Текст книги "Полет в неизвестность"

Глава 16

Майор Снигирев со своими офицерами-разыскниками, собранными в группу Савельева из управлений контрразведки «Смерш» 1-го и 2-го Белорусских фронтов, работал с утра до ночи. Снигирев, раскрыв большой трофейный блокнот, стал докладывать:

– Пока успели обшарить часть города и его окрестностей. Но кое-что нашли. В так называемой мастерской цветного металла, принадлежавшей концерну Юнкерса, обнаружили множество бухт медного провода, как двужильного, так и тонкого одножильного, явно для авиационного электрооборудования. Провод в двойной, а иногда и в тройной полимерной изоляции. Зебурх говорит, что некоторые виды полимерной изоляции ему незнакомы. Всю эту продукцию мы изъяли и завтра-послезавтра самолетами отправим в Союз. Большие катушки алюминиевого кабеля трогать не стали, их заберут по постановлению ГКО. Но вот что интересно, Зебурх нашел несколько кусков незнакомого ему сплава цветных металлов. Возможно – для изготовления контактов, возможно – для навигационного или какого иного оборудования. Он просит вашего разрешения слетать в Москву для проведения анализа этих сплавов и полимеров, на неделю, не более. Не знаю только, стоит ли нам охранять эту мастерскую после вывоза медного провода или пусть комендатура этим занимается?

Савельев согласно качнул головой. Ему все больше нравился Снигирев. Организован, конкретен, динамичен, но неспешен, вернее не тороплив попусту. Дело свое знает, людьми не понукает, доверяет им, но контролирует все.

– А вы ее тщательно обследовали? Может, какие склады в виде тайников есть? Если продукция мастерской использовалась в электрооборудовании самолетов, значит, должна быть и технологическая документация. Нашли кого-либо из работников мастерской?

– Ищем. Думаю, вы правы: документы, если их не сперли и не увезли, точно должны быть. – Майор, сделав пометки в блокноте, продолжил: – На складе кроватной фабрики обнаружили большие запасы готовых крыльев, или, как их называют наши спецы, самолетных плоскостей из алюминия. Инженер Годенков утверждает, к реактивному истребителю Ме-262. Хотя непонятно, вроде все здешние предприятия обслуживали концерн Юнкерса? При чем тут Мессершмитт?

– Ничего удивительного. Просто немцы уже давно наладили внутриотраслевую кооперацию и специализацию между заводами под контролем министерства авиации. Возможно, эта кроватная фабрика изготовляла плоскости не только для Юнкерса и Мессершмитта, но и для других авиафирм? А станки, оборудование для производства плоскостей нашли? Документация?

– Кое-что из оборудования нашли, наши технари разбираются. Документацию и работавших на фабрике ищем. Ну так что, Александр Васильевич, изымаем кроватную продукцию?

Савельев вновь качнул головой и потянулся за папиросами. В дверь постучали. Вошел майор Губенко.

– Разрешите, товарищ подполковник? – Майор присел к столу, снял фуражку. – У меня вот какой вопрос. Я тут по приказу Ивана Ивановича, – майор указал глазами на Снигирева, – организовывал охрану мастерской цветного металла, установили пять постов. А потом мои бойцы грузили катушки с медным проводом на трофейные грузовики из нашего автобата, все уже доставлено в расположение части. Вдруг подкатывают пять «студебеккеров» с польскими солдатами, все, заметьте, вооружены ППС[20]20
  ППС – пистолет-пулемет Судаева.


[Закрыть], во главе с холеным майором. Этот майор мне и заявляет: так, мол, и так, будьте добры, ребята, валите-ка отсюда, да побыстрее. Эта мастерская им выделена. Они, мол, заготовительное подразделение Войска польского и в соответствии с решением Потсдамского совещания, а также по постановлению ГКО СССР выбирают установленные им квоты немецких репараций. – Майор вытер вспотевший лоб носовым платком из нарезанного вафельного полотенца, такими платками зампотылу еженедельно обеспечивал всех офицеров и гражданских опергруппы. – Я, конечно, документы попросил. Все вроде бы чисто. Одна справка подписана генералом Серовым, другая – командующим 2-й Польской армией генералом Сверчевским. Согласно документам, им действительно разрешено собирать лом черного и цветного металла, разбирать на кирпичи разрушенные здания, изымать из этих зданий сохранившиеся стекла, камины и печи, водопроводные и канализационные трубы, вентиляционные короба, снимать электропроводку и еще много чего.

– Ну а вы что? – спросил Снигирев.

– А что я? Я, конечно, объяснил этому холеному майору, с кем он имеет дело, показал ему удостоверение «Смерша» и попросил удалиться. Тот малость покочевряжился, но хвост поприжал, попросил отдать хоть пару больших катушек алюминиевого провода, потом, ничего не добившись, откозырял по-пижонски двумя пальцами и отбыл со своим отрядом в северо-восточном направлении. Но пока мы любезно беседовали с этим майором, его хлопцы, как муравьи, разбежались по территории и стали тащить все, что плохо лежит: лопаты, грабли, ломы, ведра. Ну не отбирать же это у союзников?

Савельев сделал пометки в блокноте, достал из сейфа карту с указаниями расположения соединений на конец мая, синим карандашом обвел какой-то населенный пункт:

– Вот глядите, штаб 2-й Польской армии дислоцируется в Буркау, это где-то в 260 километрах юго-восточнее Дессау. Неподалеку штаб нашей 52-й армии. Иван Иванович, свяжитесь с отделом «Смерша» армии и узнайте, что у них слышно про этот польский промысел. А я запрошу Центр. Вы же, Павел Васильевич, возьмите под охрану все обнаруженные нами промышленные и складские объекты, в том числе и те, которые еще не обследованы нашими спецами. Ненароком растащат все поляки.

Когда майор Губенко ушел, Снигирев стал собирать документы. Савельев остановил его:

– Иван Иванович, вы же не закончили. Что у вас еще?

– Еще судостроительный завод акционерного общества «Гебрюдер Захсенберг». Интересное, скажу вам, предприятие. Более сорока лет специализировалось на производстве плоскодонных речных судов: танкеров, пассажирских и прогулочных, буксиров, катеров, барж. Очень уважаемое в Германии предприятие было. Продукцию выпускало отменного качества, в том числе на экспорт. И в СССР тоже. В Москве и в Ленинграде до войны ходили прогулочные кораблики этого завода. Но в тридцать девятом завод получил госзаказ на изготовление цельнометаллических фюзеляжей бомбардировщиков Ju-88, а затем Дорнье Do-17, Хейнкель Не-111 и, наконец, в сороковом – четырехмоторных «Фокке-Вульф-FW 200C Condor».

– Ничего себе корабелы?

– Да, Александр Васильевич, еще какие! Так вот, в цехах и на складах завода мы обнаружили более двухсот собранных фюзеляжей и заготовок еще почти на триста. Станки и оборудование в целости и сохранности. Кроме того, на заводе хранится большое количество новых судовых двигателей. С ними, думаю, пусть представители Наркомата ВМФ разбираются, дадим шифрограмму. А вот что делать с готовыми фюзеляжами?

– Запросим Центр. Что советуют спецы?

– Кудрявцев и Годенков советуют резать на листы.

– Подождем пока. Пусть центр ответит. Документы какие-нибудь на заводе нашли?

– Вот это – самое главное, Александр Васильевич. Мы нашли заместителя главного инженера завода, Йохана Бурхольда, живет здесь, в Рослау. Инвалид, нога повреждена на производстве еще в молодости. Мужик пожилой, но крепкий. На контакт пошел неохотно, но, получив заверение, что будет принят на работу, дал согласие сотрудничать. Обещал показать тайники с документацией.

– Как, говорите, его фамилия? Бурхольд? – Савельев достал из сейфа несколько папок в коричневом переплете с изображением по центру орла, державшего в когтях свастику. Найдя нужное место, он показал Снигиреву:

– Будет сотрудничать, еще как будет!

Документ на бланке городского отдела гестапо в Дессау содержал список тайных сотрудников охранки, среди них Снигирев увидел фамилию Бурхольда.

Савельев вернул папки в сейф, весело подмигнул своему заму:

– Давайте так, Иван Иванович, вы займитесь поляками, а я познакомлюсь с этим Бурхольдом.

Оставшись один, Савельев подготовил запросы в Центр по полякам, по самолетным плоскостям и фюзеляжам бомбардировщиков, подписал командировочные документы Зебурха, просмотрел дневную почту. В дверь вновь постучали. Вошел майор Кутовой, командир эскадрильи, прикомандированной к группе. В летной кожаной куртке, с толстым портфелем. Офицеры обменялись рукопожатием.

– Почту вам доставил, товарищ подполковник. Офицер-фельдъегерь в секретной части официальную оформляет, а я вам, так сказать, для души и сердца. – Он выложил на стол несколько треугольничков и настоящих почтовых конвертов и стал прощаться: – Не буду мешать. Полет прошел нормально. Без происшествий. Пойду готовить машины на Москву.

Савельев с нетерпением стал перебирать письма. Два от бывших сослуживцев, одно от отца, а, вот оно. Ну наконец-то! Письмо от нее. Настоящий довоенный конверт. Но почему полевая почта? Он аккуратно вскрыл конверт ножом и почувствовал запах незнакомых духов, видимо трофейных. Ровные строки, аккуратные буквы с крохотными завитушками.

«Милый мой Сашенька, здравствуй!

Наконец-то выбрала время в суете отъезда и приезда в Москву. Как ты, любимый мой? Как всегда, много работы? Где и как разместился? Чем питаешься? Все подробно напиши. Подробно!

Кратко о себе. Меня перевели в Москву, в УКР «Смерш» Московского округа. Служу руководителем группы военных переводчиков (майорская должность, между прочим), работаем с военнопленными генералами и адмиралами. Начальство разрешает ходить в штатском, только на совещания в форме. Живу у мамы. Она низко кланяется тебе. По-моему, она влюблена в тебя по уши. Питаемся хорошо. Слава богу, продуктовое довольствие нормальное. Именно из-за него я и не демобилизовалась пока. Хотя, как ты и хотел, мне предлагали. Звали на работу в МИД. Пока подождем.

Сашенька, о самом главном! У нас будет ребенок!!! Если все будет хорошо, рожать в феврале. Ты не представляешь, как я рада! Я, видимо, самая счастливая женщина в мире! Все, заканчиваю. Жду тебя с нетерпеньем. Люблю и еще сто раз люблю. Целую.

Лена».

Последние слова расплылись, видимо, она плакала. Савельев долго держал письмо обеими руками, вдыхал аромат незнакомых духов. Странно, думал он, для него известие о беременности жены вовсе и не казалось новостью. Он настолько был уверен, настолько привык к мысли о будущем отцовстве, что, когда врал Абакумову о том, что жена в положении (откуда тогда он мог знать об этом?), даже и не думал, что это вранье. Он вспомнил, как звонил из Москвы отцу и сказал о беременности Лены, как отец по-доброму смеялся в трубку, узнав о двух неделях после близости его сына с невесткой.

Он держал письмо и улыбался. Ему так хотелось обнять ее, теплую, ласковую, нежную. Он на минуту представил себя с ребенком на руках и испугался. Как же он удержит маленькое беззащитное существо в этих здоровенных и грубых руках? И тут же вспомнилось: он бежит по их большой ленинградской квартире (ему тогда было года четыре) и попадает в могучие руки отца, тот подбрасывает заливающегося от смеха сына под самый потолок и ловко принимает на большие ладони хирурга. Нет, бояться тут нечего. Разве можно бояться счастья?

…Тихо отворилась дверь, в нее просунулась кудрявая голова химика Зебурха.

– Разрешите, товарищ подполковник? Я по поводу командировки в Москву.

Савельев убрал в стол письма и указал на стул.

– Натан Самуилович, документы я подписал, возьмите в канцелярии, можете завтра же лететь.

– Премного вам благодарен, товарищ подполковник, будьте уверены, я мигом. – Зебурх поднялся со стула.

– Погодите минуту, Натан Самуилович. – Савельев в некотором смущении спросил: – Вы не окажете мне небольшую услугу?

– Бог мой, Александр Васильевич, и вы об этом спрашиваете меня, Натана Зебурха? Да хоть две, нет, лучше три.

– Не смогли бы передать письмо и небольшую посылку жене и теще? Они живут в Москве.

– И вы бы сомневались? Так хоть в Сморгони или в Житомире пусть они живут, Зебурх мигом бы все доставил.

– Благодарю вас. К вечеру посылка и письмо будут готовы. Большое вам спасибо. Но помните, об этом никому. Нам запрещено.

Зебурх закатил глаза и сделал мину мученика:

– Я вас умоляю, товарищ подполковник, кому вы это говорите? Вы говорите бывшему невольнику научной шараги. А там, мой дорогой начальник, тайны привыкли хранить пуще государственных.

Отец сообщал о скором переезде из Мурманска в Ленинград, о том, как его ждут в родной Военно-медицинской академии. Вновь уговаривал отправить Лену рожать к нему и жить у него под его врачебным присмотром. Отцу, конечно, было скучно и неуютно одному в их старой профессорской квартире. Он верил в возвращение сына, радовался его браку, будущим внукам, надеялся, что скоро его дом наполнится семейным теплом, и он наконец обретет душевный комфорт после страшных лет войны и, возможно, станет забывать те сотни несчастных раненых, которых он не смог спасти, чьи лица он видит каждую ночь в кратких и тяжелых снах.

Глава 17

Вот уже третий час после ужина Миш корпел над своим первым доносом, или вернее сказать, донесением, теперь ведь он ощущал себя вполне официальным, пусть и секретным, лицом, имеющим особый псевдоним – Мокрый. Получалось не совсем складно, но Миш был доволен, по-другому никак не выходило.

«Следователю капитану государственной безопасности Игнатенко А.Н.

За прошедшую неделю здоровье господина группенфюрера СС и генерал-лейтенанта полиции Ганса Баура улучшилось. Он стал больше улыбаться, с аппетитом есть. Разрешил брить его каждый день. Кроме меня, лечащего врача и медсестер, никто к нему не приходил. Спит господин группенфюрер нормально, иногда постанывает.

Секретный сотрудник Мокрый».

В час ночи за ним пришел конвоир и доставил в то же здание, что и первый раз, но этажом выше. В темном маленьком кабинете при настольной лампе за столом, заваленным документами, в одной рубахе сидел капитан Игнатенко. Не предлагая Мишу сесть, он спросил усталым голосом:

– Скажите, Миш, вы идиот или только прикидываетесь?

– Никак нет, господин капитан!

Капитан вскочил со стула, сунул в нос Мишу его донесение и заорал:

– Как это нет? А это что? Болван! Я же тебе, дураку, все объяснил нормальным немецким языком, что писать.

Миш от страху покрылся потом. Он боялся, что вот сейчас разгневанный капитан врежет ему, Мишу, по еще не совсем зажившей физиономии. Он непроизвольно отступил на шаг.

– Стоять, сукин сын. – Капитан, продолжая орать, сунул под нос Мишу огромный кулак. – Ты у меня сейчас действительно мокрым станешь! Раскормил свою харю за неделю на доппайке и думаешь обвести нас вокруг пальца? Иди в соседний кабинет и все переписывай заново! Пошел вон!

Конвойный привел его в пустой кабинет, где, кроме стола, стула, пачки бумаги и ручки с чернильницей, ничего не было. Вконец расстроенный, Миш уселся за стол и в тяжелейших муках творчества через два часа написал новое донесение.

«Следователю капитану государственной безопасности Игнатенко А.Н.

За прошедшую неделю здоровье господина группенфюрера СС и генерал-лейтенанта полиции Ганса Баура улучшилось. Он стал больше улыбаться, с аппетитом есть. Разрешил брить его каждый день. Кроме меня, лечащего врача и медсестер, никто к нему не приходил. Спит господин группенфюрер нормально, иногда постанывает. Днем господин группенфюрер Баур рассказывает мне о себе, о своей семье, о службе. Так, недавно он рассказал, как однажды возил на самолете болгарского царя Бориса, летал с ним в Берлин и Вену. Рассказывал про Гесса, какой тот умный и воспитанный человек. До сих пор, по его словам, не может понять, зачем тому понадобилось в сороковом году в Англию лететь. Очень хорошо говорил о фюрере. Рассказывал, как они вместе летали по всей Германии во время предвыборной кампании фюрера. Господин группенфюрер считает фюрера очень образованным и воспитанным человеком, много сделавшим для немецкого народа. Благодаря фюреру Германия вышла из кризиса, ликвидирована безработица, немцы стали жить сытно, зажиточно. Господин группенфюрер обещал мне позже еще больше рассказать про фюрера

Секретный сотрудник Мокрый».

Капитан Игнатенко прочитал новое донесение Миша, который стоял по стойке «смирно» ни жив ни мертв, ожидая оценки своего труда.

– Белиберда, конечно, но уже кое-что. Ведь можете, Миш, когда не придуряетесь.

Миш с облегчением выдохнул и стал, словно по команде «вольно».

Игнатенко разрешил ему сесть и уже вполне доброжелательно наставлял:

– Сосредоточьтесь, Миш, на выявлении информации о Гитлере, особенно в марте – апреле этого года. Кто, по словам Баура, навещал Гитлера в бункере из высших лиц рейха, часто ли там бывали адмиралы, покидал ли бункер в это время Баур и надолго ли, с кем он встречался, кто приходил к Бауру? Покидали ли бункер Генрих Мюллер, Мартин Борман? Куда исчез личный врач Гитлера Моррель? Вы меня поняли?

– Так точно, господин капитан.

– Ну, и прекрасно, надеюсь, глупостей больше не будет?

– Никак нет, господин капитан.

– Да, еще вот что. Врачебная комиссия госпиталя признала вас здоровым. Не беспокойтесь, Миш, не беспокойтесь. Мы оставляем вас с Бауром и дальше в качестве ординарца. Вас переместят в общую офицерскую палату. Если что узнаете там интересного, немедленно отражайте в донесениях. Все, свободны.

Миш был счастлив. Вернувшись в свою палату, он достал из-под матраса завернутые в газету нарезанные крупными кусками хлеб и сало, жадно съел бутерброд, закусив его очищенной луковицей, и уснул сладким младенческим сном.

Утром он побрил, умыл и переодел Баура, принес ему завтрак, позавтракал сам и, пока шел утренний медосмотр, а затем Бауру делали перевязку, уселся с ранеными играть в карты. И пропустил важную информацию. В палату к Бауру зашел раненый генерал-майор люфтваффе Лоренц, служивший до сорок пятого года в Норвегии и отвечавший за бомбардировку союзных конвоев в Северной Атлантике, а в апреле переведенный Герингом в Берлин организовывать перелет оставшихся в строю бомбардировщиков с Восточного фронта на западные аэродромы. На аэродроме Рехлин Лоренц угодил под огонь русских гаубиц и с множественными осколочными ранениями попал в плен. Они давно с Бауром знали друг друга. Лоренц в Первую мировую, как и Баур, воевал летчиком-наблюдателем на Западном фронте. Потом работал летчиком-испытателем в разных маленьких авиастроительных фирмах в Германии и Голландии, а в тридцатом по рекомендации Геринга тайно занялся подготовкой будущих пилотов бомбардировщиков в одной из спортивных авиашкол Гамбурга.

– Здравствуйте, Баур. Не узнаете старого однополчанина? – Лоренца с перебинтованной головой и загипсованной левой рукой на перевязи узнать было непросто. – Лоренц, Томас Лоренц. Рад вас видеть, старина.

– О, мой Бог! Приветствую вас, дорогой друг! – Баур подтянулся в кровати и протянул руку. – Как я рад вас видеть! Как вы? Что вы? А я, вот видите, одной ноги лишился. Уходили мы второго мая из Берлина, и нá тебе, попал под обстрел, был ранен, потерял сознание. Ну а дальше, сами понимаете, плен, госпиталь, ампутация.

– Да, Баур, я в курсе. Мне рассказали о вас раненые. – Лоренц поведал свою историю ранения и пленения. – Баур, вы что-нибудь слышали о Геринге, Рихтгофене?

– Практически ничего. Знаю только, Геринг у американцев.

– Да, я тоже в курсе. Про Рихтгофена тоже ничего не слышал. Странно, знаете ли, вышло. К русским в плен попало большинство генералов сухопутных войск, а наши, из люфтваффе, умудрились в большинстве своем сдаться американцам и англичанам.

– Послушайте, Лоренц, вас допрашивали?

– Да, дважды.

– Видимо, в основном о фюрере?

– Точно. И вас тоже?

– Русских, как я понял, интересует судьба фюрера. Они не верят в его самоубийство.

– А вы, Баур, верите? Вы же там были, рядом с ним. Неужели покончил собой? Это непостижимо! Вы верите?

– Верю, дорогой Лоренц. Я знал его более двадцати лет, пятнадцать из них работал с ним бок о бок.

– Зачем, зачем он это сделал? Ведь не все было потеряно. Ведь можно было покинуть Берлин, вам ли это не знать? В конце концов, можно было поторговаться с англичанами и американцами.

– Нет, Лоренц, для фюрера все было кончено. Война оказалась проигранной. Союзники превосходили нас в разы по авиации, танкам, артиллерии, людским ресурсам. А главное – топливо. В марте – апреле большинство танковых дивизий стояло из-за отсутствия дизельного топлива. Мы могли поднимать в небо лишь каждый третий истребитель ПВО[21]21
  ПВО – противовоздушная оборона, вид вооруженных сил, обеспечивающий защиту войск, городов, объектов хозяйственной деятельности от авиации противника; включала в себя соединения истребителей ПВО и дивизии зенитной артиллерии.


[Закрыть]. Вы ведь сами знаете случалось, в ходе массированных налетов союзников мы были неспособны поднять ни одного истребителя. Фюрер ни с кем торговаться не стал бы, он понимал: в случае плена над ним устроят судилище. Такого позора он вынести не мог.

– Вы, безусловно, его лучше знали. Но у меня все равно в уме не укладывается его кончина. Я до самого конца видел в Рехлине, как ваши летчики держали «кондоры» с работающими двигателями.

– Фюрер был непростым человеком. Крушению подверглись его мечты и надежды, его внутренний мир, его вера в нацию. Он должен был уйти и ушел мужественно. Подумайте сами, Лоренц, что бы дала ему свобода где-нибудь в Латинской Америке или, скажем, на островах в южной части Индийского океана? Пусть даже он увез бы с собой государственную и партийную казну, все ценности рейха. А дальше что? Немцы устали, потеряли огромную, возможно, лучшую часть генофонда, вновь унижены. Нужно время. Нужны годы, чтобы нация возродилась. А она возродится, будьте уверены.

– А что же с оружием возмездия? С ядерным проектом?

– Всего я не знаю, Лоренц. Но точно знаю, мы не успевали. Думаю, не обошлось без предательства, об этом мне говорил Генрих Мюлллер. Не успевали всего ничего, месяца два-три. Это рок, Лоренц, это рок.