Текст книги "История России с древнейших времен. Том 15. Царствование Петра I Алексеевича. 1703–1709 гг."

Меншикову очень нужно было бы видеть гетмана, потому что он нашел малороссийские полки в самом печальном состоянии. 21 октября он писал царю: «Понеже опасаюсь, дабы неприятель к Новгородку не пошел и там Десну не переправился, того ради весма надлежит в тех местах Десну людьми укрепить, дабы оной великой переправы неприятель свободно без всякого запрещения переправиться не мог, и хотя о том я господину фельдмаршалу Шереметеву ныне постоянно и предлагал, чтоб для того при них обретающуюся кавалерию и нестройных всех, також и ифлянта, на ту сторону Десны отправили, дабы оные неприятелю тою переправу запрещать могли, однако ж и вашей милости о том доношу, чтоб вы от себя паки о том подтвердить изволили. А что велено туда идти войску гетманскому, и на то слабая надежда, понеже како здесь мы видим их, что все в великом страху от неприятеля и, из домов своих совсем убравшись, кой куда врознь разъезжаются; здешнего Черниговского полку только с полтораста человек здесь мы изобрели, и те из последних, а из старшин, почитай, никого не видим, а которой и появится, да того ж часу спешит до двора, чтоб убраться и бежать. При сем за благо вашей милости советую, что, мне кажется, время и самим вам к армии путешествовать ради лучшего при сих обстоятельствах распоряжения»

Петр еще до призыва Меншикова путешествовал к армии и 21 числа был в 80 верстах от Брянска, а между тем в Борзну к Мазепе возвратился Быстрицкий с устным донесением, что сам Карл обещал быть у Мокошинской пристани 22 октября. Но в этот день шведы не явились у Десны, а на другой день, 23 числа, прискакал Войнаровский с вестию, что завтра к обеду приедет в Борзну Меншиков для свидания с умирающим гетманом. Войнаровский рассказывал, что убежал тайком от Меншикова, потому что подслушал, как немецкие офицеры между собою говорили: «Помилуй боже этих людей! Завтра они будут в кандалах». Получив известие о намерении Меншикова приехать в Борзну, Мазепа «порвался как вихрь» и в тот же день поздно вечером поскакал в Батурин, а на другой день рано, переправясь чрез Сейм, приехал вечером в Короп, где переночевал, на другой день, 24 числа, рано переправился за Десну и ночью достиг первого шведского драгунского полка; отсюда отправил Ломиковского и Орлика к королю, а за ними поехал и сам с отрядом, состоявшим не более как из 2000 человек. В селе Бахмаче присягал он торжественно на евангелии перед генеральною старшиною, полковниками, сотниками и знатным товариществом, что он не для приватной своей пользы, но для общего добра целой отчизны и Войска Запорожского принял протекцию короля шведского; потом старшине и всему знатному товариществу велел присягать, что будут верны ему, Мазепе, и будут признавать протекцию короля шведского

Между тем Меншиков ехал в Борзну для свидания с гетманом, но на дороге встретил его полковник Анненков и, по отправлении от гетмана «извычайного комплимента», сказал, что Мазепа из Борзны поехал в Батурин. Меншиков туда: нет гетмана, поехал наскоро в Короп, но тут Меншикова поразило то, что встретил его один великороссийский полк Анненкова, а все сердюки и батуринские жители перебрались в замок и засели в нем, мост был разведен, по стенам стояли вооруженные люди в строю с знаменами и пушками. Меншиков послал к ним полковника Анненкова спросить: для чего поступают по-неприятельски? Анненкова в замок не пустили и дали ответ со стены, что поступают по указу. Меншиков сейчас же поехал в Короп, думая застать там наконец гетмана и получить от него объяснение, но, отъехав полторы мили от Батурина, узнал, что Мазепа уже за Десною; Меншиков отправился к Десне и из Макошина 26 числа уведомил царя о своих разъездах за гетманом: «И чрез сие злохитрое его поведение за истинно мы признаваем, что конечно он изменил и поехал до короля шведского, чему явная есть причина и то, что племянник его Войнаровский, будучи при мне в 22 день сего октября, в самую полночь, без ведома и с нами не простясь, к нему уехал, и с того времени уже ко мне ни о чем он, гетман, не отзывался. И тако об нем инако рассуждать не извольте, только что совершенно изменил, и для того за благо вашей милости советую, что при таком злом случае надлежит весьма здешний простой народ утвердить всякими обнадеживаниями чрез публичные универсалы, выписав все его, гетманские, к сему народу озлобления и тягости, и чтоб не его никакие прелести не склонялись, понеже когда он сие учинил, то не для одной своей особы, но и всей ради Украйны, и без того не пройдет, чтоб каких не было от него здесь прелестных универсалов или тайных каких факций. При сем еще доношу вашей милости, что в здешней старшине, кроме самых вышних, також и в подлом народе с нынешнего гетманского злого учинику никакого худа ни в ком не видать, но токмо ко мне изо всех здешних ближних мест съезжаются сотники и прочие полчане и приносят на него в том нарекания, и многие просят меня со слезами, чтоб за них предстательствовать и не допустить бы их до погибели, ежели какой от него, гетмана, будет над ними промысл, которых я всяким обнадеживанием увещеваю, а особливо вашим в Украйну пришествием, из чего они, по-видимому, в великую приходят радость».

Петр с главною армиею сторожил на Десне (в местечке Погребках) движения неприятеля, когда 27 числа получил письмо Меншикова и ночью написал ему ответ: «Письмо ваше о не чаянном никогда злом случае измены гетманской мы получили с великим удивлением, и ныне надлежит трудиться, как бы тому злу забежать и дабы не допустить войску козацкому, при Десне бывшему, переправливаться за реку по прелести гетманской: того ради пошли немедленно к тем местам, где они, несколько полков драгун, которые бы то им помешали, а полковникам и старшине вели сколько возможно ласково призывать и говорить им, чтоб они тотчас ехали сюды для обрания нового гетмана, а буде полковник миргородский где поблизости обретается, то прикажи, его сыскав, к нам прислать, обнадежа его милостию нашею, потому что он великий неприятель был Мазепе, також и вы немедленно приезжайте». На другой день написан был манифест: «Объявляем верным нашим подданным малороссийского народа, духовным и мирским, а особливо Войска Запорожского генеральной старшине, полковникам, сотникам, атаманам куренным и всему войску малороссийскому, стоящему по Десне и в иных местах против неприятеля. Известно нам, великому государю, учинилось, что гетман Мазепа, забыв страх божий и свое крестное к нам целованье, изменил и переехал к неприятелю нашему королю шведскому, по договору с ним и Лещинским, от шведа выбранным на королевство Польское, дабы с общего согласия с ним малороссийскую землю поработить по-прежнему под владение польское и церкви божии и святые монастыри отдать в унию, и понеже нам, яко государю и оборонителю Малороссийского краю, надлежит отеческое попечение о вас имети, дабы в то порабощение и разорение Малороссии, також и церквей божиих во осквернение не отдать: того ради повелеваем всей генеральной старшине, полковникам и прочим, дабы на прелесть и измену сего изменника, бывшего гетмана, не смотрели, но при обороне наших великороссийских войск против тех неприятелей стояли, и для лучшего упреждения всякого зла и возмущения в малороссийском народе от него, бывшего гетмана, вся старшина генеральная и полковая, пребывающая при войске, съезжалась немедленно в город Глухов для выбрания по правам и вольностям своим вольными голосами нового гетмана, в чем крайняя нужда и спасение всея Малые России состоит. При сем же объявляем, что известно нам учинилось, что бывший гетман хитростию своею без нашего указу аренды и многие другие поборы наложил на малороссийский народ, будто на плату войску, а в самом деле ради обогащения своего, и сии тягости повелеваем мы ныне с малороссийского народа оставить». К Апраксину, уведомлявшему о торжестве своем над Любекером, Петр писал: «Хотя противно совести моей, чтоб против добрых от вас вестей к вам нечто худое писать, однако ж нужда повелевает являти, что учинил новый Иуда Мазепа, ибо, 21 год быв в верности мне, ныне при гробе стал изменник и предатель своего народа. Правда, хотя сие дело худо, однако ж не токмо он с совету всех, но из пяти персон сие зло учинил, что, услышав, здешний народ со слезами богу жалуются на него и неописанно злобствуют, понеже, как слышим, кроме бога житие его было. И тако надежда в бозе, что он себе зло. вяще исходатайствовал (чему пособит кровь Самуилова), нежель тому, кому хотел».

30 октября приехал в Погребки Меншиков; созван был военный совет, где решено – отправить немедленно Меншикова для овладения Батурином, прежде чем не вошли туда шведы с Мазепою.

Мазепа ушел к Карлу с немногими людьми, но он надеялся поднять оставшихся своими прелестными письмами; вот что писал он Ивану Скоропадскому, полковнику стародубскому: «Враждебная нам власть московская от многих лет во всезлобном своем намерении положила истребить последние наши права и вольности; теперь приводит она это в исполнение, как ясно из того, что без всякой важной причины начала прибирать в свои руки города малороссийские: выгоняя из них людей наших, до конца обнищавших и порабощенных, войсками своими наполняет. Пусть бы это делалось в полках Стародубском, Черниговском и Нежинском под ложным предлогом, что это необходимо для обороны от шведов, но для чего же делать это с городами отдаленными, в которые шведы и не думают идти? Зачем, например, посылать полки в Полтаву? Мы о злодейском намерении царя не только от приятелей имели тайные предуведомления, но и сами совершенно узнали из ясных признаков; нас, гетмана, старшину, полковников и все войско, хотел захватить в свою тиранскую неволю, имя войска нашего изгладить, козаков обратить в драгуны и солдаты и народ поработить себе навеки. Не для этого ли Александр Меншиков и князь Дмитрий Голицын спешили к нам с войсками? Не для этого ли заманивали нас в свои обозы? А между тем бессильная и невоинственная московская рать, бегающая от непобедимых войск шведских, спасается только истреблением наших селений и захватыванием наших городов. Поэтому-то мы, гетман, с общего согласия панов генеральной старшины, полковников и всего войска, предались в непобедимую протекцию наияснейшего короля шведского, всегдашнего всемогущего заступника обидимым, любящего правду и ненавидящего лжи, в несомненной надежде, что его шведское величество милую отчизну нашу и войско непобедимым оружием своим оборонит от московского тиранского ига и не только вольность и права наши сохранит, но и расширит, в чем нас не только королевским своим неотменным словом, но и письменною ассекурациею уверил. Поэтому и вы, как истинный сын отечества, старайтесь нечаянным нападением истребить московское войско, находящееся в Стародубе, согласясь с полковниками переяславским и нежинским. Вам это сделать можно, потому что непобедимое оружие шведское вас покрывает. Если же вам, паче чаяния, истребить московское войско не удастся, в таком случае спешите с войском своим в Батурин, дабы не попался он в московские руки».

Скоропадский не спешил к Батурину; к Батурину спешил Меншиков; к Батурину спешил и Мазепа вместе с шведскою армиею. 31 октября Петр писал Меншикову: «Сего моменту получил я от Флюка (ведомость), что неприятель, пришед, стал у реки (Десны) на батуринском тракте, и для того изволь не мешкать». На другой день, 1 ноября, новое письмо: «Когда сие письмо получишь, тогда тотчас, оставя караулы довольные, поди к тому месту, где ныне неприятель мост делает». В тот же день письмо из Субочева: «Объявляем вам, что нерадением генерала-майора Гордона шведы перешли сюды, и того ради извольте быть опасны, понеже мы будем отступать к Глухову; того ради, ежели сей ночи к утру или поутру совершить возможно (взятие Батурина), с помощию божиею окончавайте; ежели же невозможно, то лучше покинуть, ибо неприятель перебирается в четырех милях от Батурина». 2 ноября из деревни Чаплеевки царь писал; «Паки подтверждаю, что шведы перешли на сю сторону реки, и хотя наши крепко держали и трижды их сбивали, однако за неудобностию места одержать не могли, понеже на той стороне реки у неприятеля место было зело удобное, где поставлены были на горе пушки в три боя, и болши держаться нашим было ни по которому образу нельзя: того для извольте быть опасны и потому смотря поступать, ибо неприятель перебрался от Батурина только во шти милях, и наши войска почали отступать к Глухову». Вслед за тем другое письмо в тот же день: «Сей день и будущая ночь вам еще возможно трудиться там, а далее завтрашнего утра (ежели чего не сделано) бавиться (оставаться) вам там опасно».

Меншиков окончил дело в срок. 31 октября он пришел к Батурину, где уже дожидался его князь Дм. Мих. Голицын. Голицын еще до приезда Меншикова имел переговоры с осажденными, которыми начальствовал полковник Чечел и генеральный есаул Кенигсек: и старшина и рядовые отвечали единогласно, что без нового гетмана великороссийских войск в замок не пустят, а гетмана надобно выбирать вольными голосами и пока швед из малороссийских пределов не выступит, до тех пор и гетмана им выбирать нельзя. Меншиков привел полки к реке и хотел по мостам пройти в город, как из замка мазепинцы вывезли шесть пушек и навели их на мосты. Меншиков велел войскам отойти ниже по реке, и когда они построились по берегу, то из замка выехали пять человек и кричали с другого берега, чтоб не ходили, а пойдут силою, то станут бить. Меншиков велел говорить им, чтоб прислали к нему человек двух или трех для разговора: отказали с бранью и уехали прочь. Тогда Меншиков велел переправить через реку на лодках человек с пятьдесят гренадер; увидя это, мазепинцы, стоявшие у мостов с пушками, побежали немедленно в замок с большею тревогою: таким образом мосты были очищены, и царские войска стали перебираться через реку. «Сея ночи, – писал Меншиков, – совсем переберемся, а завтра с божиею помощию будем чинить промысл, ибо никакой склонности к добру в них не является и так говорят, что хотят до последнего человека держаться».

Ночью осажденные выслали к Меншикову письмо, в котором объявляли о своей верности к царскому величеству и готовности впустить его войска в замок, впрочем, требовали, чтоб им дано было три дня сроку для свободного выхода. Но утром, не дожидаясь ответа и не видя еще никакого движения со стороны царского войска, начали стрелять в него из пушек и зажгли посад кругом города. Меншиков послал им ответ на их письмо, чтоб свободно выходили из замка, не боясь ничего; письмо Меншикова было прочтено в кругу. «Отвечать нам некогда!» – закричали мазепинцы и хотели было убить посланного, но потом одумались и выпустили его с криком: «Мы все здесь помрем, а царского войска не пустим!» День прошел в приготовлениях к приступу. 2 ноября, Петр, находившийся в местечке Воронеже (Черниговской губер.), получил письмо от Меншикова: «Доношу вашей милости, что мы сего числа о шти (шести) часах пополуночи здешнюю фортецию с двух сторон штурмовали и по двучасном огню оную взяли». Петр отвечал: «Сего моменту получил я ваше зело радостное писание, за которое вам зело благодарны, паче же бог мздовоздаятель будет вам; что ж принадлежит о городе, и то полагаю на вашу волю: ежели возможно от шведов в нем сидеть, то извольте поправить и посадить в гарнизон хотя драгун в прибавку стрельцам, пока пехота будет (однако ж несколько пушек лучших вывезть в Глухов). Буде же (как я от присланного слышал) оной не крепок, то зело лучше такую великую артиллерию вывезть в Глухов (которое там зело ныне нужно), а строенье сжечь, понеже когда в таком слабом городе такую артиллерию оставить, то шведы так же легко могут взять, как мы взяли, и для того не изволь время терять, ибо сего дня шведы перешли реку и чаю завтра конечно пойдут к Батурину или куды глубже: и того ради опасно, дабы не помешали вам в вывозе артиллерии; буде же не успеете вывезть, то лучше разжечь или разорвать и штуками, раздав, вывезть. P. S. Ежели есть булава и знамена, изволь прислать для нового гетмана; зело нужно, також канцелярию возми с собою всю их». Меншиков рассудил, что зело лучше сжечь Батурин.

Взятие и истребление Батурина было страшным ударом для Мазепы; люди, доказавшие на деле свою верность к нему, побиты или в руках царских; в тех же руках богатая казна гетманская, большой хлебный магазин сожжен, но всего вреднее впечатление, которое произведет взятие Батурина на малороссиян: почти в виду непобедимых шведов царские войска взяли и уничтожили столицу гетманскую; такое дело смелости и силы сдержит всех! «Злые и несчастливые наши початки! – говорил Мазепа. – Знатно, что бог не благословит моего намерения, а я тем же богом засвидетельствуюся, что не желал христианского кровопролития, но постановил было у себя в намерении, пришед в Батурин с королем шведским, писать до царского величества благодарственный за протекцию его лист и в нем выписать все наши обиды, прежние и теперешние, прав и вольностей отъятие, крайнее разорение, предуготованную всему народу пагубу, а наконец приложить, что мы как свободно под царского величества руку для православного восточного единоверия приклонились, так, будучи свободным народом, свободно теперь отходим и, за протекцию благодарствуя, не хотим руки нашей на кровопролитие христианское простирать, но под протекциею короля шведского совершенного нашего освобождения будем ожидать. Это освобождение я надеялся не войною, но покоем чрез трактаты получить, хотел короля шведского всякими способами преклонять к миру с царем, а теперь, в нынешнем нашем несчастном состоянии, все дела иначе пойдут, и Украйна, Батурином устрашенная, бояться будет заодно с нами стоять».

Украйна действительно не хотела быть заодно с Мазепою. Шведы 4 ноября перешли Десну, а Петр спокойно отправился в тот же день в Глухов для избрания нового гетмана и 7 ноября писал к своим: «Объявляем вам, что после переметчика вора Мазепы вчерашнего дня учинили здешний народ елекцию нового гетмана, где все, как одними устами, выбрали Скоропадского, полковника стародубского: и тако проклятый Мазепа, кроме себе, худа никому не принес, ибо народом и имени его слышать не хотят, и сим изрядным делом вам поздравляю». Приехал в Глухов митрополит киевский с двумя другими архиереями, черниговским и переяславским, и торжественно предали Мазепу проклятию. «Того ж дня и персону оного изменника Мазепы вынесли, и, сняв кавалерию (которая на ту персону была надета с бантом), оную персону бросили в палачевские руки, которую палач взял и, прицепя за веревку, тащил по улице и по площади даже до виселицы и потом повесил». На другой день казнили Чечела и других приверженцев Мазепы, взятых в Батурине.

12 ноября проклятие Мазепе было провозглашено в Москве. В Успенский собор съехались архиереи, бояре, приехал царевич Алексей Петрович, и протодиакон на амвоне начал читать письмо от великого государя к царевичу, что бывший гетман Мазепа, забыв страх божий и крестное целование, ему, великому государю, изменил и отъехал к шведскому королю. Потом отслужили молебен о победе над неприятелем, и митрополит Стефан Яворский стал читать к народу поучение про изменника Мазепу: сначала вспомянул Мазепины к великому государю радетельные службы и к людям добродетели, а потом объявил измену и отъезд к шведскому королю. Окончивши поучение, Стефан обратился к другим архиереям и сказал: «Мы собраны во имя господа Иисуса Христа, и нам дано от самого бога вязать и решить; аще кого свяжем на земли, связан будет и на небеси», – и возгласил трижды: «Изменник Мазепа за крестопреступление и за измену великому государю буди анафема!» Прочие архиереи пропели трижды: «Буди проклят». Затем певчие на клиросах пропели многолетие великому государю и новоизбранному гетману Ивану Скоропадскому.

В то же время в Малороссии читали по всем церквам и прибивали к церковным дверям объявление малороссийских архиереев: «Благочестивейшему монарсе нашему бывший гетман Иоан Мазепа изменил и пристал к еретическому королю шведскому, малороссийские отчизни отчуждился, хотя оную под иго работы лядской поддати и храмы божии на проклятую обратити унею. Сего ради духу св. и нам, малороссийским архиереям, тако изволившим, чужд стался церкви святые православно-кафолические и общения правоверных, и все его единомысленники с ним самоизволне от его царского пресветлого величества до противные части шведские уделившиися, от матери нашея церкви св. восточные суть отвержени и прокляты. К сему же и с позосталых домов их, аще кто-либо соизволяя измене той и предаяйся до их части будет, таковый всяк не токмо от церкви св. восточные, от общения таин св., но и от пребывания православных извержется и весьма чужд будет, архиерейско повелеваем».

Из Глухова царь послал грамоту и к запорожцам. Приглашая их быть послушными новоизбранному гетману Скоропадскому, Петр писал: «Уповаем мы на вашу к нам, великому государю, верность, что вы за отчизну свою и за православную веру и за нас стоять и богоотступного изменника Мазепы прелестей слушать не будете, а за верность вашу к нам милость наша монаршеская к вам умножится и посылано будет к вам нашего жалованья на каждый курень по 1500 злотых украинских на каждый год сверх прежнего годового вам жалованья, и прислать бы вам к нам в военный поход немедленно посланцев своих, с которыми то жалованье к вам тотчас прислано будет, и наша милость к вам за ваши верные службы никогда отъемлема не будет; ибо когда прошлые зимы ваши посланные челобитчики о нашем жалованье были удержаны на Москве, також когда и преж сего наш великого государя гнев на вас являлся, и то все учинилось по письмам и ложным доношениям изменника Мазепы, который к нам писывал на вас почасту, будто вы к нам неверность свою являете, хотя вас теми своими лживыми клеветы привесть в нашу немилость, но ныне мы, видя, что он, вор и изменник Мазепа, то чинил по изменничью своему умыслу напрасно, милость свою за верные и постоянные ваши службы приумножать и вас в оной милости содержать будем непременно, потому нынешний новоизбранный гетман Иван Скоропадский о верной вашей к нам службе доносил».

Карл рассылал манифесты по Малороссии, возбуждая ее жителей к свержению тяжкого ига московского; Петр отвечал своими манифестами, где говорилось, как шведский король плененных в Польше малороссиян велел побить палками до смерти; как приказал перебить в нескольких деревнях безоружных жителей с женами и детьми; как шведы ставят лошадей в церквах православных; хотя король и объявляет малороссиянам, чтоб они спокойно жили в домах, продолжая обыкновенные занятия, но это все лесть: после он их ограбит, поработит Лещинскому и Мазепе, церкви обратит в кирхи люторские и униатские, как то он делал в Польше и Литве, Силезии и Саксонии; в Силезии больше 70 римских костелов превратил насильно в лютеранские. Король разглашает, что царь уменьшил прежние права и вольности малороссийские, но это клевета: «Можем непостыдно рещи, что никоторый народ под солнцем такими свободами и привилегиями и легкостию похвалитися не может, как по нашей, царского величества, милости малороссийский, ибо ни единого пенязя в казну нашу во всем Малороссийском краю с них брать мы не повелеваем. А что король упоминает о старых вольностях и привилегиях, то старики помнят, какие были права при польском владычестве: король исполнит свое обещание, т. е. возвратит старину, отдав опять Малороссию полякам. Король пишет, будто по царскому указу у малороссиян домы и пожитки сожжены и разорены: но войскам великороссийским под смертною казнию запрещено делать разорения и обиды малороссиянам, что уже и исполнено на некоторых преступниках при Почепе, и если что пожжено вследствие военного распоряжения, то за это будет полное вознаграждение». В заключение своего манифеста царь приглашал малороссийский народ делать врагу всевозможные препятствия, оставлять его без жилищ и хлеба и промышлять над ним всякими средствами; если кто приведет пленного генерала неприятельского, то получит в награду 2000 рублей, за полковника 1000, за офицера по расчету против чина, а за рядовых по пяти рублей, за убитого неприятеля по 3 рубля.

Новый гетман Скоропадский издал свой универсал, где объявлял, «что не тылко жадной (никакой) вражды от народа великороссийского противно нас не деется, але (но) всякую приязнь, яко от единоверных, узнаем. Чего ж мы, православные христиане, от него (Карла XII), яко от иноверного и от иноязычного, з которым а не народ наш, а не границы наши и малые близкости и сполности не мают, ожидать себе можем? И любо бы он и хотив боронить нас, якая оборона нам не есть потребна, лечь як то может из-за Балтицкого моря и, в такой далной отлеглости живучи, тое чинити, и церквей наших, которых он противником, оборонцою быти?»

Мазепа должен был указать Карлу, что особенная сила, притягивающая Малороссию к Великой России, заключается в единоверии, и потому придумали в королевском манифесте объявить, что Петр давно уже ведет переговоры с папою, как бы искоренить в своем государстве греческую веру и ввести римскую, что иезуитам уже дано позволение заводить школы и костелы, что царь непременно переменит веру, как скоро освободится от войны. Карл в своих манифестах почел за нужное вооружиться против Петра также и за нововведения, и за то, что людей низкого происхождения возвысил над благородными. Но манифесты шведского короля и универсалы проклятого гетмана не производили никакого действия на малороссиян; крестьяне прятали свое имение и хлеб в лесах, захватывали, где только можно было, шведов, отгоняли у них лошадей. Петр писал Апраксину: «Малороссийский народ так твердо, с помощию божьей, стоит, как болше нельзя от них требовать; король посылает прелестные письма, но сей народ неизменно пребывает в верности и письма королевские приносит». Таким образом, переход старого гетмана на шведскую сторону не принес Карлу никакой выгоды, а тут еще к концу 1708 года явился новый страшный враг, сильные морозы, свирепствовавшие в то время по всей Европе. 16 ноября Петр выступил из Глухова прямо на юг, к Путивлю, откуда направился немного к юго-востоку, в Лебедин; Карл двигался рядом на Ромны, где и остановился. Гадяч был занят шведским отрядом, Веприк – русским. В начале декабря царь держал в Лебедине военный совет, на котором положено: большей части войска идти добывать Гадяч, а генералу Алларту к Ромнам с тем, что если шведский король пойдет на помощь к Гадячу, то главной армии отступить от этого города, Алларту же захватить Ромны. План удался. Карл вышел из Ромен к Гадячу в надежде поразить главную русскую армию, но та, узнав о движении короля, немедленно отступила к Лебедину, а между тем Алларт занял Ромны. Эта передвижка армий происходила во время таких жестоких морозов, что птицы на воздухе мерзли, и хотя русские большую часть дороги шли возле лесу и ночевали около деревень, однако человек с полтораста ознобили себе руки и ноги, и несколько десятков померло; шведы же пострадали гораздо больше, потому что Карл продержал их двое суток на степи, все дожидаясь, что русские подойдут к Гадячу, станут его штурмовать, и тут-то он задаст им вторую Нарву.

Гадяч не сделался второю Нарвою, но Петр писал к Апраксину: «Не чаю, чтобы без генеральной баталии сия зима прошла, а сия игра в божиих руках, и кто ведает, кому счастие будет?»

И соседи России также дожидались, кому счастие будет в борьбе, решавшей судьбы Восточной Европы?

В продолжение 1708 года из Польши Украинцев доносил, что тамошние предводители по-прежнему требуют немедленной присылки денег, считая, что вместо 333 тысяч, следовавших на коронное войско по договору 1705 года, получено только 62600 рублей: «Стали они все веселы и ко мне не очень приветливы; вся шляхта и войско также к нам неласковы, говорят, будто в насмешку, что если случится у них с нами война, то не только служилые, но и жены и дети их пойдут на нас. Бискуп выпросил у меня тысячу рублей с великою докукою. На гетмана Синявского надеяться нельзя: он держится нашей стороны до поры до времени, сам он нам сказал явно, что обманом не отступит и шельмой не будет, но, если придут такие обстоятельства, что при стороне царской держаться будет ему нельзя, тогда он нам об этом прямо объявит».

Старик Украинцев не мог оставаться в Польше; понадобился дельный человек для посылки в Венгрию к Рагоци, и Петр писал к Головкину: «К Рагоци кого послать? А, например, Украинцева, ежели лучше того нет, но Дашков, аки глупый, к сему не годится». Украинцев отправился в Венгрию, а Дашков остался в Польше резидентом и в конце марта 1709 года писал Головкину из Сатанова: «Гетман Синявский не имеет силы у Станислава Лещинского, но жена его через других ищет милости у Станислава про запас, если бы не вышел король Август и царские дела пошли дурно. Очень будет хорошо, если придет сюда фельдмаршал лейтенант Гольц с нашими войсками, а если не придет, то боюсь, чтоб поляки не пришли в отчаяние, потому что неприятель разоряет все их имения; притом явились два волоха: Савва, который, взяв Могилев на Днестре, разоряет и мучит шляхту нестерпимо, разглашая, что действует по указу царского величества; другой, Иваненко, захватил Брацлав и также мучит и разоряет шляхту. Многие здесь войсковые люди приходили с великими воплями к гетману: зачем позволяет в очах их мучить их братьев шляхту, и гетман сильно опасается, чтоб не было возмущения в войске». Царь прислал Синявскому 10000 рублей, которые тот роздал регементарям, по 500 рублей, потому что Станислав присылал их перекупать, но они не согласились. Синявский просил Дашкова, чтоб царь прислал какой-нибудь подарок жене его. Об этой госпоже, владевшей мужем, еще Украинцев доносил: «Здесь ее почти никто не любит и рады были бы, если бы умерла и больше гетманом и другими не мутила». Гольц не приходил на соединение с коронным войском, и 21 апреля Дашков дал знать из Черного Острова, что царские дела находятся в очень дурном положении вследствие медленности Гольца: гетман Синявский объявил ему, что если Гольц не придет еще неделю, то все войско перейдет к неприятелю: они уже два раза бунтовали, не получая жалованья и страшно нуждаясь в краю совершенно пустом. Наконец 29 апреля пришла весть, что Гольц за несколько миль от Черного Острова, и коронное войско пришло в восторг. Соединенные войска двинулись к Львову, но тут новая беда: Гольц, как все немцы, не считал нужным скрывать своего нерасположения и неуважения к полякам, так что Дашков должен был писать Головкину: «Фельдмаршал заранее никогда не посылает для провиантов, и когда куда придет, то хочет в один час взять все, но так делать нельзя. Надобно непременно напомнить фельдмаршалу, чтоб обходился с здешними ласково; ласкою здесь можно больше сделать; также и с гетманами обходится зело несклонно». Сюда присоединилась ссора между коронным гетманом и предводителем литовского войска, старостою жмудским: литовцы грабили и били шляхту, выбирали провиант; Дашков насилу успевал в том, чтобы дело не дошло до явного разрыва. Король Август только манил обещаниями, что скоро вступит в Польшу с войском, но остерегался входить в какие-либо обязательства. Петр понимал, в чем дело, и писал Головкину: «О выходе Августове я не без сумнения, понеже все глухо обнадеживают, а в чем сила, то есть заключение договоров, того по се время не совершено, и конечно чаю, что смотрит на наше дело, что с шведом учиним, – для того медлит и в совершении трактатов».