Текст книги "Двуллер. Книга о ненависти"

Глава 3

Войдя в комнату, Лидия увидела, что Наташа листает альбом с фотографиями, тот самый, где были снимки с отцом. Лидия замерла – Наташа не открывала этот альбом десять лет. Она подошла и села рядом. Слезы текли по Наташиным щекам и падали на целлофановые страницы. Наташа листала, а смотрели они вместе. Стояла тишина. Скоро заплакала и Лидия. На снимках она была молодая и счастливая. Счастье кончилось тогда, 31 декабря 1994 года. А потом она и постарела. Мужики вроде и ухлестывали за ней, но ни один не соответствовал мерке. Приводить их домой она не могла – как посмотрят дети? Ездить же по приятельским квартирам или обниматься в машинах было не по возрасту.

Она так до сих пор и работала в детском саду. Со времен кризиса там не так уж и многое изменилось к лучшему: хотя устроить сюда ребенка стоило тысячу долларов, но детсаду и персоналу от этих денег не доставалось ничего – разве что заведующей, да и то немного, остальное передавалось наверх. «Когда ж они наворуются?» – иногда удивлялась Лидия, но удивлялась все реже.

Дочь была ее радость. Сын – ее горе. Руслан после школы поступил было в летное училище, но инерции хватило ненадолго, да и летчики в конце девяностых снова стали никому не нужны: училище расформировали, курсантов разогнали на полпути кого куда. Руслан пытался поступать в университет, но на бюджет не попал, а на платное не было денег. Он обиделся на мать за то, что она не заплатила за учебу, хотя и понимал отлично, что денег ей взять неоткуда. Последним их капиталом была квартира и он время от времени подбивал мать продать ее, трехкомнатную, а купить поменьше да в районе поплоше, заплатить ему за учебу, а там он, выучившись, уж как-нибудь поднимется. Но Лидия не верила в это «как-нибудь». Она видела, что сын – не в отца. Это видно было с детства. Как-то так вышло, что из их детей девочка была по характеру мальчиком, а мальчик – девочкой. И хотя были у них и привычки, свойственные полу – Наташа легко плакала, а Руслан, например, легко дрался, – но сути это не меняло.

– Что с тобой, Наташенька? – тихо спросила мать.

Наташа, уткнувшись в ее плечо, словно маленький ребенок, заговорила сквозь рыдания о том, что была сегодня у ветерана-афганца, который учился вместе с их отцом, и который тогда, в тот самый день, ну тот, ты понимаешь, мама, был с ним вместе…

– Кутузов? Или Ураганов? – спросила Лидия.

– Кутузов… – ответила Наташа.

– И что говорит? – спросила Лидия.

– Он говорит, что папу убили… – проговорила Наташа. – Эти сволочи забили его целой толпой!

Она зарыдала. Лидия гладила ее по голове. Кутузов и ей когда-то давно рассказывал обо всем этом. Она тогда же решила постараться обо всем забыть. Нельзя же всю жизнь рвать сердце. Оно и так болело у нее в последние годы все чаще и сильнее.

Тут хлопнула дверь – это пришел Руслан.

– Маманя, а чего у нас есть пожрать?! – заорал он еще из прихожей, грохоча снимаемой и разбрасываемой в стороны обувью.

Лидия встала, вытирая слезы, и пошла к нему.

– Опять пьян? – спросила она.

– Да ты что, маманя?! – ответил Руслан. – Я как стекло!

Но она и так видела, что он пьян. В последнее время он стал пить чаще и больше. Руслан работал сейчас сторожем на автостоянке. В сторожку чуть ли не каждое его дежурство приходили мужики, которым негде было выпить, и за крышу над головой наливали и Руслану. Такая жизнь не шла ему на пользу. Доставшийся в наследство организм еще выдерживал, но явно из последних сил – Руслан уже не раз пропадал из дома, иногда приходил битый, иногда – без куртки, про которую говорил, что потерял. Лидия понимала, что или пропил, или сняли.

– А по какому поводу слезы, а? – спросил Руслан. – Чего ревем? Сеструха, чего ревем?!

Он бросился к Наташе, упал на диван и попытался ее обнять. Она отстранилась. Альбом упал и открылся на странице, где была большая цветная фотография отца в мундире и при всех орденах – на похоронах она стояла за гробом.

– Ууууу… Развели тоску… – простонал Руслан. – Нету отца, нету. Надо жить без него. Что теперь? Вот скоро новый год – давайте хоть раз справим его как люди…

Отец умер 31 декабря и за все эти годы ни Лидия, ни Наташа не могли заставить себя радоваться празднику. Не было у них больше этого праздника. Только к Рождеству оттаивала у обеих душа. Руслан, замечала Лидия, давно уже тяготился этим. Уже года три у него появлялись на Новый год неотложные дела. Лидия понимала, что он просто уходит в какие-то компании, где ему наверняка веселее, чем дома. Ее и саму звали на новый год к себе друзья, она однажды и пошла, но с течением вечера становилась все грустнее и грустнее, а потом и совсем ушла – нечего портить людям праздник.

– Русик, что ты говоришь, как мы будем его справлять? – спросила Наташа. – Мне сегодня рассказали – отца убили в вытрезвителе.

– И что? – Руслан откинулся на спинку и начал искать глазами пульт от телевизора. – И что? Это было черт знает когда. Сидел бы дома – и был бы жив до сих пор! Надо меньше пить, как говорится…

– Замолчи! – прокричала Лидия. – Уж тебе ли говорить?! Ты хоть помнишь вечер, когда ты приходил домой трезвым?

– Ой, маманя, не начинай… – загнусил Руслан. – Не начинай. Я по чуть-чуть. И я в пьяном виде хожу по стеночке, не привлекая ничьего внимания…

– Вот именно. В том числе и женского… – жестко сказала мать. Девушки почему-то мало интересовались Русланом даже в курсантские времена, хотя и синие глаза, и чуб, и рост – все было при нем. «Характер чуют… – думала Лидия. – Характер бабий – кому он с таким характером нужен»…

– Маманя, а зачем мне эти бабы? – поднял брови Руслан. – Ну если вдруг невтерпеж, так достаточно позвонить, и любую королеву красоты привезут прямо к нам на стоянку за 300 рублей в час!

– Руслан, думай, что говоришь! – возмутилась Наташа.

– А не я поднял этот разговор, не я! Претензии не ко мне… – пьяненько проговорил Руслан, покачивая перед носом Наташи указательным пальцем. – Вон у нас маманя, как я понял, скучает без невестки.

Лидия вздохнула и пошла на кухню. Наташа подняла альбом и положила его в шкаф – не было сил его смотреть. Руслан включил телевизор и уставился на какой-то концерт. Наташа сидела рядом. «Что они сделали с нашей семьей? – вдруг с ужасом подумала она.

– Ведь если бы папа был жив, все было бы совершенно иначе. И Руслан был бы другой. И мама. Что они сделали с нашей семьей?!»… «Давыдов… Котенко… Уткина… Карташов…

– вдруг вспомнила она. – А еще? Кутузов говорил, что их там было много, человек пять или шесть. Надо будет снова к нему сходить и расспросить поподробнее..» – подумала она, еще не зная, зачем ей это.

На кухне Лидия в это время накапала себе сердечных капель. Потом она принялась готовить. Потом она покормила Руслана, кривившегося от того, что опять одни детсадовские объедки, и отвела его спать, как когда-то отводила его маленького. Она погладила его по голове и поцеловала в лоб, хотя не делала этого уже много лет.

Выйдя в зал, она увидела, что Наташа так и сидит на диване.

– Ты уж прости, Наташа, что я тебя Русланом наградила… – сказала Лидия. Наташа вскинула удивленные глаза. Она поняла, о чем это, лишь на следующий день, когда ей позвонили, и сказали, что ее мама умерла в трамвае по дороге на работу. Села на боковое одиночное место и умерла. Пассажиры и кондукторша думали, что она спит. Маршрут был долгий и по утрам так, приткнувшись к стеклу, кемарили многие. Ближе к конечной трамвай резко мотнуло и Лидия упала. Только увидев, что она не встает и как-то странно раскинуты ее руки, кондукторша почуяла неладное. Вокруг Лидии тут же образовалось пустое пространство. Потом один мужичок подошел, присел, пощупал лоб, пульс и сказал:

– Вот ни хрена себе! Так она же мертвая!..

Глава 4

– Проходите, проходите, Наташа… – проговорил Кутузов, открывая ей дверь. Он поднял на нее глаза и поразился, как изменилась она с той первой встречи: лицо осунулось, глаза смотрели потерянно. «Что это с ней?» – удивленно подумал Кутузов. Сегодня с утра она позвонила и сказала, что надо бы вычитать интервью. Надо так надо – договорились о времени и вот она пришла.

Они прошли в комнату, уселись за стол. Кутузов принес чай и печенюшки в вазочке. Она отдала ему листочки с текстом, он начал читать, время от времени украдкой взглядывая на нее и все сильнее удивляясь ее виду. У самого Кутузова, так уж вышло, детей не было. Наташа была дочерью старого друга, и Кутузов как-то так считал, что и ему она не чужая.

– Ну все отлично! – с преувеличенной бодростью сказал он, откладывая листки. – Замечательно. Я прямо такой герой!

– Ну так вы и правда герой… – ответила Наташа.

– Да ну… – сказал он. – Вот ваш отец – это да, он был герой. Мне рассказывали, как они летели бомбить школу ПВО в Мазари-Шарифе – про это надо фильмы снимать.

Он думал отвлечь ее этим рассказом от грустных мыслей, но тут у Наташи потекли из глаз слезы.

– Что с вами? – спросил он.

– Мама умерла… – ответила она.

Кутузов посмотрел на нее потрясенно, не зная, что говорить.

– Да как же… – растерянно проговорил он.

– А от чего?

– Сердце… – ответила она. – Как папы не стало, так я ее веселой не помню.

Она замолчала, а слезы текли. «Вот черт!» – подумал Кутузов.

Он встал и ушел, будто у него были дела на кухне. Придя, увидел, что Наташа уже справилась – слезы вытерты, глаза сухие. «Характер…» – опять подумал он.

– Слушайте… – сказала Наташа. – Покажите мне еще раз ваш иск. Я тут подумала – может, можно еще что сделать…

– Да что там сделаешь, все сроки давности уже прошли… – проговорил, пожимая плечами Кутузов, но за бумажками в сервант полез.

Наташа разглядывала их, перелистывая.

– А можно я их с собой возьму? Если ничего не выйдет, я вам принесу… – сказала она.

– Да берите, – ответил он. – Они мне в общем-то без надобности. Просто выбросить было недосуг.

Наташа внимательно читала страницы заявления.

– А вот эти Давыдов, Котенко, Уткина, Марков, Карташов – где они сейчас? – спросила она. – Вы их видели после того?

– Ну в суде видел кое-кого… – ответил Кутузов, удивляясь ее любопытству, но удивляясь не очень. – А Карташова недавно видел по телевизору – он теперь, оказывается, бизнесмен. Я на него налетел – поскользнулся и налетел – возле кафе, а он и Давыдов стали кричать, что это чуть ли не нападение. Так нас и оформили. Карташов теперь делает жалюзи. Его рекламу и по телевизору гоняют, может, видели – «Не ревнуй!».

Наташа вспомнила эту рекламу – там красивая девчонка смотрела через жалюзи из окна на улицу, где прямо под окном танцевал красивый молодой парень. Но тут в комнату вбегал мужчина средних лет и жалюзи закрывал. Чепуховая была в общем реклама.

– Видела… – ответила она.

– Вот тот мужик, который вбегает, ревнивый муж – это и есть Карташов. Не утерпел – сам в своей рекламе снялся… – усмехнулся Кутузов. – И Уткину видел недавно в поликлинике. Идет, утку несет. – Он засмеялся. – Я на нее смотрю, а она не узнает, хотя ведь видела меня на суде, а судились не один день. Она там говорила, что нас всех троих привезли едва живых, милиционеры нас будто бы чуть не на руках заносили. Врала и не краснела.

– А Давыдов, Котенко? – спросила Наташа.

– Этих кроме как на суде, больше не видел. Еще на суде был дед, Марков. Отец ваш говорил будто дед пытался их оттащить, но ему самому дали по башке. Но на суде он был с ними заодно. А что ждать – одна шайка-лейка, как сейчас говорят – корпорация…

– Пять человек – и все? – спросила Наташа.

– Да нет… – ответил Кутузов, удивляясь этим расспросам все больше. – Это дежурная смена, а ночью к ним приехали еще какие-то дружки. Утром они все бегали в туалет – выпили многовато, переоценили желудки…

Он хмыкнул, давая понять, что вот они-то, летчики, хоть и выпили, а были еще вполне огурцы, но понял, что и этот намек пропал даром – Наташа его не поняла.

– А кого-то из них помните? – спросила она.

– Да где же… – начал было он, но тут в голове его мелькнуло «Крейц, Крейц, не здесь, твою мать, дотяни до туалета», и он сам удивился, как это вдруг вспомнил эту фамилию.

– А нет, помню – Крейц. Уж не знаю, кто он там и кому кем приходился, но был такой – Крейц. Высокий, худой, щеки впалые. Его какой-то крепыш в туалет таскал. И еще отец ваш говорил про какого-то Протопопова, будто ему по голове бутылкой заехал.

– Ничего себе! – сказала Наташа и все же улыбнулась.

– Да! – обрадовался этой улыбке Кутузов.

– Георгий был орел. Если бы один на один, ну или хотя бы двое на одного, он бы с ними управился без вопросов, отскребали бы их от стенок. А так, толпой, можно и Брюса Ли завалить. Не кино ведь все-таки… Да и не учили нас в училище ногами махать. Нас учили летать…

– Я возьму? – еще раз спросила Наташа, кивая на листки искового заявления.

– Берите… – еще раз пожал плечами Кутузов. – Только я же говорю, сроки давности вышли.

«Ну это для кого как…» – подумала Наташа, но вслух этого не сказала.

Она пока и сама не знала, зачем ей эти фамилии. Вернее, знала, но боялась себе признаться. Убираясь в квартире после поминок по матери, она залезла на антресоли, куда до этого не лазила никогда, и нашла там чемодан. Внутри него оказались разные вещи отца – планшетка, афганское х/б, кепи, разные афганские купюры. Перебирая все это, Наташа нашла вдруг в кармане сверток, и уже от его тяжести екнуло сердце. Разворачивая тряпку, она, сама не зная от чего, холодела все сильнее. Когда она увидела в тряпке небольшой пистолет с двумя обоймами, она уже понимала, что все это неспроста «Это не я нашла, это мне кто-то его в руки дал… – думала она потом. – Полезла же я вдруг на эти антресоли, где мне в общем-то ничего и нужно не было, и попался же под руку этот чемодан».

Она смутно помнила этот пистолет – вроде бы именно из него отец, давно, еще в Азербайджане, пытался научить ее, пятилетнюю, стрелять, а мама кричала, чтобы он оставил эти дурацкие шутки. Отец смеялся и пояснял Наташе: «Спуск нажимаешь медленно, а целиться надо в живот!». «Ты чему ее учишь, она же девочка, какой живот?!» – кричала мама, но тоже смеялась. «Да какая она девочка… – отвечал отец. – Она – мальчик!». Наташа вспомнила, что однажды вроде бы и пальнула из этого пистолета, нажав на спуск с отцовской помощью. Удивительным образом установленная в десяти шагах бутылка разлетелась в стеклянные брызги – эти брызги потрясли Наташу до глубины души. Потом она еще просила отца «пострелять», но тому стало не до шуточной стрельбы по бутылкам – как раз тогда азербайджанцы расстреляли солдат в карауле и после этого охранять склады и аэродром ходили офицеры. «Через день – на ремень!» – из глубины наташиной памяти вдруг всплыла эта армейская поговорка, которую, смеясь, часто говорил в те дни отец. «Надо же – помню»… – удивилась она. Пистолет тяжелил руку. Наташа вдруг ощутила, что этот вес – особый. Это был вес оружия. От пистолета шла густая энергия, странная жутковатая сила.

Еще не думая ни о чем, она завернула пистолет и сунула его в дальний угол антресолей.

Через день-два, вроде и правда, чтобы только заверить интервью, она позвонила Кутузову. Потом вроде просто так спросила про исковое заявление, а теперь шла с ним по улице и помнила, что оно там, в сумочке, со всеми фамилиями, а в блокноте еще Крейц, Протопопов. «И крепыш… – думала она. – Какой-то крепыш»…

Придя домой, она включила телевизор и стала ждать. Впервые ее интересовали только рекламные блоки. Наконец, женский голос затянул «Jealousy», появилась красивая девушка, из окна разглядывавшая красивого парня на улице. Наташа напряглась, глядя на экран во все глаза. Тут в телевизоре показался мужчина в красивой рубашке, широкоплечий, кудрявый. Судя по всему это и был Карташов. Карташов, видать, решил показать себя – крупных планов с ним было больше, чем с девушкой. Наташа жадно впитывала каждую черточку этого правильного лица. Потом она записала адрес фирмы и телефон, подобрала ноги под себя, выключила в телевизоре звук и сидела так, глядя невидящими глазами в мельтешение цветных картинок на экране…

Глава 5

С тех пор Наташа стала часто ездить в краевое УВД, а там как бы по делу ходила по этажам и смотрела таблички. В пресс-службе она нашла телефонный справочник сотрудников управления и тщательно его проштудировала. Протопопов оказался теперь заместителем начальника краевого управления по борьбе с экономическими преступлениями. Наташа хотела как-нибудь на него посмотреть.

Адреса Давыдова, Маркова, Уткиной, Котенко и Карташова были в судебных материалах. Наташа подумала, что надо теперь узнать, не переехал ли кто за эти десять лет. Она и самой себе боялась признаться, зачем ей это все. Но по вечерам то и дело доставала этот пистолет. Она изучила его весь: сбоку латинскими буквами было написано Walter PP. Пистолет был аккуратный, и казался Наташе подобравшим лапки котенком. Она и гладила его как котенка, почесывая под стволом, как под подбородком. Ей тогда казалось, что он мурлычет в ответ.

Патронов было две обоймы. Наташа почему-то решила их беречь и зачастила в тир. Там пистолет, понятно, был другой – воздушный, с длинным стволом, но и из него можно было приноровиться стрелять. Она старалась в один и тот же тир дважды не приходить.

Так шли недели. Она не решалась признаться самой себе в том, что задумала. Да и задумала ли вообще? Только иногда в ее голове всплывали слова Кутузова: «Что мне оставалось? С пистолетом за ними не гоняться?.. Так не догоню»… В эти моменты что-то страшное сжималось в ней, пугало ее саму, но одновременно это было превкушением какого-то счастья. Это предвкушение ей нравилось.

Как-то вечером в конце января Бесчетнов взялся подвезти ее домой на своей машине. По дороге Бесчетнову позвонили, он послушал, сказал: «Да ты чо?!», захохотал и сказал: «Наташ, давай повернем, тут пожар прикольный!». Она кивнула – в последнее время не торопилась домой. Бесчетнов повернул и погнал. Скоро стала видна улица, на которой стояли пожарные машины и ходили люди в робах и шлемах. Из-за голых деревьев виднелся дым. Бесчетнов остановил машину и сказал Наташе:

– Дальше не пустят, пошли пешком…

Они вышли. Наташа вдруг поняла, что они идут по той самой улице, где стоит вытрезвитель и по которой десять лет назад шел ее отец. Она похолодела. Они подошли к группе пожарных офицеров. Бесчетнов стал здороваться, а потом спросил: «Чо это вы все здесь делаете?». Офицеры засмеялись – этот вопрос он задавал всегда, точно так же, как всегда говорил «Добрый день», даже если встреча происходила, например, на руинах обрушившегося вот только что от взрыва газа жилого дома.

– А ты что, Юра, не узнаешь? – насмешливо спросил один из пожарных. – Это же Центральный трезвяк горит. Колись – ты поджег?!

– Да чего бы мне его поджигать? Теперь-то? Это если бы раньше – тогда да! – захохотал Бесчетнов.

Наташа смотрела на горящее здание во все глаза – это же именно здесь убивали ее отца! Горело внутри, из окон валил густой, асфальтового цвета, с серо-синим отливом, дым. Иногда языки пламени вырывались изнутри. Пожарные обступили здание со всех сторон и поливали карниз. С лестниц поливали крышу – чтобы не обрушилась.

– Это еще хорошо не холодно сегодня! Вот б января был пожар на базаре, рукава прокинули от реки, а вода в них перемерзает!

– Это когда было ниже минус тридцати? – спросил Бесчетнов.

– Минус тридцать шесть! – отрапортовал офицер. – У нас Власов отморозил себе мизинец на ноге, отрезали.

– Ого! – сказал Бесчетнов, закуривая. – А чего трезвяк загорелся-то?

– Бомжи там, видать, жили с тех пор, как ликвидировали трезвяки, – ответил офицер. – А бомжам что – они прямо на полу костер разведут, стены тут же ломают и топят…

Бесчетнов еще несколько минут весело смотрел на вытрезвитель, потом сказал: «Дааааааааа», и отошел, вынимая телефон.

– Миша! – закричал он в трубку. – Ты представляешь – Центральный трезвяк горит! Как жить, баб Шур, как жить?!

В трубке ему сказали что-то такое, от чего Бесчетнов радостно захохотал.

– Он говорит: «А ты представляешь, сколько народу желали ему сгореть?!» – вполголоса, прикрыв микрофон, пояснил он пожарным и Наташе. Пожарные заулыбались. Только у Наташи в глазах Бесчетнов вдруг увидел слезы.

– Ты чего? – спросил он удивленно.

– Да так, – ответила она. – Дым глаза ест.

«Какой дым? – подумал Бесчетнов. – Вроде в другую сторону ветер…». Но тут же отвлекся – на трезвяке рухнула крыша, и изнутри, как из вулкана, вырвался столб дыма, искр и пламени…