Текст книги "Как из далеча, далеча, из чиста поля…"

– А ты не лайся. Ты так рассуди. Князь есть? Есть. Дружина у него есть? Есть. Значит, как-то в нее попадают? К тому ж – глянь на себя. Богатырь богатырем. Ну. и я тоже ничего…

– Тебе, Алешка, точно кто-то на след нашептал. Сильно ты кому-то шалостью своей на хвост наступил. Где ж это видано, чтобы вот так, с бухты-барахты, на службу княжескую брали? Там такие богатыри, об которых слава по всему белому свету идет, не то, что мы с тобой.

– Эвона!.. И что же там за богатыри такие? Хоть одного скажи.

Скажи ему.

– Ну… – пробормотал Еким. А потом нашелся. – Ну и что из того, что сказать не могу? Там, у него в дружине, из-за моря пришлые. Они, кроме как к рати, ни к чему другому не приучены. Я им не ровня, куда уж тебе… Даже если я настолько ошалею, что тебя послушаю, нас там иначе как взашей и не примут…

– Как знаешь, – Алешка отвечает. Спокойно так, даже сомнительно, уж не замышляет ли чего. – Не хочешь – не надо. Я тебя силком тащить не собираюсь. Гляди только, не пожалеть бы потом…

– О чем пожалеть? – вскинулся Еким. – О том, что заушин не досталось? Тебя, Алешка, слушать, только гороху наевшись!..

Осерчал, вскочил, ухватил своего коня за гриву и в город подался, не оглядываясь. Алешка же еще посидел, по сторонам глазеючи, не покажется ли та, в сарафанчике простеньком, цвета неба весеннего. А как не показалась, так тоже домой пошел. И вот ведь что удивительно. Примечать стал Еким, что прежде они с Алешкой раз в сто лет встречались, а тут иногда даже и по два раза на дню сталкиваются. Куда ни пойти, везде попадается. Ничего такого не говорит, махнет рукой, приветствуя, и дальше себе топает. И вид у него стал какой-то озабоченный. Не соврал, должно быть, что в Киев собирается. Вот и стал Еким призадумываться. Они ведь с Алешкой – мало не братья названые. Негоже будет, одного его отпустить. Есть в том его, Екима, вина, что товарищ головой ослабел. Сам же его и делу ратному учил, и про богатырей рассказывал. Не знал, понятное дело, как оно все обернется. Ан это только на дороге просто: шел-шел, а потом взял, да обратно повернул. Тут же – что сделано, то сделано. Понятно, ни в какую дружину Алешку не примут, хорошо – просто посмеются, а так ведь и по шее накостылять могут. Кто за него тогда заступится? Еще и то сказать, коли над Алешкой чего устроят, это его, Екима, прямая вина и прямой позор. Товарища на посмешище и поругание выставить. Вот и выходит, либо Алешку отговаривать, либо с ним отправляться, в обиду не дать.

Улучил время, остановил на улице, отвел в сторону, чтоб никто не слышал, вразумить попробовал. Нельзя же, мол, вот как сейчас стоишь, к князю в дружину проситься. Доспех нужен, конь, оружие… Ты об этом подумал? Алешка только хмыкнул. С таким видом, будто есть у него все. Опять полыхнул Еким, едва по шее товарищу не отгрузил. Развернулся, и быстрее прочь, а то и впрямь не удержится. Ну, точно ума лишился!

И так прикидывал потом, и эдак, а получается, только одно и остается. Не присмотреть за Алешкой, он хоть завтра в Киев подастся. Без присмотра. И допустить этого никак нельзя. Век себе потом не простишь. Съездить с ним, чтоб сам убедился в дури своей необъятной. Он ведь, нельзя сказать, чтоб совсем дурной. Увидит своими глазами, что не так все, как кажется ему, назад вернется, и заживет, как отцами-дедами заповедано. Не много времени и надобно. Зато сердце успокоится, и себя упрекнуть не в чем будет. Да и никто не упрекнет, что товарища бросил.

Только это на словах быстро, а пока Еким к решению такому пришел, времени довольно прошло. Он даже и рад был, что Алешка ему на глаза попадается. Шмыгнул мимо, значит, в городе пока. А как принял, опять перехватил, отвел, и уговорились молодцы, что как снег сойдет, на новый год, так и подадутся. К тому времени, Еким наказал, чтоб и коня добыл, и все прочее. И гривен немного.

Услышав про гривны, Алешка приуныл немного, однако ж обещал чего-нибудь придумать.

Поводом же порешили так сказать, будто князь Екима с поручением посылает, и велит ему самому себе товарища в дорогу выбрать. Кого ж тому выбрать, как не Алешку? Не по сердцу так Екиму, но поскрипел-поскрипел, и согласился.

* * *

…На озере уже лед сошел, когда молодцы в путь-дорогу собрались. Дома у Алешки при расставании без слез обошлось. Во-первых, не один отправляется, с дружинником княжеским, а во-вторых, честь великая оказана. Всем домом в дорогу собирали, хотя чего там и собирать-то? Пару гривен, да припасов немного, вот и все сборы. Как уж там Еким высвободился, тайной осталось, а у Алешки все хорошо вышло.

Уговорились молодцы чем свет возле озера встретиться. Еким еще раз предупредил, что коли нет у Алешки коня с прочим, нечего и соваться. Сам все проверит, и ежели что не так – пусть товарищ его больше к нему с затеями своими не пристает. Нонче он ему верит, а впредь тогда – пусть и не надеется. Пусть хоть к Бабе Яге надумает, Еким с места не двинется. Даже еще соли на дорогу даст. Целый мешок. Она, говорят, добрых молодцев с солью уважает. Ну, и еще чего-то наговорил, подобного. Потому как, думает, может, хоть это Алешку образумит. Хоть и осталась всего ночь, ан, глядишь, передумает.

Пораньше на берег приехал, на место встречи условленное, чтоб сразу Алешку отругать, выговорить ему за дурь несусветную, да делами заняться. Можно ему на остров предложить сплавать, сети поставить, а то ведь обиду затаит. Или мост подновить… Думает себе, прикидывает, как поступить, чтоб товарищ особо не осерчал, слышит, подъезжает кто-то. Вздохнул тяжко, – ну да чему быть, того не миновать, – обернулся, и глазам своим не поверил. Речи лишился. Подъезжает это к нему витязь на лошади знатной, – не на кляче. В доспехе полном, не с чужого плеча. А рожа так сияет, смотреть больно. И видит, что Алешка это, ан поверить не может. Да где ж раздобылось-то? У Екима все, как полагается, а у товарища его – того пуще. Не богатое, но добротное, такое, что лучше и не надо. Где взял? Где взял, там уже нету. И скалится, довольный-предовольный. Ну, что, подались? Только и осталось, что кивнуть. А рот захлопнул, когда муха влетела.

Тронул коня и поехал рядом с Алешкой. Сначала по берегу, а затем через лес. Едет, а сам не на дорогу смотрит, а на товарища. Только рот откроет, чтоб спросить, а ему туда, как назло, мошкара лезет. Захлопнет, и снова таращится. А тот гоголем сидит, нравится ему, что Еким все никак в себя от удивления прийти не может. Наконец, смилостивился, сказал, что все это ему от отцова родственника досталось, пылилось у того в чулане ни весть сколько. От тех самых пришлецов из-за моря, о которых Еким рассказывал. Он, Алешка, как доспех увидал, примерил, так ему в сердце и садануло, в Киев ехать. И ничего-то он с этой думкой поделать не смог, как ни старался. За коня же, мол, деньги отдал. Не полностью, сколько смог, а остальные при свидетелях обещался с лихвой выплатить.

Хоть и бывают чудеса на белом свете, ан Екиму все равно не поверилось. Что-то Алешка не договаривает. Что договор с родственником отцовым заключил, тут дело ясное, а вот каков – темное. А может, тот отцу его задолжал, и теперь расплатился? И так прикинул Еким, и эдак, а выходит – не иначе как тут семейное что-то, а раз семейное, встревать не след. Выкинул из головы, оно, вроде, и внутри полегшее стало.

Едут они, и тут Алешке вдруг в голову пришло, а куда? Потому как дороги никто из них не знает. Это только так говорится хорошо, язык, мол, до Киева доведет. Может, и доведет, жалко, спросить не у кого. Потому как от деревни до деревни – сто верст, а от города до города – и того поболи. Коли б с гостями на судах их, это иной разговор, они всюду ходят, все знают. А тут, в лесу, у кого спросишь? Вспомнил было Алешка про веточку заветную в сумке, полез тихонько, как Еким к ручью приник, и нащупал только труху. Сначала старик, а потом и сам он напихивали туда припасы, вот и размололи. Хотя, ежели б он сорокой прокричал, али там вороной, или того пуще – лягвой… Нет, лягвой – нет. Птицы, они высоко летают, им сверху далеко видать. А лягва, окромя болота, ничего знать не может.

День ехали, два ехали, и стало им как-то скучновато. Все лес да перелески, редко когда селение встретится. Дорога впереди дальняя, ан кроме как об седла тереться, занять себя нечем. Оно, конечно, ежели б один был, припустил бы Алешка своего чудо-коня во всю прыть, мигом – не мигом, а вскорости оказался бы поблизости Киева, только нельзя же ведь Екима бросить. Сам же его с собой уговорил.

Вот и придумал Алешка для развлечения сказки сказывать. Ну, чтоб дорогу укоротить. Известно, за беседой приятной время быстрее летит. Коли сказка потешная, так и не заметишь, как пары верст будто и не бывало. А уж таких, что потешней некуда, каждый вдоволь слыхал. Особливо тех, что с оглядкой по сторонам сказываются. В них добрым молодцам такие уроки даются… Вот, к примеру, чтоб думали, прежде чем язык распускать. Пахал как-то раз селянин поле. Солнышко светит, птички поют, ветерок обвевает… А тот еле ноги передвигает. Коли б не нужда, ни за что б в поле не сунулся. Сосед накануне заглянул, квасу хмельного принес на радостях, внук у него народился, – не погонишь же человека. Думал, посидят чуток, ан вышло, как говорят, до песен… Соседу что – он, небось, до сих пор дрыхнет, а ему – пахать. Пройдет с десяток шагов, к роднику сбегает, помянет соседа недобрым словом, и опять за рало… Измаялся вконец, так еще и деда какого-то на беду принесло. Пристроился, окаянный, в теньке, то дремлет, то посматривает. Совсем невмоготу стало. Вот он, заодно, когда соседа в очередной раз поминал, заодно и деда прихватил. Не заметил, как вырвалось. Извиниться бы, ан вместо добрых слов иное в голову лезет. Да и дед… Ну шел себе мимо, и иди… Нет, пристал. Что, мол, добрый человек, делаешь? А то сам не видит, что не на дудке играю. А как землица? Мягкая? Как погодка? Когда управиться думаешь? Чем засевать будешь?.. До того довел, не сдержался, высказал от всего сердца, чем засевать собирается. Добавил еще, чтоб шел себе дед дальше, и без него тошно. Тот вроде не обиделся, улыбнулся, не нами, мол, говорено, что посеешь – то пожнешь. И пошел. Спохватился селянин, а деда уже нет – как нет. Ну и ладно. В общем, вспахал, засеял, а как урожай снимать, так незадача. У других рожь прет, в пояс, колосок к колоску, а у него на поле даже сорняков нет. Голое, как коленка. Он уж и надежду потерял… А потом, глянул как-то издали, и глазам не поверил. За одну ночь взошло поле, не хуже, чем у других. Обрадовался он, ноги в руки – и на поле. Бежит, от радости себя не помнит. А как добежал, чуть не помер. Потому как сбылись слова дедовы. Что с языка сорвалось, то и заколосилось…

Сколько дней прошло, кончились сказки. А длинной, однообразной дороге не было конца. Не было и уверенности, что они избрали правильный путь, что им не придется вернуться в Ростов и начать все сызнова…

Лес кончился. Дорога, по которой они ехали, спускалась вниз и терялась в чистом поле, раскинувшемся на много верст. Травища взросла лошадям по брюхо, еле проехать. Тут, видать, что конный, что пеший, редко бывали, потому как окромя чуть заметной прогалины в пышной зелени, ничем путь не обозначился. Да и той вскоре наскучило в одиночку, остановилась, и разбежалась в разные стороны. Прямо как в сказках, коими давеча друг дружку тешили. В которых едет богатырь, а потом – вот она, росстань. И камень указательный с росписью, на какой дорожке какая судьбина поджидает. Здесь же просто – разбежалась тропка-дорожка, и все дела. Ни тебе указателя, ни спросить кого. Приехали.

– Ну, что делать будем? – Алешка спрашивает. – Куда бедным молодцам податься?

– На Кудыкину гору, – Еким буркнул. – Осмотреться надобно. Какая дорога больше повыбита, ту и выбрать.

– А ежели одинаково?

– А ежели одинаково – жребий метнуть. Не обратно же поворачивать…

Спешились, осматриваться стали. Только без проку все. Может, прежде и были тут дороги хорошие, а сейчас – заросли. Какие тебе тут следы, посреди травы? Даже ежели и есть, чтоб разглядеть, скосить ее надобно. Ну так не мечами же махать… Бродят туда-сюда, ногами по земле шваркают, руками разгребают, – только время теряют. Зато коням раздолье – и отдых, и пастбище.

Тут-то Еким и грохнулся. Зацепился за что-то в траве, и грохнулся. Звону, правду сказать, не много было, потому как аккурат в зелень упал. Помянул что-то, кулаком под собой стукнул – твердо. Рукой поводил, Алешку зовет.

– Чего еще? – недовольно бурчит тот. Как и не бурчать – потревожили мошкару, лезет, куда ни попадя, и ничем-то ее не одолеть. Под доспех уже, небось, столько набилось, тяжелей железа будет. Надо побыстрей отсюда выбираться. К речке какой-нибудь, к ручью. Ополоснуться, в теньке полежать. Любую дорогу выбрать, лишь бы побыстрей. – Чего у тебя там?

– Не пойму что-то, – Еким отвечает. – Плита вроде каменная… Подсоби.

Чудно это – плита каменная посреди поля. Кому она здесь понадобилась? Елозят по ней, траву обдирают. Счистили, смотрят – и впрямь плита. Грязью только заляпанная, да зазеленела кое-где. В рост человеческий, и обтесана неровно. Если вообще обтесана, а не камень простой, хоть и необычный. Ежели шишку на две части вдоль распластать, похоже будет.

– Может, есть тут чего? – Алешка спрашивает. Он, глядевши, про свой камешек вспомнил. – Подымем?

– Ну, давай, попробуем, – Еким отвечает. Он и сам на плиту дивится.

Зашли с того конца, который поострее, ухватились и ну корячиться. Морды раскраснелись, вширь раздались, того и гляди шеломы соскочат. Ворчат, бурчат, и так зайдут, и эдак, – ничего у них не выходит. Как лежала плита, так и лежит, даже не шелохнулась. Так и пусть лежит себе, – нет, раззадорились. Что ж это за молодцы такие, коли камень с места подвинуть не могут? Кряхтят, порты трещат, ан все без толку. Только замаялись. Ан, все равно: врешь, сдюжим!.. У каждого с собой веревка на седле имеется, обвязали камень поверху, к коням приспособили, сами из последних сил поднажали – и одолели каменюку. Поставили стоймя, сунулись в яму – а там и нет ничего, окромя жуков да червяков. Переглянулись, плечами пожали, руками развели – кто ж знал-то, и принялись веревки обратно собирать.

Тут-то Алешка и приметил, на камне – словно резьба какая имеется. Только разглядеть ее трудно – позаросла.

– Погоди-ка, – Екиму говорит, – я его поскребу маленько. Чудится мне, начертано тут что-то.

– А ты, никак, по писаному разбирать умеешь? – не поверил тот.

– Может, и умею, – Алешка отвечает, а сам нож достал и зелень счищать начал.

Хотел было Еким ему помочь – не позволил. У тебя, сказал, рука тяжелая, ты тут все пособьешь. Не надо – так не надо. Отошел в сторонку, чтоб не мешать, смотрит, и впрямь узор на камне обозначился.

Сколько прошло, дочистил Алешка сверху донизу, взял мех с водой и плеснул на камень. Тут уж узор ясно виден стал: черточки, кружочки, завитки всякие; бегут от края до края, полосами, одна под другой. Алешка же пальцем ткнул, водит им по поверхности, и бормочет себе под нос.

– Ну, чего там? – не утерпел Еким. Видать, и вправду товарищ его черты разбирать умеет.

– Погодь, не торопи, – Алешка отвечает.

Добрался до низу, встал, снова пальцем водить начал. А как в третий раз поднялся, так шелом снял, чтоб в затылке почесать сподобнее было.

– Ну?

– Ну, ну… Не простой это камень, указательный. Сказано на нем, что три дороги тут имеются. Первая-то дороженька – во Киев-град, вторая – во Чернигов-град, а что третья-то – ко морю синему, ко камешку ко серому, ко бережку ко крутому, на тихи вешни заводи…

– Вот-вот, нам как раз в Киев и надобно. Это какая же из них?

– Про то не сказано…

– Как так – не сказано? Какой же он тогда указательный, коли не сказано?

– А такой, что тут стрелки начертаны, указательные. От того и указательный.

– Ну, и какая стрелка в Киев указывает?

– А я знаю?.. Я их ненароком соскреб, пока чистил…

Екима словно молоньей пробило. Это ж надо, сколько намучились, этакую глыбу из земли вывертывая, а он взял – и соскреб. Взять Алешку, запихнуть в яму, камешком сверху привалить, да и домой. Или того лучше: дать камешком по башке, чтоб по самую макушку вбить, а потом – все одно: привалить сверху, и домой…

– Тут про Чернигов вырезано, – Алешка снова пальцем по камню елозит. – Не знаешь, часом, где это?

– Не бывал…

– То есть, так выходит, что две дороги в города ведут, и только одна – к морю синему. Нам только на нее и не попасть, она нам без надобности. Ежели в Киев попадем, хорошо, а ежели в Чернигов – дорогу спросим.

– Не, – Еким говорит, – в Чернигов нам тоже не надобно.

– Это еще почему? – Алешка удивляется.

– Разве не слыхал? – и начал Еким припевать:

 
…Как во Чернигове-то вина всё заморские,
Заморские вина всё заборчивые:
Коли ковшик поднесут – иного хочется,
А как третий поднесут – так и меры нет.
Калачики-то там да всё медовые:
Как отведаешь калачик – ино хочется,
Как другой отведать – так и меры нет.
А как девки там, да всё красные:
Коли глянется какая…
 

Еким замолчал, пожевал губами, и закончил:

– В общем, никак нам в Чернигов нельзя.

– Ну да, – вздохнул Алешка, – нельзя… Делать-то что будем?

– Что делать, что делать… Жребий бросать будем. Куда укажет, туда и подадимся. Судьба, значит, такая.

– А ежели в Чернигов?

– Говорю же, судьба. Ее как на старайся, все одно не убежать.

– Ну так и бросай.

– Это еще зачем? Так только говорится. На самом же деле, загадывается.

– Мне все едино. Загадывается – так загадывается. Не век же тут возле камня торчать.

– Чего бы и загадать-то… – Еким бормочет. – Да хоть на птицу. В какую сторону первая птица над нами полетит, туда и нам подаваться…

– Нехай птица будет… Только сколько нам ждать-то ее?.. Не лучше ли другое что загадать?..

Только это было Еким рот раскрыл, для ответа, как каркнуло над ним, да тут же по шелому и шваркнуло. Глянул Алешка, и сдержаться не смог. Стоит его товарищ, будто окаменелый, рот разинут, глаза выпучены, по шелому след от птицы пролетевшей сползает. Глянул, да и повалился в траву. И хочет сдержаться, ан сил нет. Больно уж товарищ его потешно смотрится. Даже и не заметил, в какую сторону ворона подалась.

– Все!.. – рявкнул Еким так, что камень пошатнулся. – С меня хватит!..

Он наклонился и рывком поднял Алешку с земли.

– Идем! – Еким подхватил своего коня за узду и, не оглядываясь, повел его по первой попавшейся дороге.

Алешка сорвал было пучок травы, затем, глянув на него, а потом на товарища, отбросил его в сторону, ухватил своего коня и подался за Екимом.

* * *

…Где пешими, где вершниками, а добрались молодцы до речки-невелички. Дорога их прямо к броду вывела, так что искать не пришлось. Это уж сколько верст позади осталось, если от камня указательного считать? С полсотни, никак не меньше. Тут опять и лесу начаться, и пригоркам, а то все ровно по скатерке. Поскидали с себя все, и ну плескаться, будто дети малые. Рубахи, порты прополоскали, чтоб от пота избавить. Лошадей расседлали и возле дерев пристроились, на ночлег. Алешка дрова собирает, носит, ему и огонь разжигать, а Еким подобрал елку сухую, обстругал от веток, заострил и на речку вернулся. Она хоть и невеличка, – шагов с десяток будет, – а не без рыбы. Птиц, конечно, они на версту, что вверх, что вниз, распугали, а рыба… Куда ж она денется? Притихло, вот она на свои места и вернулась. Отошел Еким подальше, где кувшинки возле берега, затаился, высматривает. Сколько прошло, тень под листом заприметил. Теперь, главное, не спугнуть. Изготовил свое орудие, нацелился, да ка-ак даст!.. От того ли, что навык потерял, али усталость свое взяла, али просто не его сегодня день – и мимо, и сам в воду улетел. А щука – что? Была – и нет ее.

Вылез Еким на берег, снял с уха траву водяную, длинную, попрыгал на одной ноге, потом на другой, воду из ушей вытряхивая. Порты снял, выжал, только было собрался обратно надеть, и призадумался. Нет, не то, чтоб он в это верил, ан отчего бы и не попробовать? Все одно с его удачей нонче – только по грибы. И то – в погреб. Оглянулся по сторонам, будто худое замыслил, взял в руки порты, закрыл глаза, и как был в чем мать родила, крутнулся на одной ноге три раза, метнул порты вверх, руки выставил, шепчет: «Чтоб мне рыбу поймать, как порты поймаю»…

Алешка уже ждать заждался, когда Еким вернулся. Встал, видит, тащит его товарищ двух щук, каждая в три локтя, а сам смурной какой-то. Подошел, бросил добычу возле костра, и стоит, глаза в огонь вперив.

– Ты чего это? – Алешка спрашивает. – Аль русалку увидал?

– Да нет, ну брешут же все!.. – невпопад ответил Еким, махнул рукой и принялся насаживать рыбину на палку.

Хоть и кажется – велика рыбина, в три-то локтя, ан и молодцы не лыком шиты. Как сготовились щуки, ухватились поудобнее, и ну наворачивать – только за ушами трещит. До костей быстрее обглодали, чем иной до ста досчитает, ежели, конечно, грамоте да счету обучен. Водицей запили, у костра растянулись. Разговор завели, как-то заявятся ко двору княжескому, как-то встретят их да на службу примут, как служить станут, какая слава об них по белу свету пойдет. Все тише и тише голоса, все бормотнее, глаза сами закрываются – хоть поленьями подпирай. Оно, конечно, надо бы поочередно дозором бодрствовать, ан больно тихо вокруг, мирно. Лошади, вон, спокойно себя ведут, знать нет поблизости зверя хищного. Оружие – под руку, седла – под голову, и ну храпеть, аж ветви ближних дерев шеволятся.

Крепок сон молодецкий, сладок. Случись рядом где люди лихие, ох, несдобровать бы добрым молодцам. Их счастье, что не случилось. Уже и туман рассеялся, и солнышко красное из-за деревьев лучи кажет, а они – и в ус не дуют. Дрыхнут, хоть в било бей.

А тут странник показался. Старенький такой. Бредет себе с котомочкой через плечо, посохом в землю постукивает. Слышит, на взгорке кто-то соловьями заливается. Приостановился. Покачал головой, свернул и к молодцам направился. Подошел, глянул – люди делом заняты, отдыхают. А раз так, чего тревожить понапрасну? Присел рядышком с кострищем, посидел сколько, и тоже подремать приспособился. Клюку свою вдоль тела, руки под голову – и давай третьим соловьем насвистывать, пуще первых двух.

Сколько прошло, Алешка пробудился. Присел, головой мотает. В ней такой шум стоит, будто стадо коров ревмя ревет. Ну, Еким!.. Растолкать надобно, а то всю живность окрестную распугал, так и с голоду помереть недолго. Потянулся, и глазам не поверил. Ничего не понимает. Когда ложились, вроде, Еким один был, а сейчас, проснувшись, двое. Что еще за напасть такая! Как это он умудрился, за ночь из одного – двумя стать? Чего и удивляться, что в башке шум стоит. Один – что гром гремит, а уж как двое, – и сказать нельзя. Может, и он тоже, того… Ну, двое его стало?.. Огляделся – нет, не того. Один. Тут только и дошло, что второй – это даже и не Еким вовсе, а какой-то старец. Откуда взялся, коли его тут не было, не понятно.

Перебрался Алешка к Екиму, и ну его тормошить. Растормошил кое-как, только тот спросонья тоже ничего не поймет.

– Это тебя откудова двое взялось? – бормочет.

– Да не двое меня, – Алешка отвечает. – Один я. А этот дед какой-то пришлый. Откуда взялся – не знаю. Просыпаюсь, а он тута. Ты его давеча, случаем, не видал?

– Вроде нет… Ты на него глянь, может, он того, из лесу?..

Хотел было Алешка в том смысле ответить, что коли из лесу, так сам и смотри, да раздумал. Со зверем справился, баенника одолел, – ну, не то, чтобы одолел, а при шкуре своей остался, – чего бояться-то?.. Ежели б в лесу дело было, тогда да… А на опушке, луг вон какой… Так, может, это луговик? И то не беда – в лесу схорониться можно…

Сам не зная, почему, на карачках пополз. Потом спохватился, встал. Дед, вроде, как дед, ничего странного в нем нету. Борода лопатой, нос картошкой, шапка, рубаха, вместо кушака – веревка, котомка, лапти с онучами… Тут Алешка хмыкнул. Ишь, вырядился дед, ровно девка на выданье. Лапотки-то хоть и лыковые, ан поблескивает в них, будто ниточки серебряные да золотые вплетены. Да и веревочки, что онучи к ноге прихватывают, тоже не простые. Мало того, из цветных ниточек свиты, так еще камешками разноцветными изукрашены.

– Ну, чего там? – Еким спрашивает. Он за сто верст сидит, ему оттуда видать плохо.

– Чего, чего… – бормочет Алешка. – Человек, как человек… Кабы не копыта лошадиные, да не хвост…

Екима аж подбросило.

– Какие копыта, какой хвост!.. – так гаркнул, что мало листва с дерев не посыпалась. – Чем попусту молоть-то!..

– А коли сам видишь, так чего спрашиваешь? – буркнул Алешка.

Не успел Еким ответить, зашевелился старец, глаза открыл, потянулся сладко и сел.

– Приключилось что, орете ни свет, ни заря?.. Отдохнуть не даете… Делом бы лучше занялись. Костер вон у вас погас, поутренничать нечем…

И так это сказал, будто всю дорогу от Ростова с ними заодно топал.

– Сам-то, кто будешь? – спросил Еким.

– Ты б, молодец, угостил чем, прежде как спрашивать. На пустое брюхо разговоры не разговаривают… Хотя бы и рыбкой, – дед кивнул в сторону валявшихся щучьих голов. – Я до рыбки очень охоч, коли только-только пойманная. Так что давайте так: кому – за рыбой, кому – по дрова, а я покамест травок наберу, для приправы…

Травок он наберет, для приправы… Переглянулись Алешка с Екимом. Как бы для чего другого не набрал…

А тот так улыбается, рот от уха до уха растянулся.

– Да не бойтесь вы… Коли б злое задумал, уже б и исполнил. Вы тут так хороводы водили, за сто верст слыхать…

– Да я ничего такого и не думал, – бормотнул Еким и, обращаясь к Алешке, – на речку пойду. Я там палку свою оставил, ну, где рыба…

И скоренько, скоренько, чуть не бегом, вниз поспешил. Алешка поглядел ему вслед, потом на старика, пожал плечами и – в лес, за валежником. Старик, как и сказал, тоже без дела не остался. Отошел подалее, согнулся в три погибели, в траве чего-то шарит.

Сколько прошло, огонь запылал, а тут и Еким возвращается. Трех щук несет, поменьше, чем давеча, а вид такой же пришибленный. Не окликни его Алешка вовремя, в костер бы, наверное, попал. Присел тихонько, и только головой качает. Натер старик рыбу травами своими, внутрь напихал, воткнули над огнем на палках, а Еким все какой-то… ну, не такой. В следующий раз, Алешка думает, либо с ним пойду, либо сам. Что-то там неладное на речке творится…

С травами, что дед набрал, рыба такой получилась – сама в рот лезет. Не успели оглянуться, она и кончилась. Водичкой запили, усы-бороды вытерли, вот теперь и поговорить можно, старичок улыбается.

– Гляжу на вас, молодцы, и роду-племени не спрашиваю. Потому – сразу видно, богатырского. О том лишь спрошу, откуда такие взялись и далеко ли путь держите?

– Ну, про богатырей ты, старик, в самый раз угадал, – Алешка отвечает. – Взялись мы из города Ростова, а едем в Киев-град. Только вот случилась у нас незадача. Сколько дней уже, а дорогу спросить не у кого, ты вот, часом, не подскажешь?

– А вам куда подсказать, – старичок спрашивает, – в Киев, али обратно в Ростов?

– Нет, нам в Ростов не надобно, – это уже Еким отвечает. – Зачем нам в Ростов? Мы уж столько проехали, до Киева, небось, рукой подать…

Хмыкнул старичок.

– До Киева еще ехать и ехать, – отвечает. – А вот до Ростова вашего, и впрямь рукой подать. Верст пятьдесят всего и будет.

– Как так? – оторопели молодцы. – Да полно тебе, дедушка, надсмехаться. Мы уж сколько дней в дороге, какие-такие пятьдесят верст?

– Сколько вы там в дороге, этого я не знаю, – тот отвечает, – но коли отсюдова вон туда, – он махнул рукой, – просеку прорубить, аккурат напрямки верст пятьдесят и будет… Вы, должно быть, кругами ездили. Не у тех людей спрашивали. Или по злобе кто…

– Тебе-то откуда знать? – Алешка буркнул.

– Оттуда, что я много по земле брожу, и в здешних краях бывать приходилось. Тут где-то неподалеку камешек указательный быть должон. Не видали? Али он завалился от времени…

– Не завалился… Только на нем стрелок нету, указательных…

– Дожди, ветра, вот и нету…

– Руки растут не оттуда, – пробормотал Еким.

– Чего? – не понял старик.

– Вот и я говорю: дожди, ветра… Стерлись.

– Да вы не печальтесь, я вас провожу немного. А где расстаться придется, укажу дорогу верную. Только чего вы в этом самом Киеве позабыли? Аль в родных местах руки приложить не к чему?

– Втемяшилось кое-кому себя князю показать, совсем невтерпеж стало, оттого и едем, – Еким ворчит. – Богатырями на службу поступать. Со всей земли только нас и ждут. Никак, понимаешь, там без нас не справятся. Князь, понимаешь, как подымается поутру, так сразу и спрашивает, где там, мол, Алеша Григорьевич с Екимом Ивановичем? Не приехали ли еще? Не приехали? Ах ты, батюшки, горе-то какое…

Ворчит Еким, а Алешке до его слов будто и дела нету, будто не про него говорят.

– А что, хорошее дело вы, молодцы, затеяли, – неожиданно услышал он. – Не князю киевскому, земле нашей добрые богатыри ой как нужны!.. Зарятся на нее вороги лютые, и никак-то не уймутся. Одних прогонят, другие лезут. До ваших-то краев беда эта пока не докатилась, ан коли не остановить ее на дальних подступах, так хоть завтра в ворота постучится… Только вот вижу я, собрались вы в путь, совета доброго не спросив. Оно понятно, молодая кровь, горячая, только ведь мудрость не с рождения дается, с годами прирастает. Это к соседу можно вот так запросто ввалиться, и то не к каждому. А тут – к князю едете. К нему кто ни сунется – подарок везет, из самого наилучшего. Вы же – с пустыми руками. Неужто сами не додумались?

– Откуда ж нам додуматься было? – Еким говорит. – Чай, не девка красная, подарками одаривать…

– Вестимо, не девка; просто так у них, у князей, заведено. Будь ты хоть самый распробогатырский богатырь, хоть по тебе слава по всему белу свету идет, а без подарка – лучше и не суйся. Куда там в палаты, на крыльцо не пустят. Больше скажу, чем богаче подарок, тем почетнее место на пиру княжеском…

– Ты, старче, так речь ведешь, ровно сам из-за стола княжеского не вылазишь. Все-то тебе известно, про обычаи ихние… – с досадой сказал Еким.

– Ну, меня-то и до крыльца не пускают, – махнул рукой старик. – Сам взгляни, чего с меня взять?..

– Да хотя бы лапти, – это Алешка ввернул. – Ишь, как поблескивают… Золотые они у тебя, что ли? Где такими разжился?

– Сменял по случаю. По десять таких же глазастых как ты за лапоть отдал, да еще лукошко в придачу насыпал. Ты б не за лаптями моими приглядывал, а про подарок думал.

– Чего ж тут и думать? Нет у нас никакого подарка. Придется, наверное, несолоно хлебавши возвращаться…

– Так сразу и возвращаться?.. Сдается мне, рановато. Не зря мы, должно быть, встренулись. Помогу. Из-за тебя, добрый молодец Алеша свет Григорьевич, весь сыр-бор разгорелся, тебе и ответ держать. Подарок раздобыть для князя киевского. Он, вишь, и вправду, богатырей на службу к себе зовет. Только вот норов у него – и надо бы хуже, да некуда. Ежели что не по нем, жди беды. Многие приезжают, ан немногие остаются. Вот, давеча, наехал один, в службу поступать. Ростом, говорят, в три сажени, да сажень промеж плеч. Сам не видал, врать не буду, но сдается мне, преувеличили люди малость. Сколько прошло, не угодил князю. Потому не угодил, хвастлив больно. Так свои подвиги напоказ выставляет, что всех затмил. Только об нем разговоры и разговаривают. Ну, какой человек потерпит, чтоб рядом с ним другого первым ставили? Вот и князь не утерпел. Сцепились на пиру, князь богатыря в поруб велел посадить. Ан не на того напал. Тот и гридней побил, и богатырям, коим на пиру присутствовать приключилось, тоже трепку славную учинил. В общем, всем на орехи досталось. Ну, там, стол сломал, пару лавок, двери – это не в счет. Понаделал князю сорому, сел на коня и уехал. Сказать, что князь в ярость пришел – ничего не сказать. Он даже награду тому обещался, кто голову этого самого богатыря к нему привезет. К слову, не нашлось, охотников-то…