Текст книги "Звездная застава"

Сергей Сухинов
Звездная застава

Пропавшие без вести, Земля, 2002 год
^{Повесть}

Ничто существующее исчезнуть не может – так учит философия; поэтому несовместимо с Вечной Правдой доносить о пропавших без вести!

Козьма Прутков

– Еще один лунный грузовик взлетел, – сказал Корин, вглядываясь в пепельное предзакатное небо, стремительно наливающееся с востока тугой чернотой, кое-где уже проколотой искорками первых звезд.

– Седьмой за последние полчаса, Григорий Львович!

Корин сидел на огромном, сером от старости бревне с гладкой, почти отполированной временем поверхностью. Еще вчера, после того как с шумом и песнями монтажники улетели на вертолете в Тверь, он попытался посчитать годовые кольца на срезе бревна и сбился, досчитав до трехсот. Может быть, это занятие действительно способствует укреплению нервной системы, но все равно свинство со стороны ребят бросать башню в полусобранном виде. Литвинову что! Он человек солидный, в сборке интегральных плат не разбирается и вследствие этого полон оптимизма.

Прославленный хроноспасатель полулежал, развалясь в мягком кресле, и смотрел, как над неровной кромкой леса гасли последние пурпурные облака. Откуда-то из-за слипшихся в сплошную массу деревьев потянул сырой ветерок и не спеша пополз слоистый туман. Корин тоскливо посмотрел на уютные красные огоньки башни, мирно мигающие рядом со звездами. Он решился и выразительно кашлянул.

– Кажется, время идет к десяти, Григорий Львович, – деловито сообщил он. – Как бы нам того, не опоздать.

Литвинов нехотя оторвался от созерцания высоких облаков и, прищурясь, посмотрел на своего напарника. Корин маялся, изо всех сил пытаясь напустить на себя вид бывалого спасателя, для которого селигерский эксперимент – не более чем рутинная работа. Литвинову даже показалось, что в сгущающейся темноте добродушные черты его лица посуровели, мужественно окаменели, а светлые голубые глаза засветились каким-то жестким стальным блеском.

«Если бы мальчик мог сейчас увидеть себя со стороны, он был бы очень доволен», – улыбаясь, подумал Литвинов и лениво сказал:

– Послушайте, Игорь, знаете, кого вы мне сейчас напомнили? – Он выдержал томительную паузу и безжалостно заключил: – Робота ВИМПА. Вон он стоит, бедолага, пригорюнившись, у входа в башню и размышляет, куда бы ему повернуть свои здоровенные шестеренки, да так, чтобы непременно для всеобщего блага…

Корин обиженно засопел. По инструкции они уже полчаса назад были обязаны подняться в операторскую и, задыхаясь от спертого, пропитанного запахом разогретого металла воздуха, проверить по системе «Контроль-1» параметры основных блоков хроноизлучателя. Затем, поудобнее устроившись буквально друг на друге в уютной тесноте отсека-автомата, ждать, когда придет сигнал на включение излучателя в грубом режиме. Конечно, включение производилось автоматически, но таков уж был порядок.

Литвинов, словно угадав его мысли, разъяснил:

– А что касается инструкции, то здесь, на Селигере, она ни к чему. Это я вам заявляю совершенно официально, сам в свое время составлял. Помнится, лежали мы с Валерой Рюминым в лунном госпитале после небольшого происшествия в аппаратурном отсеке башни и, вздрагивая от чувствительных уколов, составляли опус, который непонятно как превратился в весьма негуманную инструкцию. А между прочим, месяц спустя выяснилось, что автоматика здесь была ни при чем, просто мы в панике понажимали бог знает какие кнопки… Но если вам невтерпеж, то советую на сон грядущий проверить систему синхронизации шестого и одиннадцатого каналов. Что-то там не в порядке, как вы считаете?

Корин чуть не чертыхнулся от неожиданности. Конечно, Литвинов есть Литвинов, с его огромным опытом можно ощущать неполадки одним чутьем, но… Но от этого ему, Корину, дипломнику Института Времени, не становилось легче, для него все было ново и сложно. Как, например, отладить эту распроклятую синхронизацию, если автомат-регулятор ее не взял на зуб?

– Да вы не беспокойтесь, – продолжал Литвинов, улыбаясь, – это совершенно неспешно, и думаю, мы возьмемся вместе за синхронизацию завтра после обеда, не возражаете? А пока излучатели отлично поработают и на автомате.

У Корина отлегло от сердца, и он уже почти с удовольствием вернулся на насиженное место.

– Все-таки это мой первый большой эксперимент, – сказал он извиняющимся голосом. – Да еще какой – спасение группы туристов, провалившихся в хронотрещину! Об этом сейчас на всей планете говорят! Я до сих пор не пойму, каким чудом меня распределили сюда, на Селигер, на преддипломную практику… А что я умею?

– Это вы напрасно на себя наговариваете, Игорь, – доброжелательно сказал Литвинов. – Сегодня вы поработали отлично, монтаж силовых агрегатов – страшно муторное дело, я им не занимался уже лет пять. Так что первый день практики, считаю, прошел успешно. А что касается синхронизации… Вот послушайте, какая со мной приключилась история в мои молодые годы.

Стояла наша опытная группа лагерем в степи, километрах этак в ста от Армавира. Помните Викторова? Он погиб на Луне в прошлом году от разрыва сердца…

А тогда это был молодой, фантастической энергии человек, в свои двадцать восемь уже начальник лаборатории времени Института Физических Проблем. Помню, он ужасно любил носить застиранные джинсы и ковбойскую шляпу, чем несказанно поражал местных дам. Да и все мы тогда были изрядными шалопаями, например, ваш покорный слуга больше бренчал на гитаре и грезил далекими горизонтами, чем занимался хронофизикой. Как сейчас помню, пытались мы применить свою опытную установку хроноизлучателя на небольшом кургане, о котором среди местных жителей ходила недобрая слава. Мол, иногда на закате вылезает на поросший пожелтевшей травой земляной горб татарин в полном боевом облачении и поет нецивилизованные песни.

Как водится, договорились с председателем колхоза о помощи, и он выделил нам на целый день старый грузовичок для перевозки нашего металлолома. Шофер Миша просто загорелся энтузиазмом, когда узнал, что мы не археологи, а физики и хотим перевернуть за месяц отпуска матушку-науку. Времени у него было в обрез – вечером он должен был пойти на свадьбу своего друга, но все же за дело взялся и здорово помог нам грузить тяжелые аккумуляторы. Уже солнце стало клониться к горизонту, когда мы наконец затряслись по полному бездорожью, подпрыгивая в кузове как на взбесившемся мустанге. А что было с нашей установкой!

Вспомнить страшно, да делать нечего, возвращаться поздно, а Миша все гнал и гнал по степи, словно бревна вез, а не полный кузов молодых гениев.

Ну ничего, кое-как доехали, вывалились со стонами на колючую траву и только хотели было отлежаться, как Миша взял нас в оборот. Уж очень ему хотелось посмотреть, как мы будем татарина из хронотрещины вытаскивать, да еще и поспеть с соответствующими подробностями на свадьбу. Не без труда привел он нас в чувство, угостил самых хилых припрятанной под сиденьем в машине водкой, таскал все на себе как лошадь и даже пел казачьи песни – словом, создавал рабочую обстановку. Собрали мы наш гроб за рекордный срок – всего за два часа, осталось только синхронизировать каналы. Миша между тем аж подпрыгивал от нетерпения, Владимиров старательно прилаживает на макушку шляпу, Эдик с Никитой возятся с фотовспышкой, а каналы, как назло, не налаживаются. Занимался этим почетным делом, как вы, наверное, уже догадались, некто Литвинов. Ну и ругали меня тогда! Все спешат, надрываются, а я, растяпа, никак не могу одновременно привести до красных делений на шкалах стрелки всех четырех индикаторов фаз. То ли укачало меня в дороге прилично, то ли водка подействовала на пустой желудок, только не получается, хоть убей! Но, между прочим, помочь мне никто не рвался, дело это нервное, а я специально у жены вязать научился, словом, редкий был специалист. Наконец Миша выдохся меня подбадривать, плюнул и полез в машину. И тут все отчетливо услышали, как из кармана его брюк вывалилась на землю связка ключей – звякнула она так очень выразительно. Все, конечно, заорали. Мишка выругался, вылез из машины и стал ползать по земле. Но ключей почему-то не нашел, хотя был трезв как стеклышко, да и не стемнело еще, только-только смеркаться начинало. Ползал он так потешно, что даже я бросил осточертевшие верньеры и стал его подбадривать криками: «Давай, давай!» Ну, смотрим, обалдел человек, ключи найти не может, стали помогать. Все штаны на коленях вытерли – нет ключей! Скоро мы сдались, хотели было отдохнуть, а Мишка стонет – на свадьбу опаздывает, а пешком, между прочим, километров десять топать. Тут Генка Владимиров вытер пот с благородного кандидатского лба и закричал: «Эврика!»

– Хронотрещина! – благоговейно выдохнул Корин.

– Да, но об этом мы не сразу догадались. Сначала заставили Мишку вывернуть карманы и, как прозорливо предсказал Владимиров, обнаружили там приличную дыру. Но ключей нигде не было, и волей-неволей пришлось подумать о трещине. Взял меня тогда шофер очень вежливо за бока и повел без лишних слов к хроноизлучателю – мол, спасай. Ну, я и взялся, уже не спеша, с чувством ответственности, и начал старательно елозить белым лучом по вытоптанной траве. И вот тогда я впервые понял, что такое синхронизация…

– Нашли ключи-то? – не выдержав, спросил Корин.

– Да как сказать… С одной стороны, вроде бы нашли. Когда я с синхронизацией совладал, слышу – все аж ахнули. Есть ключи! Лежат как миленькие на ровном месте около самой кабины и ехидно поблескивают. Еле Мишку удержали, а то так бы и кинулся под луч. Только вот в чем штука – то ли у меня руки дрожали, то ли синхронизация каналов все время сбивалась, но едва я выключу хронополе, как от ключей и следа не остается. До сих пор вижу эту сцену: сидят трое будущих светил физики на земле кружком, чтобы, значит, под луч не попасть, и держат шофера Мишу под микитки, а ключи с нами в прятки играют. Чуть я поле сниму, все четверо, как по команде, бросаются в центр круга, а там, ясно, опять ничего нет… Маялись все страшно, а обо мне уж и говорить нечего.

Однако не сладили все-таки с Мишкой. Когда в шестой раз ключи опять из небытия вынырнули, он закричал, расшвырял ребят, схватил ключики – только мы его и видели. Как с ним ничего не случилось, до сих пор не пойму…

– Здорово, – сказал Корин с завистью. – Пойду я тоже в спасатели, Григорий Львович, сил моих нет сидеть в лабораториях или, еще хуже, корпеть над дурацкими чертежами. Живое дело куда интереснее, правда?

– Да… – с сомнением протянул Литвинов, поглядев на часы. – Практика так практика. Кстати, Игорь, не откажите в любезности, поднимитесь в башню – скоро будет вечерняя оперативка, ну так скажите Рюмину, что я вас уполномочил, и послушайте, что старики наговорят. И еще… – Он заколебался на секунду, но твердо сказал: – Может, все-таки попробуете без меня отладить синхронизацию?..

Когда Корин ушел, Литвинов, кряхтя, вылез из кресла и, спотыкаясь в темноте, стал искать свою сумку с пледом. Хорошо еще, что догадливый робот включил осветительный фонарь, и с его помощью Литвинову удалось не раздавить многострадальный старый термос с горячим кофе, который на этот раз почему-то стоял рядом с креслом. Наконец он вновь уселся с блаженным вздохом, включил электрообогрев пледа и подумал, что все-таки день прошел не зря. А это не так уж часто бывает, чтобы не зря. Если бы кто-нибудь подсчитал, сколько времени только они со Стельмахом убили в разнокалиберных комиссиях и комитетах, разоблачая очередного чудо-медиума, якобы контактировавшего с духом своей прабабушки посредством некоего хроноизлучения селезенки…

В последнее время Литвинову как-то особенно приятно стало общаться с молодежью, и не случайно, наверное, догадливый Герман Матвеевич дал ему такого отличного парня. «Должно быть, начинаю стареть, – подумал он, – раньше мне всегда было интереснее со сверстниками, даже в мое недолгое учительствование в Институте Времени, когда милые второкурсницы прямо на лекциях забрасывали меня интимными записочками… Ну что ж, видно, и в моей жизни после прилива наступает отлив, не это страшно, а страшно то, что он оставляет на берегу памяти. Следы, много следов рано ушедших друзей, обломки несбывшихся надежд.

Все лучшие годы, ты, Григорий Литвинов, прожил, не думая об отливе, не готовя тылы на случай отступления, и, может, сделал трагическую ошибку. Наташа никогда об этом не вспоминает, но я же вижу, как тают от боли ее добрые глаза, когда она смотрит тайком на портрет Павла… Могли я тогда, в страшном четырнадцатом, сберечь единственного сына, послав в это дьявольское ущелье в Альпах кого-нибудь другого? И Павел остался бы жив, а погиб кто-нибудь другой, скажем, белозубый Арсен или горбоносый альпинист Жак Ферарье… Нет, сам Павел никогда бы мне не простил их гибели. Справиться мог только он, как самый опытный и выдержанный спасатель, да и разве, уходя в то дождливое утро, он думал о смерти? И остались от моего мальчика только следы на нашем с Наташей берегу, да еще, может быть, помнят его те туристы из Милана, которых он спас в тот кошмарный день…»

Литвинов заставил себя выпить несколько глотков обжигающего кофе. Что-то он совсем раскис. Не время, еще не время.

Из-за плотной пелены невидимого леса на поляну начал выползать серый клубящийся туман. Заметно похолодало, и даже под теплым пледом стало не очень уютно. Где-то рядом гулко заухал филин, низко над росистой землей замоталось из стороны в сторону темное пятно – вылетела на охоту летучая мышь. Очень хотелось посидеть, запрокинув голову, и долго, долго смотреть в иссиня-черное небо, полное спелых звезд, но и там, на некоторых искорках, тоже остались нелегкие воспоминания, так что лучше было пойти помочь Марину, пока у мальчика совсем не опустились руки, к тому же с Валерой Рюминым можно будет со вкусом поговорить. Все-таки почти три года толком не виделись, да и у него тоже, наверное, бессонница.

* * *

Утром Игорь встал специально пораньше, чтобы успеть сбегать искупаться на одно из небольших соседних озер. Солнце уже позолотило верхушки старых, убеленных лишайником елей, туман неторопливо таял, обнажая высокую серебристую траву, так что Корин промок, не пройдя и нескольких шагов от башни. «Ну-ка!» – весело приказал он сам себе и, сбросив на руки услужливого робота одежду и оставшись только в плавках, бодро побежал по еле заметной тропинке, ведущей в лес. Очень скоро он, правда, пожалел о своих босых пятках – лес был старый, изрядно захламленный, иногда на земле лежали целые, поваленные дряхлостью стволы, распространяя вокруг терпкий запах гнилости. Но что значили даже самые чувствительные уколы по сравнению с радостью ожидания трудного, но захватывающе интересного дня!..

На берегу дымящегося, как парное молоко, озерца Корин разогнался и, задержав дыхание, бросился с крутого берега в воду. Хорошо!.. Отплевываясь, он вынырнул на поверхность, спугнув плавающую неподалеку парочку уток, некоторое время подурачился, поднимая снопы брызг, а потом, мужественно нахмурив брови, стал методически обшаривать дно озера, выбрасывая на берег полусгнившие коряги. Все-таки здесь еще купаться и купаться, да и, может быть, удастся пригласить на пикник девчонок с соседних вышек… По дороге назад Корин позволил себе попетлять по лесу, нашел среди бурелома заросли спелой июльской малины и островки кустистой голубики, и очень довольный собой вернулся к башне.

– А, здравствуйте, Игорь, – обрадованно сказал Литвинов, укладывающий прямо на входных ступеньках небольшую походную сумку. – Я, грешным делом, уже стал немного волноваться.

– Ну что вы, Григорий Львович, – мужественно ответил Корин, играя тренированными мускулами. – Что со мной могло случиться?

– В этих лесах полно малины, – сообщил Литвинов. – А через полчаса начнется первый сеанс точной отладки… Вы не поможете мне надеть этот хомут?

Корин с вытянувшимся лицом не без труда взгромоздил на плечи спасателя солидный переносной хронотограф, именуемый в просторечии «гробом». Судя по солидной экипировке Литвинова, включающей защитного цвета комбинезон, высокие болотные сапоги и отличный складной спиннинг, ему, Корину, придется сегодня работать за двоих.

– Ничего, ничего, – слегка присев под тяжестью неудобоносимого прибора, сказал Литвинов сдавленным голосом, – сегодня все равно до полной отладки дело не дойдет, а для вас это будет неплохой практикой. Селекторы я утром отфильтровал, да и каналы почистил… Подайте-ка, Игорь, мне щуп… Ну, пока! – И Литвинов грузно затопал в заметно посветлевшую чащу деревьев.

– Дело было вечером, делать было нечего, – задумчиво пробормотал Корин, потирая лоб. – Ну что ж, не боги горшки обжигают!

Да, горшки обжигали не боги, но уж по крайней мере мастера. В первый же день отладки, непрерывно переговариваясь и пререкаясь сразу с двенадцатью девушками – операторами соседних излучателей, Корин напрочь загубил потом и кровью завоеванный в вертолете авторитет мирового парня. Уже через час работы руки начали дрожать и мазать по клавишам пульта, в голосе пропали бравурные нотки и появилось что-то от мяуканья котенка, брошенного в реку. Но самое противное было то, что очень скоро он окончательно отупел и совершенно не воспринимал дружеских советов своих более опытных коллег. Когда каким-то чудом часам к двенадцати мощность «пятна», в которое сводились лучи всех башен, приблизилась к номинальной, Корин вдруг обнаружил, что отстал по фазе сразу в трех каналах, а обалдевшие автоматы медленно, но верно губили еще два.

«В конце концов, я не оператор, – зло думал он, обливаясь потом и не находя даже секунды времени, чтобы включить кондиционер или хотя бы открыть окно. – Я всего лишь недоучившийся инженер-механик хроноприборов и при случае могу с умным видом порассуждать о системе стандартных программ ЭВМ башен при использовании языка „Инферно“. – Он вдруг вспомнил, как руководитель практики от института, профессор Левандовский, ободрял его: „Ну, мой милый, считайте, вам повезло. Вашим напарником будет сам Литвинов, а это человек, который любит все делать сам… Смотрите не превратитесь в обезьяну, мон шер!“ – Ну как же, „любит делать сам“!..» И Корин, стиснув зубы, снова бросился в бой.

Литвинов возвращался только к вечеру, усталый, весь перепачканный в пыли, чертовски голодный, и всегда первым делом вываливал на кухонный стол длинные куканы с рыбой. «Консервы консервами, – но в этих озерах масса окуней!..» Корин молча принимался чистить рыбу и с грустью вспоминал о сохнувших в рюкзаке маске и ластах, вполуха слушая, как освежившийся под душем Литвинов обсуждает в соседней комнате с руководителями селигерского эксперимента какие-то детали будущей работы. Из всего, что говорили за стеной, Корин понял только, что Литвинов настаивает на более тщательном зондировании прилегающего к их башне квадрата, приводя какие-то непонятные цифры и совсем уж неясные ссылки типа: «а, помнишь, Валера, в Финляндии мы встречали точно такую же структуру хронополя» или: «Никита, с тебя бутылка „Наполеона“…» Кажется, утомительные путешествия шефа приносили не только ароматную уху, но кое-что посущественнее… А утром, как всегда, Корин с удивлением замечал, что все, что он так успешно вчера напортачил в синхронизации, выглажено твердой рукой и можно было хоть первые полчаса сеанса отладки попробовать поострить с видом бывалого волка.

Как и предсказывал Литвинов, эксперимент по поиску пропавшей год назад группы туристов на обширном, более десяти квадратных километров, участке селигерских лесов не начался ни через день, ни через два, и дело, конечно, было не в Корине, а в сложной, время от времени корректировавшейся программе поиска. Где-то в Твери целый вычислительный комплекс день и ночь трудился над поиском оптимального пути «пятна» хронополя, учитывая и карту рельефа, и данные хроноразведки, тем самым стараясь повысить вероятность стабилизации хронотрещины. А дело операторов было обыкновенное – выбрасывать по утрам отлаженные с таким трудом накануне блоки и, жалуясь на судьбу и кровопийцев комаров, начинать все сначала. А потом опять тихий теплый вечер, и длинные беседы на поляне при свете уютных огоньков башни, и все похоже на вчерашний день, только знал и умел Корин немножко больше.

Иногда ему казалось, что знаменитому спасателю с ним бывает скучно, часто в самый кульминационный момент какого-нибудь популярного институтского анекдота Корин ловил его рассеянный, отрешенный взгляд. И хотя Литвинов не забывал хохотать в нужный момент и, в свою очередь, поражал собеседника тончайшими афоризмами, Игорь всегда очень смущался и вскоре стал избегать таких бесед «запросто». Он старался находить себе какое-нибудь безотлагательное дело, но сам же первый не выдерживал спартанского молчания, его жизнерадостный характер жаждал общения. И лишь однажды, когда Корин рассказывал о своих встречах со Стельмахом, он заметил в глазах Литвинова искорку неподдельного интереса. Таких встреч было три, и о каждой Игорь мог говорить часами.

– Первый раз это было на третьем курсе, когда мы начали слушать курс теории времени. Читать его должен был какой-то никому не известный доктор наук, так что на первой лекции было весьма просторно… Вдруг после звонка на кафедру вышел Лапоть… – я хотел сказать, наш декан, и что-то невнятно прошепелявил себе под нос с очень торжественным видом. Не успели мы удивиться, как открылась боковая дверь и в аудиторию стремительно вошел сам Стельмах. Мы просто вскочили от восторга. Вы видели его когда-нибудь живьем? Ага, так я и думал… Так вот, в жизни он ничуть не похож на свои стереофото – никаких солидных поз, никакой прокисшей мудрости на челе… Стремительность в движениях, постоянный пульс мысли – вот вам портрет Стельмаха. Седые волосы до плеч развевались словно знамя, чуть хрипловатый голос гремел как набат. И знаете, в чем он был? В академическом фраке? Ничуть не бывало, в обыкновенном спортивном костюме и кроссовках!

«Вот как создаются легенды», – с легким смущением подумал Литвинов. Он чувствовал свою вину перед Стельмахом. Надо же, начисто забыли в то утро, что у Стельмаха лекция, а сам Литвинов должен вылетать на Камчатку рейсом 9.00, и устроили какие-то дикие гонки, словно им было, как и прежде, по двадцать лет. Стельмах потом ходил к декану – извиняться, а про свой перелет Литвинову даже не хотелось вспоминать – он попал в один салон с иностранцами и весь рейс смотрел в иллюминатор, стараясь не встречаться с любопытными взглядами…

– Но вы хоть поняли его немного? – с сомнением спросил Литвинов.

– Конечно, нет! – гордо сказал Корин. – Но мы все-таки записали почти по страничке, все, кроме девчонок, конечно.

– Молодцы! – восхитился Литвинов. Корин, польщенный неожиданной похвалой, продолжал восторженно описывать лекцию, водопады идей, которые обрушил на их светлые головы гениальный физик, но Литвинов уже не слушал его. Он, правда, продолжал еще картинно поднимать брови, восхищенно ахать или недоверчиво качать головой, но думал уже о том, почему Стельмах порой производит на него такое же ошеломляющее впечатление и он, словно мальчишка на экзамене, начинает теряться, комкать мысли и мечтать проиграть партию не раньше двадцатого хода…

Громкий смех практиканта заставил Литвинова вздрогнуть.

– …так эта дурочка его спросила, может ли женщина стать выдающимся физиком, а Стельмах серьезно сказал: физиком – не знаю, а физичкой – наверняка. Все девчонки так и расплылись от удовольствия, а я к вечеру сообразил – ведь физичкой у нас в школе называли преподавательницу физики!

– Да, это здорово, – согласился Литвинов. – Это очень тонко. – Он посмотрел на часы. – Ну я, пожалуй, пойду подышать перед сном, вы не возражаете?

Корин не возражал, вернее, не рискнул возражать. Он сразу поскучнел, засуетился и стал убирать со стола посуду, кляня про себя судьбу. Приближался вечерний сеанс, генеральная отладка, и если он не даст очередного «петуха», не исключено, что уже завтра начнется поиск пропавших туристов. В такой ответственный момент Литвинов мог бы, казалось, взять наконец руль в свои руки!

С другой стороны, он уже немного понимал прославленного спасателя. Старика явно заели воспоминания… Да и длинноносая Вероника намекнула ему как-то после очередного сеанса отладки, что у Литвинова недавно были большие неприятности где-то на Марсе и нужно вести себя с ним… поделикатнее.

– Григорий Львович, а вы бы взяли в вашу группу одного молодого и неженатого специалиста? – тут же брякнул Корин, желая сказать спасателю что-нибудь приятное. И только встретив удивленный взгляд Литвинова, сообразил – Бог ты мой, ведь у старика нет сейчас никакой группы, он же работает здесь, на Селигере, простым старшим спасателем! Поделикатничал, нечего сказать, пороть меня некому…

– Игорь, – спокойно ответил Литвинов, чуть помедлив, – вы забываете, что я уже не Главный спасатель, и никакой группы мне не положено. Ни сейчас, ни в обозримом будущем.

– Это из-за того дурацкого случая на Марсе? – вспылил Корин. – Ну, когда случайно был покалечен один из ваших парней? И только из-за этого… вас… какая чудовищная несправедливость!

– Я думаю иначе, – холодно сказал Литвинов. – И вообще, вам пора приниматься за работу.

Корин еще раз вздохнул, смирился и не спеша стал подыматься по узкой винтовой лесенке наверх, фальшиво напевая старую песенку: «Я люблю тебя, жизнь, и надеюсь, что это взаимно».

* * *

Литвинов хорошо помнил, как это было. Он стоял у подножия большого красного бархана и наблюдал за демонтажем последней, третьей башни излучателей. Два больших пескохода были готовы к марш-броску, и нетерпеливый Гасан уже несколько раз осведомлялся, взрыва какой сверхновой ожидает товарищ начальник экспедиции, и напоминал, что прибыть в Большой Сырт они должны не в следующем столетии, а гораздо раньше. Вообще, очень плохо, когда в подчинении оказываются твои старые друзья, да еще с плохо развитым чувством юмора.

Литвинов тогда сдержался и только сказал, что ему нравится смотреть, как работает сегодня бригада Поплавского, теряя в песках на тридцать процентов меньше деталей, чем обычно, и демонстративно отвернулся. И в этот момент он увидел девушку. Она сидела на корточках шагах в двадцати от него и с тревогой смотрела на горизонт. Рядом с ней на песке лежал портативный биоанализатор с откинутым щитком, а длинный щуп девушка держала в руках.

Никогда Литвинов не видел «призрака» так близко. Издали они всегда выглядели бесплотными, расплывчатыми и, как правило, исчезали быстрее, чем можно было рассмотреть хоть какие-нибудь детали. Девушка же казалась совершенно реальной. Литвинов даже смог разглядеть тени под ее глазами и полураскрытые, словно что-то шепчущие губы под прозрачным шлемом скафандра. Через несколько секунд она растаяла в воздухе.

Гасан, как оказалось, ничего не заметил, потому что помогал Поплавскому учить жизни одного из монтажников. Из пескоходов, где в полном составе сидели две бригады, тоже никто в окна не глядел – завтракали, да и смотреть на однообразные барханы, где напрасно загублены две недели, было противно. Но Литвинов не колебался ни минуты.

– Кадыров! Распорядитесь об аварийном монтаже двух башен! – крикнул он. Не успел Гасан удивиться, как из радиофона раздался взволнованный голос дежурного наблюдателя:

– Внимание! В сорока метрах на юго-запад открылась хронотрещина! Потенциал поля падает. Начинаю отсчет: 45… 42… 34…

– Григорий, я тебя, конечно, понимаю, – медленно проговорил Гасан, беспокойно глядя на Литвинова. – Это шанс. Большой шанс! Минут через десять трещина может стать доступной нашим излучателям. Но идет песчаная буря! Ты ведь знаешь, что такое песчаная буря на Марсе… Мы даже не успеем как следует закрепить башни. Подумай, Гриша, буря будет здесь через четверть часа!

– Я знаю, – сказал Литвинов, стараясь не выдавать своего волнения. – Пусть остаются только добровольцы. Остальные – в пескотанк. И пусть выбросят к черту все оборудование, если не будут помогать. Ясно? К черту!

Гасан только безнадежно махнул рукой и побежал к башне, увязая в песке. Литвинов спрятался от все усиливающегося колючего ветра за один из пескоходов и не теряя времени связался с Управлением по переносному видеофону.

Хлебников, как всегда, сидел за заваленным бумагами столом и, чуть наклонясь вперед, резко говорил с кем-то, сидящим на другом конце стола:

– … и чтобы к восемнадцати часам генератор заработал. Ясно, товарищ Печорин? Иначе я буду ставить вопрос о вашем пребывании на Марсе. Все… А, это ты, Григорий? Что же ты стоишь, буря будет у вас через десять минут. Геологи Барцева уже на колесах… Может, попросить их помочь?

– Иван, только что я обнаружил доступную нам трещину. Там девушка. Марта Шадрина, пропавшая три года назад с группой астробиологов. Среди них был Цин-Ян, всемирно известный ученый. У меня есть шанс их вытащить. И ставлю две башни, буду вести на ручном управлении…

Литвинов говорил медленно и четко, пытаясь быть как можно убедительнее. Закрывая глаза ладонью от бушующих вихрей злых песчинок, он с удивлением заметил, как при первых же его словах побледнело всегда бесстрастное лицо Хлебникова. Он опустил глаза и стал перебирать бумаги трясущимися от волнения руками.

– Идет буря, – наконец глухо возразил он. – Ты не имеешь права рисковать людьми.

– Со мной будут только добровольцы, – быстро сказал Литвинов. – Остальные – в пескотанке в полной безопасности. Иван, трещина может с минуты на минуту снова закрыться. Пойми, такого шанса может больше не быть…

– Ты пойдешь под суд, Григорий. Я тебе запрещаю рисковать.

– Поздно. – Литвинов посмотрел в сторону. – Вторую башню уже установили. Я пойду, Иван, у меня много работы, а?

– Ты пойдешь под суд, – упрямо повторил Хлебников, не поднимая глаз. – Бросай все как есть и прячь людей в танк.

– Прости, не могу, – сказал Литвинов, торопливо взглянув на внезапно потемневший горизонт. – Я выключу, не возражаешь?

Хлебников неожиданно поднял глаза. В них была такая боль, что Литвинов вздрогнул и непроизвольно стал очищать от мелкой пыли экран видеофона, как будто в нем было все дело.

– Григорий… Марта… моя невеста… Я думал, она погибла. Три года… думал.

Медлить было больше нельзя. Литвинов кивнул в экран видеофона, пытаясь придать лицу бодрый, обнадеживающий вид, и, щелкнув выключателем, побежал к ближайшей башне. У ее подножия копошились монтажники Поплавского, закрывая друг друга от бешеных порывов ветра. Они уже бетонировали третью опору, когда оранжевое колючее марево вдруг оторвалось от земли, и сразу же видимость резко ухудшилась.