Текст книги "Философия любви"

Но так приказал

 
«Всех помним, ничто не забыли!» –
твердят в День Победы они,
на лица звезду нацепили.
Товарищ, то время верни,
 
 
поймёшь, безусловно, однажды,
какая в том жирная ложь.
Герой из прикрытых, да, каждый,
но так приказал подлый вождь
 
 
уже современной эпохи,
убрали чтоб лица солдат
прикрытия дерзкого вскока
на купол Рейхстага – виват,
 
 
и слава бойцовской отваге
в истории нашей звенит –
основа той воинской саги,
собою что вскрыла зенит.
 
 
Был первым Григорий Булатов,
под пули бесстрашно шёл он.
Его прикрывали солдаты –
казахский степной батальон.
 

Нам бегать надо

Детям войны

 
Поёт пурга, метель хохочет,
друг друга, что ли, веселят?
Позёмка – та под нос лопочет
и подгоняет нас, ребят.
 
 
Мы шагаем весело по взгорьям,
встречает радостно изба.
Идёт война, родные в горе,
у них тяжёлая судьба.
 
 
А мы растём, нам надо бегать
и в прятки честные играть.
Колёса смазывать телеге,
пока война идёт, стоять
 
 
телега будет у конюшни,
призвали в армию коней.
Прошли сторонкою опушку,
и стало чуточку видней.
 

А напрасно

Александру Жданову

 
Не желали, а напрасно,
там, в заоблачной выси,
всё безмерно и прекрасно.
Коль не веришь мне, спроси
ты у Пушкина, у тёзки,
он ответит за меня.
Никому не пудрю мозги,
золотым пером звеня.
Получается спонтанно.
Строки на своих местах.
Что творится за экраном,
надо выразить в стихах.
Всё увиденное в поле,
в промежутке у межи,
неисполненные роли,
мысли донести без лжи.
Вот задача без подвоха,
Александру по плечу.
Он, друзья, не выпивоха,
не согласен на ничью.
 

С интегралом

 
Принимаю твой привет с литовкой.
Он отличный с чистотою слов.
Всё подогнано. Поздравил ловко
светлым восьмистрочием стихов.
 
 
С интегралом вышла напряжёнка,
если надо, то освоим мы,
и поможет в этом не бурёнка,
мы в запросах-то своих скромны.
 
 
Обойдёмся чаем на досуге,
вспомним счастье на заре времён.
Было что написано в испуге
под величием святых знамён.
 
 
Шли на Запад по чужой равнине,
раздвигая ночью горизонт.
Но понять такое не рванине,
посетившим при пожаре порт.
 
 
Задыхается народ в отходах.
Ловят в безнадёге Скрипалей.
Скрыто у ворья давно в доходах,
потому и льёт экран елей.
 

Неотъемлемая блажь

 
Для Поэтов: «ждут – не ждут» –
не играет вовсе роли!
На Парнас они идут,
хоть лишают часто воли
 
 
всю семью, да и себя,
пишут, пишут чаще ночью,
тишину так возлюбя,
слово правды, между прочим.
 
 
И звенит перо удачи
с неприличною на свет мечтой –
быть бы там, где не судачат
и сверкают чистотой
 
 
линий свежие обводы,
пока сломан карандаш,
понимание свободы –
неотъемлемая блажь
 
 
для Поэта в Этом Свете
под лучами фонарей.
За круги свои в ответе
в океане звонарей.
 

Преподносит

 
Стих обдумываю, лёжа
на полянке под сосной.
Жизнь поэтова похожа
с пробуждением весной
трав, цветов. Метаморфозы
происходят каждый раз,
в них слова меняют позы
с основанием для фраз.
Словосочетаньям поле
предоставлено в строке.
Перламутровая доля
на безнравственном крючке
преподносит беспокойство
за судьбу сюжетных дней.
Проявляется геройство
с одоленьем падежей.
Дождь полощет плоскость, форму
изменяет во степи,
пересчитанную норму
в невесомости. Терпи.
 
 
Не тревожат «ку-ка-реку!»
Берег скрыт туманной мглой.
Тяжело пройтись по веку.
Сердце стонет под иглой,
что вонзается под вечер
независимо от нас
при красивой в сути встрече
посещающих Парнас.
Все открытия спонтанны
и без крика, в тишине.
Темы грусти многогранны,
 
 
если мчишься на коне
по тропинке невезенья
под нахлёстами ветвей.
А итог – стихотворенье
насвистел рак-соловей,
иволга, что плачет в мглистом,
«схоронясь в дупло» тревог.
Все давно опали листья.
Запад посерел, восток
розовеет сочной краской
сквозь туманистую мглу.
Написал стихи напрасно,
засмущал опять луну –
 
 
посерьёзнела, насупив
брови, грусть в её глазах.
Посмотреть на всё, коль вкупе,
понимаешь, что размах
был занижен странной кликой
по указке злых сторон.
Не дают покоя ники
с ободочками корон
над головкою альянса.
С перекрестием прицел.
Пишутся под вечер стансы.
За окном сугроб присел
и запахло вдруг весною,
а фонарь вновь побледнел.
Я иду тропой лесною,
где мороз заиндевел
ветви у берёз и елей
и расставил звёзды он.
В ожиданье чудных трелей
льётся беспардонный звон.
Спотыкаются олени,
 
 
волки скалят зубы зря.
Что наделал Вова Ленин,
было всё от фонаря.
Коммунизм не состоялся,
хоть старался весь народ,
но вождю в любови клялся,
над держал не молот, свод.
И социализм не вышел,
Ельцин Боря подорвал
на фугасе, что на крыше
с той войны ещё лежал.
 

Столетний юбилей

Посвящаю Марку Юдалевичу

 
1.
Столетний юбилей Поэта
отметить собрались друзья.
Открыла дверь библиотека.
За стенами её зима,
а в ней весенний воздух веет.
От Юдалевича звучат
стихи, что Души греют, –
его пронзительный талант.
В стихах присутствует лишь правда
суровости военных дней
и эйфория на парадах,
победный марш звучит. Людей
с улыбками встречает счастье,
Поэт об этом жизнь писал.
Столетие (года как мчатся),
заполнен почитаньем зал.
Поэт живёт в стихах сердечных.
Вот томик с ними под рукой,
запечатлённая в них вечность
ложится в Души к нам строкой.
 
 
Столетний юбилей Поэта
отметил весь Алтайский край.
Марк смотрит весело с портрета
столетья многие пускай.
2.
Постаралась вновь библиотека,
удивила снова нас.
В ней звучала фонотека,
лился собственный рассказ.
 
 
Выступили в ней артисты,
молодая поросль час
нам читала. Голосисты
в профиль грусти и в анфас
 
 
юбилейного экстаза –
Юдалевич зазвучал,
редкую чеканность фразы
впитывал с грустинкой зал.
 
 
Молодо стихи маэстро
вознеслись в печальный Мир.
И осанна, и фиеста,
и звучанье светлых лир
 
 
обволакивало честью
поэтической судьбы.
 
 
Доброй будет Марку вестью –
любит молодёжь стихи,
 
 
что написаны тобою
в сутолоке грозных лет.
Опалённый ты войною,
и тебе забвенья нет.
 
 
Доказали нам артисты,
что стихи твои живут,
голоса, как были, чисты,
создают в Душе уют.
 
 
Нам Иван Мордовин чётко
всё расставил по местам,
 
 
отстегал он власти плёткой,
но не бил он по хвостам.
 
 
Вспомнил студию, студийцев,
мэтра редкой чистоты.
На слова не поскупился,
но ушёл от пустоты.
 
 
Мамонтов Иван, художник,
вспомнил, как писал портрет,
ставил посреди треножник,
за столом сидел Поэт,
 
 
он работал постоянно
и позировал притом,
относился столь лояльно,
замирал поэтов дом.
 
 
Стало это всем привычно –
и Поэт вдруг воссиял!
А Сорока, как обычно,
прочитал, что написал,
 
 
и сорвал аплодисменты
за накал строки страстей,
за весёлые моменты
стало всем чуть-чуть грустней.
 
 
Соколов толково даже
без листочка говорил:
«С Юдалевичем однажды
говорили, он острил…
 
 
…с третьими уж петухами
с ним пошли ко мне домой.
 
 
Он всё подчевал стихами,
наизусть читал самой
 
 
Музе…» – звук тут исчезает,
вырван микрофон из рук.
 
 
Так бывает на Алтае,
вдруг захлопывают люк.
 
 
Лился голосок утробный
на открытии доски,
словно бы плиты надгробной
с бестолковостью строки.
 
 
Отдыхай, Поэт серьёзный,
в нереальности земной.
Знаю, ты на Небе звёздном
приобрёл Души покой.
 
 
И попал не в Ад, конечно.
В Рай определил Сам Бог.
Началась Поэта вечность –
жизни праведной итог.
 

Подаренные мысли

 
День ото дня я молодею –
понятно каждому в стране,
а проще говоря, глупею
внутри себя и даже вне.
 
 
За поворот гляжу осенний.
Без устали в полях бегу.
И новых жду стихотворений,
поэмами лежат в снегу
 
 
подаренные кем-то мысли
с чеканной фразою в стихах.
Всё знаменателем исчислив,
покаявшись в своих грехах,
 
 
взлетаю на Парнас я к ночи
и вижу звёздный пик стихов.
Полёт красив и беспорочен,
свободен от земных оков.
 
 
Пока что, видишь, не глупею,
держусь уверенно в седле,
всё чаще над собой балдею,
да и над теми, кто в Кремле
 
 
засел до опупенья века
под злобный атомный шантаж,
в упор не видит человека,
войдя в беспрецедентный раж.
 
 
Сражение затеял в море,
таранил с матами буксир.
А россиян настигло горе –
эвакуирован факир,
 
 
решавший все проблемы с ходу
по телевизору, в момент.
Смотреть понравилось народу,
как палкой бьёт по тыкве мент
 
 
и тащит пацана с плакатом,
что нами управляет вор.
Вся нация в том виновата,
к тому ж с древнейших пор.
 

Одарил стихом

 
Лежу безупречно красивый.
Глядит с облаков на меня
мой Ангел-Хранитель. Курсивом
подводит гнедого коня.
 
 
Меня не узнал в этой форме,
в зависимом чувстве. Триоль
исполнена чётко и в норме,
в остатке беспечности ноль.
 
 
Прозрел в невесёлости этой,
взмахнул во спасенье крылом
над честным по жизни Поэтом,
меня одарил Он стихом.
 
 
Читаю, и нету проблемы,
контакт установлен с толпой.
Но слышится голос мне левый:
«Считаешь, что тоже крутой?!»
 
 
Не стану я спорить, товарищ,
вы ж ходите злою толпой
и любите пламя пожарищ,
по сердцу кровавый разбой.
 

Хлещет плеть

 
Подкормить, однако, надо,
где удача не клюёт.
И привалит стих в награду,
пусть хоть дождь ядрёный льёт.
 
 
А стихи, точнее, всё же
и рассказы с одами, роман.
Вышли всё-таки, похоже,
обманул опять экран,
 
 
будто нет меня на Свете
или всё-таки стихов.
И не зрят во мне Поэта.
Не хватает даже слов
 
 
возмутиться что есть силы
и отбрить памфлетом их,
бедолаг скупой России,
но не позволит стих
 
 
унижаться перед властью
на ветру иных времён,
что откидывает ласты,
словно стая злых ворон.
 
 
Пожелаем им удачи
изловчиться, уцелеть.
Не даёт, вы знайте, сдачи.
Без конца нас хлещет плеть.
 
 
Вдоль спины да по хребтине,
и всю жизнь живём, как тлен,
увязаем в жёлтой глине,
поднимаемся с колен,
 
 
но подняться-то не можем,
обессилел наш народ.
Мы распад страны итожим,
открывая новый фронт
 
 
на задворках самовластья
под парадный терпкий звон,
начинают скрепы рваться,
затупился патефон.
 

Недозволенность

 
Грусть моя, как сон, печальна
на осеннем ветре снов.
Видно было изначально
недозволенность стихов
 
 
на весёлом перекрёстке
мной не пройденных дорог.
Всё понять не так-то просто,
если ты к себе так строг.
 
 
Всё вершится без боязни
повториться строчкой вновь.
Вижу грусть свою в соблазне
и взволнованную кровь,
 
 
в перекрестии прицела
время замерло. Оно
словно в поле околело
и не хочет на гумно
 
 
заглянуть в обет сомнений,
что не движется, стоит.
И давно уж нет стремлений,
на себя, как сноб, сердит.
 

И нету любви

 
«Страной негодяев» ты названа
великим Поэтом Земли.
Кровавым террором ты праздная.
И нету к тебе, знай, любви.
 
 
За что ты Сергея повесила?
За что расстреляла других?
Не ври, что живётся им весело
к Поэзии чести глухих.
 
 
За что Мандельштама замучила?
Он правду писал о вождях.
За что ты Володю-то ссучила?
В суровой бездарности днях.
 
 
В могилу свела Маяковского,
из сердца отняла кусок.
К нему отношение скотское
и выстрел рукою в висок.
 
 
Убила ты Павла Васильева,
Сибири красивой певца.
 
 
На жертвы Союза обильные
готова была без конца.
 
 
Клычкова ты к стенке поставила
в разгул беспардонности дней.
Есенина глупо ославила,
«Страна негодяев»-вождей.
 
 
Поэзию грусти Есенина
в подполье её загнала.
Другого не может быть мнения:
ты всем подрубаешь крыла.
 
 
Испортила жизнь Заболоцкому,
бухгалтером в зоне он был,
где жизнь беззаветная плоская,
людей загоняя в распыл.
 
 
«Страна негодяев» советская,
будь проклята ты на века.
Названье от гения меткое
вскрижалила чётко рука.
 

Показаться

 
Поглядел вчера в окошко,
удивляясь, вдруг присел.
Не луна висела, кошка.
«Я, наверно, что-то съел?»
 
 
Тишина вползла под плошку
и присела в уголок.
Оказалось, это кошка
преподносит вновь урок
 
 
быть заведомо известным.
И на солнечном ветру
показаться лучшим, честным.
И не вздумалось чтоб комару
 
 
подточить свой нос-иголку,
выпить беспардонно кровь.
Что ль, ходил днесь в самоволку,
ожидала в ночь любовь.
 
 
Пушкин молвил не напрасно:
«Будут рифмовать всегда
 
 
«кровь-любовь». Всё так прекрасно,
поселились на года,
 
 
может, даже и на Вечность
заняли в стихах свой пост.
Бьётся пульсом их сердечность,
маслом писан этот холст.
 
 
Оттого понятен людям,
очередь всегда стоит,
потому что это чудо
и о многом говорит.
 
 
Задержитесь на минуту
в размышлениях своих.
Фу-ты ну-ты, сани гнуты.
Получился, нет ли, стих?
 
 
Задаю вопрос приличный,
отвечающий мне прав.
Холст, конечно же, отличный
посреди осенних трав.
 

Не согласен

 
Ждёт меня клавиатура,
за ночь соскучилась она.
Заждалась литература
модного в неё стиха.
 
 
Западают часто буквы,
выпадают из строки.
То рисует века букли,
ставя знаки, как клинки,
 
 
входят в тело, словно в масло,
нагнетая грустью стих,
режет на куплеты часто
мой компьютер, словно псих,
 
 
выдаёт таблички с текстом:
«Заплати» да «заплати!»
Обладает хват-рефлексом,
чтоб с дороги не сойти.
 
 
Как бы Пушкин нам об этом,
интересно, написал?
Не согласен комп с Поэтом
и в формате отказал.
 
 
Отсылает постоянно
в Гугол или «на», иль «в».
Там, в кустах, жжёт фортепьяно
музыкально, но без слов.
 
 
Задремавший Тютчев молвил,
что Россию не понять.
Отвалился новый молдинг.
Комп стремится поправлять.
 
 
Подчиняюсь, но напрасно,
иногда не знает слов.
Спорить всё-таки опасно
даже строчками стихов.
 
 
Помнит комп все гигабайты,
по запросу выдаёт.
Создающий копирайты,
кое-как в степи бредёт.
 
 
Я за ним не поспеваю.
Пушкин от меня отстал.
Он не рад и Первомаю,
занял чинно пьедестал.
 

Без меры

 
Я так скажу: «Мой юмор плоский!»
Ему бы мне придать объём,
а строки, словно бы полоски,
снижаются, идти в подъём
по неизвестным в поле пикам
без пик, но всё-таки с кайлом,
тут не поможешь даже криком
и не поможет скверный лом,
 
 
хоть нету от него приёма,
твердят подонки много лет.
Заключено в одном объёме,
и содрогнётся Белый Свет.
Расслабиться не позволяем,
Душе трудиться день и ночь
и с песней по Тверской хиляем.
А мне кричат вновь: «Не порочь
 
 
ты нашу подлую Отчизну
за войны и расстрелы тех,
с такой кто не смирился жизнью!»
Но! Убивать – огромный грех,
 
 
и потому, порушив Веру,
легко становится стрелять
в людей без устали, без меры
и за убийства награждать
 
 
медалями и орденами,
и высокий пенсион.
Что же стало, люди, с нами?!
Стали умирать за звон
 
 
обесцененных медалей,
все солдаты– чеваки,
проходимцы подлых далей,
далеко не чуваки.
 
 
В цинковых гробах в Отчизну
возвращаются они.
За кого отдали жизни,
«ихтамнету» без войны?!
За что матери страдают,
дети без родных отцов
жизни календарь листают
из-за этих подлецов.
 

Легко не понять

 
Да что же такое творится?
Вы мне подскажите, друзья.
Перестал я собою гордиться.
Не в ту сторону крутит Земля.
 
 
Красивое стало невнятным.
Не радует глаз белизна.
Просторы одеты опрятно
в пуховые пледы. Зима
 
 
укутала ветви и травы
укрыла под снегом давно.
И белыми стали дубравы.
И вновь заиграло вино.
 
 
Не будет в пейзаже том лишней
на небе седая луна,
которая словно бы дышит,
полнее предстанет она,
 
 
то снова до серпика сузит
свою беспокойную стать,
как будто бы рифмами грузит.
Такое легко не понять.
 

Мы богатые

 
Владимир нынче отличился,
сорок раз ко мне пришёл.
Я, конечно, удивился.
Что искал, мой друг? Нашёл?!
 
 
Благодарен я за это.
Поступают так друзья!
Говорить легко с Поэтом –
у него сонм мастерства.
 
 
Обойдётся без подвоха,
раз готовит он сюрприз.
Быть читаемым неплохо.
Словно обдувает бриз,
 
 
поднимает настроенье
и становится легко,
пишется стихотворенье,
от него хоть далеко.
 
 
Он столичный и отличный –
по «ответам» человек
и к тому же динамичный
в этот беспокойный век.
 
 
Мы богатые снегами,
пурги рвут московский флаг.
Ты москвич и со стихами,
с ними я вот, сибиряк,
 
 
тут живу в седьмом колене,
нами правит олигарх.
Ад устроил подлый Ленин,
власть хранит бесовский прах,
 
 
и не где-нибудь, на Красной
площади со злом Москвы.
И вопрос, друзья, не частный.
Потому к вам нет любви
 
 
на просторах всей Сибири,
за пределами страны.
Уваженья нету в Мире,
вы не скроете вины,
 
 
что народ наш вымирает,
пенсии идут в доход.
Радует Вован нас Раем –
«мирный» атомный исход.
 

Не простим

 
Новый Год спешит к нам на салазках,
тройку пропил Дедушка Мороз.
Он теперь живёт лишь в сказах.
Следует, однако же, задать вопрос:
 
 
«Ты зачем пропить изволил тройку –
самый быстрый зимний вездеход?»
Всероссийскую внедрил попойку,
от работ весь отстранил народ?!
 
 
Вот и катишь на салазках в холод,
может, и подарки продал все?
Не простим тебе, хоть ты и молод.
Без подарков трудно на селе.
 
 
Год растили рысаков всем миром,
ты на колбасу определил.
Нет, такое не пройдёт в Сибири,
тройку нашу чтоб восстановил!
 
 
А то вождь создал в России «тройки»,
Приговаривал «врагам» расстрел.
Но народ наш оказался стойкий,
выиграл войну и загудел.
 

Словно бы косил

Владимиру Старосельскому

 
За отличные стихи, Владимир,
кланяюсь тебе, мой друг!
Формулу вниманья вывел,
помогает снять недуг
 
 
и депрессию со скукой,
добавляет с ходу сил.
То ходил неделю букой,
словно бы в лугах косил
 
 
я литовкою тупою
сухостойную траву.
Шёл дорогою степною,
со стихами на Москву.
 
 
В формулу попал Бернулли,
изменил твой курс, тоска,
потому что в Барнауле
жизнь по мыслям высока
 
 
всех бездельников во власти,
на газетной полосе
 
 
размалёванное счастье.
Мы же спицы в колесе,
 
 
что вращаются безвинно
на пригорках тишины
до команды банды: «Смирно!»
В бестолковостях войны.
 
 
Гибнем постоянно в Мире
за пределами страны.
Прирастаете Сибирью,
видно всем со стороны.
 
 
Пожираете богатства,
напускаете туман,
что сражаемся за братство
против злобных мусульман,
 
 
а в Кремле сидит Дудаев
по фамилии Сурков,
геноцидом управляет
русских добрых дураков.
 
 
Сформирует полк «нашистов»,
чтобы задонбассить кровь.
Объявить: «Нашли фашистов».
Вот такой пророс «Укроп»!
 

Заблокированный

 
Сколько мук готовит пьянство,
помешательству он друг
и приятели с коварством,
результат – сплошной недуг.
 
 
Изменяется походка,
исчезает интерес.
Для поганых дел находка,
заблокированный стресс.
 
 
Все желают избавленья
от привычки этой злой,
уменьшая потребленье,
но срываются в запой.
 
 
Пить чтоб бросить безвозвратно,
силу воли применяй.
Алкашам скажу приватно:
«Образ жизни свой меняй!»
P.S.
О! сколько мук готовит пьянство? –
Нет понимания у нас,
что, превращаясь в постоянство,
команду выполняет: «Фас!»
 
 
Все атрофирует сигналы
и даже «море до колен»,
и забиваются каналы,
при жизни наступает тлен
 
 
и безразличие к осанке
и к отражению зеркал.
Так скажем «Нет!», друзья, мы пьянке!
Что надо, всё теперь сказал.
 
 
Доволен я своей судьбою,
когда-то вдоволь полетал
и занимался я борьбою,
не нарываясь на скандал,
 
 
гуляли до потери пульса,
до встречи где-то под столом.
Скукоживались наши чувства
и шли безнравственно на слом.
 
 
Но задал мне вопрос сынуля:
«А что, без выпивки нельзя?!»
И я с тех пор не барнаулю,
трезвы мои всегда глаза.
 

Несуразность

 
Всё печально в Этой Жизни
с испытанием судьбы.
Жили мы при коммунизме,
полные пустой борьбы.
 
 
Гибли люди за идею.
Воплотить её нельзя.
Хамы все, кто вновь затеял.
Отвергала вновь Земля.
 
 
Несуразность жизни нашей
в бестолковости страны.
Плохо тем, кто жизнь всю пашет.
Хорошо в сетях войны
 
 
бестолковым кагэбистам,
истребляющим народ.
На руку, душой нечистым,
кто нахально всюду врёт.
 
 
Никакой на них управы
нет в империи смешной.
Их безнравственные нравы
приняты как дань страной.
 

На первом месте

 
Вода, как зеркало, сверкает,
и всё-таки бежит она
и нас в уныние ввергает,
что утонула в ней луна,
 
 
лежит на дне, не отражаясь
под натяженьем чистых вод.
И потому сюда сбежались
все звёзды, даже небосвод
 
 
раскинулся по светлой глади,
в ней купол свой перевернул.
А человек по рекам гадит,
на первом месте Барнаул.
 
 
С Московией нам не сравняться,
там мусора с Белуху в день.
Живут миллиардеров касты
и гадят там, кому не лень.
 
 
Приезжих больше, им до фени
всех тротуаров пустота.
А в Мавзолее трупик Ленин,
какая ж это чистота?
 

А слово – кинжал

 
Эх! «Семьдесят первый», признайся,
откуда ко мне ты пришёл?!
Понять ты меня постарайся,
хочу, на странице чтоб цвёл
 
 
порядок, имейте же совесть
и смелость к тому же, и честь.
Пишу незатейливо повесть,
где чувств одиозных не счесть.
 
 
Нахалов я видел достойных,
встречал, безусловно, невежд
по выдержке даже спокойных,
зимою без зимних одежд.
 
 
Вы ищете что-то такое,
пришить чтобы мне криминал.
Занятие ваше дурное.
А слово, вы знайте, кинжал.
 
 
Работает слово на правду,
всегда в ноосфере висит.
Людским неподвластно бравадам.
Ночами в раздумьях, не спит.
 

Супротив

 
В краевом пространстве нету
места истинным стихам,
в руки ты возьми газету,
не найдётся места там.
 
 
В них портреты, обещанья,
а решения в обход,
с Конституцией прощанье –
надоел законов свод.
 
 
Не даёт им развернуться,
попирая нежный смысл.
Русь привыкла в пояс гнуться,
и мужик давно уж скис.
 
 
Управляют бандюганы.
Истребляют свой народ.
Эх вы, урки, уркаганы,
«Вышек» подлости злой сброд.
 
 
Но настанет час расплаты,
не до шуток будет вам.
Не помогут, знайте, блаты,
супротив пойдёт братва.
 

Сплошная лажа

 
Живём в стране подобострастья,
где каждый каждому стал враг.
Взрывают, и нам не добраться.
В окопах нагоняют страх.
 
 
Идут в атаку против граждан,
а граждане себе молчат,
хотя давно страдает каждый
и каждый в этом виноват.
 
 
Живём в стране подхалимажа.
Неужто непонятно вам?
В стране вся власть – сплошная лажа,
не верю я её словам.
 
 
Страною управляют урки,
смотрящие блюдут общак.
Народ наш держат за придурков.
На куполе приспущен флаг.
 
 
Меняются местами редко
шестёрки истинных вождей.
И ставят, безусловно, метки
на безнадёге этих дней.
 

Мне такого не понять

 
Вор на воре, погоняет вором –
установлена в России власть.
Жадность золотом горит во взоре,
все приучены с пелёнок красть.
 
 
Миллиардами владеют детки –
«бизнесмены» с малых подлых лет.
Ими покупаются отметки,
оттого ни совести, ни чести нет.
 
 
Им учителя идут навстречу –
вместо двоек ставят нагло пять.
И «успехами» их путь отмечен.
Мне такого, люди, не понять.
 
 
Депутат с чиновником – пижоны.
Малый годовой у них доход,
но преуспевающие жёны.
Терпит вакханалию народ.
 
 
Мамы в старости владеют
виллами, заводами в стране,
спикер, видите, балдеет,
что в карман залез ко мне.