Текст книги "Полет в неизвестность"

Глава 14

В тот день Бауру было особенно плохо. После утренней перевязки поднялась температура, пот лился ручьем, нательная рубаха, кальсоны и постельное белье промокли насквозь. Ни переодеться, ни перестелить постель он не мог, еще не мог вставать. Почему-то не приходил Миш. Баур позвал санитарку, кое-как объяснил, что мокрому ему совсем плохо, что он не может переодеться. Санитарка выслушала жалобы и, не проронив ни слова, удалилась, принеся вскоре чистое нательное и постельное белье. Положила его на тумбочку и ушла. Она не обслуживала тех военнопленных высокопоставленных генералов, к которым прикомандировали ординарцев. Баур был в отчаянии и до обеда так и провалялся в мокром белье в мокрой постели.

Около часу пополудни явился, прихрамывая, Миш. Вид он имел, мягко говоря, неформальный. Усталое, помятое лицо было все в ссадинах и царапинах. На лбу красовалась шишка, а под правым глазом висел приличный синяк. Миш поздоровался, присел на соседнюю пустую постель, сжал кисти рук, положив их между ног, и, словно нашкодивший ребенок, опустил плечи и голову.

– Что с вами, Миш? Вас что, в бетономешалке держали? – попробовал пошутить Баур.

Миш, словно очнувшись от дурного сна, без слов поднял Баура, раздел его, обтер влажным и сухим полотенцами, переодел в чистое, перестелил постель и, уложив вновь, уселся в прежней позе. Баур не узнал сдавленного и дребезжавшего голоса Миша.

– Сегодня меня допрашивали, господин группенфюрер. Всю ночь и утро.

– Били, я вижу?

– Не то слово, господин группенфюрер. – Скорчившись от боли, он поменял позу, вытянув вперед поврежденную ногу. – Лупили чем попадя, обработали методично и тщательно, словно кенигсбергскую отбивную. Левая нога особенно болит, по голени хлестали резиновой палкой.

– За что же они вас так?

– За вас, господин группенфюрер. – Миш бросил на Баура совсем недобрый взгляд. – И за фюрера, пусть земля ему будет пухом.

Баур уставился в потолок, соображая, о чем спросить Миша. Баур, конечно, предполагал, что Миша вскоре должны взять в оборот, он ведь служил в фюрербункере, перед его глазами проходили сотни радиограмм, в том числе шифрованных, десятки высокопоставленных генералов вермахта, люфтваффе и СС общались с ним в дни агонии рейха. Но он не предупредил Миша, понимая, что тот испугается и, возможно, откажется быть его ординарцем. Следовательно, виной всему был он, группенфюрер СС и генерал-лейтенант полиции Ганс Баур. Но он не чувствовал за собой никакой вины, его не мучило угрызение совести за избитого солдата. За годы своего боевого опыта Баур привык считать солдат и офицеров расходным материалом войны, обученным, дисциплинированным и молчаливым материалом. На то они и солдаты. На то и война.

– О чем они вас спрашивали, Миш?

– Они не спрашивали, господин группенфюрер, они выбивали сведения. Привели в камеру, посадили на металлический стул, заломили назад руки и сковали их наручниками. Допрашивали три офицера, то вместе, то поочередно. Но избивал один из них, что помоложе, и здоровенный унтер-офицер, всегда стоявший сзади.

– Ну, а что вы, Миш?

– Ну что я мог им сказать? Я ведь ничего не знаю.

Миш лгал. Повели его на допрос в час ночи, полусонного, испуганного. Конвоиры то и дело подталкивали прикладами автоматов в спину. Допрашивали не в камере, а в богато обставленном кабинете. За столом сидел высокий, хорошо сложенный майор (Миш уже разбирался в знаках различия русских) в незнакомой форме: темно-синие бриджи, темно-зеленый китель из дорогой шерстяной ткани, не золотые, как у армейских офицеров, а серебряные погоны с двумя лиловыми просветами и такого же цвета кантами и обшлагами на рукавах[18]18
  Общая повседневная форма офицеров НКВД и НКГБ СССР.


[Закрыть]. Два других офицера, капитан и старший лейтенант, были в такой же форме. Старший лейтенант оказался переводчиком, он сидел за маленьким столиком рядом с Мишем, переводил и вел протокол на немецком. Здоровущий сержант заломил руки Миша назад, надел наручники и, пропустив через них веревку, дернул ее вверх. Из-за страшной боли в плечевых суставах Миш чуть было не потерял сознание, непроизвольно из глаз хлынули слезы.

– Ну-ну, Миш, – заговорил майор, сделав сочувствующее лицо, – чего это вы захныкали? Мы ведь с вами и поговорить не успели, а вы в слезы.

Он сделал знак сержанту, и тот отпустил веревку.

– Допрос будут вести следователи оперативного управления Главного управления по делам военнопленных и интернированных Наркомата внутренних дел СССР – ваш покорный слуга майор Тюшкин и, – он указал на молодого офицера, – капитан Игнатенко. Нас, Миш, интересует группенфюрер СС и генерал-лейтенант полиции Ганс Баур. Интересует его пребывание в бункере рейхсканцелярии. Чем он там занимался? С кем общался? Часто ли бывал в кабинете Гитлера? Покидал ли бункер в конце апреля – начале мая? Кто его посещал? Хочу предупредить, все, что во время допроса говорите вы и мы, является государственной тайной. По окончании допроса вы дадите подписку о неразглашении гостайны. Ее нарушение предусматривает расстрел. – Майор откинулся на спинку кресла, вытянул ноги, закурил. – Хочу заметить, от вашей искренности будет зависеть ваша судьба военнопленного. Мы вас слушаем, Миш.

– Господин майор, а нельзя ли снять наручники? Бежать я все равно не смогу.

Майор кивнул, сержант снял наручники.

Миш потер запястья и, не задумываясь о последствиях, по-детски искренне брякнул:

– Так я ведь ничего не знаю, господин майор, я ведь простой связист, сидел в своей радиорубке, даже спал там же. Выходил только в столовую, душ и туалет.

Не успев договорить последние слова, Миш слетел со стула от удара в голову справа. Он медленно встал на карачки и потряс головой. Подняться он не мог. Сержант легко, словно куль с мукой, подхватил его под мышки и усадил на стул, положив руку на плечо Мишу, чтобы тот вновь не упал.

– Ответ неверный, дорогой Миш. К Бауру мы еще вернемся. Что вы знаете о смерти Гитлера?

Миш поерзал на стуле, потер ладонью ушибленный висок, утер рукавом нос.

– Знаю, господин майор, что он то ли застрелился, то ли отравился. Всякое про него болтали. А потом якобы его и его супругу, госпожу Гитлер, сожгли эсэсовцы во дворе рейхсканцелярии.

Молодой капитан подошел вплотную к Мишу и, покачавшись с носков на каблуки сапог, нанес молниеносным движением удар в глаз. Миша отбросило назад, он опрокинулся вместе с тяжелым стулом и жалобно застонал. Сержант вновь поднял его, но сажать не стал, а попытку Миша усесться на поднятый стул пресек ударом резиновой дубинки по голени. Миш дико заорал, упав на колени. Майор, переменил позу, закинул ногу на ногу и взял новую папиросу.

– Ответ опять неверный, Миш. Вы лично видели трупы Гитлера и Евы Браун, или, как вы ее назвали, госпожи Гитлер?

– Нет, господин майор, лично не видел.

– Ну, вот видите, – оживился капитан, – а говорите, ничего не знаете. Садитесь.

Сержант грубо усадил Миша на стул.

Майор резким движением поднялся и, подойдя к Мишу, открыл перед ним пачку «Казбека». Военнопленный дрожащей рукой взял папиросу, майор щелкнул зажигалкой, и кисловатый вкус незнакомого табака, дурманящий дымок сделали свое дело. Мишу показалось, что его измученное тело обрело невесомость, стало как-то легко и приятно, притуплялась боль, ужасно захотелось общаться, говорить и говорить с этими приятными и учтивыми офицерами, которые даже бить умели профессионально, не вызывая потеков крови. Майор, по-дружески положив руку на плечо Миша, спросил:

– Как мы вас поняли, трупов вы не видели?

– Не видел, господин майор.

– И вы никого не знаете из эсэсовцев, которые якобы сжигали трупы?

– Не знаю.

– А от кого вы узнали о смерти и сожжении Гитлера?

– Впервые я услышал от группенфюрера Раттенхубера, а затем об этом только ленивый в фюрербункере не говорил.

– Как на эту информацию реагировали сидельцы фюрербункера?

– По-разному. Кто-то был явно огорчен, как, например, группенфюреры Раттенхубер и Баур, кто-то даже рыдал, как бригаденфюрер Монке. Многие не верили, но большинство так устали, что встретили сведение о смерти фюрера равнодушно.

Капитан пододвинул стул к Мишу, сел на него верхом, положив руки на спинку. Он спросил, как показалось Мишу, совершенно добродушно:

– Вот вы сказали, что не видели трупов, никого не знаете из тех, кто участвовал в их сожжении, что многие не верили в смерть Гитлера. А может, и не было никаких трупов?

Миш задумался: «А ведь и правда. Никто из тех, кого я знал в фюрербункере, трупов не видел».

– Может, это вовсе и не Гитлер, и не Ева Браун были? Могло так случиться, что кому-то было выгодно распространить слух о гибели Гитлера? – Капитан в упор глядел на Миша.

– Ну, например, Генриху Мюллеру, – вступил в разговор майор, – или Борману, или гросс-адмиралу Деницу? А, Миш, как вы думаете? Могло такое случиться?

Миш вновь задумался на минуту. «А почему нет? Ведь ходили же слухи о двойниках фюрера. Одного я даже сам видел».

– Думаю, что могло.

Офицеры весело переглянулись. Майор, порывшись в бумагах на столе, нашел нужную, бегло пробежал по ней глазами и, подойдя к Мишу, спросил:

– Скажите, Миш, мог ли Гитлер улететь из Берлина на самолете тридцатого апреля? Ведь у Баура наверняка имелись готовые машины для побега?

– Думаю, что мог, господин майор. Я слышал о нескольких самолетах «Фокке-Вульф-200 Кондор» из авиаотряда группенфюрера Баура, расположенных на аэродроме Темпельхоф. Они до последнего момента, до уничтожения вашей артиллерией взлетно-посадочной полосы, выполняли какие-то спецрейсы. Думаю, штандартенфюрер Бетц, заместитель группенфюрера Баура, недаром несколько раз покидал фюрербункер и вновь туда возвращался. Видимо, он получал какие-то указания Баура.

– Прекрасно, Миш, прекрасно. – Майор от удовольствия стал потирать руки. – Вот видите, а говорили, ничего не знаете. Вы, дорогой Миш, очень много знаете. Теперь давайте правильно сформулируем ваши показания в протоколе допроса.

Майор кивнул капитану, и тот стал читать:

– Военнопленный Миш показал, что никаких достоверных сведений о смерти Гитлера нет. Кто-то в бункере рейхсканцелярии распускал слухи о самоубийстве Адольфа Гитлера и Евы Браун. Источником таких слухов могли быть группенфюрер СС Мюллер, начальник IV управления РСХА и рейхсляйтер Борман, заместитель Гитлера по партии. Оба, Мюллер и Борман, также бесследно исчезли в ночь на 2 мая. По всей видимости, они, а также группенфюрер СС Баур, организовав бегство Гитлера из Берлина на четырехмоторном самолете «Фокке-Вульф-200 Кондор», покинули рейхсканцелярию под прикрытием спецотряда СС. Из этой группы в плен удалось взять только группенфюрера СС Баура. Миш считает, что Гитлера доставили в один из портов Испании, где его могла ожидать крейсерская подводная лодка. Версию о Гамбурге он считает маловероятной, так как выйти на подводной лодке в Атлантику было уже практически невозможно. Союзный флот намертво запечатал все выходы.

Майор спросил:

– Вы не против таких показаний, Миш? По сути дела, они ведь практически полностью соответствуют тому, что вы нам рассказали. Ну, только самая малость нашей редакторской работы.

Миш опешил от такой наглости, такого цинизма офицеров, но, поглядев на дюжего сержанта, играющего здоровенной резиновой дубинкой, весь обмяк и согласно кивнул головой. Майор удовлетворенно хлопнул ладонью по столу.

– Ну вот и отлично. Нам ведь, собственно говоря, что нужно? Нужно установить факт либо смерти Гитлера, либо его чудесного спасения и бегства из Берлина. Вот вы, Миш, и поможете в этом нам. Смею вас уверить, не только нам, но и нашим союзникам и всей мировой общественности. Думаю, Миш, мы с вами найдем общий язык. Как вы полагаете?

Миш вновь согласно кивнул.

– Но, как говорят у нас, у русских, слово к делу не пришьешь, и, видимо, настал момент скрепить наше взаимопонимание документом. Вы не против?

– Согласен.

– Вот и прекрасно. Подойдите к столу и подпишите вот здесь.

Миш бегло, невнимательно прочитал документ на немецком языке, из которого ему стало ясно лишь одно: он дал подписку о сотрудничестве с органами НКВД СССР, нарушение с его стороны данных им обязательств влечет за собой уголовную ответственность по каким-то статьям Уголовного кодекса РСФСР.

Майор сбросил маску доброжелательности. Голос его стал жестким и требовательным:

– Отныне, Миш, вы являетесь секретным сотрудником органов НКВД. Подпишите еще вот этот документ, это подписка о неразглашении гостайны.

Миш не читая подписал подсунутый ему бланк. Капитан велел ему расписаться и на каждой странице протокола допроса.

– Миш, отныне вы обязаны еженедельно представлять нам рапорт обо всем, что вы узнали от группенфюрера Баура и иных военнопленных. Особенно нас интересуют любые сведения о судьбе Гитлера, Бормана, Мюллера. Вы должны фиксировать все контакты Баура с военнопленными. Конкретные инструкции о форме рапорта, местах передачи информации и встреч получите у капитана Игнатенко. С завтрашнего дня вы будете получать усиленное питание. Вы свободны.

Конвоиры повели Миша обратно. Отрывочные мысли хаотично скакали в его мозгу. Жалел ли, страдал ли он о своем предательстве? Мучили его угрызения совести за согласие доносить на своих? Нет. В силу природной приверженности немцев к порядку, трепетного отношения к любой власти, сидевшей у них на шее, будь то власть герцога, курфюрста, короля, кайзера, Веймарской республики, нацистского режима Гитлера, они безоговорочно верили в силу доноса как важного инструмента государственного управления, способа добычи информации, позволявшей органам власти сохранять спокойствие и ровное течение устоявшейся жизни. Немцы полагали, что донос – неотъемлемый атрибут защиты их бытового и душевного комфорта, уклада жизни.

Миш думал о другом, о том, какие преференции он выиграл, совершив предательство: в чем будет заключаться усиленное питание, повлияет ли его сотрудничество с русскими на ускоренное освобождение из плена, на его будущее трудоустройство, возможно, даже в органах новой власти. Все остальное его ничуть не тревожило. Он уже давно жил по одному из принципов СС: «Каждому свое».

Баур осторожно поинтересовался:

– Миш, а что спрашивали о фюрере?

– Да ничего особенного. Когда покончил собой? От кого стало об этом известно?

– А что спрашивали обо мне?

– Как вы попали к фюреру на службу? С кем были дружны? А я ведь ничего о вас не знаю. Ну что я мог им сказать? Побили они меня, побили, а потом велели держать язык за зубами и никому ни о чем не говорить. Ладно, что уж там. Видимо, такова моя судьба. Пойду принесу вам обед.

Баур глядел вслед прихрамывавшему Мишу и думал: «Сдал или не сдал? Вряд ли. Будет держаться за меня до последнего. Лучше уж ординарцем при генерале-калеке, чем валить лес в тайге. Вряд ли».

Глава 15

Начал Мильх с концерна Юнкерса. В конце марта тридцать третьего он приехал в Дессау и с порога потребовал от старого профессора Хуго Юнкерса немедленно передать все его патенты на конструкции самолетов и документацию на их изготовление заводам «Самолеты Юнкерса» и «Моторы Юнкерса», иначе министерство не подпишет с ними контракты. Более того, Мильх требовал немедленно уволить ряд известных инженеров и руководителей концерна, евреев, считавшихся, с точки зрения власти, ненадежными для работы с информацией, составлявшей государственную тайну.

Надо сказать, Мильх и Хуго Юнкерс давно знали друг друга, много и продуктивно работали вместе. Одно время, когда Мильх только начинал трудиться в «Люфтганзе», он даже считался человеком Юнкерса. Но в дальнейшем, будучи фактическим руководителем «Люфтганзы», Мильх постоянно третировал профессора придирками к закупавшимся у авиаконцерна машинам. Иногда справедливыми, иногда из-за собственного гонора.

Профессор с порога отверг все требования Мильха, поклонился и удалился в свой кабинет. Юнкерс, будучи глубоко верующим человеком, демократом и пацифистом по своим убеждениям, ненавидел Гитлера, НСДАП, новый режим и всех, кого он ассоциировал с этим режимом. В том числе и Мильха. Юнкерс вслух и прилюдно возмущался антисемитизмом и национализмом Гитлера и его соратников, что, естественно, даром ему не прошло. Упрямство профессора ломали через колено. Сразу после его отказа Мильху были арестованы один из директоров концерна Детман, главный инженер Фернбруг и конструктор Дреммер, обвиненные в распространении коммунистической литературы.

Мне вспомнилось, как в конце двадцатых годов на одном из рождественских ужинов, устроенных руководством «Люфтганзы» с приглашением хозяев и директоров ведущих авиафирм, Доррит познакомили с профессором Юнкерсом. Они долго беседовали, профессор даже пригласил Доррит на танец. Дома Доррит с восхищением говорила о Юнкерсе, о его интеллекте, воспитанности, неприятии нацизма:

– Вот видишь, Ганс, порядочные и образованные люди Германии не с Гитлером. Умоляю тебя, уходи от них, пока не поздно.

На следующий день профессор позвонил мне и предложил должность заместителя директора фирмы по летным испытаниям. Я поблагодарил и отказался.

Мильх был взбешен поведением Юнкерса. В апреле он вызвал Юнкерса в министерство и в ультимативной форме вновь заявил о своих требованиях. Профессор отказал резко и безапелляционно, сославшись на законы и святость частной собственности.

Как мне рассказывал Мильх, он пожаловался Герингу. Вскоре Юнкерса вызвали в городской суд Дессау, где судья зачитал ему обвинение в шпионаже в пользу иностранного государства. На период следствия он оказался под домашним арестом и подпиской о невыезде. Гиммлер отправил в Дессау отряд эсэсовцев охранять дом Юнкерса.

Только через два месяца, уступив уговорам семьи, Юнкерс согласился со всеми требованиями Мильха. Но не сдался окончательно. Он категорически отказался продать государству контрольный пакет акций своих заводов JFA (самолетостроение) и Jumo (моторостроение), уйти с постов председателя совета директоров и председателя правления концерна. На этот раз его уже арестовали по обвинению в государственной измене, поместили в одиночную камеру и начали изнурительные допросы. Одновременно завели уголовные дела на его сына Клауса и дочь Аннелизу за связи с коммунистами и социал-демократами. В середине октября тридцать третьего года Хуго Юнкерс подписал документы о передаче государству контрольного пакета акций своих компаний.

Руки Мильха оказались развязанными, и он стал наводить в концерне Юнкерса свои порядки. В первую очередь, опираясь на огромный опыт конструкторов и инженеров концерна по конструированию и производству прекрасных пассажирских машин, массово применявшихся в «Люфтганзе», Мильх поставил задачу руководителям фирмы в кратчайшие сроки сосредоточиться на изготовлении двухмоторных бомбардировщиков.

В ноябре тридцать четвертого главный конструктор концерна Э. Циндель представил Мильху первую машину Ju-86ab1, разработанную на основе десятиместного пассажирского варианта. Самолет представлял собой двухмоторный бомбардировщик – цельнометаллический моноплан с низкорасположенным крылом, двухкилевым оперением и убирающимся шасси. На него установили мощные шестицилиндровые дизельные двигатели Jumo-250C конструкции концерна Юнкерса. Бомбовая нагрузка машины составляла порядка тонны, максимальная скорость – около 400 километров в час. Мильх, уговорив Гитлера, взял меня с собой на летные испытания. Машина оказалась изящной (как, собственно, и вся продукция Юнкерса), с хорошей аэродинамикой, маневренностью и управляемостью. Мильх сиял от удовольствия. Вскоре был подписан контракт, и до тридцать девятого года, если мне не изменяет память, собрали 900 машин разных модификаций. Однако впоследствии Ju-86 не выдержал испытание временем и жесткой конкуренции. И главным образом из-за дизельных двигателей. Они обладали удивительной экономичностью, но плохо переносили работу на переменных режимах при маневрировании, а на высоте выше 5000 метров мощность их резко падала. Тем не менее бомбардировщик успел повоевать в Испании, а в качестве разведчика его активно использовали и на Восточном, и на Западном фронтах. Но впоследствии, когда в люфтваффе получили достаточное количество более современных бомбардировщиков, Ju-86 передали в авиационные училища.

В тридцать пятом году министерство авиации объявило конкурс на изготовление скоростного бомбардировщика с хорошими взлетно-посадочными характеристиками. В конкурсе участвовали три фирмы, но победил концерн Юнкерса. Хотя сам профессор Хуго Юнкерс, так мечтавший об этой машине, этого знать не мог. Он скончался в феврале тридцать пятого года. Иногда мне казалось, что, несмотря на весьма трудные отношения с Юнкерсом, Мильх глубоко уважал профессора и питал трепетное отношение к его фирме. Он очень ценил конструкторов и инженеров, работавших в ней, многих из которых брал с собой на авиазаводы в США, Италию, СССР, часто советовался с Э. Цинделем.

Одним словом, в мае тридцать шестого Мильх подписал контракт на постройку трех машин, а уже в конце декабря первая из них поднялась в воздух. Но результаты разочаровали всех. Машина разгонялась лишь до 465 километров в час. Конструкторы Э. Циндель и Г. Эверс, расстроенные больше других, торжественно поклялись доработать машину в кратчайшие сроки. И слово свое сдержали. В тридцать седьмом году в небо поднялся бомбардировщик с более мощными моторами Jumo-211A, показавший скорость 520 километров в час, оборудованный автоматикой входа и выхода из пикирования, более надежными убирающимися шасси, большей площадью остекления бронированной кабины, с мощным пушечным и пулеметным вооружением и бомбовой нагрузкой почти 2400 кг. Ju-88, так именовалась новая машина, обрел множество модификаций скоростного бомбардировщика, торпедоносца, разведчика, ночного истребителя. А модификация Ju-88R-2 имела особые характеристики. Скорость машины достигала 580 километров в час, практический потолок – почти 10 000 метров, что не каждому истребителю противника было по плечу.

Я, видимо, как никто другой, знаю, что его серийное производство продолжалось до апреля сорок пятого, а всего было выпущено более пятнадцати тысяч самолетов, девять тысяч из которых составляли бомбардировщики. Эта прекрасная машина оказалась одной из лучших в мире среди себе подобных. Ju-88 стал самым массовым бомбардировщиком люфтваффе, участвовал во всех боевых кампаниях, наводил ужас на англичан, совершая налеты на Лондон, Манчестер, Ливерпуль, прокладывал дорогу танковым группам генералов Гудериана и Гота, сокрушая оборону Красной армии на Восточном фронте. Особую роль эти превосходные бомбардировщики сыграли в морских сражениях. Оборудованные современным радаром, обнаруживавшим цель на расстоянии ста километров, Ju-88 громили союзные конвои в Северной Атлантике и Баренцевом море, топили британские боевые корабли, совершали налеты на английские военно-морские базы Ферт-оф-Форт и Скапа-Флоу на севере Шотландии.

Летом тридцать восьмого года с разрешения Гитлера и Геринга я принимал участие в испытаниях одной из модификаций Ju-88 – Ju-88SS-1, имевшей практический потолок 10 370 метров, недоступный большинству истребителей. Скажу вам, машина поразила меня, пилота достаточно опытного, легкостью управления, маневренностью, комфортом расположения в ней экипажа. Дальность полета достигала более 3000 километров. Плавно посадив машину на аэродроме в Дессау, я подумал, что неплохо бы иметь в моей правительственной эскадрилье такую вот красавицу и умницу, естественно, в пассажирском варианте. Я уговорил Мильха изготовить пассажирскую модификацию, и в тридцать девятом году моя эскадрилья пополнилась тремя уникальными машинами. Конструкторы в три раза увеличили объем кабины, добавив к трем креслам членов экипажа шесть пассажирских кресел повышенной комфортности, и организовали вход снизу через опускавшуюся аппарель, выполнявшую одновременно роль трапа. Летчики моей эскадрильи очень полюбили этот самолет и наперебой просили разрешить им поочередно летать на нем. Гитлер на мое предложение совершить очередной полет в Мюнхен на новой машине задумчиво поглядел на самолет, медленно обошел его по кругу и, не комментируя, решительно отказался:

– Вы знаете, Баур, я человек консервативных взглядов и предпочитаю нашу испытанную и надежную матушку Ju-52.

Он даже ни разу не поднялся на борт самолета. А вот многие партийные бонзы и высший генералитет рейха очень любили летать на Ju-88. Гиммлер, Гейдрих, Кальтенбруннер, Франк, Лееб, Кейтель, Гальдер, фон Манштейн – многие, очень многие высоко ценили этот скоростной надежный самолет.

Кстати, эта машина имела интересную экспортную историю. Конечно, закупали ее в основном союзники Германии: Венгрия, Болгария, Румыния, Италия, Финляндия, Япония. Несколько десятков ушли в Испанию, Португалию, Турцию, Аргентину, Парагвай. Но первые три экспортных экземпляра в сороковом году приобрел Советский Союз. При подписании контракта в Берлине присутствовал и известный советский конструктор Петляков, который несколько дней гостил по приглашению Юнкерса в Дессау и знакомился с авиазаводами концерна. Как-то поздней осенью сорок третьего года в рейхсканцелярии я повстречал Гиммлера и бригаденфюрера СС Шелленберга, возвращавшихся с доклада фюреру. Шелленберг взял меня под руку, улыбаясь, полушепотом по традиции рассказал три свежих анекдота про рейхсляйтера Бормана, рейхсминистра авиации Геринга и рейхсминистра пропаганды Геббельса. Два из них забыл, но один помню. «Фюрер спрашивает Геббельса: “Мне докладывают, что в общественных туалетах Берлина посетители не пользуются туалетной бумагой, зато все они завалены нашей центральной партийной прессой. Что это значит, Геббельс?” Тот с гордостью отвечает: “Вот видите, мой фюрер, немцы даже в сортирах не могут расстаться с нашей объективной и передовой прессой!” Похохотав, Шелленберг открыл коричневый кожаный портфель и, достав тоненькую папку, протянул ее мне:

– Баур, это вам. Думаю, будет интересно. Почитайте, какие шалуны и затейники эти русские. У германской авиапромышленности прям на ходу подметки срезают.

В папке оказались документы о советском в целом неплохом бомбардировщике Пе-2, конструкции того самого Петлякова. После изучения документов стало очевидным: советские авиастроители время даром не теряли и весьма многое позаимствовали у знаменитого Ju-88, даже внешний вид, за исключением хвостового оперения, у Пе-2 оно было двойным. Однако создать двигатели, подобные BMW-801D-2 или Jumo-213A, достичь такого качества узлов и множества электродвигателей, навигационных приборов и радара русские не смогли. Мощность, скорость, потолок, дальность были не те, уступали аппаратам Юнкерса.

Буду не до конца справедливым к профессору Юнкерсу, если не расскажу еще об одном настоящем шедевре его фирмы. Мильх был одержим идеей создать универсальный самолет с функциями легкого фронтового пикирующего бомбардировщика, штурмовика и истребителя, то есть машины, не требовавшей при выполнении боевых заданий сопровождения истребителей прикрытия, а способной самостоятельно постоять за себя. Он считал такую машину незаменимой при массированной авиационной поддержке сухопутных войск. Ну а у Мильха от идеи до ее практической реализации всегда было рукой подать. Еще накануне Рождества в тридцать третьем году он эмоционально доказывал Герингу необходимость такой боевой машины. Геринг в своей излюбленной манере улыбался, словно сытый кот, и по-барски произносил:

– Дорогой Мильх, тебе нужна такая машина? Ну вот и давай, действуй.

Аппарат Мильха незамедлительно подготовил требования к перспективному самолету и объявил конкурс. И вновь победил Юнкерс! Первый экземпляр вышел на летные испытания в середине тридцать пятого года и получил наименование Ju-87-V1. Как повелось, первый блин оказался комом. Снабженный мотором фирмы «Роллс-Ройс» «Кестрел» мощностью 640 лошадиных сил и двойным хвостовым оперением, аппарат не выдал тактико-технических данных, предусмотренных конкурсной документацией. Более того, двухкилевое оперение не позволяло машине маневрировать на высокой скорости и выдерживать большие перегрузки при пикировании. Конструктор Г. Польман, бывший в дружеских отношениях с Мильхом, не расстроился и не растерялся. В ответ на ехидное замечание Мильха, что, мол, дружок, вляпался, он спросил статс-секретаря:

– Вы, господин статс-секретарь, знаете такого шаловливого русского поэта Крылова, мастера сатирических басен?

– Нет, Польман, не знаю. И полагаю, к делу это не относится?

– Еще как относится. Его басня про лебедя, рака и щуку – это про ваши конкурсные требования. Создать симбиоз бомбардировщика, штурмовика и истребителя с поршневым двигателем, да еще одним, в принципе невозможно! Но я все равно попробую.

Второй вариант, Ju-87-V2, с двигателем Jumo-210 и однокилевым оперением, ушедший в небо в июне тридцать шестого, полностью выполнил конкурсные требования и немедленно был рекомендован к производству. Как и большинство машин Юнкерса, Ju-87 имел множество модификаций, выпускался и пикирующим бомбардировщиком, и торпедоносцем, и палубным бомбардировщиком, и штурмовиком. Но золотыми буквами в историю германской военной авиации он, несомненно, вошел как лучший в мире фронтовой пикирующий бомбардировщик поддержки сухопутных войск. Маневренный, прекрасно управляемый, до зубов вооруженный пушками и пулеметами, с бомбовой нагрузкой в 2 тонны, с бронированной кабиной, самолет стал любимцев пехоты и танкистов, прокладывавшим им дорогу на фронте огненным валом бомб, снарядов, пуль и приводя противника в ужас воем двигателя при пикировании. Правда, скорость у него была невелика. Проанализировав документы люфтваффе 1939–1941 годов, я пришел к выводу, что благодаря массовому использованию Ju-87 в Польской кампании, в битве за Францию, Норвегию, Балканы, на Восточном фронте мы смогли достичь многих быстрых и ярких побед. Я был горд за концерн Юнкерса, изготовивший до сорок четвертого года почти шесть тысяч этих замечательных машин.

После Великой войны[19]19
  Баур имеет в виду Первую мировую войну.


[Закрыть] я более двух десятков лет летал на гражданских самолетах, тихоходных по сравнению с современными истребителями, которые я недостаточно знаю. Мне ближе мощные многомоторные бомбардировщики, разведчики, транспортники. Поэтому в дальнейшем я буду говорить именно о них.