Текст книги "Из того ли то из города…"

Копье тоже… Приспособил Святогор вроде как чучело, только из толстого ствола. Привязал поперечину; с одной ее стороны днище от бочки приспособил, с другой – дубину на веревке. Мчится Илья, копье наклонив, чтобы в днище посильнее да поточнее ударить; а как ударит – повернется чучело вокруг себя, и дубиной по всаднику угодить норовит. Коли что не так – как раз дубиной и приголубит.

Тяжко идет ученье, ох, тяжко. Даже и не думалось, что так оно будет. Однако ж понемногу дается.

Одно Илью смущает. Славяна, жена Святогорова. Прошло время, примечать стал: как только нет того поблизости, – и рядышком пройти норовит, и заденет слегка, и глазами поведет, и голову наклонит особенно как-то. А Илья, он из камня сделан, что ли? Али слепой, али к красоте бабьей нечувствителен? Вот и мается, не знает, как поступить. И Святогору не скажешь, потому – сказать особо нечего, и ей – посмеется, ишь, чего удумал…

Бегут дни, один на другой похожие; только тем и отличаются, что на дворе. Оно, конечно, в хорошую погоду и по хозяйству, и искусству воинскому, и прочим навыкам обучаться куда как сподручнее, нежели под ветром и дождем. Только ведь ни враг, ни нужда не спрашивают, когда придти; посему – завсегда быть готову встретить их надобно. Мужает Илья, матереет. Не просто силушку в себе чувствует, разухабистую да вольную, – разумной силушка становится, расчетливой, не бежит поперед головы. Уменья прибавилось. Видели бы его отец с матерью…

Гнать старался от себя мысли о родителях. Соскучился очень. Как-то они там, без него? Вот, кончится ученье, первым делом – домой отправлюсь. Сколько там еще до назначенного кузнецом сроку осталось? Потому как решил для себя: в тот день, что кузнецом назначен, поклонится Святогору до земли и распрощается. Не век же в учении да гостем, пора и честь знать. Дальше уж как-нибудь сам.

* * *

…Вот он и настал, наконец, день долгожданный. Совсем уж Илья мыслями измаялся. Не то, чтоб совсем уж оперился, а так, едва на крыло стал. Худо-бедно за себя постоять сумеет. И не только за себя. Оно, конечно, далеко ему до Святогора, ну да ничего, с опытом наверстается. Слова осталось правильные подобрать, чтоб не обиделся. И со Славяной так распрощаться, чтоб не подумала, будто он от нее бежит. Пока к кузнецу да обратно, есть время подумать.

Позавтракали, собрались, в путь подались. Святогор привычно по сторонам поглядывает, не нарушил ли кто владений его, а Илья все слова ищет правильные. Только не выходит никак. Больно уж неловко получается: чем таким может он отплатить за учение, за привет? То, что по хозяйству помогал, так это не в счет. Вот коли б битва какая приключилась, чтоб помочь, из беды выручить – это да. Так ведь, как назло, разогнал богатырь всех королей и иже с ними, если и идут куда походом, горы эти, небось, за сто верст стороной обходят.

Тут Святогор осадил коня, повернулся в сторону утеса голого, застыл. Илья тоже глянул, но ничего не увидел: скала себе, и скала, площадка ровненька, деревца чахлые за камень зацепились. Полно здесь таких. А только Святогору такое видится, что Илье разглядеть не под силу.

– Чего там? – спросил.

– Не пойму, – отвечал Святогор. – Странное что-то. Слухи были, водятся в горах силы какие-то грозные, неведомые, которым и названия нету. Никогда с такими не встречался. Не они ли пошаливают? А ну-ка, глянем…

Ближе и ближе подъезжают. Осторожничают. Больно близко тропа к обрыву вьется. Не то, чтоб узка, а коли что не так… Даже думать не хочется, что будет, коли не так… И видит Илья, что прежде от взора его пряталось – камень какой-то к скале на площадке притулился. Будь один – он и не заметил бы, а заметил – так и пускай себе лежит, есть-пить не просит. Не то – Святогор. Вот уж воистину – хозяин. Приметил непорядок.

Это уж когда на площадку выехали, понял Илья слова Святогоровы. То, что издали камнем простым виделось, домовиной оказалось. Старой на вид, но прочной, дубовой должно быть, от времени прочнее камня ставшей. Обычного размера. Крышкой прикрыта. А по крышке – вырезано что-то непонятное. Доводилось Илье видеть письмо – это когда по бересте, скажем, или по чему еще, значки выводят, буквами именуемые. И такой силой обладают эти самые значки, что кто владеет этой самой премудростью, тот про что хочешь кому хочешь за тридевять земель все расскажет, будто с глазу на глаз, – ехать не надобно. Достаточно бересту эту самую послать. Только те, что Илья видел, и те, что на крышке – не похожи вроде.

Спешились оба, осматриваются. Никаких следов. Домовина – и все. И так смотрели, и эдак – ничего не высмотрели.

– Ты, Илья, в сторону стань, – пробормотал Святогор. – И держи меч, али булаву там, наготове. Я сейчас крышечку-то возьму, да подвину. Коли что оттуда выпорхнет, так ты не зевай – бей без промаху. Потом разберемся, что да как.

– Стоит ли, – усомнился Илья. – Может, не живой там. Негоже беспокоить.

– Негоже бросать вот эдак-то, посреди скалы. Взялся упокоить – так и упокой по-человечески. Ежели не живой окажется, сами упокоим, как подобает. А ежели сила какая злая, – попотчуй ее без жалости.

– А ну как пустая? – спросил Илья.

– Да кому оно понадобилось, пустую домовину в гору затаскивать? Готов?.. Поглядывай!..

И прежде, чем Илья толком сумел приготовиться, толкнул крышку в сторону и отпрянул. На вид тяжелая, крышка подалась легко, ровно перышко, обнажив под собой пустое пространство. Святогор, отмахнувший сжатую в кулак руку за спину, готовясь разить, крякнул.

– Вот тебе и на, в самом деле пустая… Что за напасть!..

– Далась она тебе, – досадливо поморщился Илья. – Лежит себе, и лежит. Как бы нам к кузнецу не опоздать…

– Не опоздаем…

Святогор еще раз оглядел домовину, хотел, видно, ногой пнуть, потом раздумал, к коню направился.

– Ладно, будь по-твоему…

Уже собрался было в седло, но замешкался. Расхохотался.

– А ну-ка, полезай в домовину. – Это он Илье.

– Зачем еще? – удивился тот.

– Полезай, полезай, не бойся. Я, ежели что, ее по щепочкам разнесу. Засаду устроим. Ты вовнутрях будешь, а я тут снаружи прилягу, будто неживой. Как кто явится, знак подам. Нельзя же вот так просто, взять, и уехать, не разобравшись.

– На обратном пути глянем, – пытался урезонить его Илья. – А то, может, не тот явится, кого ждем… Ну, может, он не живой, хозяин домовины-то…

Но Святогора было не остановить.

– Нешто это видано, чтобы не живые по свету белому шастали? Это детишек неразумных пугают, да и те не очень-то боятся. Нет уж, коли умер, так умер. Полезай, говорю. С час покараулим. Не заявится никто, дальше подадимся. Как и говоришь, на обратном пути глянем.

Очень не хотелось Илье в домовину ложиться. Не то, чтобы боязно, а все ж таки не по себе. Вот ведь незадача, попала вожжа Святогору под эту самую… под кольчугу. Ладно, час полежать, это не на веки вечные.

Улегся Илья, Святогор крышкой накрыл, повозил, прилаживая.

– Ну что, удобно тебе? – спрашивает. – Дышится?

– Удобно, – буркнул Илья. – Ты давай тоже, в засаду…

Снаружи громыхнуло; должно быть, Святогор, изображая неживого, грохнулся, как стоял. И затих.

Лежит Илья, прислушивается. Скучно. Не поймешь, сколько и времени прошло, скоро ли вылезать. Потихоньку лаять себя начал, что поддался Святогору. Ребячество учинили, ровно дети малые. Как вдруг…

Показалось Илье, будто разверзлось у него под спиной, будто проваливается куда-то. Захолонуло сердце, вскинул руки, чтобы крышку сбить, – ан не руки у него, крылья. И не в домовине он более, в небе синем. Высоко-высоко. Среди стаи птичьей. И сам он вроде не человек, а птица. Радостью переполнен, волей, свободою. Парит вместе с другими к горам дальним.

Только это всего лишь показалось, что дальние. Первая придвинулась – и не заметил как. Нет вершины у горы. Вместо нее – огонь живой полыхает, во все небо. Жар нестерпимый. Некоторые птицы, что впереди летели, вспыхнули коротко, – и нет их. Остальные же – не боятся и не сворачивают, летят в огонь, ровно и не огонь это вовсе. Илья, хоть и страшно ему стало, за ними держится.

Миновали гору. Дальше летят. Не заметно, чтобы птиц меньше стало. И огня не заметно было: так, сияние какое-то вокруг, вовсе не жаркое…

Одну миновали – вот уже и вторая, ничуть не меньше первой. По склонам ее, будто смола течет. Медленно так течет, пузырями покрыта. Воздух над смолой колышется, не иначе как испарениями пропитался. Камнем падают вниз некоторые птицы, остальные же – не боятся и не сворачивают, прямо путь держат. Страшно Илье, а не отстает.

И эту миновали. Третья надвигается, тоже как смолой текучей покрытая. Пригляделся Илья – нет, не смолой, змеями. Такими огромными, что и сказать нельзя. Поднимают вверх головы, шипят так, что уши закладывает. Замирают крылья распластанные у некоторых птиц, так и летят вниз, распластанные, навстречу пастям разверстым. Остальные же – не боятся и не сворачивают, машут себе крыльями.

Позади остались горы. Впереди – синь моря-океана, только вдалеке, на самом горизонте, темнеется что-то. Думал, далече лететь, ан нет, совсем скоро хорошо видно стало. Остров стоит посреди безграничной водной глади. Камень огромный на острове том, белый-белый. Два потока из-под него выбиваются и в море текут. Один светлый-пресветлый, другой – чернее черного. Не видел таких камней прежде, однако ж безошибочно знает – Алатырем камень тот в народе кличут. Настолько большой, что и сказать нельзя. Только рядом с тем деревом, возле корней которого приспособился, почти не заметен. Вознесло дерево то крону свою пышную на высоту недостижимую, раскинулась крона во все стороны не иначе как на полмира. Справа средь листвы на дереве том один дворец золотом сияет, прекраснее которого в целом свете не сыщешь, коли влево не посмотреть. Там такой же прекрасный, но серебряный. И какой из них лучше – сказать невозможно. Пока на один смотришь, – он лучший, а стоит взгляд перевести, – да нет же, этот!.. Ближе подлетают, уже и иных птиц, на ветвях сидящих, разглядеть можно. Думал прежде, сказки народ сказывает, на потеху, а оказалось… Вон она, Гамаюн-птица, а вон – Сирин. И Алконост, и Стратим, и еще какие-то, чьих прозваний не ведает.

Ближе и ближе дерево. Уже и листочки на веточках видны. Чувствует Илья, вроде как подустал немножко, пора бы и отдохнуть, не все же крыльями махать. Присмотрел себе веточку, к ней устремился. Только было лапы вперед выставил, чтобы половчее ухватиться, да листочек махонький, что на веточке рос, раздался разом во все стороны, так что Илья сквозь него мимо веточки махнул. Глядит вниз, и глазам своим не верит…

…На одном из холмов приречных примостилась деревенька невеликая – дворов тридцать. Спряталась посреди лесов да дубрав, только с реки и разглядишь ее. Ладненькая да аккуратненькая, сколько здесь простояла – кто ведает? Избы, сараи, постройки хозяйственные…

Ажно сердце к горлу подбросило, слезы на глаза навернулись. Как же не узнать родимых мест-то? Вон она, изба родимая, а рядом с избой… Да неужто деды его родные? Молодые, сильные, головы задрали, приметили, руками призывно машут. Узнали. Даже в птичьем облике узнали. Крикнул Илья в ответ, крылья сложил, чтоб побыстрее…

Как вдруг…

– Ну ты чего там, заснул, что ли? – прогремел голос Святогора.

Слетела в сторону крышка. Открыл глаза Илья – и сразу зажмурил от яркого света. Головой трясет, в себя приходит.

– Вылазь, чего разлегся!.. Нет никого, только время понапрасну потратили…

Вылезает Илья, и вид у него такой очумевший, что даже Святогор заприметил.

– Что это с тобой? – полюбопытствовал.

А Илья и сказать ничего не может. Глаза таращит, рот разевает, будто рыба на суше.

– Никак, языка лишился? Сперва ног, теперь языка… Хорош богатырь!..

Не лишился языка Илья, только и рассказать толком не может. Да и как тут расскажешь? Звенислов – тот смог бы, или Боян… Все ж таки поведал. Коряво, через пень-колоду, а рассказал о видении чудном.

Слушает его Святогор, губы кривятся. С одной стороны, не врет вроде, а с другой… Хотя, чего там, мало ли что во сне привидеться может. Или не во сне? Вон, перо какое-то птичье к бармице пристало.

– Ну, вот что, – решил вдруг Святогор. – Давай, мы теперь наоборот поступим. Ты снаружи караулить будешь, а я внутри полежу. Может, и мне чего глянется.

– Сам же сказал, время понапрасну теряем. Поехали к кузнецу, как решили.

– Никуда он не денется, кузнец твой. Ты только в оба смотри. Ежели не так что, знак подай.

Святогор улегся в домовину и повозился, устраиваясь поудобней. Илья неодобрительно качал головой.

– Все. Накрывай. Я недолго. Не привидится скоро, так и вылезу.

Приспособил Илья крышку, отошел пару шагов к скале, присел, спиной прислонившись. По сторонам посматривает, ждет, когда Святогору надоест дурью маяться, потому как нет никого окрест, никакой тебе силы вражьей.

А тому скорешенько надоело. Слышит Илья, завозился богатырь, наружу собирается. Поднялся, повел плечами, руки развел, – затекло тело, в домовине лежавши. К коням отправился, обернулся – чего там Святогор мешкает? Али еще полежать надумал?

– Слышь, Илья, чего это там, сверху-то, крышку держит? Не подается…

– Да нет там ничего, – пожал плечами Илья. – Поехали, солнце уж вон где…

– Не могу, не пускает меня домовина… Ну-ка, попробуй, снаружи-то…

Крякнул Илья досадливо; что такое сегодня со Святогором приключилось? Подошел к домовине, наклонился, толкнул крышку. И впрямь не подается. А нут-ка кулаком, да со всего маху, – только кулак отбил. Была крышечка деревянна да легонька, а стала вроде как каменна. Глядит Илья, не поймет, в чем дело.

– Давай, пошевеливайся, – Святогор изнутри поторапливает. – Тяжко здесь становится, дышать нечем. Рукой не получается, булавой бей, мечом. Разнеси ее, домовину эту, в мелкие щепочки…

Взмахнул Илья булавой, приложил со всего маху. С оглядкой приложил, с таким расчетом, чтобы когда брызнет щепками, по Святогору не задеть. Отскочила булава, ровно от скалы, зазвенело так, что в глазах свет померк.

– Сдурел ты там, что ли? – Святогор кричит. – Мало не угробил совсем…

Глянул Илья – ни следа на домовине не осталось, ничего ей не приключилось, а в том месте, где удар пришелся, вроде как цепь железная показалась. Показалась – и исчезла, и нет ее. Вдругорядь приложился Илья, а что толку? В третий, в четвертый… Подвинуть попытался – будто в скалу вросла. И Святогор затих, не слышно его стало, а то все ругался да подгонял.

Бросил Илья оружие в сторону – нет от него проку никакого, упал на колени, приник к домовине.

– Как ты там?.. Живой?.. – спросил, с замиранием сердца.

– Живой пока… – глухо донеслось из домовины. – Ты вот что… Видать, по мне домовина сделана, видать, судьба моя такова. Нечего и спорить…

– Судьба… – Илья поднял голову. – Судьба!.. Кузнец!.. Он ее ковал, ему и ответ держать!.. Не помирай, Святогор, погоди, я мигом… – Вскочил на ноги, к коням бросился.

– Стой, погоди… Не ведаю, дождусь ли… Ежели что… Отцу моему в ноги от меня поклонись, виноват я перед ним. Прощенья попроси. Где найти его – кузнец скажет. И еще… Есть здесь щелочка махонькая. Подойди, приклонись к ней. Дыхну я на тебя, силушки-то и прибавится…

– Не надо мне твоей силушки, она тебе и самому пригодится. Ожидай, скорешенько я.

Подхватил Илья оружие, метнулся к коням, вспорхнул в седло, дал в бока пятками. Не прошло ученье Святогорово мимо; спохватился конь, рванулся, полетел, ровно птица. Что там богатырь вослед кричал, не разобрать…

Торопится Илья, спешит-поспешает. А ну как кузнеца на месте не окажется? А ну как время не досчитал, до года? Или конь дорогу позабыл? Сколько верст, до кузни той? Успеет ли?

Не позабыл конь дорогу, вот и кузня. Ворота нараспашку, звон стоит, металла об металл. Знать, хозяин на месте, при деле. Соскочил Илья, в двери распахнутые бросился. И чуть не с кулаками – на кузнеца. Кричит непонятное, словно ум по дороге подрастерял, разом и про Святогора, и про домовину, и про судьбу выкованную – ничего не разобрать.

А кузнец стучит себе молотом, будто и не к нему обращаются, ухом не ведет. Только когда Илья приумолк, дух перевести, кивнул в сторону бочки с водой.

– Ты, молодец, охолони маленько, водички вон хлебни. А потом уж и говори. Ты ж все в кучу одну сметал, повыше кузни моей будет. Чего там стряслось, со Святогором-то?

Не стал Илья воды пить, хоть и разгорячился сверх меры. Еле-еле в руках себя держит, чтоб на кузнеца с кулаками не броситься. Человека выручать надобно, а он – охолони маленько… Однако ж не полез в драку, снова сказал, по правде, – не яснее прежнего.

– Вон оно, от чего ты так переполошился, – протянул кузнец, не прекращая работы. – А ко мне чего прибежал?

Опешил Илья.

– То есть как чего? Ты ж ему судьбу ковал?..

– Ну, ковал…

– Значит, знамо тебе, как его из беды выручить?

– А может, это и не беда вовсе? Может, вышел ему срок? Не до скончания ж веков по горам разъезжать… Пора и честь знать. Другим уступить.

– Да кому – другим? Он же первый на земле богатырь! Как же нам без него?

– А как вам без него? Нешто хужее будет? Что-то я не слыхивал, чтоб он об вас поминал. Жил себе, без вреда – без пользы.

– Не нам то решать, кому жить – кому помирать. Говори наскоро, как Святогора из домовины вызволить?

– А никак. Что же касаемо: кому жить, кому помирать… Молод ты еще, того не ведаешь, что вот коли забудут о тебе – тут и смерть; а пока помнят – нет смерти.

Оборвалось внутри у Ильи, как услышал: никак. И до этого понимал, что напрасна спешка его, только гнал мысли эти из головы. Надеялся. Развеяло надежды сказанное просто, буднично: никак.

– Ты, молодец, коли горевать собрался, так ступай куда-нибудь подале, – кузнец между тем говорит, – потому как не один ты такой на белом свете, долю свою ищущий. Работы невпроворот. Я тебе доспех – оружие обещал? Обещал. Скидавай, что на тебе, и клади на лавку. Там вон свое забирай, в пристроечке.

– Проститься надобно… – пробормотал Илья. – Попрощаюсь, потом вернусь.

– Дело твое. Коли уверен, что дорогу отыщешь… Хошь туда, хошь обратно. Кстати, ты говоришь, он тебе силушку свою отдать хотел, в лицо дыхнуть?

– Ну…

– Согласился бы, не стала б носить тебя земля-матушка, не выдержать бы ей такой тяжести. Неизвестно, чья б домовина была…

Вздрогнул Илья. Да неужто Святогор…

– Он еще к батюшке родному с наказом послал, прощения испросить… Сказал, у кузнеца спроси, где живет, он знает.

– Вон оно как. Ну, знаю, укажу дорогу. Заходи, как в пристроечке покончишь.

Вздохнул Илья, поставил оружие в уголочке, доспех разоблачил, сложил на лавке. Принес, что на седле приторочено было, тоже в уголочек поставил. Ему ли с кузнецом тягаться? Тот неизвестно сколько на свете прожил, неизвестно сколько судеб сковал. Спросить, что ли?

– Слышь, кузнец, – а сам в сторону смотрит, будто о чем неважном речь завел, – а окоромя доспеха с оружием, ты мне, часом, ничего боле не сковал?

Тот замер на мгновение, а потом так расхохотался – ровно гром по кузне. Мало молот не выронил.

– Что обещано было, все сковал, – отвечает. – Я свое слово крепко держу. Не отвлекай попусту. Сказано ж было – непочатый край работы.

И снова стучит. Потоптался Илья, потоптался, да и пошел в пристроечку. А чего еще делать-то? Надел доспех, – по нему сделан, и легкий, и прочный; меч, нож, булаву, копье, лук – все в руке лежит так, что лучше и не надобно; щит – пожалуй, что и самого Святогора удар сдержит… Сдержал бы…

Затуманилось лицо Ильи. Подобрал все, что ему полагалось, отнес, к седлу приторочил, в кузню вернулся, как велено было.

– Ну, как тебе? – кузнец спрашивает.

– Спасибо, – Илья отвечает. – Не знаю, как и благодарить…

– Живи по совести, вот и вся благодарность твоя будет. Все, что оставил, знаю кому верну. Теперь об отце Святогорове… Недалече он тут. Для твоего коня недалече. Все прямо по дороге, на третьей росстани – направо свернешь, а на двух первых – налево. Мимо не проедешь. Вот тебе палица железная, в шесть пудов. Как попросит он у тебя руку, ты ему палицу-то эту и протяни. Слепой он, от древности своей, не заметит.

Хотел было Илья спросить, к чему человека старого обманывать, потом рукой махнул. Все одно ничего толком не узнаешь. Только и сказал:

– Не знаю уж, свидимся ли, а завет твой на сердце положу, рядом с батюшкиным. Прощевай, что ли…

– Прощевай, – кивнул кузнец.

* * *

…Не проехал Илья мимо. Негде тут было заблудиться, как кузнец и сказывал. К тому же, было удивительно, но вроде как знакома была коню его дорога. Лесом шла, ни разу к ущельям либо кручам не вывела. Опять подивился – кто ж ее и проторил-то в здешних краях, коли ни одной живой души не встретилось?

Изба оказалась приземистой, не то, что у самого Святогора. Однако такая же крепкая на вид. Впрочем, не стал Илья особо осматриваться, сразу к крыльцу направился. Помнил – отец богатыря древний, к тому же слепой, спутать невозможно. А ежели часом возможно оказалось, так хоть дорогу спросить.

Постучал в дверь, прислушался, изнутри слабым голосом сказали войти.

В горнице, за массивным столом, сидел на лавке благообразный старец, глаза веками прикрыты. Седой, словно лунь, на вид – хлипенькой. Глянул Илья на палицу, что с собой прихватил, неловко стало.

– По здорову буде, хозяева, – поклонился, как принято. – Мне бы узнать: не ты ли, часом, батюшка Святогоров будешь?

– А тебе по какой надобности? – как-то неприветливо буркнул старец.

– С поручением я к нему послан, от сына его, – не стал ходить вокруг да около Илья.

– С поручением? – Старец склонил голову набок и вперился в Илью незрячими глазами. – С каким таким поручением? Да и нет у меня более сына. До смерти не прощу его…

– Знать, не сбился с дороги, попал, куда надобно, – вздохнул Илья. – Поклон я тебе привез, – поклонился поясно, – и просьбу великую, от Святогора богатыря. Просит он у тебя прощения вечного, потому как… Потому как…

И замялся.

– Ты не майся по-пустому, говори, как можется, не виляй да не приукрашивай, как есть. Времечка-то у меня предостаточно. Скажи, поначалу, где увиделись, почему тебя он ко мне послал? Да ты присаживайся, в ногах правды нет.

Присел Илья, рассказывать начал. Как мог. На старца не смотрит, в пол уставился. Не все сказал, кое-что утаил. Немного и времени понадобилось. Тихо слушал старик, не перебивая, не шевелясь. Закончил Илья повесть, скосил глаза и видит, перекосилось лицо старца, лютой мукою перекосилось. Протянул он к Илье руку старческую, дрожащую.

– Помоги мне подняться, добрый молодец. Помоги выйти на двор, присесть на крылечко…

Совсем было Илья в ответ ладонь протянул, да вспомнились слова кузнеца. Сердца ли послушать, али мудрости? Будь, что будет; послушаю в этот раз мудрости, против сердца пойду. И протянул палицу.

Ухватил ее старик, не ощутил в руке железо холодное, вместо тепла человеческого. Сжал слегка – ушли пальцы в железо, ровно в песок.

– Не за прощением приехал ты, – говорит, и палицу к себе подтягивает, – привез мне весточку нерадостну. Знать, убил ты Святогора богатыря; не в честном бою – тут никому с ним не сладить было. Хитростью одолел, коварством верх взял. Сам хочешь первым богатырем слыть? Не будет тебе прощения, ни пощады не будет.

Хотел Илья руку из петли ременной выпростать, не выходит. Туго захлестнула, не выпутаться. А старик, даром что хлипенькой казался, так тянет, что и самому Святогору не устоять бы.

Тут бы и пропасть Илье, только словно тучка набежала на небо, потемнело в окошке, и снова светло. Раздался и стих шум крыльев, дрогнула избушка, приседаючи. Тишина настала, глубже самого глубокого омута. А потом, поначалу тихо, а затем все нарастая и нарастая, зазвучала песня. И пела ее то ли молода жена, то ли красна девица. Так пела, что раз услышав, вовек не захочешь иной голос слышать…

 
По крылечку ли идет да молода жена,
По сеням ли идет да красна девица.
Издалека она шла путем-дорогою,
Со синя ли моря шла да всё голодная,
Со чиста ли поля шла да ведь холодная…
Уж вы ставьте столы да ей дубовые,
Вы стелите ей скатерки тонкобраные,
Уж вы ставьте ей да яствушек сахарных,
Наливайте ей питьица медвяного,
Привечайте-обогрейте молоду жену,
Привечайте-обогрейте красну девицу…
 

Замер старик, задрожал, отпустил палицу. Еле устоял Илья на ногах, пошатнулся, но устоял.

– Правду сказал ты, молодец, как есть правду, – старик шепчет. – Не тебе у меня, мне у тебя прощеньица просить надобно. Иди ко мне, становись. Стань мне сыном вторым, прими благословение…

А у самого слезы из глаз невидящих так и хлынули. Прижал к себе голову Ильи, – тот, теперь уже сердцу повинуясь, опустился перед стариком на колено. Шепчет что-то. Потом оттолкнул резко.

– Ступай скоро, не оборачивайся; коли обернешься – не миновать тебе беды. Садись на коня резвого, и прочь отсюда. Сам Святогору скажу, что исполнил ты поручение его, скоро свидимся. Разберемся промежь себя, кто перед кем виноват. Поспешай, рано тебе еще Сирина слушать…