Текст книги "Звезда услады"

Звезда услады
Сергей Николаевич Усков

Дизайнер обложки Олег Кейнз

Фотографии Сергей Николаевич Усков

Корректор Ирина Снежина

© Сергей Николаевич Усков, 2023

© Олег Кейнз, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-4490-8118-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Скороспелый гегемон

«Нам надо вовремя взяться за ум. Надо проникнуться спасительным недоверием к скоропалительно быстрому движению вперед, ко всякому хвастовству и т.д., надо задуматься над проверкой тех шагов вперёд, которые мы ежечасно провозглашаем, ежеминутно делаем и потом ежесекундно доказываем их непрочность, несолидность и непонятость. Вреднее всего здесь было бы спешить. Вреднее всего здесь было бы полагаться на то, что мы хоть что-нибудь знаем, или на то, что у нас есть сколько-нибудь заслуживающее название социалистического, советского и т. п. Нет такого аппарата и даже элементов его у нас до смешного мало, и мы должны помнить, что для создания его не надо жалеть времени и надо затратить много, много, много лет… Надо взять за правило: лучше числом поменьше, да качеством повыше. Надо взять за правило: лучше через два года или даже через три года, чем второпях, без всякой надежды получить солидный человеческий материал…»

Ленин «Лучше меньше, да лучше», 02.03.1923 – последнее произведение вождя мирового пролетариата.

1. Заводской парень

Давно зарёкся Егор Синяев не говорить о главной любви. Отнюдь не потому, что стыдился или осторожничал. Известно же, как порой вольно толкуют услышанное и увиденное, что не прошло и никогда не пройдёт через горнило собственного сердца: круглое запросто становится квадратным, в чистом усмотрят жирные отвалы грязи.

Не желал он трепать языком – и баста! Однако где-то глубоко-глубоко в самом себе это чувство, преображенное долгим трудом в основной инстинкт, с великой миссией укрепиться в следующем поколении как врождённый, ныне обрело неприкаянность и неприкосновенность. Подобно бесценной святыне недалёкого прошлого чувство это улеглось упакованное и за семью замками, улеглось до поры до времени.

Когда-нибудь, свято верил Егор, прояснится разум человеческий и вернется заблудшее стадо к корням и истокам своим, к выпестованному жизненному опыту миллионов людей сгинувшего сообщества строителей светлого будущего. Пусть они возьмут шесть частей, а седьмую отбросят. Даже пусть наоборот: возьмут одну седьмую частичку – уже не напрасен труд его поколения, облагороженного великой мечтой торжества всеобщей гармонии. Труд не для собственного прославления, не во имя толстосума-хозяина, не ради денег.

В самом начале разворота невесть куда, оглашенного как «перестройка», Егор тут же заподозрил неладное: как можно перестраивать то, что еще и не построили? Потом просто немел от возмущения гнева и обиды: никогда еще, верно, история не знавала такого невероятного количества дегтя, которым вымазали и вымарали все напропалую, размашисто и лихо. Да так напористо и слаженно!

Телевидение, газеты, журналы словно повернулись задом к народу. По команде скинули штаны, не стыдясь сраму, стали гадить, обгаживать, пукать, вонять, выстреливать спермой. Всё в искусном формате шоу, аншлага, секретных материалов. Дивящейся трудовой класс, упивался запретной информацией, как скороспелой брагой. «Кипел разум возмущенный» и терялся в порыве вечного негодования: о чьи головы разбить свои вечные цепи, высвеченные экранами и подтвержденные печатными изданиями в новом взгляде.

Кручинился Егор. А ведь было, было времечко золотое! Что и говорить – эхма! – только растравливать себя. Доводись столкнуться глаз в глаз, бровь в бровь с очередным серийным хулителем стройной системы равноправного общества, отвергшего частную собственность, немедленно будет дан достойный отпор! Пусть гадёныш этот ядовито прицелится, вперив в Егора цепкий взгляд. Пусть задаст подготовленный сакраментальный вопрос, с намерением убить наповал, ловко обстряпать еще одно заказное убийство, в плане моральном, идеологическом. Он встретит такой непробиваемый эмоциональный щит, такую отборную русскую речь, что валить ему придется от Егора во всю ивановскую прыть!

Егору плевать на этих лжесвидетелей – он-то знает, зачем жил, где место святое, верил и верит, что это незыблемо на века вечные. Его не сломать и никак не вытравить веру. Он и гордиться тем, что раз во что-то поверив, никогда не сменит ни веры, ни идеала, не поступиться принципами.

Так вот с малолетства Егор влюблен в родной завод, хотя и вырос в деревне и в босые годы заводские постройки различал с крыши отцовской голубятни смутным силуэтом вблизи горизонта. Высокие кирпичные трубы и серебристые башни дробили лучи заходящего солнца, подчеркивали изысканность марева заката и строгую рукотворную красоту, мощь и блеск целенаправленного труда.

Не иначе как зов услышал, неуловимый колдовской, соединивший детские мечты о нечто непререкаемо великом, с чем только и стоит связывать будущую жизнь. Всем сердцем, какое есть, прилепился Егор к далекому заводу. Ни о чем более не помышлял, как только быстрее окончить школу – и в город!

Разузнал, в каком училище готовят рабочих для завода – туда и махнул с аттестатом о восьмилетнем образовании. Выучился на слесаря-ремонтника. С горящими глазами и жадными до работы руками ступил за проходную индустриального гиганта. С тех пор величает завод не иначе как «родной ты мой», «кормилец ты наш».

А когда ранним утром шагает Егор к заводской проходной с тем же радостным чувством, как и десять, двадцать, тридцать лет тому назад – что за праздник творится в душе! Рядом также вышагивают друзья и товарищи свежие и румяные, бодрые и веселые. Сыплют шутками-прибаутками, дружески подтрунивают друг над другом, чтобы вызвать новые приливы смеха, такого нужного и полезного, растворяющего последние следы всего того, что сейчас именуется стрессом.

Егор в эти минуты чувствует что-то сродни очарованию. Уходит груз прожитых лет, ноги снова быстрые, глаза вострые и душа поет-ликует. Тянутся руки для приветствия.

– Здорово, Егор!

– Егорка, чертяга, чего не пришел в воскресенье?

– Егор, а завод-то нас заждался: слышь, как гудит!

«Эх, правда твоя, братишка, – думал Егор. – Заждался нас завод». Гудел завод не ради приветствия – докладывал: где-то в технологической цепи, в аппарате и сосуде, произошел сбой, что-то лопнуло, треснуло, дало течь, а им – удалым молодцам, профессионалам, асам ремонтного дела – быстрее засучить рукава и подправить работу стальному гиганту.

«Заждался!» – повторял Егор и сладко жмурился в лучах весеннего солнца. Два дня выходных – что это? – тьфу и нет их. Однако к концу воскресенья защемило сердце Егора. Он знал, это завод тянет к себе.

В воскресенье у тещи были именины. Чин-чинарем явился к ней Егор: в белейшей рубашке с модным галстуком, в раритетном костюме супер-пупер. Костюм стоит отдельных слов. Вкратце история такова.

Вдруг Егору жалована правительственная награда как новатору производства и победителю социалистического соревнования, как лучшему по профессии. Благодаря труду Егора и подобных ему завод перевыполнил все плановые экономические показатели, установленные пятилетним планом социально-экономического развития страны. Для вручения ордена «За трудовую доблесть» I степени Егор вызван аж в Кремль. По этому случаю в срочном порядке в закрытом элитном ателье местного Дома мод был сшит по спецзаказу на казенные деньги презентабельный костюм из дорогой дефицитной ткани. Сам Леонид Ильич приколол орден, похлопал по плечу и чуть было не поцеловал троекратно в губы, да икота напала на Егора.

Костюм и орден дополняли друг друга и стали для Егора равнозначными. Достанет Егор из шифоньера костюм, долго смотрит – не налюбуется. Так, эдак повернет, без конца ткань дивную щупает, причмокивает от удовольствия, гладит ласково – хорош! Ай, хорош костюм!

Ровно невзначай в глазах слеза блеснет: стариков своих вспомянет, пропахших навозом и потом крестьян, всю жизнь с нуждой в ногу шагавших. Схоронены они давно, а Егор их, семя их, не осрамил маманю с батей – живет так, как быть может, они в мечтах жили. Да кого им винить, что дорого хлеб доставался: разруху? войну с фашистом треклятым? грандиозные планы коммунистического правительства, как сейчас говорят, по развитию советской страны и вширь, и вглубь, и ввысь? Так и промыкались они век свой ради малопонятных идей глобального переустройства человека, общества, Земли, Вселенной. Егорку взрастили, сами в землю сгинули.

Повздыхает Егор о стариках, что делать, однако, не вернешь их, не воротишь. Попрыскает на гладко выбритые щеки дорогого французского одеколона, наглянцует ботинки. Тоже, между прочим, шик-модерн ботиночки ручной работы и стоят немалые денежки. Обрядится сущим франтом Егор и эдак бочком к зеркалу подвинется, нахмурится и взглянет.

Хороши костюм, рубашка, галстук! Английский лорд, пожалуй, в такое же облачен. Правда, в лице некая несоразмерность: глазки маленькие, оплыли кругами складок кожи; нос большой, мясистый; губы выпячены и сложены трубочкой; кадык, словно второй нос вырос на короткой шее – все это портит вид. Впрочем, на самую малость.

Приосанится Егор у зеркала, подмигнет отображению. В ответ живот дружелюбно буркнет. «Ага, животина! Чуешь, куда иду. Пора говоришь и начать. Погоди чуток, уж я тебя ублажу!»

Жена Егора уже у тещи сидела, то есть не у тещи – у матери своей. Путал Егор: жена – теща, теща – жена. Одна помоложе, другая постарше, с одной детей прижили, другая все норовит уму разуму учить – и вся-то разница. А так как ни назови – баба есть баба: неведомый мир, куда без строгой необходимости не любил Егор нос совать. Разные там секси-штучки-приморочки, ахи-вздохи-поцелуи – это родимые пятна загнивающего Запада, так и не загнившего, кстати.

Супружеские обязанности выполнялись исключительно с приходом ночной поры, перед отходом ко сну. Выполнялись простыми размашистыми возвратно-поступательными движениями, наподобие кривошипно-шатунного механизма, ритмично двигающего поршень в цилиндре, основательно приработанных друг к другу. И без комментариев в виде разных там стонов и любовных словечек. Просто и надёжно.

Теще Егор подарок приготовил – отрез на платье. Как пришел к ней, тут же подарок с важностью вручил, как будто входной билет предъявил. Словесно поздравил, сдержанно и серьезно. Вскоре гости собрались. Именинница за стол пригласила: «Прошу, гостюшки дорогие, садитесь, милые, откушайте не побрезгуйте!» Гостей немного, и все свойские в кровном родстве состоявшие. В особом приглашении и не нуждались, однако же, любили этакие старинные церемонии простонародного гостеприимства.

Сели гости за стол – не погнушались, и все, что было на столе – выпили и съели. Повеселели разом, и плясать кинулись. Плясать с русской удалью под залихватский перебор певучей двухрядной гармони. Редко где сейчас такое можно увидеть. Соседям этажом ниже это стоило очередной люстры.

Что такое люстра и как же быть иначе, если уж такая у Егоркиной семейной кампании кровь заводная? Прибежали соседи снова перепуганные, лелея надежду образумить и утишить разгульное веселье. Им в ответ стопку наливают чистейшей и крепчайшей водочки и за стол приглашают.

Вняли соседским резонам, оступились от пляски, но кровь-то распаленная не давала покоя, так и буйствовала в жилах, так и зудела, так и подбивала учинить что-нибудь раздольное, лихое и вольное. Раздули они тогда грудные клетки шире, чем меха самой гармони, и грянули спетым хором песню русскую, широкую, могучую, необъятную. Одним словом, погуляли на славу.

Наутро встал Егор с тяжеленькой головушкой. Для просветления пивца хлебнул, тут свояк пришел, с ним продолжили лечение пенно-хмельным солодовым напитком. Потолковали, перемолвились. Баньку затопили

После божественных горячительных процедур в ароматной жаре, отхлестав друг друга благодатным распаренным веником, утолив жажду прохладным свежим пивом, Егор чистый и приятно утомленный развалился в кресле на открытой веранде. И задумался. Задумался!

Хорошо вот так гулять и веселиться, петь и плясать! Однако суровое время следует по пятам, его ледяные пальцы явственно ощущал Егор, именно эти пальцы общипали волосы со лба и темени, расшатали зубы, избороздили лицо морщинами, и – мама родная! – очень скоро стукнет 60 лет.

Именно оно, неумолимое течение времени, ставшее высшей ценностью, и вместе с этим текучее, изменчивое, требует ответа: как правильно распорядится окаймленным запасом жизненных сил, чтобы старость пришла умиротворенная, безоблачная, беззаботная. Насколько хватит бодрости в теле и ясности в голове? Лет на десять, пожалуй, после чего незаметно он вступит в сень настоящей старости. Так ли это, и всё ли он сделал?

Новые порядки на работе создали Егору ряд Особенностей: так он понимал новую аббревиатуру ООО, прибавленную к наименованию завода. Если допустить к сердцу некоторые особенности, свыкнуться как с неизбежным злом, то с иными особенностями следовало быть постоянно начеку. Иначе последствия могли перерасти в нечто очень скверное. И тогда о благополучной старости придётся напрочь забыть. Оттого и думы новые накатывались. Не успеешь одну одолеть, как вторая грозит сбить с ног и уложить на обе лопатки.

2. В ладу со всеми

С самого детства Егор порешил уйти от злой доли предков, нескончаемого и почти рабского труда с лопатой и сохой за грошовую зарплату. Было два пути: либо воровать (ой! что ляпнул!), либо самому заработать, развив в себе какие-нибудь способности. Но какие?..

В детском саду, будучи пятилетним ребенком, как-то аккурат перед Новым годом он залез в кладовку, где лежали приготовленные подарки для детишек, которые якобы привезет добрый дедушка Мороз, – и наелся Егорка мармелада-шоколада до отвала, до рези в животике. Еле выполз, сытый и довольный, с липкими руками по локоть, с набитыми конфетами и печеньем карманами.

Когда пришла пора вызывать Деда Мороза и заполнить мешок его волшебный подарками, воспитатели хватились, что какой-то малыш здесь нешуточно похозяйничал: фантики вместо конфет, скомканная фольга из-под шоколада, крошки печенья, огрызки фруктов и – улика! – надкусанное яблоко с четким рельефным отпечатком зубов. Строгие, но обескураженные, воспитательницы выстроили ребятишек в ряд и выставили на обозрение скабрезное яблоко. В мертвой тишине поведали страшный секрет.

Якобы с минуту на минуту появится суровый и справедливый милиционер дядя Степа-великан, уязвленный (пока назовем это беспорядком), одним неразумным малышом, что слопал в кладовке гору шоколада-мармелада, конфет и печенья, и оставил, дуралей, визитную карточку – след зубов на яблоке. По этому следу любой милиционер в два счета вычислит того, чей слепок зубов запечатлен на яблоке. Ну-ка, негодник, выходи сам на два шага вперед, а мы дяде Степе передадим по телефонной связи: разобрались сами, отбой дядя Степа.

Последовала, по обыкновению в таких случаях, гробовая тишина, с течением времени усугубляющая тяжесть вины. Вот Егорка, размазывая кулачками слезы по лицу, порывисто шагнул из строя и с горчайшими всхлипываниями покаялся и поклялся чужого не брать…

Таким образом, уразумел Егор, что воровать нехорошо, что хвалят и любят за способности и умение делать доброе и нужное всем. Как ни странно, но этот случай с ранним покаянием запомнился на всю жизнь. В школе он учился прилежно и старательно, с крестьянской обстоятельностью, но понял, что руками работать умеет лучше, чем мозгами: дорожка в институт ему не рекомендована. Добился исправного свидетельства о восьмилетнем образовании и махнул в город, в ПТУ (профтехучилище) на слесаря-ремонтника. Торопил время, чтобы побыстрее начать работать: мастерство развивать и деньгу заколачивать.

Девку вскоре нашел себе подходящую: рослую краснощекую землячку. Сочетался законным браком. Глядишь, – дети пошли, квартиру получили, садовым участком обзавелся. Живи и радуйся простой понятной жизнью. На самые сложные вопросы о существе земного, и только земного бытия, ответила Партия и правительство в стройном культовом марксистко-ленинском учении. Оставалось написать письмо куда-нибудь в ЦК со словами сердечной благодарности: «Спасибо родной Партии, товарищам начальникам за нашу счастливую понятную жизнь!»

Да вдруг, весной восемьдесят пятого газеты почернели и пожелтели, как ровно вместо здорового супа стали в почете зловонные помои. Газеты, журналы, телевидение, радио выплеснули эти помои на миллионы своих граждан: истории, аргументы и факты приводились одни гаже других.

«Мать твою дери! – чертыхался Егор, как и все сотоварищи, затыкал уши и выключал теле/радиоприемники. – Правда ваша однобокая». Вскоре и в самом деле караул следовало кричать: водки нет, мяса нет, мануфактуры нет, иссякли деньги платить зарплату. Завод залихорадило. Его завод становился никому ненужным. Завод, которым он любовался каждым утром, начал быстро хиреть и ветшать.

Былое бетонно-стальное великолепие крошилось и падало ниц. Опрятные газоны у цехов с аккуратно коротко подстриженной травкой зарастали бурьяном, цветочные клумбы заглушил чертополох. Декоративный кустарник, обрамлявший пешеходные дорожки, был похож на безобразную щетину на небритом лице потерявшего кров бедолаги. Мозаичные панно на административном корпусе осыпалось местами, как ровно распоясавшиеся реформаторы-разбойники-бандиты-рэйдеры для острастки саданули шрапнелью по внешнему виду завода, прежде чем купить за гроши и распродать по частям. В цехах потух свет, в треснувших оконных проёмах засвистал ветер. Разруха. Эвакуация на тот свет от масштабного наступления и засилья дури.

До мелочей и тонкостей знал завод Егор. И порой, как озарение, так было приятно осознать себя всезнающим и понимающим мастером своего дела, убежденным в своей ценности и значимости, равно как и делу души и рук своих. Была у него заветная дума, которую он раньше в редкие, дабы не опошлить, минуты откровения пробовал высказывать. Оглашать её вариации на профсоюзном собрании, в тесном кругу друзей-товарищей своих, за стаканом чая, кружкой пива, стопкой беленькой.

«Вот кто я таков? Кто мы таковы? Пролетарии! Рабочий человек! Это звание грозней атомной бомбы, оно выше всех званий на свете. Мы – Пролетарии! – люди исключительной истории и стократ исключительным будущим. Кровь дедов наших выжгла оковы самодержавия, кровью отцов наших сметена и уничтожена другая тоталитарная власть, коричневого цвета. Мы с энтузиазмом редкой высоты построили мощную великую страну, буквально в считанные годы. Я родился с одним наследством – корзиной лаптей. Теперь же, по тем давним меркам босоного детства – богатей! Богатей не потому, что имею средний достаток: у меня квартира, дача, шмоток целых два шкафа, дети сытые и здоровые. А потому что целая страна похожих на меня обеспеченных материально людей на среднем оптимальном уровне без всяких буржуазных прибамбасов, отдана в свободное владение каждому гражданину. Земля, вода и воздух созданы не человеком и не могут быть отданы в частное владение. Либо так называемая сейчас частная собственность не что иное как припудренная государственная аренда, как еще один способ выкачивание денег из населения…

Эх! мать честна! Где тот паровоз, что летит вперед с остановкой в коммуне?! Дайте мне винтовку – я буду в его команде, отряде, армии защитников. Заржавел паровоз». Егор умолкал, и сердце начинало тихонечко ныть, так собачонка подвывает в предчувствие нарастающей неотвратимой беды – расплаты за то, что не так, как должно, был чист и безупречен облик строителя светлого будущего.

Доподлинно известно, что Егор рационализатор, активист профсоюза, что он неустанно обогащает себя знаниями, повышает профессионализм, что он свой в доску. И было бы в диковинку уразуметь, что Егору также ведомы нешуточные страдания той самой совести, о которой взывали с высоких трибун, отсутствие которой клеймила огромнейшая рать пропагандистов победившего социализма, что стояла на страже духовной начинки советского человека.

Эта самая совесть воспалилась, ровно огромная заноза, от того, что Егор давным-давно занят улучшением одновременно и собственной жизни по своему разумению и личному пятилетнему плану. Причем, крен построить светлое счастливое будущее в отдельно взятой семье возрастал из года в год.

Оказывается теперь так и должно быть: каждый сам, как может, обустраивает частную жизнь, и совокупность счастливых частных жизней образуют общую благополучную позитивную картину. Ура! Однако оставшаяся старая закалка соизмерять свои дела с идеалами стройной системы идейно-политических взглядов, как дамасская сталь – не перекуешь. Соизмерять и ограничивать себя в неподобающих желаниях.

Некогда завод расширился и родил самого себя, клона дубль два, согласно эпохальному пятилетнему плану. Егору посчастливилось попасть в число первостроителей второй очереди завода, стать свидетелем и непосредственным участником того, как на пустыре вбили колышек – место будущего завода. Второй колышек вбить не успели – он, сердешный, был припрятан в кармане расторопного Егора.

На глазах Егора вторая очередь завода росла и крепла, что в точном соответствии отразилось, например, на квартире авангардного строителя. Иногда на Егора нападали воспоминания о светлых незабвенных деньках прошлого. Тогда он ходил по квартире своей, как по залам музея, и с навернувшейся скупой слезой воскрешал в памяти молодость, совпавшую со становлением завода.

Зайдет в ванную комнату и видит стены, облицованные розовым кафелем. Этот кафель необычный – это ключ, который открывает дверь в былое. Строили на заводе столовую. Старая-то столовка не справлялась: в обеденный перерыв народу в ней было тьма-тьмущая, оборудована по старинке, и обветшала порядком. Что же, как только проблема была четко обозначена руководству Главка, были назначены ответственные лица, которые строго по плану проделали всю работу от проекта до пуска. Новая столовая получилась просторная светлая уютная; оснащена новейшим оборудованием; в интерьере применены отделочные материалы высшего класса. Замечательная столовая! У Егора также случилась замечательная прибавка в хозяйстве: стены в ванной комнате получили облицовку из розового кафеля. Эту кафельную плитку использовали в интерьере столовой. Егор настолько был поражен красотой и неординарностью, как выяснилось, подлинной итальянской плитки, что частицу ее перебазировал в дом свой. Без спроса, однако, взял.

Если в ванной комнате посмотреть, собственно, на саму ванну – необычная ванна: чуть больше по размерам и с циркуляцией воды, то есть можно на дому принимать лечебно-оздоровительные ванные процедуры. Точно такими ванными оснастили заводской профилакторий. Егор в порядке командировки монтировал сантехническое оборудование. Одну ванну пришлось забраковать и списать, оттого что поступила в некомплектном состоянии и с треснувшей эмалью. Ванну за бесценок купил Егор. Трещины на эмали оказались легкими царапинами, нанесенными Егором, в порыве восхищения изделием. Также и затерявшийся гидронасос с системой подводящих и отводящих трубок на самом деле заблаговременно по составным частям перенесен в личное складское хозяйство. Ванну Егор отполировал абразивной пастой, взятой, естественно, на работе. Все положенные к ванне причиндалы установил – стал с тех пор принимать жемчужно-хвойные процедуры на дому как vip-персона.

Как раз в канун перестройки завод развернул строительство нового цеха. Не оплошали строители – точно в срок и в полном соответствии с проектом выстроили цех, не оплошал и Егор – в ванной засияли новенькие импортные унитаз и раковина. Одна ванная комната – и столько информации о заводе! А комнаты, кухня, гараж! Богатый кладезь полудетективных историй! Вот уж вправду душой и телом сросся с заводом! Случались и курьезы. Вот парочка оных.

Как-то ремонтировали управление завода и навезли добра, что впору дворец строить. Задержался тогда Егор дотемна: все изучал да изучал привезенные стройматериалы; выискивал нечто повесомее и позначительнее, эквивалентно обосновавшемуся здесь начальству.

Ведь какую эволюцию разумел Егор. Например, жара стоит невыносимая. Мастер за столом газеткой лицо обмахивает, таким образом, освежая себя, а то и просто бегает туда-сюда, чем и освежается. Начальник участка уже у белоснежного вентилятора спасается. У Дениса Сергеевича, директора завода, пара чудодейственных кондиционеров колдует: воздух охладят до утренней свежести, слегка увлажнят, каких-то ионов целительных напустят, чтобы Денису Сергеевичу лучше дышалось и лучше думалось.

Если же мастер в своем кабинете установит кондиционер – что же установят у директора? С дрожью в коленках ликовал Егор, ведь какая удача привалила с ремонтом заводоуправления! «Поди, на мелочи не разменяюсь» – думал-гадал он. И нашел-таки в развалах ремонтных приготовлений удивительную вещь, до того удивительную, что чрезвычайно затруднительно было определить должное её назначение, нюхом чуял – вещь стоящая, умом пока что постигнуть не мог. Брови гнулись дугами, глубокие морщины прорезали чело, и за ухом чесал и в затылке скреб, волосы ерошил и так и сяк, краснел, бледнел, облился потом – тяжел умственный труд, видно это не токмо карандашиком махать.

Так и не понял он, для чего вещь. Понял одно – брать, не мешкая, не рассусоливая, не напрягая чело думами. Отделил он часть, как отрезал ломоть от буханки хлеба, и припрятал до поры в гараже. Представляла эта вещь рулоны мягкой вспененной не то пластмассы, не то резины; на лицевой стороне выдавлен рисунок, нечто похожее на восточный орнамент; на обратной стороне был обнаружен товарный ярлык на неведомом Егору наречии. Дома, за ужином, сообщил супруге: «Штуковину одну к рукам прибрал. Занятная вещица! На днях принесу образец. Посмотрим, обмозгуем, куда прилепить». Супруга ответствовала: «Отступился бы ты, ведь схватят сначала за руку, потом за шкирку. Вспомни-ка, как погорел с утками. Сколько сраму было!»

Этот случай хорошо запомнил Егор. Дело вышло так. Работал он тогда в столовой на монтаже холодильного оборудования. Хорошо работал: премия на досрочное выполнение производственного задания была гарантирована. К этой премии он бонус, конечно же, присовокупил. Глаз его острый мигом приметил, что будет в этот раз бонусом. Так вот, положила повариха как-то в котел десять уток, вынула – восемь. Всплеснула ручонками (было еще совсем молодая, зеленая, не тертая), порядком испугалась пропажи. Ищет, ищет двух уток в котле – не может найти. У Егора, который на раздаче настраивал холодильный агрегат, спрашивает:

– Не видали вы, Егор Тимофеевич, куда утки делись?

– Видал, – ухмыльнулся Егор. – Улетели твои уточки, детка, в дальние края. Сразу видно неопытная ты: поди-ка и не знала, что прежде чем уток в котел бросать, крылышки надо подрезать. Не подрезала? Нет! Вот и проворонила. Хе-хе-хе!

Далеко утки улететь не успели. Быстро скумекала повариха, кто поохотился в её котле. Ищейкой побежала по следам шустрого слесаря и поймала уточек в каморке Егора, то бишь мастерской, расположенной в складском помещение столовой. В полиэтиленовом пакете почему-то уточки лежали, да одна еще без ноги.

Признался потом Егор, что это он утку инвалидом сделал – аппетит раззадорил. Пожалел, что покуражился над девчонкой-поварихой, не будь того – черта с два нашли бы уток. Что утки? – мелочь по нынешним временам. Сама повариха нарушила рабочий обычай: угостила бы той же уткой, с миской сметаны и тарелкой румяных свежеиспечённых булочек-пампушек, как налагается отблагодарить работу мастера, к которому ещё не раз за помощью обратиться придётся. Нет ведь, комсомолочка горластая, только через кассу в порядке очереди. На самом деле он поучить её хотел, как должно людям внимание оказывать.

История с утками дело далекого прошлого. Много, чего было с тех пор праведного и слегка неправедного. Многоопытен стал Егор, степенен и важен. И гадкое слово вор гонит от себя, как проказу. Он не ворует, но заимствует: берет по собственной инициативе аванс с завода, отплачивает более производительным и качественным трудом. Поскольку, во-первых, только таким образом можно избавиться от гнетущего ощущения долга, выразить горячую признательность своему солнышку ясному, заводу-кормильцу, во-вторых, основной постулат будущего совершенного общества гласит: «от каждого по способностям, каждому – по потребностям». Значит, он уже реализовал это: работает изо всех сил, то бишь отдаёт без остатка по способностям, берёт исходя из потребностей…

На следующий день Егор принес домой рулон искусившего его неведомого материала. Для определения назначения принесенной вещи состоялся семейный совет, комиссия по производственному слогу: теща – председатель, жена – секретарь, сам Егор выступал с челобитной относительно добытого добра.

Егор и детей подключил к обстоятельному анализу чудного материала: старшому Димке велел перевести на русский язык надпись на ярлыке. Сынок Димка оказался ни в зуб ногой в иностранной грамоте, а по школьной программе должен уже калякать по-заморскому. Ан нет, хотя и школа-то вроде как с уклоном на углубленное изучение иностранных языков. За нерадивую учебу грозился Егор ужесточить жизнь сынуле, лоботрясу и бездельнику.

Дочка Лена только и разобрала, что надпись на финском языке. Деткам не было сказано об истинном происхождении этой вещицы. Купили списанный неликвид, дескать… Толковали Егор, жена и теща о назначении этой вещицы, толковали и порешили – это линолеум. Раз так, устлали им пол в квартире, сначала для пробы в спальных покоях хозяина и хозяйки.

– Красота! – радовался Егор, любуясь чудесно преображенным полом.

– Красота! – вторила жена, и она знала толк в прикладном искусстве.

– Прелесть! – умилилась теща, когда её пригласили на смотрины.

Одни детки не радовались: не доросли до таких особенных чувств, в редкой смеси возросшей собственной значимости, удальства, ловкости и предприимчивости. Пострелу Димке все бы бегать днями напролет по двору за футбольным мячом, в перерывах из рогатки пулять по воробьям, голубям и дворовым псинам, да тройки и четвёрки, с колами и двойками вперемежку из школы таскать.

Меньшой же дочке, непоседе Ленке, из-за кустов шпионить за братцем и нестись во весь опор домой, чтобы донести до мамки и папки безрадостные вести: Димка-де окно разбил, соседскую девчонку за косы надергал, через форточку на кухне подбросил дохлую крысу прямиком в кастрюлю с супом, которым Октябрина Спартаковна собралась попотчевать Тимура Гамлетовича.