко, чтоб по отдаче Азова тотчас выслан был, и сие даем на ваше рассуждение, по тамошнему делу смотря, которую лучше, тое и подашь: лучше бы первую, а по нужде необходимой и другую употребить. Еще же, чтоб все уже последнее сделать и не допустить до войны, то и сие предлагаем, что хотя, паче чаяния, турки и письмом не обяжутся, то ежели от вас в сем или декабре месяце писем не получим, то в первых числах января и так Азов отдан и Таганрог разорен будет: в том будьте конечно надежны и при последнем случае (чего не дай боже!) туркам объявите». Шафиров доносил: «Если бог сие мирное дело благополучно совершит, то послы английский и голландский достойны великой вашей милости и благодарности, также и правительства их поблагодарить надобно: истинно, государь, можем засвидетельствовать, что они до сих пор с такою ревностию и радением, как о своем сущем деле, стараются. Можно признать по нынешним турским поступкам, что если бы Азов при прежнем визире отдан был, пока еще турки не озлобились и хан с прочими султану не надули многих безделиц, то бы все по желанию вашего величества окончилось, и шведский король был бы выслан, и излишних запросов никаких не было: потому что и теперь, по отдаче Азова, лучшие люди сильно противятся начинанию войны, только султан ищет причин к нарушению мира. Но хотя бы и явилась надежда на мир, то, имея в виду их непостоянные поступки и множество наших недоброжелателей, никак нельзя отлагать воинских приготовлений; по-прежнему надобно соблюдать крайнюю осторожность в Украйне, чтоб не забунтовала при вступлении в нее войск турецких».

Муфтий, боясь султана, перед ним толковал о необходимости войны, а между тем тайком подучал законников (улемов), чтоб противились объявлению войны, ибо при их сопротивлении и муфтий не мог дать своего благословения; шведы сулили ему 30000 левков, но он им отвечал, что по закону не может позволить нарушения мира; опираться на закон муфтию было тем легче, что и Шафиров обещал ему ту же сумму. Шафирову удалось достать ноту французского посла, в которой он побуждал султана к войне: кто до сих пор имел дело с царем, тот знает, что на слова его никак нельзя полагаться, говорилось в ноте; посланники голландский и английский представляют плохую поруку, потому что правительства их по отдаленности своих владений от России не могут заставить царя исполнить данные обещания. По мнению посла, султан должен был отправить с шведским королем 30000 турецкого войска и 15000 татарского: этого числа достаточно для предупреждения обманов русских, для защиты Карла XII от короля Августа и его союзников, Карл дойдет безопасно до своих границ, поляки признают его своим освободителем, и не будут им страшны наветы и мучения московские.

Но союзники победили Францию и в Константинополе: 8 апреля Шафиров дал знать, что 5 апреля мир возобновлен по крайнему радению и старанию посредствующих послов – английского и голландского, также грека Луки Кирикова, более которого, по словам Шафирова, и природный раб не мог служить царскому величеству. «Если б не английский и голландский послы, – доносил Шафиров, – то нам нельзя было бы иметь ни с кем корреспонденции и к вашему величеству писать, потому что никого ни к нам, ни от нас не пускали, и конечно б тогда война была начата и нас посадили бы, по последней мере, в жестокую тюрьму; английский посол человек искусный и умный, день и ночь трудился и письмами и словами склонял турок к сохранению мира, резко говорил им, за что они на него сердились и лаяли; и природному вашего величества рабу больше нельзя было делать; при окончании дела своею рукою писал трактат на италианском языке начерно и вымышлял всяким образом, как бы его сложить в такой силе, чтоб не был противен интересу вашего величества; голландский посол ездил несколько раз инкогнито к визирю, уговаривал его наедине и склонял к нашей пользе, потому что сам умеет говорить по-турецки. И хотя мы им учинили обещанное награждение, однако нужно было бы прислать и кавалерии с нарочитыми алмазами, также по доброму меху соболью; если кавалерии не изволите прислать, то по крайней мере хотя по персоне (портрету) своей с алмазами доброй цены». Новый договор состоял из следующих пунктов: 1) царское величество выведет свои войска, которые в Польше по сю сторону, в месяц, считая со дня заключения договора, а которые на другой стороне в Польше же, те выведет в три месяца и впредь ни под какими предлогами не введет, но совершенно отнимет руку свою от этой державы. Но если король шведский или войска его вступят в Польшу и возбудят поляков против царского величества, тогда и московские войска могут вступить в Польшу и действовать неприятельски. 2) Когда Порта захочет выслать шведского короля в его землю, то вышлет, не определяя времени и пути; если захочет послать его чрез Московское государство, то он и войска, которые будут его сопровождать, не должны причинять никакого вреда русским, и обратно – русские не должны вредить им. 3) На западной стороне Днепра за Россиею остается только Киев с принадлежащими к нему землями и местами; от козаков же, живущих на западной стороне, царское величество отнимает свою руку и от полуострова Сечи. 4) Между Азовом и Черкаском новых крепостей не строить. 5) Мир заключается на 25 лет. За мир было заплачено: визирю – 30000 червонных венецианских (по 3 рубля 26 – 24 гривны); муфтию – 10000 червонных; зятю султана Али-паше – 10000; комиссару султанскому, бывшему в конференции, – 4000; рейс-ефенди – 3000 да мех соболий; верховному кадию – 2000; Маврокордату – 500 червонных и мех соболий; английскому послу – 6000, голландскому – 4000; переводчикам и секретарям их – 1000; всего с разными мелкими расходами – 84900 червонных да 22000 рублей денег.

Между тем Толстой все сидел в Семибашенном замке. 3 февраля 1712 года ему удалось отправить письмо к Головкину. «Иного не имею что доносить, – писал он, – токмо что по-прежнему сижу в тяжком заключении и что день прибавляют мне турки бедственнейшую тесноту. Ради пресвятые троицы, благоволи возыметь о мне, бедном и заключенном, милостивое попечение, чтоб не умереть с голоду, как и к домишку моему, в сиротстве сущему, благоволительно призри». По заключении мирного договора с Шафировым Толстого освободили из едикула и дали двор в Константинополе подле двора, занимаемого Шафировым и Шереметевым. Извещая Головкина о своем освобождении. Толстой писал ему: «С кровавыми слезами припадая мысленно к ногам вашим, молю: буди милостивый предстатель всемилостивейшему нашему государю, чтоб умилосердился надо мною и повелел бы меня из сего преисподнего тартара свободить по десятилетнем моем страдании; аще бы делам государственным мое здесь пребывание полезно было, я бы не стужал и не просил милости о свободе: а ныне в том наигоршая моя печаль, что уже я при сем дворе, как видится, действовать по-прежнему не могу, понеже имеют ко мне турки великое подозрение и, хотя меня освободили из тюрьмы, обаче вельми презирают, ниже за министра меня почитают, но живу без всякого дела, и по договору, учиненному на реке Пруте, велми того хотят, чтоб я отсюда поехал. Ныне, возымев время, дерзновенно доношу мое страдание и разорение: когда турки посадили меня в заключение, тогда дом мой конечно разграбили и вещи все растащили, малое нечто ко мне прислали в тюрьму, и то все перепорченное, а меня, приведши в Семибашенную фортецию, посадили прежде под башню в глубокую земляную темницу, зело мрачную и смрадную, из которой последним, что имел, избавился и был заключен в одной малой избе семнадцать месяцев, из того числа лежал болен от нестерпимого страдания семь месяцев и не мог упросить, чтоб хотя единожды прислали ко мне доктора посмотреть меня, но без всякого призрения был оставлен, и что имел, и последнее все иждивил, покупая тайно лекарства чрез многие руки; к тому же на всяк день угрожал мучением и пытками, спрашивая, кому министрам их и сколько давал денег за содержание покоя, и наипаче в то время, когда король шведский был в Украйне и Мазепа изменил; и все сии смертные страхи терпел, доколе прежде бывшему визирю Али-паше отсекли голову, тогда и меня о том спрашивать престали».

Государь велел немедленно освободить Толстого из преисподнего тартара. Головкин писал ему, что может ехать в Москву, но турки не пустили его, велели дожидаться отъезда Шафирова и Шереметева, т. е. дожидаться, пока царь исполнит все условия договора и, главное, очистит Польшу от русского войска. «Если, – писал Толстой в сентябре, – настоящее правительство переменится, то может случиться то же, что произошло после смены визиря Али-паши, ибо ничто так туркам не противно, как бытность русских войск в Польше, и если узнают, что наших войск там осталась хотя малая часть, то, без сомнения, рано весною война опять начнется и сам султан выступит в поход». Толстой сообщил вести, полученные им от приятелей из султанского дворца: 16 сентября был султан у матери своей и с сердцем говорил о враждебных намерениях царя, который не исполняет своего обещания, не выводит войск из Польши. «Надеюсь на бога, – говорил султан, – что уже вперед он нас не обманет, не взяв от него всей козацкой земли, мира с ними не заключу». Мать возражала, что надобно разузнать прежде, верны ли известия, не затевают ли этого шведы? Муфтий по старой дружбе дал знать Толстому, чтоб домогался себе отпуску, хотя бы и дал что-нибудь визирю или кому другому, потому что дела опять запутываются: только дадут знать из Польши, что русские войска еще там, султан непременно объявит войну. Посол французский «публично изблевал яд злобы своей к стороне царского величества», говоря, что Франция и Англия безотложно намерены помогать интересу шведскому.

Между тем Шафиров, зная, что интриги врагов продолжаются и по заключении мира, не сидел сложа руки. Он стал внушать визирю, что шведы грозят свергнуть его и возвести на его место своего приятеля капитан-пашу. Визирь велел отвечать: «Правда, что я старанием о благе обоих государств и о сохранении мира нажил себе много врагов и чуть головы не потерял, но теперь надеюся на бога и на свою правду, что неприятели не могут мне повредить, и хотя шведы лжами своими многих одолели, но меня не одолеют, султан уже послал сказать шведскому королю, чтоб он больше на него не надеялся, а ехал бы из его государства, ибо весь народ не хочет его более видеть в своей земле. Пишите к вашему государю, чтоб поскорее присылал подтвердительную грамоту и выводил войска свои из Польши: этим он зажмет рот неприятелям своим». Шафиров не нуждался в советах визиря, чтоб умолять свое правительство о скорейшем исполнении турецких требований; он писал также, что надобно задарить хана крымского и бендерского пашу, вредных своею враждою к России, послать французскому королю жалобу на его министра в Константинополе, постоянно действующего в пользу Карла XII; писал, что Рагоци венгерский также враждебен России, и потому надобно его схватить и послать соболей ловить, объявивши цесарю, что это делается для него; писал, что бывшего господаря Кантемира надобно взять из Харькова куда-нибудь подальше, чтоб неприятели не знали, где он, и не внушали Порте ничего противного о царском величестве, а Кантемиру по его прежним поступкам в Константинополе верить нечего, потому что и на патриарха, и на брата своего, и на валахского господаря доносил много раз; Шафиров писал, чтоб не доверять ни господарю валахскому, ни патриарху иерусалимскому, потому что оба турецкие приятели, и патриарх уже был назначен козацким патриархом. «Изо всех греков, – доносил подканцлер, – ни мы, ни Петр Андреевич не сыскали приятеля, ни доброго человека, и бегут от нас, как от чумы».

Довериться было некому, а враги действовали постоянно и ловко. Шведский посланник писал великому визирю, что интересы Порты и Щвеции одинаковы, потому что Москва им обоим злой враг; она с каждым днем усиливается; известно, что царь хочет быть императором греческим, беспрестанно увеличивает свое войско, беспрестанно обучает его воинской дисциплине; его намерение – одолев шведов, начать войну с Портою, причем крепко надеется, что как только приблизится к границе, то все христианские подданные султана перейдут на его сторону. Этот замысел его явен: курфюрст саксонский восстановлен им в Польше с условием, чтоб уступил ему провинции, находящиеся на границах оттоманских, т. е. Подолию, Украйну, Волынь и половину Литвы. Москвичи уже взяла несколько порубежных мест в Польше – ясный знак, что договор приводится в исполнение, хотя дело и содержится в великой тайне. Для уничтожения замыслов обоих государей одно средство у Порты: король Август – похититель чужого престола, поляки его не любят, и у него нет собственных средств держать их в страхе, держится только союзом московским; теперь Август отправляет к Порте своего посла Рыбинского: Порте стоит только отказать этому послу, объявив, что не хочет иметь никаких сношений с Августом, ибо признает законным королем польским только Станислава; вследствие этого объявления поляки станут выгонять Августа, его место займет Станислав, друг Порты, и, таким образом, упадут все замыслы царя московского и Оттоманская империя останется в безопасности и покое.

Шафиров принимал свои меры; он послал сказать визирю, что шведский король если не получит от Порты требуемых денег, именно 1200 мешков, хочет занимать деньги у купцов английских и французских; и теперь шведский посланник, занимая деньги, дает по 40 и по 50 процентов; если шведский король добудет денег, то употребит их на подкупы для произведения нужных ему перемен, и прежде всего для перемены визиря; и потому царские министры советуют верховному визирю призвать английского посла и сказать ему, чтобы запретил своим купцам давать деньги взаймы Карлу XII, особенно двоим купцам, братьям Кук, которые очень склонны к шведу; по 18 июня Карл XII набрал у французских и английских купцов около 800 мешков левков, кроме того что от Порты дано ему 500 мешков и ежедневно дается по мешку: можно угадать, куда он эти деньги девал. Визирь отвечал, что посоветуется с рейс-ефенди; а рейс-ефенди сказал, что дело опасное, если султан проведает.

Шафиров счел нужным подкупить бастанжи-пашу по его близости к султану: обязанный по должности своей находиться на корме судна во время султанских прогулок по воде, бастанжи-паша пользовался этим временем и подавал султану мимо визиря предложения шведского и французского послов; подкуплен был также шведский переводчик, сообщавший содержание переписки между султаном и Карлом XII и посольских конференций. Старые связи Толстого во дворце были также выгодны: кегая султаневой матери дал ему знать, что шведский король прислал к ней в подарок часы и серьги в 5000 левков с просьбою, чтоб она уговорила сына дать ему, королю, сильный конвой для провожания в Швецию и 1200 мешков левков; кегая спрашивал у Толстого совета, принимать ли королевский подарок или нет. Толстой и Шафиров, посоветовавшись вместе, послали сказать кегае, чтоб султанша не принимала подарка и отказала шведу во всех просьбах, за что получит с царской стороны подарок ценнее и кегая также забыт не будет; к султанше отправлено было перо алмазное на шапку да кушак с алмазами и яхонтами в 6200 левков, а кегае – 375 червонных с просьбою, чтоб султанша уговорила сына не давать корму шведскому королю: русские подарки были приняты, шведские отосланы назад; при этом султанша велела сказать Толстому и Шафирову, что она говорила с сыном и тот обещал этим же летом выслать Карла XII. Шведский переводчик дал знать, что Карлу XII действительно отказано в деньгах, велено выезжать без отговорок и объявлено, что в провожатые ему больше 8000 войска не дадут, потому что султан хочет отправить его через Польшу дружески. Муфтий объявил посланному Шафирова, что так как Азов возвращен, то вести войну не для чего и противно их закону, что теперь надобно думать о войне не с русскими, а с венецианами, неправедно владеющими Мореею, на эту войну он, муфтий, сам готов идти на старости лет, только бы изжить собаку короля шведского, который еще и теперь пытается огонь возжечь, как то сделал в грамоте, присланной к султану; эту грамоту сам султан давал ему, муфтию, читать; оскорбил визиря, не давши ему знать о грамоте, и за это надобно ему отомстить, потому что визирь такой у них добрый человек, какого никто не запомнит. Сам визирь сказал секретарю, присланному от Шафирова: «Король шведский сам дурак, и посланник его такой же дурак; хотя король мною и пренебрег и грамоты своей ко мне не прислал; однако я знаю, что в ней писано; скажи подканцлеру, что с мула седло уже спало, и если этот сумасбродный король будет еще упрямиться и ехать из государства нашего не захочет, то мы зашлем его в такую даль, где он может и исчезнуть». То же самое подтвердил визирь и самому Шафирову: «Не бойтесь, чтоб шведский король мог теперь здесь что-нибудь сделать, хотя он и хлопочет и всюду суется, уподобляясь человеку, посаженному на кол: с тоски то за то, то за другое хватается».