Текст книги "Двуллер-2: Коля-Николай"

Глава 8

– Чего сияешь, Грядкин? – спросил Прокопьев, глядя на Николая.

– Гостей жду, Анатолий Кириллович… – ответил Грядкин, не сумев удержать широкую улыбку. Прокопьев присмотрелся и понял: гости – не просто гости.

– Это кого ж ты ждешь-то? – с намеком спросил он. – Уж наверняка не маму с папой…

– Уж наверняка… – подтвердил Грядкин.

– Женщину что ли? – поддел его Прокопьев.

– Ну… – Грядкин опустил голову и тут же поднял ее. Глаза его сияли. – Ну да. Приедет на Новый год.

– Ого! – сказал Прокопьев. – Ого! Да у тебя, смотрю, любовь.

Грядкин хотел подтвердить – «Да, любовь», но не смог протолкнуть эти слова через разом пересохшее горло. С утра, с того момента, как он в приемной прокуратуры взял конверт с ее письмом, у него горела голова. Он и воду пил, и на улицу ходил на мороз – не остывал.

Прокопьев с интересом смотрел на Грядкина. «Влюблен паренек или так, от перерыва в сексе лопнуть готов?» – подумал он. Но спрашивать ни о чем не стал. За те месяцы, что Грядкин работал в прокуратуре, Прокопьев привык к нему. Все порученное Грядкин делал безропотно, приятельские отношения с Вагановым использовать не пытался, бумаги оформлял аккуратно, дела прошивал так, будто занимался этим всю жизнь. Прокопьев с радостью спихнул на Грядкина допросы всяких дезертиров, самовольщиков, неуставников. Грядкин тянул и этот воз. Прокопьев уже давно оценил исполнительность младшего лейтенанта и теперь думал, что надо бы его чем-то поощрить.

– А приходите, Николай Викторыч, с вашей дамой к нам на Новый год… – сказал он. – Хотя что это… Вам-то поди наедине побыть хочется. Вас поди неделю из постели не вытащишь? Сколько не виделись-то?

– Полгода почти… – отвечал Грядкин. Лицо его стало багровым.

– Ого! – покачал головой Прокопьев. – Тогда и недели поди мало будет? Ну ладно, вот как выберетесь из постели, так сразу – к нам!

– Спасибо, Анатолий Кириллович… – ответил Грядкин. – Обязательно придем.

Он вышел из прокопьевского кабинета и пошел к себе. Там уселся за стол, обхватил горевшую голову руками и уставился куда-то в стену. Полуулыбка не сходила с его губ. Ирина должна была приехать послезавтра, 29 декабря. От предстоящих ему забот исходил пьянящий запах семейного счастья.

«Надо шампанского купить… Фруктов… – подумал Грядкин. – Икры… Будем ложками есть»…

Он вдруг подумал, что еще прежде надо купить ей подарок. Он уже не раз ходил вечерами по главным торговым улицам этого громадного города, глядя на залитые электрическим светом витрины с манекенами, в каждом из которых ему чудилась Ирина. Особо ярко он представлял Ирину вместо тех манекенов, на которых надето было женское белье. От этих мыслей кружилась голова.

В дверь постучали.

– Да… – крикнул Грядкин.

Вошел солдат с мешком руках.

– Товарищ лейтенант… – начал солдат (как и многие солдаты, он опускал слово «младший», логично предполагая, что этим вряд ли можно кого обидеть). – Вот это печати и документы по ликвидированным воинским частям.

– Вон в тот угол кидай… – распорядился Грядкин. В углу, на который он указал, уже лежала приличная куча этих мешков. В армии еще с девяностых годов шло сокращение, документы расформированных в/ч лежали в военной прокуратуре по всем углам. По первости, узнав, что в этих мешках, Грядкин удивился – а почему именно в прокуратуру их свозят?

– Видать, на нас последняя надежда… – пояснил ему тогда Ваганов. – Это же настоящие бланки, настоящие гербовые печати, настоящие счета. Представь, какие дела можно вертеть с такими документами! В одном месте взял товар, в другом продал, деньги себе, а тебя – ищи-свищи!

– Да кто ж просто так товар отдаст? – усомнился Грядкин.

– Так у тебя печати – гербовые. Ты – армия! – сказал Ваганов, подняв палец. – Любой председатель колхоза знает, что за тобой – Министерство обороны, а уж оно-то рассчитается по всем долгам. Армия на заводах и в колхозах – любимый клиент! Вот чтобы никто этими печатями и бланками не попользовался в своих корыстных целях, их в прокуратуру и сдают.

– А потом? – спросил Грядкин.

– Суп с котом… – отозвался Ваганов. – Вот завершится процесс ликвидации, и все это барахло по описи и под протокол будет уничтожено путем сожжения.

Солдат прошел, бросил мешок в угол, повернулся, и, поняв, что никаких указаний ему от этого странного младшины (так бойцы между собой называли младших лейтенантов) не будет, ушел.

Грядкин вытащил из кармана бумажник. Он был солидный – Грядкин долго его выбирал, с этого бумажника начиналась его настоящая взрослая жизнь, и он был для него как золотая монета, которую кидают в основание фундамента при закладке дома. Деньжата в бумажнике водились – после работы Грядкин и здесь освоился в шоферском мире и понемногу приторговывал запчастями. При виде толстенькой ровненькой пачки денег Грядкин улыбнулся. У него есть деньги, у него есть квартира, к нему приезжает любимая женщина. «Все будет хорошо… – подумал он. – Да все уже и так хорошо»…

Глава 9

Утром 29 декабря Грядкин вытанцовывал на автовокзале – ударил мороз, а он решил быть при параде, и оделся в шинель, аккуратные брючки и аккуратные ботиночки. Вся эта одежда тепла давала мало. Однако уйти внутрь автовокзала Грядкин не мог – вот приедет Ирина, где же она будет его искать? Он бросался к каждому приближающемуся автобусу, приглядывался к табличке, разбирал надпись и, огорченный, махал рукой – не то. Грядкин грел уши руками, потом пытался согреть руки в перчатках, но те, кожаные, давно уже стояли от мороза колом и тепла не давали.

– Младший лейтенант, а младший лейтенант… – вдруг пропел сзади него женский голос, и он, еще не обернувшись, уже знал, что это она.

Он обернулся. Они смотрели друг на друга и не знали, что делать – еще с тех, прежних времен, они опасались целоваться на улице, и даже теперь не могли через эту опаску переступить.

– Ну привет… – сказала она. – Просто прохожий Коля Грядкин.

– Привет… – сказал он.

Она приблизилась и поцеловала его в щеку.

– Да ты заледенел… – сказала она. – Как Деда Мороза целую. Пошли быстрее куда-нибудь тебя отогревать.

Он отобрал у нее сумку и они побежали к стоянке такси. Пока ехали, переглядывались и улыбались друг другу. Отогревшийся Грядкин показывал ей на высоченную нарядную елку, на большие памятники и громадные здания, мимо которых они ехали. Он был как мальчишка, который хвастается своими новыми игрушками. Ирина чувствовала, что он как мальчишка, и от этого на душе становилось особенно тепло.

В офицерском общежитии все было увешано гирляндами и бумажными снежинками. Дежурный поверх пилотки имел дед-морозовский колпак и к нему со смехом приложил руку. Грядкин засмеялся в ответ.

– С наступающим! – прокричал дежурный им вслед.

– Сейчас… Сейчас я покажу тебе мое… наше жилище… – сказал Грядкин, роясь в кармане и одновременно радуясь тому, что слово «наше», кажется, не обидело ее. Тут он нашел ключ, отпер дверь и распахнул ее перед Ириной.

– Входи первая… – сказал он. – Только подожди – я включу свет.

Она вошла. Он включил свет. Она огляделась. Комнатка была квадратной и удивительно маленькой. Из прихожей ей был виден диван. Когда разулись и прошли, оказалось, что еще здесь есть стол и небольшой холодильник. Шкаф заменяли гвозди, вбитые в стену – на них висела одежда. На стульях лежали книжки.

Ирина посмотрела на Грядкина. Он сиял.

– Ну да, не хоромы… – сказал он весело. – Но свой угол. Свой. Наш!

Она посмотрела на него и улыбнулась.

– Иди ко мне. Иди ко мне, Коля-Николай…

Глава 10

Грядкин потом пытался припомнить, как все у них было в первый раз, но оказалось, что не помнит. Помнит, какая была музыка, помнит, что было потом, а вот сама суть, те события, которые были самые главные – нет. Все было как в тумане. Но это только в первый раз. А ведь было еще и продолжение. Так что уже к вечеру этого дня Грядкин казался себе бывалым любовником. Когда стемнело, они сели, наконец, за стол. Грядкин выставил то, что, как он считал, должно быть на столе в такой момент – шампанское, припрятанные цветы, свечи. Хрусталя на было, но прекрасно вместо него звенели и граненые стаканы – Прокопьев уже обучил Грядкина разным способам чокаться. Теперь Грядкин учил им Ирину.

Согретые шампанским, они пошли на улице гулять. Погода резко сменила гнев на милость: было тепло, и огромными хлопьями шел снег.

– Настоящий Новый год! – воскликнула она, ловя снежинки на ладонь. – Смотри, смотри, я поймала.

Грядкин, глядя на нее, цепенел от любви.

На следующий день они пошли к Прокопьеву. Ирина не больно-то и хотела, но Грядкин настоял – он с удовольствием вживался в роль семейного человека. Прокопьев с женой усадили их за стол, переглядывались и от чего-то разрумянились, будто были на сватовстве. Прокопьев, хоть и заметил, что Ирина постарше будет Грядкина, но оценил ее редкую красоту и незаметно показал ему большой палец – молодец! После двух рюмок Прокопьев с женой, посмотрев друг на друга, без слов поняли, что думают об одном и том же – о том, как много прошло лет с тех пор, как и они были молоды. Прокопьев хотел было сказать Грядкину что-то вроде «Береги любовь, Коля!», но для таких разговоров и выпито было еще немного, да и понял Прокопьев, что это будет как-то по-стариковски. Вместо это он налил всем – мужикам водки, женщинам – вина, поднял свою рюмку, отпил из нее и, удивленно посмотрев на жену, сказал:

– Никак горько?!

Она улыбнулась, отхлебнула из бокала вина и подтвердила:

– И впрямь. Горько!

– Горько! – закричали они вместе.

Грядкин улыбался напряженно и счастливо. Ирина посмотрела на него и подумала – как же все запутывается. Ведь милые люди, а как все запутывают…

– Коля, ведь и мне горько… – сказала она, улыбаясь. В горле у нее и правда стоял комок, но она улыбалась.

Они встали и начали целоваться так, будто решили выиграть какой-то приз за продолжительность поцелуя. Прокопьевы поняли, что это что-то большее, чем поцелуй, но не могли понять – что: никто ведь не рассказал им, как Ирина и Грядкин шли к этому вечеру два года.

– Ну что, Коля, нашел ты свою грядку? – спросил знавший грядкинскую поговорку Прокопьев, когда молодые, наконец, оторвались друг от друга и сели.

– Нашел, Анатолий Кириллович, нашел… – ответил Грядкин. – Вот теперь буду расти и расти…

– А вот за рост тоже надо выпить! – заявил Прокопьев и все вокруг захохотали.

Совсем не так все прошло у родителей Грядкина. Сюда Ирина и вовсе боялась идти, но Грядкин считал, что все должно быть как у людей, хотя и сам подозревал, что все может пойти наперекосяк. Так и вышло. Еще в дверях, увидев, как вытянулись лица у родителей, Грядкин с тоской подумал, что зря он однако затеял все это знакомство.

Они прошли. Мать тут же под предлогом последних приготовлений увлекла Ирину на кухню. Отец с Николаем остались вдвоем.

– А помоложе-то на складе не было, сынок? – тихо спросил отец. – Ты уж меня извини, но она скорее для меня, чем для тебя…

Грядкин так посмотрел на отца, что тот осекся.

– Да в общем-то ладно, дело твое… – примирительно сказал отец. – Но красивая, не спорю. Тут одобряю, одобряю…

Мать тем временем на кухне краем глаза приглядывала за тем, как Ирина делает кухонную работу. У Ирины все получалось споро, быстро и хорошо, но это-то как раз и не нравилось грядкинской матери: в этом опыте она угадывала немалый возраст. «Лет тридцать пять…» – решила она, из материнской ревности накидывая Ирине четыре года.

Наконец, сели за стол. Грядкин надеялся, что вино смягчит родителей, хотя и понимал, что вряд ли – прежде не смягчало. Выпили за знакомство, начали раскладывать по тарелкам салаты.

– Ну как твое офицерство, как в прокуратуре? – спросил отец.

– Да все хорошо… – ответил Николай. – Ловим, сажаем.

– Хорошая у тебя работа, умственная, государственная! – одобрительно подчеркнул отец последнее слово. – Дети должны прыгать выше родителей! А он, вы представьте, Ирина, в детстве надумал машины мыть! А я ему говорю – руками деньги зарабатывают только дураки. А умные зарабатывают их умом!

Он обвел всех торжествующим взглядом.

– Вы как давно знакомы? – спросила Ирину мать как-то так, будто о неважном, но Грядкин чутьем понял – разведка началась.

– Мам, мы знакомы два года… – ответил он, опередив Ирину и сжимая ей под скатертью руку своей горячей рукой. – Ты не бойся, у нас все хорошо.

– А, хорошо… – сказала мать со страдальческим выражением лица.

– А родители-то ваши, Ирина, живы? – спросил отец. Грядкин тут же похолодел – он понял, каким будет следующий вопрос. И правда, следующий вопрос был про то, кем работают родители. Когда отец узнал, что родители Ирины в деревне простые крестьяне, да и она сама работает на заводе и делает железобетон, лицо у него вытянулось еще больше. Ирина оглянулась на Грядкина так, будто спрашивал – может, мы уже уйдем?

– Пап, ну так и мы не из князьев… – с вымученной улыбкой сказал он.

– Мы, сынок, из инженеров! На нас страна держится! – веско сказал отец.

– А на крестьянах можно подумать не держится! – разозлился Грядкин за Ирину и ее семью.

– Никто не отрицает, крестьянство – важный слой. Но курс страны, ее потенциал, ее будущее определяют инженеры! – сказал отец, покачивая значительно пальцем. – У вас, Ирина, как я понимаю, высшего образования нет?

– Почему же, есть… – ответила она. – Я модельер-конструктор.

Родители поразились. Грядкин видел, что лица у них просветлели: модельер-конструктор – это еще куда ни шло.

– А чего же, извините, вы на заводе бетон делаете? – спросил уже спокойнее отец.

– Да как в кризис перестал народ одежду заказывать, так до сих пор и не начал… – ответила Ирина. Про модельера-конструктора она немного подзагнула – диплом по этой специальности был у нее не вузовский, а пэтэушный. Но, с первых вопросов поняв, куда в грядкинской семье ветры дуют, она решила, что немного приврать – не грех.

– А что же вы шили? – спросила грядкинская мать.

– Я все умею. Но лично мне больше нравилась женская одежда… – ответила Ирина. Мать уже готова была сменить гнев на милость, но тут же одернула сама себя – ведь эта женщина, почти старуха, охотилась за ее сыном. Ирина уловила эту перемену и поняла, что ничего хорошего в этом вечере не будет, зря они сюда пошли.

Да еще ей было неуютно от того, что слишком много приходилось врать. Не скажешь ведь, что замужем, и что ребенок есть – а если к 30 годам замужем не была и без ребенка, так еще подозрительнее. Ирина видела, что мать Грядкина не сводит с нее глаз. «Подозревает… – подумала Ирина. – Чует материнским сердцем – что-то не так»… Она вдруг подумала: вот было бы хорошо, если бы когда-нибудь и Мишка вот так привел бы к ним в дом свою девушку, и вот так же, как Грядкин сейчас, ловил взгляд матери – одобрит или нет. «Поди и я бы за своего сыночка этой девке глаза выцарапать была бы готова… – внутренне усмехнулась Ирина. – Мать она и есть мать»… Тут же она подумала: что же, выходит и Нэлла Макаровна права в том, что до сих пор не отпускает от себя сына, не дает ему самостоятельно ни вздохнуть, ни чихнуть? С этими мыслями Ирина ушла в себя и мать Грядкина заметила это.

– Аферистка она… – говорила она потом, когда ужин этот кое-как кончился и Николай с Ириной ушли, мужу. – Видел, сколько ей лет. Проплясала свою молодость, порхала, как стрекоза, провыбиралась, а сейчас хоть за кого, лишь бы замуж! Вот помяни мое слово, сама они к Николаю в постель прыгнула, сама! Окрутит Колю…

Виктор Грядкин вспомнил, как много лет назад он впервые проснулся с ней в одной койке и как не мог в то утро вспомнить ее имени. «Ну и что? – подумал он вдруг. – Живем же. Как люди живем».

– Нина, брось… – вдруг сказал он. – Мальчик взрослеет. А она женщина неплохая, это же все равно видно. Лишнего не говорит, не напивается, песни не горланит – воспитание, хоть и из деревни. Привел бы Коля свою ровесницу, фиг бы ты дождалась, чтобы она тебе на кухне помогала, да потом еще посуду с тобой вместе мыла. Так?

– Ну… Так… – нехотя признала мать. – Но попомни мое слово – не доведет она Колю до добра…

В новогоднюю ночь они были одни. В полночь налили шампанское, чокнулись гранеными стаканами.

– Загадывай желание… – сказал Грядкин, когда куранты начали бить.

– И ты… – сказала она.

– А я уже… – ответил Грядкин. Он подумал: «Хочу, чтобы мы всегда были вместе, и чтобы у нас все было хорошо!».

– Ну и я сейчас загадаю… – сказала Ирина и задумалась – что же загадать? Она уехала из дома, как-то невразумительно пояснив Александру, что едет к матери в деревню. Александру в общем-то не было или почти не было дела до того, где его жена проведет Новый год, а вот Нэлла Макаровна и тем более Ольга, Ирина знала, хоть и не замечали ее, когда она была, зато отлично разглядят, что ее нет. От мыслей, что и как теперь будет, у Ирины сжималось сердце, как сжималось еще когда она была маленькой девчонкой и слушала страшные сказки. «Но в сказках-то гарантирован хороший конец… – невесело подумала она. – А тут – не поймешь».

– И я загадала… – сказала она, так ничего и не загадав. Тут же она подумала: «Хочу, чтобы все это как-нибудь – как угодно – но утряслось!». Но тут куранты перестали бить и Ирина так и не поняла – успела она или нет. Да стало и не до того – Грядкин поцеловал ее и все для них снова потонуло в жгучей волне желания…

Глава 11

– Зря, зря, Николай Викторыч, ты уезжаешь! Вот ты уже военной юстиции лейтенант, а послужишь еще годиков пять – уже, глядишь, большую звезду дадут… У нас, в военной прокуратуре, продвижение быстрое… – говорил Прокопьев Грядкину. Они сидели в прокопьевском кабинете вдвоем, в одних форменных рубашках, с отстегнутыми галстуками. На столе стоял коньяк, маленькие рюмочки для него и лимон в тарелке.

– Не мое это, Анатолий Кириллович, не мое… ответил Грядкин. – Получается, но душа не радуется. Я хочу быть сам себе хозяин. Сейчас вон – капитализм, зарабатывай, богатей!

– А, вон ты про что… – сказал Прокопьев. – Буржуинствовать захотел?

Он сказал это просто, без насмешки, и Грядкин почувствовал, что Прокопьеву и правда интересно – захотел буржуинствовать Коля Грядкин или нет.

– Захотел… – ответил Грядкин. – Мне нужны деньги. Много денег. Вот говорите – будет у меня через десять лет большая звезда. А квартира у меня какая будет, Анатолий Кириллович?

Прокопьев крякнул.

– Вот-вот… – сказал Грядкин. – Это в ваши годы квартиры государство давало. А нынче не дадут. Ладно, прожил я два года в комнате четыре на четыре. Так сколько мне еще в ней жить?

– Квартирный вопрос испортил их… – задумчиво сказал Прокопьев. – Наливай.

Они налили по полрюмки и выпили.

– И что же думаешь делать? – спросил Прокопьев, кривясь от горечи и кислоты лимона.

– Торговать… – ответил Грядкин, как о само собой разумеющемся. – Торговать.

– Чем?

– Запчастями автомобильными. Я же и торговал. До 18 часов я работал на государство, а после 18-ти – на себя.

– То-то я смотрю – круги у тебя под глазами… – хмыкнул Прокопьев. – Поначалу думал – может, подруга. Но потом смотрю – какая подруга может так человека загнать? А это, оказывается, все твои железки…

– Ну да, железки… – погрустнев, подтвердил Грядкин. Прокопьев пристально посмотрел на него и промолчал.

После того Нового года, Ирина, промаявшись у Грядкина еще три дня, все же уехала назад. Потом написала, что никто ничего в семье у нее ничего не понял, и что она пока не готова все вот так, резко разорвать. Это письмо огрело Грядкина как кувалда. Он не помнил, что написал ей тогда в ответ, но, видать, как-то уговорил – в следующем письме она объясняла, что не отказывается от него совсем, что просто надо потерпеть. С тех пор началась мука – она приезжала, иногда жила день, иногда два, иногда, будто решившись, говорила, что останется совсем, но через два-три дня все равно уезжала снова. О том, как живется ей там, в семье, Ирина не рассказывала, но по тому, как она иногда задумывалась, как плакала во сне, особенно потому, с каким лицом она садилась в автобус, уезжая от него, Грядкин понимал, что жизнь там хуже казни. Он видел один выход – заработать денег. И не только для того, чтобы купить квартиру. Грядкину как-то раз в голову пришло, что можно ведь дать Александру Радостеву денег – пусть откажется от сына, пусть отдаст его Ирине. Просто выкупить Мишку – Грядкин уверен был, что Радостев на это клюнет, а если деньги будут большие, так и Нэлла Макаровна с Ольгой (Грядкин знал уже про все Иринину родню) не возразят. Может, и неправ был Грядкин, но это был его план.

Грядкин знал, что Мишка не видит в Ирине мать, понимал, что дать денег Радостеву можно, но вот пойдет ли Мишка к матери и отчиму (так думал Грядкин о себе) это еще вопрос. Но над этим Грядкин решил подумать потом – когда заработает денег.

– Все хочу спросить… – начал Прокопьев. – Если не хочешь, не отвечай. Вот ты тогда к нам перед новым годом приходил с женщиной небесной красоты. А потом она куда делась?

Грядкин посмотрел на Прокопьева, наливаясь тоской. Поначалу хотел соврать что-нибудь, а потом передумал.

– Замужняя она, Анатолий Кириллович… – сказал Грядкин. – Вот к мужу и уехала.

Прокопьев ахнул. «Вот тебе и Коля-Николай, растет на грядке… – озадаченно подумал он. – Мы думали – живет себе маленький человек. А у него поди ж ты какие мексиканские сериалы кипят»…

– Ну уехала и уехала… – примирительно сказал он.

– Нет! – вдруг хлопнул по столу Грядкин. – Эта женщина моя. Все сделаю, все стенки лбом прошибу, но она будет со мной!

– Ого! – сказал Прокопьев. – Решительность и упорство – это хорошо. Но прошу тебя – когда будешь прошибать стенки, не нарушай уголовный кодекс.

– Да что вы, Анатолий Кириллович, я законы знаю! – ответил Грядкин. – Все в пределах дозволенного. – Я же хочу жить долго и счастливо.

– Вот именно… – сказал Прокопьев. – Вот именно.

Он налил снова. Тут на столе запищал вызов внутреннего телефона. Прокопьев взял трубку, послушал и коротко сказал:

– Ага, идем.

Он положил трубку и подмигнул Грядкину:

– Ваганов освободился, зовет к себе. Тоже старик с тобой проститься хочет. Может и не отпустит – кто же ему будет запчасти к его драндулету поставлять?

– Это вопрос решаемый… – усмехнулся Грядкин. – Это мы решим… Эх, Анатолий Кириллович, если бы вся жизнь состояла из таких вопросов, как легко было бы жить!

Они выпили, застегнулись, нацепили галстуки и пошли к военному прокурору.