Текст книги "Из Сибири сообщают…"

Краевский поднялся из-за стола, прошелся по кабинету и произнес:

– Я сегодня не пойду на квартиру. Эту ночь я проведу здесь, под охраной целого отдела милиции. Это и есть мой сюрприз. Рассчитан он, конечно, на возможного второго человека Огнивца в отделе…

Оставшись один, Краевский задернул штору окна, выходившего на улицу, и оставил открытым окно, которое выходило во двор отдела. Подумав немного, он забаррикадировал столом дверь.

Удостоверившись, что все меры предосторожности приняты, достал из сейфа кофр и стал разбирать папки с делами агентов колчаковской разведки.

Он читал сообщения секретных агентов, рассматривал их фотографии, все больше сознавая, что делать этого не стоило. Старый принцип, чем меньше ты знаешь, тем дольше живешь.

Было три часа ночи, когда он дошел до последней папки, что находилась на самом дне кофра. Папка эта отличалась от других. Она не была старой и пыльной. Создавалось впечатление, что она попала в архив случайно и совсем недавно.

Он развязал тесемки и обнаружил внутри папки газету «Известия». На последней странице обведенная красным карандашом в рубрике «Очевидное – невероятное» была статья, называвшаяся «Виновата тарелка».

Краевский заинтересовался и начал читать.

«Поздним вечером тридцатого мая 1984 года двое молодых людей возвращались в автомобиле марки “Жигули” в город Н-ск. Был теплый вечер, небо было ясным. Проезжая мост через реку Черная, молодые люди увидели впереди машины огромный красно-оранжевый шар, от которого отходили лучи сиреневого цвета. Шар опустился на мост прямо перед автомобилем. Сидящий за рулем Ю. Чубарь сказал попутчику:

– Это мираж, сейчас мы проедем сквозь него, как сквозь туман.

Он прибавил газу, пронесся сквозь шар и съехал с моста. Однако сразу же после “столкновения” с шаром водитель не обнаружил в кабине попутчика. Считая, что тот мог выпасть из машины, Чубарь остановил автомобиль, вышел из него, но попутчика не нашел, тот как сквозь землю провалился. Водитель также никого не встретил возле моста и только видел, что шар, о котором шла речь выше, летел над деревьями. Полет этот был странным: шар двигался зигзагами, опускался сверху вниз, а потом исчез».

Далее в статье говорилось, что водитель поехал в ближайшее село и вернулся с аквалангистом-любителем, который отдыхал в деревне. Тот помог ему обследовать дно, но ничего не обнаружил.

Фамилия исчезнувшего молодого человека была Кроев.

– Кроев, – повторил он вслух, – почти Краевский, бывает же такое.

Сразу после статьи следовали два небольших приложения с мнениями специалистов. Один из них называл себя уфологом.

«Комментируя данный случай, – писал он, – можно с уверенностью сказать, что по характеру поведения и динамике движения (движение вверх-вниз, зигзагами) это было то, что принято называть “неопознанным летающим объектом”. Вполне возможно, что пропавший пассажир был взят НЛОнавтами на борт объекта либо в качестве пассажира, либо в качестве предмета исследований. В так называемой “Голубой книге” зафиксировано значительное число путешествий землян на борту летающих объектов».

Второй ученый был просто физиком. Он объяснил исчезновение молодого человека из машины с позиций теории относительности. По его мнению, соприкосновение автомобиля, водителем которого был Чубарь, с неким сгустком энергии (светящийся шар красно-оранжевого цвета) могло существенно искривить электромагнитное поле, и один из пассажиров автомобиля мог попасть в другой временной пласт.

Физик путем несложных вычислений даже рассчитал, что этот временной пласт не должен отстоять далеко от нашего времени. Это либо двадцатые годы нашего столетия, либо сороковые годы следующего тысячелетия.

Ни первый специалист, ни второй не коснулись возможности возвращения бедного Кроева в «тот временной пласт», из которого он выпал благодаря гипотетическим искривлениям.

Ниже статьи и комментариев тем же красным карандашом было начертано некое нецензурное слово, аналогом которому в мире нормальной лексики может быть слово «ерунда», и далее: «Чубарь, конечно, замочил Кроева, труп спрятал в лесу, а нам баки заливает».

Как догадался Краевский, резолюция была наложена его коллегами из будущего.

Он еще раз взглянул на газету. Ошибки быть не могло: на первой странице значился 1984 год.

Все стало на свои места. Он понял, как оказался в тифозном госпитале, почему Кожан и его коллеги не могли установить, кто его родители. Он также осознал, почему он более сообразителен, чем окружающие его люди, откуда у него клочки непонятных видений: города с асфальтом, аудитории с прилично одетыми слушателями… Все понял он, как и то, что никогда не вернется туда, откуда выбросило его искривленное пространство. Ему так и придется тащить на себе ярмо, в которое он случайно попал. И…

Тихий свист со двора отдела прервал его размышления. Он осторожно выглянул из окна.

Ровно в девять часов утра в дверь кабинета постучали. Краевский отодвинул от дверей стол, и в кабинет вошел Проваторов. Он был одет в военный френч без погон, на ногах сапоги. Чувствовалось, что он готов к операции.

– Ты плохо выглядишь, – сказал он Краевскому после приветствия, – глаза красные…

– Веришь, – ответил ему Краевский, – всю ночь глаз не сомкнул, все чудилось, что кто-то ко мне с револьвером подкрадывается…

– Ну, теперь все страхи должны быть позади, – заявил Проваторов, – еще немного – и все закончится. Тогда можно будет отдохнуть, выспаться…

– А где Андросов?

– Во дворе проверяет эскорт, тебе надо будет спуститься, поставить перед ним задачу, – попросил Проваторов.

– Хорошо, – ответил Краевский.

Он отпер сейф, извлек оттуда чемодан и сказал Проваторову:

– Попроси дежурного вынести его минут через пятнадцать, когда я проверю эскорт.

Во дворе отдела гарцевали на конях десять милиционеров. У каждого из них была винтовка и шашка, пешим был только Андросов. Он стоял рядом с кошевой, в которой собирался ехать.

– Смирно, – заорал он, увидев выходящего из дверей отдела Краевского.

Краевский принял рапорт исполняющего обязанности начальника отдела, проверил экипировку эскорта, а потом, забравшись на небольшую трибуну, которую ему так и хотелось назвать сугтестой, произнес речь.

Он говорил и поражался тому, что исходило из его уст. Речь эта была как две капли воды похожа на речь Андросова на поминках Бороды. Начиналась она с констатации факта «окружения врагами», а заканчивалась «верой в неизбежность победы мировой революции».

– Ур-ра, – грянул на заключительную фразу отряд, и кони под всадниками заплясали от нетерпения.

В это время из дверей, что вели во двор, вышел дежурный. Он нес огромный кофр. Его поставили на кошеву. Туда же сел Андросов.

– Рысью… марш! – скомандовал Краевский, и кошева, а за ней кавалькада всадников выехали за пределы территории Каминского отдела милиции.

Краевский вернулся в кабинет, где его ждал Проваторов.

– Сейчас позвонит мой человек, – сказал он, – и пригласит меня приехать в больницу. Это, конечно, липа, но я действительно плохо себя чувствую и боюсь, как бы у меня не начался припадок.

– Держись, – ответил Проваторов, – я себя давненько плохо чувствую и в обычной обстановке, наверное, давно бы уже загнулся, а в военной, как видишь, еще живу, хотя меня врачи уже давно списали…

В дверь постучали.

– Да, – сказал Проваторов.

Вошел дежурный.

– Товарища из губернского розыска просят приехать в загородную больницу, – доложил он.

– Отвезешь меня? – спросил Краевский Проваторова так, чтобы у дежурного не возникло никаких вопросов.

– Разумеется, – ответил тот и, обратившись к дежурному, приказал: – Позвони на конюшню, нам нужен фаэтон, до больницы доехать.

Фаэтон появился во дворе почти мгновенно. Краевский, увидев его, еще раз отпер сейф, достал оттуда большой саквояж и подмигнул Проваторову:

– Теперь наша очередь.

– Мы будем через час, – произнес Проваторов дежурному и сел в фаэтон, в котором уже находился Краевский.

– Ну, с Богом! – сказал он и стегнул лошадь вожжами.

Они проехали несколько кварталов по направлению к больнице, затем Проваторов повернул лошадь на сто восемьдесят градусов и погнал фаэтон окольной дорогой к железнодорожной станции.

– Поспешай, поспешай, – говорил Краевский, видя, как нахлестывает лошадь Проваторов, – мы должны быть на станции раньше Андросова. Представляешь, если мы задержимся, а он сдуру начнет сдавать свой груз под охрану на станции. Точно?

– Точно, – усмехнулся Проваторов, – с него станется.

– Быстрей, быстрей, – попросил Краевский, – я боюсь, что мне опять станет худо…

– Успеем, успеем, – успокаивал его Проваторов. Они ехали по проселочной дороге, через небольшие колки и проехали уже половину пути, как где-то справа грохнул выстрел и затарахтел пулемет.

– У тебя есть оружие? – спросил Проваторов.

– Нет, – ответил Краевский, – я приехал без оружия.

– Без оружия в наше время нельзя.

– А что это за шум?

– Стреляют со стороны основной дороги.

– Наверное, Андросов отстреливается.

– У Андросова нет пулемета, – сказал Проваторов, останавливая лошадь возле небольшого колка и прислушиваясь.

– Тогда это бандиты, – заметит Краевский, – едем, мне стало совсем плохо, не могу пошевелить ни рукой, ни ногой.

Но Проваторов пропустил его последние слова мимо ушей и только сказал задумчиво:

– У бандитов тоже нет пулемета.

– Откуда ты знаешь, что у них нет пулемета, – превозмогая боль, проговорил Краевский. – Ты же не занимался бандой, это делал Базыка.

– Так, так, – произнес Проваторов, словно не слыша его, – это не банда… Тебе плохо? Сейчас я тебе помогу.

Он выпрыгнул из коляски, обошел ее, взвалил себе на плечи Краевского, прихватил одной рукой саквояж и направился к ближайшему дереву. У дерева он положил Краевского на землю и присел рядом.

– Относительно моей осведомленности о повстанцах, – сказал он, – могу сообщить следующее. Лучше меня никто не знает, что у них на вооружении…

– Уж не хочешь ли ты сказать, что человек Огнивца – это ты?

– Ну что ты, конечно, нет… Я не могу быть человеком Огнивца.

– Фу ты, – вздохнул Краевский, – а я уж было испугался.

– Я не могу быть человеком Огнивца, – снова произнес Проваторов, – потому что Огнивец – это я.

– А ведь я догадывался об этом, – застонал Краевский.

– Весьма сомнительно, если учесть, что ты, разрабатывая операцию на двух уровнях, безоговорочно доверял второму этажу. Ты неправильно расставил фишки в этой игре и запутался, в конце концов. Тех, кто мог бы работать на тебя, ты либо оттолкнул, либо отослал. Тех, которые были против, – приблизил.

– Это не так, – сказал Краевский и помотал головой, чтобы не упасть в обморок, – уже на второй день пребывания в отделе я понял, что человек банды, а то и сам Огнивец находится среди руководства отдела. Я стал подозревать всех. Всех вас кто-то постоянно компрометировал передо мной… Причем делалось это систематически и мастерски. Делать так мог только человек сильный, последовательный. Из всех замов таким мог быть только Проваторов.

– Логично, – заметил Проваторов и сел на саквояж.

– Далее, компрометация Андросова и Базыки была жесткой, а Проваторова как бы случайной… Кто-то как бы подсказывал мне линию поведения, говорил, что Проваторов – самый надежный человек. Это само по себе было подозрительным. Когда все замы были скомпрометированы передо мной по разу, я понял, что наступает второй виток и он коснется Базыки, поскольку варка патронов была самым уязвимым звеном в операции с Бурдуковым. И я решил включить в свою операцию именно Базыку. Базыка меньше всего мог быть Огнивцом или человеком Огнивца. Во-первых, он был молод, во-вторых, банда зарубила его деда, и, в-третьих, у него не было родственников на севере, как утверждали остальные замы, потому что всех его дядьев также порубали бандиты, и Базыка не простит им этого до конца жизни.

Я посоветовал Базыке скрыться, если операция с Бурдуковым вдруг провалится. Это Базыка застрелил Кабанова, твоего телохранителя и исполнителя твоих приказов.

– Я догадывался, что ты начал какую-то свою игру… Но не придал этому большого значения. Недооценил, а противника недооценивать нельзя. Я почему-то не подумал, что ты ко второму уровню сможешь пристроить третий и тем самым выявить врага во втором. Я, наверное, тоже устал от этих игр и больших, и маленьких, и на первом уровне, и на втором… Устал так же, как и ты… Поэтому я предлагаю тебе бежать со мной в Манчжурию… Камешки и архив помогут нам устроиться и скрасят существование за кордоном.

– Каким образом нам поможет архив?

– Про камешки ты не спрашиваешь, – продолжал Огнивец-Проваторов, – с камешками все понятно. А архив мы будем продавать заинтересованным лицам.

– Кому нужны эти архивные дела там?

– Там они нужны так же, как и здесь. Ты думаешь, почему твое начальство стремится заполучить архив? Чтобы выявить шпионов? Как бы не так. Чтобы спрятать компромат на себя, своих друзей и соратников. Поэтому, как только ты доставил бы архив в Новониколаевск, тебя сразу бы ликвидировали. А вдруг ты ознакомился с делами? Ты много знаешь – значит, ты опасен. А нам архив поможет, особенно первое время…

– Не поможет, – прервал его Краевский.

Он собрался с силами и переполз поближе к корням березы, возле которой его положил мнимый Проваторов.

– Почему? Уж не хочешь ли ты сказать, что камешки и архив уехали с Андросовым?

– Нет, – ответил Краевский.

– Правильно, – сказал Огнивец, – когда ты выходил принимать парад, я открыл дверь и заглянул в кофр. Там были кирпичи. Ты не удивляйся. Особняк, в котором сейчас отдел, принадлежал моему дяде. У меня были дубликаты всех ключей от всех комнат.

– И от сейфа?

– Нет, от сейфа у меня дубликата ключа не было, дядюшка не имел… В Каминск я приехал после того, как несколько лет после отравления газом на фронте отлежал в госпиталях и больницах. Остановился у своих дальних родственников, а потом поехал на север к одной знахарке. Она меня и вылечила, и там же я попал в лапы повстанцев. Они узнали, что я бывший офицер, и предложили возглавить их отряд. Первое время я делал это из урмана, о потом понял, что так долго продолжаться не может. Нужен надежный человек в отделе, чтобы иметь информацию о всех акциях против повстанцев. Сам понимаешь, где было взять такого человека? Вот я сам и подался в отдел как сочувствующий… Конечно, все каверзы, о которых ты говорил, организовал я. А патроны Масокину тоже подменил я, потому что опасался, как бы Бурдуков не явился на квартиру, где скрывался Кабанов… Но хватит разговоров. Бежим?

– И с чего это ты воспылал ко мне любовью? Ты мог бы забрать камешки и бежать один, больше достанется.

– Достанется, конечно, больше, но жадность, она всегда фраеров губит… Бежать вдвоем легче, это первое. Второе, ты парень с головой и можешь пригодиться. В наш век предательства хочется иметь возле себя надежных людей. И третье, ты мой брат, хотя сам об этом не знаешь…

– Что ж ты, брат, послал своего телохранителя убить меня?

– Я и теперь тебя убью, если ты откажешься. Времена, брат, настали тяжелые: брат на брата пошел… И мне не нужен в моем тылу человек, который может организовать розыск исчезнувшего Проваторова.

– Розыск и так организуют. Без меня проведут. А если тебя ГПУ не найдет, то собратья по банде…

– Собратья по банде меня никогда не найдут. Я предполагал, что ты сделаешь ловушку возле моста, где Андросов повезет липовый чемодан. А я как раз туда послал остатки повстанцев. Так что, судя по пулеметным очередям, они попались.

– Да, возле моста находился в засаде чоновский отряд из Корябинска, там же находится и Базыка… Ты не ожидал этого?

– Наоборот, я таким образом избавился от своих же собратьев и теперь свободен.

– И тебя не будут мучить угрызения совести?

– Нет, они втянули меня, интеллигента, в эту кровавую бойню и поплатились за это.

– А идейные соображения, борьба с государством?

– Это не для меня, я ни с кем не боролся, если бы меня не заставили это делать. Даже клоп, которого пытаются раздавить, убегает или сопротивляется, лапками шевелит…

– Тебе не удастся убежать, через минуту-другую здесь будет Базыка.

– А-а, ясно, почему ты так охотно полемизируешь со мной, ты тянешь время. Но это напрасно. Базыка не приедет. Я повез тебя не той дорогой, о которой ты мог ему сообщить. Вишь, я тоже не лыком шит. Так что все в порядке. Мы с тобой спокойно уходим. У меня есть окно на границе с Китаем… Едем?

– Нет, – ответил Краевский, – я не поеду с тобой. Да и ты не возьмешь меня, после того как узнаешь все… Ты прав, в том чемодане, что увез Андросов, нет камешков и архива, но этого нет и в моем саквояже. Сегодня ночью я отправил архив и камешки в Корябинск с человеком Базыки.

– Не может быть, – сказал Огнивец.

Он вскочил с саквояжа. Щелкнули замки, и перед ним предстали кирпичи, завернутые в известную уже шинель Бороды, которая когда-то выручила Краевского, потом спасла, а вот теперь должна была погубить.

– Да-а… – протянул Огнивец и снова сел на саквояж, – тогда твои дела действительно плохи.

– Но и тебе отсюда не уйти. Базыка поймет, что ты повез меня другой дорогой. Не так уж много таких дорог вокруг Каминска.

– Да-а… – словно не слыша его, продолжал Огнивец, – переиграл ты меня. Не ожидал от тебя…

– Противника нельзя недооценивать. Твои слова?

– Мои… Но где здравый смысл? Что ты выиграл? Ну, ушли камешки в Новониколаевск, а потом уйдут в Москву, тебе-то от этого какой прок, ты будешь гнить здесь…

– И все же я у тебя выиграл.

– Ни в коем случае… Нет такой цены, чтобы сравниться с жизнью. Да что я тебе говорю, ты уже заразился ядом всеобщего сумасшествия, – произнес Огнивец и вытащил из кармана дамский пистолет.

Затвор пистолета с характерным щелчком дослал патрон в патронник. Но Краевскому не было страшно. Люди второго уровня не боятся смерти. Они устали от жизни. Единственное его желание было необычным для создавшейся ситуации. Он не хотел, чтобы Огнивец выстрелил ему в грудь, ибо второй раз в жизни боль от ломающейся грудной клетки он не сможет пережить.

– Не убивай меня, – попросил он Огнивца, который остановил ствол как раз напротив груди, – я оказался здесь случайно, мне нужно вернуться в свое время, у меня другая жизнь…

– У тебя нет другой жизни, – произнес Огнивец, – да и зачем тебе жизнь, я подарю тебе нечто большее – покой…

Он не слышал звука выстрела… Страшная боль разорвала грудь, и он понял, что Огнивец нажал на спусковой крючок.

«И как может такой маленький кусочек металла причинить такую боль», – подумал он отстраненно, так, как думают о чужих страданиях.

– Раз, два, три… Открыл глаза… прекрасно… Сколько пальцев? – слышится знакомый голос.

– Два…

– Как тебя зовут?

– …сандр.

– Правильно.

– Какой сейчас год?

– …семьдесят четвертый.

– Восемьдесят четвертый. И это верно… Анна Петровна, укольчик нашему утопленнику, у него, кажется, все скверное позади.

– Кончился его бред?

– Да, он окончательно пришел в себя и больше не вернется в темную яму галлюцинаций, если, конечно, снова не свалится с моста в воду.

– Интересно, что он видел за эти трое суток без памяти?

– Сие тайна великая есть, и нам не дано ее узнать… Вот, опять глаза открыл, закрывай и поспи, теперь уже без кошмаров. Теперь только покой… Покой в наше время – лучшее лекарство.

Часть вторая
По фактам возгораний

В конце марта, в пору весеннего равноденствия, когда днем под ярким солнцем оседает почерневший снег, бегут ручейки, а ночью зима, отыгрывая свое отступление, замораживает все, что оттаяло за день, в совхозе «Приозерном» Кедровского района загорелся коровник. Загорелся в самое неудобное для тушения время – ночью…

Первым огонь заметил дежуривший на ферме скотник Тропин. Он на лошади примчался в село, сообщил о пожаре учетчику Степаненко: тот жил рядом с конторой, где находился единственный на отделение телефон, а сам понесся дальше поднимать людей.

Телефонный звонок из «Приозерного», принятый пожарным диспетчером, привел в действие пожарную службу, ушли в совхоз ярко-красные машины, увозя людей в брезентовых робах и металлических касках, о случившемся тут же доложили районному начальству и в милицию.

Получив сообщение о пожаре, дежурный по Кедровскому отделу внутренних дел тяжело вздохнул, подтянул портупею и стал, в соответствии с инструкцией, обзванивать людей, в обязанности которых входило расследование подобных происшествий. Одной рукой дежурный крутил диск телефона, другой водил по списку, лежащему под стеклом его стола, сожалея о том, что спокойному несению службы пришел конец…

Следователь прокуратуры Кроев сном праведника спал в комнате общежития, когда вахтерша Глафира, зевая во весь рот, разбудила его и позвала к телефону.

Кроев натянул трико и, накинув на плечи пальто (в коридоре было холодно), направился вслед за Глафирой в комнатенку у входа в общежитие, именуемую вахтой.

– Александр Петрович, – голос прокурора в трубке звучал бодро, и можно было подумать, что он не ложился спать этой ночью, – вам надлежит выехать в составе группы на происшествие, связанное с возгоранием одного из сельхозобъектов района. Сбор в райотделе. Выезд через двадцать минут…

Сон наполовину оставил Кроева. Он положил трубку на рычаг и пошел к себе под сочувственным взглядом Глафиры, которой, однако, не терпелось побыстрей выпроводить следователя, закрыть дверь общежития на засов и завалиться спать до утра.

Кроев Глафиру не задержал. Уже через пять минут он покинул стены своего жилища и под лай собак побежал по темной улочке мимо молчаливых деревянных домов, березовых поленниц к прокуратуре – небольшому, тоже деревянному зданию.

Открыв своим ключом навесной замок, Кроев схватил следственный портфель и фотоаппарат и так же бегом помчался к отделению милиции…

В Кедровку Кроев попал летом прошлого года по распределению. В маленьком поселке на пять тысяч жителей с жильем было туго, но прокурор (или шеф) сумел выбить своему сотруднику отдельную комнату в общежитии. Комната эта стала Кроеву родным домом. Его часто приглашали к телефону на вахту, и он пользовался «заслуженным авторитетом» у дежурных, которые гордились тем, что являются посредниками между прокурором и следователем. Они же всячески баловали холостого парня, подкармливали его принесенной из дому стряпней, грибочками и вареньем.

Кроеву шел двадцать шестой год. Всю свою жизнь он провел в большом городе, там же окончил юрфак, а вот распределился в глухомань. По выражению его однокашника и друга Юрки Чубаря – штатного остряка и задиры сорок третьей группы факультета правоведения – место, где «мало бань и много Мань».

Молодой специалист внешне сильно отличался от большинства жителей поселка. Был он небольшого роста, худ, бледен, носил очки, и местные классификаторы за глаза называли его Шуриком, намекая на сходство с известным киногероем. Однако это не было кличкой и не являлось следствием неприязни к нему со стороны румяных, пышущих здоровьем кедровчан.

Кедровка, надо отдать ей должное, зимой и в сухую погоду летом производила приятное впечатление. В ней среди огромных елей располагались аккуратные деревянные домики с непременными поленницами перед забором.

В экзотику деревянного зодчества красиво вписывались двухэтажные здания: райисполком, дом культуры, средняя школа, построенные из силикатного кирпича. Все это – вместе с асфальтом на центральной улице и фонарями дневного света делали Кедровку похожей на дачный поселок. И казалось странным, почему сюда еще не хлынули потоки горожан, чтобы остаток дней своих провести в таком райском месте.

Необходимость объяснять вышеуказанный парадокс отпадала, когда приходила весна, наступала осень, либо начинались дожди. Болотистые почвы, на которых стоял поселок, мгновенно насыщались водой и превращались в замес, в котором было невозможно ходить без сапог.

Грунтовая дорога протяженностью более ста километров, связывающая Кедровку о железнодорожной станцией, в это время становилась похожей на длинную ленту-липучку, к которой, как мухи, прилипали ГАЗы, КамАЗы, Уралы. Колесная техника не годилась для езды в такую пору. И если период этот затягивался, то почту, продукты и все необходимое в Кедровку и ее населенные пункты доставляли на танкетках, тягачах и вертолетах.

Кедровчане стоически переживали «сезоны больших осадков»: ходили в болотниках; строили из запасенных в сухое время материалов гостиницу и два жилых шестнадцатиквартирных дома; пекли хлеб из привезенной муки и отправляли испеченные булки тем же транспортом по деревням; выполняли планы молокопоставок – доставляя фляги с молоком на маслозавод на танкетках; учили в школах детей; лечили больных; растили и, если позволяла погода, убирали хлеб – в общем, делали то, что в соответствующий период года делают в каждом нормальном сухом районе Сибири.

Кроев приехал в Кедровку в августе, в последний сухой день. Водитель прокурорской машины Василич – сорокалетний мужчина, коренной кедровчанин, посмотрев на лаковые туфли нового следователя, сказал:

– В гараже есть резиновые сапоги, они будут надежнее.

Василич как в воду смотрел. На следующий день пошел дождь, и Александр во всей красе увидел место, где ему предстояло работать ближайшие три года.

В тот день он, возвращаясь из столовой в прокуратуру, тащил на подаренных Василичем сапогах по пуду добротной кедровской грязи и проклинал себя за то, что поступил неразумно, согласившись распределиться в Кедровку, не узнав толком, что она собой представляет.

Желая побыстрей закончить муку передвижения в этом болоте, он пошел к деревянному тротуару через кювет и набрал полный сапог воды. Отступать было поздно, и Кроев, сделав еще несколько шагов с риском наполнить водой другой сапог, ступил на тротуар.

Кто ходил в грязь по дощатым тротуарам, знает – это не самая надежная опора. Покрытые тонким слоем грязи доски скользки, как ковер из арбузных семечек.

Ноги Кроева скользнули по доскам. Он попытался устоять, ухватившись руками за забор, но тщетно. Вырвав две штакетины, следователь грохнулся на спину под смех мальчишек младшего школьного возраста, восседавших на лавочке у дома, что был напротив прокуратуры.

Таким конфузом началась трудовая деятельность Кроева. Так неласково встретила его Кедровка, и он долго тосковал еще по городскому житью, пока не захлестнула его рутина работы, не оставив в душе ни одного закоулка для асфальтовой ностальгии…

В кабинете начальника милиции, к удивлению Кроева, находился и шеф. Это значило, что дело с пожаром было серьезным. Кроме него там уже собрались: замначмила майор Кондак – пожилой брюнет с усталыми от беспокойств службы глазами; старший оперуполномоченный уголовного розыска Корж – подвижный как ртуть мужчина лет тридцати пяти, с тяжелым подбородком боксера, быстрыми серыми глазами и портившей его кривой «под блатного» полуулыбкой. Там же был непонятным образом оказавшийся в райцентре участковый «Приозерного» Глинков – коренастый и плотный лейтенант милиции с открытым русским лицом и степенностью сельского жителя.

Шеф, Кондак и Глинков – все в форме – сидели за столом, а их шинели и пальто, вопреки заведенным правилам, лежали тут же на стульях. Корж, словно не имел никакого отношения к сидящей компании, стоял у окна. На нем было старое, давно вышедшее из моды пальто с шалевым воротником (в нем он всегда выезжал на происшествия) и на голове, как обычно, красовалась серая кепка, которую он носил девять месяцев в году и в которой был больше похож на объект розыска, чем на сотрудника милиции.

Прокурор района – Владимир Юрьевич Мазюк – тут же отозвал Кроева в сторону и стал «озадачивать» его, то есть давать ненужные указания.

Прокурором шеф стал недавно. Разница в возрасте между ним и следователем была небольшой – пять лет, и он часто «инструктировал» молодого работника на глазах окружения, чтобы его, избави бог, не спутали с подчиненным.

Кондак, видимо, еще раз позвонил диспетчеру и сообщил, что звонок о пожаре поступил в 3 часа 12 минут…

– Это нам известно, – перебил его Мазюк, – чего мы ждем?

– Да водитель наш заправляться поехал, – чертыхнулся Кондак.

– Непорядок, – ответил ему шеф и с гордостью добавил: – Наш водитель всегда в полной боевой… Что известно о помещении?

– По предварительным данным коровник старый, деревянный. С учетом дефицита помещений в «Приозерном» там должно находиться не менее ста животных, – сказал Кондак и, видя, что новых вопросов ему не задают, стал развивать тему дальше. – Пожарная служба сработала оперативно. Две машины и инспектор госпожнадзора Пронь сразу же убыли в «Приозерный». И если сигнал о пожаре поступил вовремя и из центральной усадьбы совхоза вышла пожарная машина, то до подхода наших пожсредств она сможет локализировать очаг. А Пронь подъедет и ликвидирует пожар в два счета. Он в таких делах мастер…

– Не успеет, – вмешался Корж, – до отделения сорок с гаком, а пожарная машина «Приозерного», по моим данным, еще неделю назад была не на ходу.

– Безобразие, – отметил прокурор.

В этот момент зазвонил телефон. Кондак поднял трубку, послушал и сказал: «Едем!»

В совхоз ехали на двух машинах. Впереди шел автомобиль милиции, сзади трясся на замерзших кочках прокурорский уазик. Путь до места не близкий. Кедровский район в области самый маленький по количеству жителей и самый большой по площади.

– Полтора Ливана, – произнес как-то прокурор во время политинформации. Кроев заглянул в энциклопедию – шеф не ошибся.

Прокурорский шофер Василич – человек умный и умелый. В его машине стояла самая жаркая в районе печка, от нее исходило приятное тепло, и Кроеву захотелось спать, и он уснул бы, но в прокуроре, сидящем рядом с Василичем, вновь проснулся начальник.

– Приедем и, как рассветет, сразу за осмотр. В таких делах все начинается с осмотра, – произнес он менторским тоном.

И хотя это не совсем так, Кроев с шефом не спорил. «Шеф – он и в Кедровке – шеф», перефразировал Александр один из афоризмов Чубаря и, уткнувшись в воротник пальто, начал дремать.

– Дело возбудим по факту возгорания, – продолжало между тем начальство.

Кроев понимал, что Мазюк специально говорил «возгорание», чтобы подчеркнуть свою осведомленность в пожарной терминологии. По мнению шефа, использовать привычное «по факту пожара» было бы по-дилетантски, а это не соответствовало его положению и опыту работы.

Мазюк в прокурорах ходил второй год, а до этого пять лет проработал следователем в соседнем районе, где родился и вырос и где жили его родители.

– Года три назад работал я вот так же в группе, – продолжал Мазюк неторопливо, будто диктуя мемуары, – так самое трудное было не виновных установить, а ущерб определить. Склад сгорел, а ущерба нет… Стоимость склада, оказывается, амортизацией погашена, и подлежал он списанию с баланса.