Текст книги "Робокол"

Они

На следующий день погода хворала, болел и юрист. Он бубнил себе под нос, ему снились чумовые сны, ангелы и черти по очереди овладевали его разумом. Генрих чувствовал свою вину и все время возвращался в каюту бедняги, слушал его причитания и начал о чем-то догадываться.

– Говори что-нибудь другое, – вещал, глядя сверху вниз, Генри, – вспомни, что в последний раз смотрел по телеку…

Дима наговаривал что-то по-немецки, отвечал, когда у него что-то спрашивали, и понял, что, как школьник, должен рассказывать подробно. Он держал Генри за руку и цедил сквозь зубы признание:

– Что я ей сделал? Я помог, слышишь, помог… А они стоят там, вдоль улицы, все с чашами золотыми, все в своих одеждах ярких, а люди несут еду, кладут в чаши. Это в Азии где-то, не знаю… Правильно, что кладут. Те берут и кланяются, кланяются и молятся вслух. По ЦДФ показывали…

Пусть на немецком, но Генри понимал, только не признавался Диме ни до, ни после, что знает его язык. Доктор с сожалением представлял, что скоро этому матросику придется обнимать акул. Жалко беднягу, чересчур чувствительный. Но судьбу не выбирают, а над Димой еще властвовала справедливость-судьба.

«„Робокол“ решила взяться за парня – не буду влезать в дела космоса», – рассуждал Генри.

Эта же мысль вернулась к нему днем позже, когда Диму «наряжали» в акваланг. Накануне, в тот ненастный день, когда аквалангист еще болел и бредил, кок стал бросать за борт подпорченную говядину, предварительно привязав к ломтям по паре пустых пластиковых бутылок с запаянным верхом. На следующее утро судно вернулось к «прикормленному» месту и снова угостило морских хищниц. Матросы насчитали пять смертоносных плавников.

– Они? – спросил капитан у Сэмуила, кивая в сторону плавников. Тот утвердительно кивнул головой. Ученый снова был в белом, чем не мог не наводить благоговейного страха на вечно чумазых моряков. Для верности белый джентльмен достал из футляра свой прибор и к всеобщему замешательству стал махать им, как священник в храме.

– Да, те самые, которых я позавчера вычислил. У вас ныряльщик готов? – спросил Сэмуил, словно не замечая несчастного парня.

– Даже вот и не знаю, – капитан глубоко вздохнул. – Этот лис может и выкрутиться. Его собратья – изворотливые типы…

– Вы со своей антидарвиновской теорией? Любопытно, кем я, в таком случае, был, мне вы не говорили…

Капитану было не занимать смекалки. Он прислонился к ограждению и устремил взгляд к горизонту.

– У вас, сэр, есть антенна, что вам мои незрелые антидарвиновские умозаключения. Если уж акул можно настолько точно просчитать за полтора суток и до полградуса, неужто такую мелочь не узнать, тем более про самого себя. Уж будьте любезны, если наладите контакт с этим, – капитан почтительно указал на антенну Сэмуила, – дознавателем, спросите и про меня. Насчет себя всегда не уверен: то ли китом я был, то ли муравьем.

– Китом?! – фальшиво засмеялся ученый. – Уж пожалуй. Только кит не боится акул. Признайтесь, кэп, вы ведь тоже так… как этот немец, в воду к ним ныряли.

Вместо ответа Сострадательное Око развернулся всем корпусом к белому джентльмену и развел руки в стороны, показывая, – дескать, проверяй, вся информация в твоих руках. Сэмуил только усмехнулся и мотнул головой вбок.

– Минута до погружения! – раздался голос первого помощника.

На корме уже соорудили клетку, куда должен был залезть обреченный ныряльщик. Бедняга щупал прутья, и они казались ему жидкими, пружинящими и ничтожными в сравнении с зубами хищников. На обтянутого черной резиной немца нельзя было смотреть без жалости: он и вблизи, и с расстояния выглядел покойником.

– Сейчас-сейчас, ну, что же ты, – недоумевал капитан, – ага, вот, пошло…

Дима наконец остервенел и решил бросить последнюю карту. Что было сил он заорал:

– Тут все свидетели! Вы думаете, они встанут за вас, заявят, будто я утонул, сам полез в пасть монстров? Шиш вам!

Дима стал Дитером и перешел на немецкий. Многие матросы стали украдкой посмеиваться.

– У кого-нибудь выпалит совесть, и они расскажут про этот садизм! Что ты о себе возомнил? Высший класс, а я – пушечное мясо, да? Или тут все безгрешны – никогда не крали, никого не трогали? Скажите еще, не прелюбодействовали? Агнцы вы, тры-ты-ты… – далее шла нецензурная брань, сопровождавшаяся попытками высвободиться из резиновых пут и канатов.

Вниз поступил приказ от капитана пока не подходить к растревоженному, но когда буйство пройдет, то проинструктировать, как надевать радиопояс. Сострадательное Око поежился, хорошо представляя себя в шкуре Димы, хорошо настолько, что вспотели натруженные капитанские ладони, а дыхание участилось. На мгновение Око почувствовал себя загнанным зверем, из последних сил рвущимся из неволи. Вот надежда угасает, близится гибель, и у бренного существа больше нет ничего настоящего, к чему можно на этом свете прильнуть. Капитан вздрогнул и невольно вымолвил:

– Мои годы стали спешить, торопиться к назначенному концу…

– Вы что-то сказали? – переспросил хорошо все слышавший Сэмуил.

Око махнул рукой, и лишь затем отступили прихлынувшие было жалость и отождествление с пареньком. С годами он стал глубже чувствовать людей, словно проникал под кожу, через плоть в самую что ни на есть душу. Неизъяснимое материнское присутствие, равномерно растворенное в земном космосе, или струи с Небес, стремящиеся переиначить, перекроить его морскую природу, сделать из человека смертного модель невиданную, неземную. Так ли это? Он не знал.

Капитан смотрел на Хэндборо, а тот не спускал глаз с капитана. Наконец кэп махнул головой, и первый помощник подбежал к растрепанному немцу. С капитанского мостика казалось, что первый помощник, коренастый, невысокий мужчина, пытается дать взятку еще молодому, но бесстыдно голому юнцу и речь идет о покупке жизни последнего. Резиновый неумеха, как мог, брыкался, но первый помощник был явно сильнее – запихивал что-то в руку неумехи-водолаза, поучал.

– Дима, – выкрикнул капитан, и все обернулись на его голос, – у тебя дети есть?

Молодой человек перестал драться, вопрос застал его врасплох.

– Что, будешь выплачивать компенсацию?! Денег не хватит! – прокричал тот в ответ и отвернулся к морю, потом резко подался корпусом назад от борта и выкрикнул:

– Гюнтер тебя казнит, понял! Я ему отправил письмо, ха…

Последние слова долетели до всех, поскольку ветер дул от кормы. Тогда капитан подозвал Генри и велел ему пойти к укротителю акул, поскольку тот, дескать, хочет ему сообщить нечто важное.

– Что он мне такое может сказать? – заегозил доктор. – Зачем к нему идти, он, что, звал меня? Я не слышал…

Капитан так грозно взглянул на Генри, что желание пререкаться отпало. Через минуту доктор осторожно подошел к Диме со спины. Облаченный в водолазный костюм человек больше не хотел никого видеть и в отчаянии смотрел на выныривающие плавники акул.

– Эта… ты чего звал? – когда Генри произнес это, Хэндборо стал удаляться.

Дима не ответил. Его вдруг поглотило совершенно не подходящее к моменту воспоминание. Когда они повздорили с Анн, он возвращался ночью на своей машине. Ссора произошла по телефону, а ему предстояло ехать еще часа два, клокоча и проклиная подругу. Бензин кончался, и он остановился залить топлива, но на нервах перепутал «пистолеты» заправки и вместо бензина запузырил себе полный бак дизеля. Заметил оплошность он случайно, когда проследил взглядом, к какой этикетке ведет злополучная трубка. Обыкновенно на заправочной станции есть ассистент, который все делает без хозяина машины, но из-за растрепанных нервов Дитер не стал его дожидаться. И влетел!

Молодого человека охватила досада. Были сразу обнаружены виновные: нерасторопный ассистент и девушка-кассир, которая не хотела вникать в ситуацию и требовала оплаты полного бака бесполезного для машины дизеля. О, как он тогда вышел из себя! Чем дальше, тем больше его терзало отчаяние – из-за того, что Анн узнает и обязательно поднимет на смех, как делала всегда. Добивал тот факт, что Дитер уже никуда не едет, а дожидается машины-эвакуатора, затем предстоит починка, а это время, опоздания, нервы.

Подробности этой давнишней сцены растерялись, но Дит сохранил в памяти беспокойство, перемешанное с досадой и тонким, тогда мало волновавшим его душу, но неприятным чувством, что он незаслуженно обидел тех двоих: паренька-студента и женщину-кассира со стоянки. В те роковые дни он слишком часто психовал. И, что удивительно…

Сейчас, стоя на пороге опасности, он тревожился куда меньше. Холодом блестели волны, беззвучно возникали черные мокрые плавники и оставляли бороздки вспененной воды. Но на акул злобы не было. Диму-Дитера стало одолевать раскаяние, которое нередко находит на преступников перед казнью. Злодеи могут ненавидеть своего палача, приближающийся рок, но им хорошо понятно, что они заслужили кару и все поделом. Даже их собственная чаша на весах правосудия, которая годами триумфально мерила правду в сторону Каина, в предсмертный час предательски тянет в противоположном направлении – виновен! Но только редкий из преступников сможет сознаться миру в своей вине. Вслух – это совсем по-другому, вслух злодеи желают до конца носить крылья ангелов.

– Знаешь, Генри, – произнес Дима, – сейчас как будто и не боюсь, а раньше, еще полгода как… Морской воздух, что ли, поправил нервы? Да я бы тут бегал и всех давил, а сейчас не так… Чего, помочь пришел? – шепотом добавил Дима, и в глазах его блеснула надежда.

Казус

– Последний раз спрашиваю, есть у тебя дети? – уже в рупор прокричал капитан.

– Оставь меня, никого у меня нет! Сейчас не время дешевого фарса… Что тебе с того, есть или нет, убийца! Спроси лучше мое последнее желание, такой порядок везде!

Тут Дима что-то вспомнил и полез под резиновые штаны, предварительно отвернувшись от ротозеев. В этот момент закричала чайка, пронзительно и с нетерпением, словно давно ждала обеда из раскусанного водолаза, который только оттягивает пир. Ее крик отвлек внимание команды, а Дитер быстренько извлек две маленькие пластиковые карточки, связанные одна с другой. Он быстро сунул их в руку ничего не соображавшему Генри.

– Отправь в Ганновер или передай, что там есть, ребеночку, его растит моя тетка. Хельгой зовут… тетку. Ребенка, э-э-э… кажется, Гюнтер.

– Твой ребенок? – заглянул в лицо Димы доктор.

Ответа он не получил, поскольку капитан опять заорал на весь эфир.

– Это не казнь! Здесь неуместны последние желания, что за странные мысли? Нам нужен доброволец для пеленгации акул. Поскольку добровольцев нет, выбран провинившийся. Надеюсь, ты знаешь за собой вину?

– Одна, одна вина, и то не моя – я разоблачил террор на этом судне! Я знаю, публичные казни на кораблях – это для усмирения команды, чтобы держать скот в страхе. Старый, подлый прием… Будьте вы прокляты!

С этими словами Дитер шагнул в клетку, у которой полностью отсутствовала одна решетка борта, делая человека открытым и уязвимым. Вверху располагался штурвальный руль, при помощи которого можно было вращать клетку под водой, чтобы укрываться от акул. Но это для тех, кто хоть раз такое делал.

Дима представить не мог, как будет увертываться и вдобавок ко всему цеплять пояс на тело хищника.

– Когда будешь под водой, – повторно инструктировал с мостика капитан, – твоя задача – прицельно накинуть пояс, а он замкнется сам. Но делать это надо за передним спинным плавником, даже если сползет, пояс стянется у заднего плавника. Все понял? Только не потопи мне маяк, а то полезешь искать на самое дно!

Клетку подняли на кране и спустили за борт. Галдеж на судне стих, и даже чайка перестала волноваться, а лишь с любопытством обозревала грешные дела людские. Под водой Дима стал бешено крутить руль над головой, его задачей было защититься от нападения. Но морские хищники еще не поняли, что черного беснующегося человека можно употреблять в пищу, хотя своим поведением Дима все больше их в этом убеждал.

У незадачливого ныряльщика был шанс выйти из этой передряги живым, если на корабле заметят, что маячок на теле акулы заработал. Тактику надо было менять, от крутящейся клетки акулы шарахались, но долго так продолжать было трудно. Дима уже чувствовал, что сил осталось немного и акул стоит подпустить ближе. Их было две – самые отважные. Сначала они подплывали и делали быстрый обратный маневр, но вот одна изогнулась, готовясь к атаке. В это время боковым зрением Дима поймал гораздо более крупную рыбину, а приближаясь, она стала казаться гигантской. Хищница двигалась только под водой, не всплывая к поверхности. Инстинктивно Дима дернул клетку в сторону от монстра, одновременно открывшись остальным членам подводной братвы. Начались атаки, и Дима принялся лупить поясом по морде каждую подплывающую нахалку.

Он проследил, какие изгибы совершают акулы, когда возвращаются несолоно хлебавши и разворачиваются для следующей атаки, оттолкнулся от дна клетки и обхватил одну хищницу пониже спинного плавника. Но повстречать такую силу он не ожидал!

В секунду Дима вылетел из клетки, заключив в объятия непокорное тело агрессора. Сразу смешались верх и низ – все закрутилось в бешеном калейдоскопе. Закладывало уши, в голове звенело, и глаза отказывались видеть. Но юрист приклеился намертво. Постепенно он перестал понимать, где клетка, где корабль и где он сам.

Внизу

Тем временем капитан настраивал себя не сильно буйствовать, если новичок провалит миссию. Он знал, что Дима не может быть съеденным в самый первый, по-настоящему серьезный выход. Небесное начало в капитане сохраняло эту уверенность, однако земное продолжало волноваться, ум бичевал и толкал на раскаянье.

«…а если покусают? Съесть не съедят, а покалечат этого лиса. Он, должно быть, крутит руками как винтом, дергается, испускает страх – сквернее не придумать. Окажись я акулой, даже глазом бы не моргнул – форсаж сбоку, за ребра зубами и на глубину, чтобы порвать давление, три минуты вверх-вниз, и завтрак готов – только хватай кусок побольше, чтобы другая акула не подоспела, а то налетят сразу, со всех сторон…»

Мысль заняла у капитана не более пяти секунд, и только она кончилась, как волна этой идеи достигла акульей стаи.

Поделился

Они устремились вслед за уходящей вглубь соперницей. На ее спине, вихляя из стороны в сторону, болтался несчастный двуногий. Беднягу мутило от перепадов давления, и до потери сознания оставались мгновения. Но, возможно, от того, что разрушительная мысль капитана прекратилась, акула метнулась вверх, вознамерившись скользнуть рядом с поверхностью воды и скинуть с себя свой завтрак, чтобы пасть, наконец, могла вкусить плоти.

Перед Димой в последний раз блеснул свет дня, недалеко он увидел темно-синий борт «Робокола», и в сердце загорелась радость. Но водолаз в тяжелом снаряжении стал снова уходить под воду, цвет борта поменялся на изумрудный, стал различим неподвижный винт корабля и под ним – сине-зеленая вода. Дима попытался взмахнуть руками – неудачно, погружение продолжалось. И тут, прямо под кораблем, ему померещилось гигантское тело акулы. Может, та самая, которую он увидел, когда только погрузился в воду. Но таких исполинских акул не бывает; наверное, трудно встретить даже кита подобных размеров.

Состояние несчастного было настолько скверным, что темное пятно в глазах то увеличивалось, то уменьшалось, а в ушах стали слышны шумы, похожие на голоса. Одни назойливо повторяли: «Хватай, хватай!», другие создавали какой-то противный, низкочастотный шум. Снова повторилось: «Хватай», – и он схватил.

Спасительный трос с мерцающей лампочкой на конце вытащил беднягу на поверхность, когда тот почти потерял сознание. Однако беспамятство длилось недолго; он повалялся на деревянном полу, постонал, с трудом открыл глаза и встретился с миром людей.

– Облажался, брат, – произнес какой-то добрый моряк.

Дима понимал, что, по понятиям, его должны класть на носилки, вкалывать физраствор, на худой конец, дать понюхать нашатырь. Никто и не думал. Моряки стопились вокруг и смотрели, нет ли укусов, а когда поняли, что нет, интерес к мокрой, жалкой фигуре стал угасать. Подошел Хэндборо и добил своей фразой:

– Ты куда дел пояс? Утопил?! Пеленг застыл на одном месте; метался, метался и замер. Куда дел?

К счастью или несчастью, Дима говорить не мог, и самое большее, что ему удалось, это сделать виноватые глаза. У него не осталось выбора, как отдаться силе, которая настойчиво влекла его в бессознательное. Грянул обморок, и лишь после этого знакового события ему дали полежать на носилках и что-то вкололи в вену.

Ночью он бредил, и в интересном месте бессвязного, на первый взгляд, рассказа позвали капитана, а тот слушал внимательно, будто этот бред и был целью опасного подводного погружения. Сострадательное Око просил всех выйти, включая доктора Генриха. Поэтому содержание бессвязной речи стало известно ему одному.

Белый китель с погонами висел на крючке у входа, а крепкий бородатый мужчина, еще час назад носивший звание капитана, превратился одновременно в доктора и медсестру. Он сам менял компресс, сам пополнял раствор в капельнице, смачивал Димины сухие губы и следил за кардиомонитором, регистрировавшим удары сердца неудачливого водолаза. Когда Сэмуил просунул ему в дверь записку, что пояс достали и что Хэндборо удалось закольцевать одну хищницу, Сострадательное Око пробежал глазами строчки, но никак не отреагировал, а только тихо пробормотал: «Держись, держись за жизнь зубами! Если удержишься, мы тебя дальше оторвем».

Генри был готов поклясться, что кэп даже менял утку, но этого все равно никто не видел. Лишь под утро следующего дня новоиспеченный доктор покинул палату больного. Капитан растолкал Генри, который, засыпая накануне, рассуждал: «Капитан может мою работу делать, а я его – не могу, несправедливо…» Спросонья все еще переживающий по поводу неравенства Генри не понял, что ему сказали:

– Черный ящик раскрыт, занимайся теперь сам… Сегодня вечером пусть придет ко мне в рубку. Накорми только как следует, дохлый он какой-то. Кажется, не такой поступал…

Имото

Владелец медиагруппы «Исхацу Корп.» Тасико Имото с нетерпением ждал «Робокол». Его остров находился в Тихом океане, в ста пятидесяти милях от японского острова Саппоро. Он считал его лучшим приобретением в жизни. Правительство запрещало возведение островов частными лицами, но для корпораций был зеленый свет.

– Коай, – громко говорил он в трубку, – рад слышать, жду не дождусь вашего прибытия. У меня есть для тебя хорошие новости, хорошие, капитан! У тебя, полагаю, тоже для меня известия?

Услышав ответ, Тасико изобразил на лице одобрение. Прибавка к его заказу произошла ночью, когда Коай не имел права отвлекаться на «Дар Варуны» и сражался за молодую жизнь Димы.

В нейтральных водах к «Робоколе» подошла сдвоенная баржа под флагом Новой Гвинеи, и на борт были отгружены пять полных контейнеров жестко прессованного пластика, взят на буксир прицепной шлюп со ста пятьюдесятью тоннами смеси жестянки и полиэтилена. Также к ним попросился новый матрос, бразилец по национальности.

На гвинейца передали золото и откатили бочки с химическими отходами. Племена используют яд как оружие в междоусобных войнах. Нехитрым распылением отравляются площади земледельческих угодий соперников, но преподносится это как проклятие духов. Химикаты применяются и в других целях в немалой степени и из-за доброкачественных, полностью герметичных бочек – непревзойденный материал для строительства военных речных плотов.

Стрела попадает в бочку, когда плот движется по территориальным водам неприятеля, и заражение реки достигает такой силы, что мертвые крокодилы плавают вверх брюхом, создавая ужасные плотины. Поэтому к правилам местных войн добавилось еще одно – не стрелять по плотам.

Обретя новые морские лодки, туземцы научились выходить далеко в открытые воды и днями промышлять в излове пластикового мусора, траулерных сетей и жестянок. Для тружеников мирового океана не секрет, что семьдесят пять процентов полезного мусора, пройдя недолгий «земной» цикл, в конце концов всплывает в соленых водах.

Все это волновало экологов и журналистов – людей, с которыми ни капитан Сострадательное Око, ни бизнесмен Тасико Имото не хотели иметь близкого контакта. Партнеры решили послать встречный буксир и отгрузить на него контейнеры с «Робокола». Капитан не хотел ступать на землю Японии, и на то были свои причины. Команда же могла спокойно перейти на буксир и к вечеру прибыть в порт Миязаки для суточного отдыха.