Текст книги "Шесть дней"

Леша медленно, с опаской, поднес бутылку ко рту, а Света начала маленькими глотками пить мутноватую красную жидкость с терпким запахом.

Саша видел все это, как в замедленной съемке, потому что Лешины слова его поразили, и он даже не сразу смог найти, что сказать в ответ. Может, он прав и она действительно поехала умирать? Она ведь и правда плохо себя чувствовала в последнее время. Но неужели бы она ему не сказала?

– Да нет, не может этого быть! – возразил Саша и выпил половину стакана вина залпом, отчего ему показалось, что кто-то ударил его по затылку: голова закружилась, и, упав навзничь в опилки, он испачкал голубые шорты остатками вина.

– Эй, эй, что с тобой?! – в один голос вскрикнули Леша и Света и бросились к нему. Леша хлопал его по щекам, а Света с умным видом сжала вену на запястье, будто бы собравшись считать пульс, – правда, часов у нее не было, так что идея не увенчалась успехом.

– Да ничего, ничего, успокойтесь. Со мной все в порядке, – слабо сказал Саша и, приподнявшись, облокотился на стену. – Смотрите… дождь пошел.

Вначале они обрадовались дождю, надеясь переждать его, доедая картошку вприкуску с воздушной кукурузой, но тучи на глазах как будто тяжелели, и дождь превращался в ливень. Близко-близко грохотал гром, а на земле, освещенные молниями, появлялись страшные извилистые тени деревьев. Ветер громыхал шифером, намереваясь срывать его с крыши слой за слоем.

– А вы знаете, что такое шаровая молния? – спросил Саша и нервно засмеялся.

– Да молчи ты уже, Сашка, черт возьми, сейчас как вмажу тебе!

– Не ссорьтесь, все еще не так плохо, – воспитательным тоном начала Света, однако как раз в этот момент увидела, как струя воды течет от импровизированной стены дома прямиком к их столу, – хотя нет, можете продолжать: теперь все действительно плохо.

– Наше судно дало течь и мы все умрем? – с веселостью в голосе спросил Саша.

– Ты еще посмейся, посмейся, дурень! А ты, Светка, не бойся: дам, как известно, первыми пропускают к шлюпкам.

Все трое начали смеяться, а потом одновременно перестали и забрались на длинную лавку у стены, принявшись гадать, достигнет ли вода их уровня. В этот момент недалеко от дома послышались крики: «Саша, Саша! Ты здесь? Саша!»

– Наташа, мы здесь, мы зде-есь! – закричал Саша. От возбуждения он даже соскочил с лавки, промочив ноги, и запрыгал на месте: – Мы здесь, мы здесь, в доме!

Тяжело ступая в резиновых калошах, в их убежище зашли Наташа со Стасом – они были одеты в дождевики и принесли для них сменную одежду. Когда все переоделись, Стас посадил Свету на спину, и все вместе они пошли домой.

В поле было уже совсем темно, дождь лил с огромной силой, так что казалось, будто все вокруг покрылось тонкой пленкой воды: в ней отражались вспышки молний, и от этого становилось жутко.

– Я думал, мы там на ночь останемся, – сказал Саша, догнав сестру, освещавшую путь папиным фонарем.

– Ага, а мне потом голову бы оторвали за тебя, – откликнулась Наташа и посмотрела на него.

– Прости… Я даже не знал, что ты найдешь нас, это же секретное место.

– Ха! Секретное. Ну конечно. Какой бы я была сестрой, если бы не знала все эти ваши секретные места. Даже не надейся, я знаю все. Но вот про вино обещаю не говорить. Если и мне достанете, – Наташа засмеялась, но ее смех оборвал сильный раскат грома, от которого даже она поежилась, а Стас на секунду испуганно остановился и пригнулся.

Подходя к дому, Саша увидел, что в окнах не горит свет, а его темные глазницы, окаймленные белыми резными рамами, то и дело вспыхивают от грозы. «Ну вот, значит, бабушка так и не приехала», – подумал Саша. Зазвенев ключами, Наташа открыла дверь и впустила ребят.

– Так, все идите переодеваться в сухое, а потом возвращайтесь сюда – будем пить чай, я воду пока разогрею, – строгим голосом командовала сестра. – А ты, Стас, сбегай к соседям – скажи, что все дети нашлись.

После чая за Светой пришли родители, а Леша остался ночевать в гостях – Наташа постелила ему в общей комнате. Пожелав Саше спокойной ночи, она ушла со Стасом в другую половину дома: он обнимал ее за талию, а она смеялась и в шутку говорила, что сейчас выгонит его за дверь.

– Эй, там, всем доброй ночи! – сказал Саша и, не услышав ответа, ушел в свою комнату, задернув плотную штору.

Только оказавшись в кровати, он понял, как сильно устал. У него раскалывалась голова, он был потным, и ему казалось, что одеяло сдавливает тело, а мягкие подушки не дают свободно дышать. Он вспомнил сегодняшний день – смородину, и сверкающий пруд в зеленых листьях, и цветные осколки, и потоп, и грозу, и то, что бабушки нет. На последней мысли он остановился и почувствовал такую тоску, что заплакал. Саша плакал долго – ему казалось, что слез должно хватить на целое море, и когда он едва успокоился, то понял, что оказался прав. Вокруг него было бескрайнее темное море, и кровать неслышно покачивалась на черных волнах, брызги от которых попадали на лицо и руки.

Покрепче обняв подушку, он смотрел по сторонам и не мог понять, что же делать, и вдруг кто-то положил руку ему на плечо. Он вздрогнул, оглянулся и увидел, что позади него на кровати сидит бабушка, поджав под себя ноги, и одними губами говорит: не бойся, не бойся, только не бойся, все хорошо. Бабушка сидела в белой свободной сорочке с едва заметным узором из голубых васильков – она была даже чуть моложе, чем на самом деле: красивой, с длинными седыми волосами. Саша хотел ее обнять, но откуда-то точно знал, что делать этого нельзя – у него опять задрожали губы, и он зажмурился, чтобы не заплакать.

Бабушка провела ладонью по его лицу снизу вверх, открывая ему глаза, и сказала вслух, улыбаясь: «Саша, прощай». Затем, будто в замедленном кино, опустила ноги в черную воду и соскользнула в темноту, оставив его на кровати-корабле, качавшейся на волнах. Сашу начало бросать в жар и в холод, страшно ломило суставы, но еще больше болело все внутри, как будто воспалился каждый орган, и тогда он решил тоже свесить ноги в темноту и спрыгнуть – но когда он собрался потрогать воду рукой, на горизонте прорезалась ослепительная молния, и следом донеслись раскаты грома. Снова и снова взблескивали зарницы, и оглушительный треск закладывал уши, и в этом треске он слышал, как его зовут: Саша, Саша, Саша.

– Саша!

Когда он очнулся, первое, что увидел, – склоненное лицо Наташи и яркий свет.

– Господи, ну наконец-то ты проснулся, ты кричал во сне, и я уже испугалась, что тебе стало хуже.

Он медленно сел на своей высокой кровати, потом неуверенно с нее спустился и молча вышел в большую комнату. Там никого не было, а кровать, где спал Леша, была застелена.

– Где Леша, он уже ушел?

– Конечно ушел, причем дня три назад. – Наташа улыбнулась. – У тебя была настоящая лихорадка, ты несколько дней почти не приходил в себя, я даже доктора тебе вызывала из города. Но хорошо, что все хорошо. Ты пару раз вдруг как будто просыпался и нес абсолютный бред. В принципе, это было смешно. – Сестра потрепала его за волосы. – Ну, иди ешь и собирайся встречать маму. Сегодня суббота, она точно приедет.

Саша так обрадовался новости, что даже слегка подпрыгнул на месте, а потом, изменившись в лице, посмотрел на Наташу:

– А как бабушка? Очень волновалась за меня?

Сестра уперлась одной рукой в бок и поджала губы.

– Что? Что-то не так? Давай, скажи что-нибудь.

– Ну, она еще не вернулась, понимаешь. Не вернулась… – Она задумалась. – Ты лучше позавтракай и иди встречать маму, она уж точно на все твои вопросы ответит.

Пока Саша завтракал остывшей и совсем невкусной рисовой кашей, он медленно осматривал кухню и понимал, что за три дня здесь многое поменялось: посуда свалена в раковине, пол грязный, не как при бабушке, чашки на полках переставлены местами, а одна, разбитая, осколками лежит у окна. Все было не так, и даже как будто пахло от тарелок иначе – но самое ужасное было то, что через кухню в дом входили какие-то незнакомые люди, здоровались с Наташей, глядели на него, а потом осматривали дом – стены, двери, потолок, лампочки в гостиной. Спросить у Наташи, кто это, он не решался. Он постарался побыстрее закончить с едой и пойти ждать маму на остановку.

Когда Саша вышел во двор и во все легкие ртом втянул воздух, у него закружилась голова, и от этого показалось, что на улице тоже как будто все поменялось. Дело было не только в перестановке вещей – лопат, граблей, пленки для грядок, – нет, все было хуже: на глазах предметы становились зыбкими и как будто неуверенными в самих себе.

Сильно мотнув головой, Саша пошел к калитке, а затем дальше и дальше по улице, вплоть до разросшегося сиреневого куста, прикрывавшего заброшенный участок со сгоревшим домом. Там он свернул за угол и направился вверх по дороге: солнце слепило глаза, и он надеялся, что встреча с мамой, которая добиралась сюда из города на электричке и автобусе каждые выходные с сумками наперевес, расставит все по своим местам. Он обожал ее, и пять дней без ее внимания было для него многовато – он по ней скучал и начинал ждать еще с пятницы.

Наконец, вдалеке появилась чья-то фигура – только через несколько минут он смог различить, что это мама.

– Эй, привет, привет! – закричал он ей, бросившись навстречу. – Как ты доехала, как дела? – спрашивал он у мамы, уже обнимая ее.

Она поставила сумки на пыльную землю и, поцеловав его в щеку, вытащила из одной из них сливочный рожок.

– Давай я понесу сумку. А почему ты вся в черном, тебе не жарко? На улице тепло. Кстати, и еще, а что с бабушкой случилось? Наташа сказала, что лучше спросить у тебя. Вот, спрашиваю!

– Саша, Саша, подожди, дай секунду перевести дух, и пойдем дальше. Вначале я отвечу на твой последний вопрос, только ты не волнуйся, пожалуйста. – Она замялась и посильнее обняла его. – В общем, бабушка лежала в больнице, и вчера – вчера вечером она умерла, понимаешь. Родственники какие-то, наверное, сегодня приедут, папа тоже поближе к ночи доберется, все будет хорошо, не переживай…

– И я больше никогда не увижу ее?

Мама покачала головой – она стала говорить что-то еще, гладя Сашу по голове, но он уже ничего не слышал, только появился какой-то шум в голове. Почувствовав, что к глазам подступают слезы, он вырвался из объятий и сказал, что все это неправда, что это обман и бабушка просто не могла умереть. В растерянности мама развела руками, но он только повторял, что бабушка не могла умереть, хотя бы не попрощавшись с ним.

– Как же тебе это не понятно, что так нельзя, что она бы так никогда не поступила!

Саша топнул ногой и бросился бежать по дороге назад, потом свернул во дворы, и дальше, дальше, быстрее ветра – он пробежал мимо сельского клуба и небольшой водонапорной станции, не чувствуя ног, с горящим лицом. Только за деревней он остановился – перед ним было огромное поле, и он, переводя дух, никак не мог совладать со слезами, которые все появлялись сами собой. Саша смотрел на землю в зеленой высокой траве, на игрушечные дачи, раскинувшиеся за полем, на небо в низких перистых облаках и не знал, что теперь делать. В этот момент перед его взглядом само собой появилось лицо бабушки, ее руки с большими ладонями, и он почувствовал их пряный запах, и вспомнил ее голос, и понял, что уже не увидит ее. С новой силой он пустился бежать – скорее, подальше от деревни, не то эта вчерашняя ночная темнота приберет к рукам и его. Не оглядываясь, видя перед собой лишь размытые голубые и зеленые пятна, он бежал к своему убежищу, и когда зашел внутрь и прикрыл вход плотной красной скатертью – отчего стены окрасились в рубиновый цвет, – он сел на лавку, стоявшую в углу, зажал уши руками и зажмурился.

Главное, не поднимать голову и не смотреть вокруг, думал он, чувствуя, что если поступит иначе, то сразу, вмиг, исчезнет: в деревне, в поле, в роще рыскало темное безглазое чудовище с надвинутым до страшного искривленного рта капюшоном, и от него веяло зябким холодом, веяло пустотой. Безжалостное и беспощадное, оно отбрасывало тень на все вокруг – на каждый предмет, от стола до голубой рубашки, и портило его, отравляя, заражая собой: выбираясь по ночам из-под земли, оно принюхивалось, прислушивалось и всегда находило того, кого заберет сегодня. Оно утащило бабушку, оно однажды утащит за собой и его самого. «Ведь так, Саша, ведь так, Саша, ведь так, Саша?» – стучало в голове, стучало, как барабанная дробь, и от ужаса он закричал и сжался на лавке, но страшный голос не замолкал.

2

У вокзала Саша поймал такси, чтобы добраться до своего городка. Еще в Москве он прочитал в интернете, что ничего особо примечательного там нет, разве что полуразрушенная генуэзская крепость иногда привлекает туристов. На нескольких сайтах также говорилось, что мимо этих мест когда-то проезжал Лермонтов и даже останавливался в путевой гостинице неподалеку от центра города, съел в одном из здешних ресторанов рябчиков, выпил бутылку вина, после чего много скандалил, – и уехал расстроенным дальше на Кавказ. Понятное дело, такие выдумки не слишком влияют на имидж города, но это уже и не важно – Сочи совсем скоро поглотит, переварит, прирастит к себе все поселки и крохотные городки, рассыпанные вокруг него.

Перед глазами потянулись леса и горы, близко подобравшиеся к воде, и эта палитра – синяя, зеленая, голубая – смешивалась от быстрого движения, и ветер обдавал лицо соленым воздухом. Водитель включил радио, и салон утонул в этнической музыке: печальные трубы, короткие переливы флейты, текст на плохом русском языке. В какой-то момент машина слегка подскочила, как будто проехалась по насыпи. Саша посмотрел в заднее окно и сказал остановиться. Выйдя из автомобиля, он увидел окровавленный труп кошки – голова и передняя часть туловища были раздавлены, только задняя лапа судорожно тряслась мелкой дрожью.

– Ну, зато умерла быстро, жаловаться не на что, – сказал водитель и сплюнул на асфальт.

Саша отошел в сторону и закурил. Он посмотрел вниз – они остановились далеко от Сочи, у самого начала горной дороги: перед ним раскинулась пустошь с редкими белыми и розовыми домами высотой в несколько этажей, а чуть дальше сверкало море. Саша скучал по нему – когда он долго не отдыхал, то посреди дня прямо в офисе или дома мог начать представлять, будто за окном блестят волны, а в небе кружат чайки, перекрикивая друг друга. Теплый воздух медленно наполнял легкие. От этого убедительного миража на секунду ему становилось спокойно, словно он переносился в укромный мир, недосягаемый для всех остальных.

Становилось по-настоящему жарко. Он представил, как через какое-то время на теле кошки появятся мухи, черви, и оно окончательно перестанет напоминать само себя – живое существо, которым было недавно. Стоило убрать ее с дороги, но при мысли, что нужно будет дотронуться до мертвого тела, у него скрутило живот.

Через несколько часов таксист привез Сашу по нужному адресу – он высадил его у трехэтажного старого дома. Судя по колоннам и остаткам лепнины, дом был построен еще до революции. Лифта в нем не было, однако полукруглая каменная лестница впечатляла. Закрыв за собой тяжелую музейную дверь, Саша сразу услышал эхо от колес чемодана и собственных шагов. Во всем доме насчитывалось не более двух десятков квартир, и, если верить окружающей тишине, здесь мало кто жил. Дойдя до третьего этажа, он прошел по небольшому коридору, выложенному рассыпающимся деревянным паркетом, и уткнулся в железную дверь – девятнадцатый номер, его.

В большой трехкомнатной квартире с высокими потолками было мало мебели, и от этого она казалась еще просторнее. Оставив чемодан в холле, Саша бегло осмотрел комнаты: везде мягко скрипели полы, везде были поклеены светлые бежевые обои с тонким цветочным узором. Как раз перед отъездом Саши мама рассказала ему, как получилось, что Валя, сестра бабушки, осела здесь, недалеко от Сочи, а не осталась в Москве. В середине тридцатых они переехали в столицу из деревни под Кемеровом: девушки были совсем молодыми, когда у них умерли отец с матерью, и родственники посоветовали им отправиться в Москву. По приезде в город они работали кем придется, на заводах и швейных фабриках, и быстро вышли замуж перед самой войной. Мужей отправили на фронт, но оба чудом выжили и вернулись обратно: один целым и невредимым, а второй – без ноги. Это был Валин муж.

Едва ли не прямиком из Германии благодарное руководство страны хотело отправить его умирать то ли на Соловки, то ли на Валаам, но в последний момент как будто бы кто-то его пожалел и отпустил на время домой. До Москвы он добирался долго и через силу, ему было стыдно показаться жене в таком виде. Он был красивым вихрастым парнем, крепким, а теперь что? Через неделю после того, как он появился дома – и как счастливая Валя усадила его за стол, и накормила супом, и обняла, целуя в ухо, в нос, в щеку, – за ним пришли из НКВД и забрали. Из разных источников до Вали доходили слухи, что его обвиняли то ли в разбое на немецкой территории, то ли в мужеложстве, то ли в попытках побега с фронта – ей это было все равно, будь даже каждый из названных пунктов правдой. Мало кто ждал возвращения мужа так, как ждала она – с войны, а потом из лагерей, откуда он вернулся только в 1954 году, уже после смерти Сталина.

Она не знала и никогда не спрашивала, как ему удалось продержаться все эти годы и выжить и что из обвинений было реальностью, если было. Когда он вернулся домой, уже навсегда, она неделю не отходила от него ни на шаг, боясь, что его снова заберут или он просто исчезнет, растворится в воздухе. Она обнимала его, гладила волосы. А однажды в почтовом ящике нашла записку с одним только словом, написанным угловатым мужским почерком: «Прости». И еще лежали ключи и напечатанная инструкция, к кому и где нужно обратиться, чтобы переехать из Москвы поближе к морю. Собрав вещи, она наспех попрощалась с друзьями и вместе с мужем отправилась в путь. Потом она редко связывалась с сестрой, переехавшей в Подмосковье, – только после смерти супруга Валя стала отправлять ей длинные письма, в которых рассказывала о своей повседневной жизни, о тоске, о болезнях, о море: сегодня оно было синим, а вчера – бирюзовым. Потом умерла и сестра, и она несколько раз писала Сашиной матери, но та отвечала ей скупо – не столько из равнодушия, сколько из-за вечной нехватки времени. Последнюю весточку Валя отправила ей уже из больницы: она знала, что не выйдет оттуда, и потому в конверт положила ключи от квартиры.

На кухне почему-то была открыта форточка. На столе сидел воробей, и когда Саша вошел, он принялся клевать выцветшую скатерть: тук-тук, тук-тук. Потом он посмотрел на Сашу удивленным взглядом – как у всех воробьев – и улетел. Спустя пару секунд раздался звонок в дверь: пришел риелтор, к которому мама еще в Москве посоветовала ему обратиться.

– Добрый день, Сашенька, добрый день! – сказал Петр Николаевич, плотный старичок в белых широких брюках и полурасстегнутой рубашке. Он сразу пошел на кухню. – Вы уж простите, Сашенька, что я обувь не снимаю: наклоняться очень тяжело в мои семьдесят два года! Эту энергию я лучше в какое-то полезное дело пущу, да, – он пододвинул к себе табуретку и достал из сумки папку с бумагами. – Ну что же вы стоите, Сашенька, берите стул, присаживайтесь, сейчас быстренько поговорим, да я пойду – день такой хороший, чего зря в квартире киснуть.

– Может, вам чаю или… – Саша в растерянности вспомнил, что еще даже не распаковал вещи. – А впрочем, я пока не притрагивался к чемодану.

– Ничего-ничего, это нормально, все хорошо. Ну присаживайтесь, присаживайтесь уже. Вот, так-то лучше, – кивнул он одобрительно, когда Саша наконец сел напротив него. – Значит, спешу вас обрадовать: квартиру мы вашу продадим в короткие сроки, я уверен в этом абсолютно.

– Это хорошо, это хорошо… – ответил он и посмотрел в окно, где виднелась пустая набережная. – Правда, я не очень понимаю, каким образом: кажется, денег здесь у людей нет.

– Ну, денег у простых людей в нашей стране нигде нет, как вы знаете, но мы же с вами не планируем продать квартиру за бешеные миллионы, правда? А за приемлемую сумму у меня уже есть несколько покупателей. Дом, на секундочку, действительно очень хорош, отлично сохранился с начала XX века, а это редкость. Так что если сделать в квартире минимальный ремонт и выбросить весь хлам к чертовой матери, здесь можно вполне уютно обустроиться. Как думаете?

– Да, конечно. Только не называйте эту мебель хламом. Не то чтобы мне обидно, просто как-то не слишком вежливо, знаете, – сказал Саша, закурив. – Все же здесь жила моя родственница.

– Ах да, Валенька, помню-помню ее, – он засмеялся неприятным рыхлым смехом, как будто хлюпал мокротой, – чудесная была женщина, безотказная, если вы понимаете, о чем я говорю. Как-то раз я с ней даже… – Старичок игриво поерзал на стуле. – Ох, а у вас и правда непростой характер, Сашенька, что же вы на меня так тяжело смотрите? Прямо-таки, знаете, айсберг в океане! – Он снова прыснул со смеху и хлопнул себя по коленкам.

– Когда ждать первых покупателей? – спросил Саша.

– Да я на этой неделе всех к вам перевожу, если захотите. Но вы меня перебили, а я ведь не сказал еще кое-что важное – может быть, даже самое главное. Дело в том, что здесь, в городе, планируется начать сразу несколько крупных строек, чтобы привлечь туристов и разгрузить Сочи. Я видел предполагаемые планы строительства. На месте этого дома, в том числе, хотят возвести что-то вроде «Хилтона» или «Ритца» – вы уж простите, я не сведущ в этих брендах, но зато я знаю застройщиков, и как только решение утвердится, они будут готовы тут же заплатить хорошие деньги налом, если обойдется без шума, конечно.

– То есть дом снесут?

– О, да! – Старичок подпрыгнул. – Снесут-снесут: в щепки, в пыль. Все здесь сровняют с землей, как будто и не было ничего. Вот-вот уже должны решить застройщики этот вопрос с властями, и… Вам даже дадут вывезти куда-нибудь всю эту рухлядь. – Риелтор достал из Сашиной пачки сигарету и тоже закурил. – Ах, простите, я снова невежливо разговариваю.

– О чем-то еще мне нужно знать?

– В общем, это все. На вашем месте я бы пока не торопился приглашать сюда обычных покупателей – больше мороки, больше бумаг. Если стройку утвердят, не отказывайтесь от предложения компании – сожгут дом, сами понимаете, сожгут. Прямо вместе с мебелью и жильцами. Казалось бы, мне должно быть это безразлично, а у меня отчего-то сердце болит, ничего не могу с собой поделать. Ну ладно, я пойду, а вы располагайтесь. Кстати, пока я не ушел: этажом ниже живет сын моих давних знакомых, он наверняка к вам заглянет. Пожалуйста, вы уж не отказывайте человеку в общении: меня знакомые попросили приглядеть за ним. Он славный парень, хоть и немного издерганный, нервный. Но с кем этого не бывает! Вы поболтайте с ним, сходите куда-нибудь: и вам весело, и ему хорошо. К тому же он тоже продает квартиру, так что у вас будет общая тема, да и сможете не продешевить в цене, если что.

– Странная просьба.

– Ничего странного – обычная человеческая просьба, – сказал старик, собравшись уходить. – И да, все хотел спросить: как там ваша мама поживает, у нее все в порядке? Когда мы с ней общались по телефону, у нее был как будто взволнованный голос.

– Все нормально, не переживайте.

– Переживать не буду, но вы уж поберегите ее, будьте с ней поласковее. А то, знаете, у нас в городе так много стариков живет, что каждый день у каких-нибудь знакомых обязательно умирает очередной родственник. Тут уж волей-неволей начнешь пристальней следить за здоровьем.

Разобрав чемоданы, Саша решил прогуляться и заодно купить продукты. Как и в любом не особо крупном приморском городке, оживленными здесь были только набережная и центральная улица: как раз между ней и морем находился его дом. От своих собратьев город отличался лишь редкими дорогими бутиками и свежими, только возведенными зданиями из стекла и бетона, которые контрастировали с ветхими советскими постройками. Проходя мимо кирпичных облупившихся зданий, где ютились универсамы, копеечные парикмахерские, магазины «французской одежды», Саша жалел этот исчезающий мир, который готовился кануть в небытие, подобно Атлантиде. Рядом с ним он особенно остро ощущал, как быстро сжимается время, как бойко оно проскальзывает сквозь щели в земле, как уходит в ее недра. Это чувство испытывала и его мама, которая лет с сорока постоянно говорила о старости, о том, что ее лицо и тело меняются, теряют красоту. С недавнего времени к этому добавились и другие страхи – она боялась лишиться рассудка, боялась стать инвалидом: «Лучше уж умереть, чем проходить через такое унижение, чем это жалкое зрелище: ни сесть, ни встать, ни сходить в туалет без чужой помощи», – говорила она, когда плохо себя чувствовала. Вспомнив об этом, Саша решил позвонить маме, но в трубке услышал только длинные гудки – она не отвечала.

В магазине на Сашу напало желание покупать все подряд: овощи, десерты, вино. В итоге, когда он уже под вечер возвращался домой, пакеты едва не лопались от содержимого. Распаковав продукты, он стал готовить курицу с овощами. Через несколько минут в дверь громко постучали. Выйдя в прихожую, Саша увидел молодого человека с полупустой бутылкой коньяка. Опираясь на дверной косяк, он улыбнулся в ответ на его удивленный взгляд и, покачиваясь, ввалился в квартиру.

– Ну здравствуй, сосед! – сказал он и рассмеялся – весело, совсем без зла. – Не удивляйся, я живу в этом же доме и зашел познакомиться, выпить по стаканчику – коньяк захватил, ну. Думаю, наконец-то тут кто-то поселился, будет с кем выпить. Судя по виду, ты нормальный мужик, с тобой должно быть о чем поболтать, а? Давай, давай, кивни в ответ и иди скорее выключай плиту, – дым уже пошел, а ты и не чуешь, эй!

– Черт! – Саша побежал на кухню и снял сковородку, попутно обжегшись шипящим маслом. – Да чтобы все провалилось. – Включив холодную воду, он сунул под струю замасленные руки. А впрочем, почему бы и не выполнить просьбу? В конце концов, какая разница, с кем пить. – Ну что, ты идешь сюда или решил остаться в прихожей?

– Иду, иду, надо только набраться сил. Ты не подумай, я не так легко пьянею, просто быстро уносит с первых двух стаканов, а потом я начинаю постепенно трезветь – все не как у людей. Отличный организм, нечего сказать.

– Тебя как зовут?

– Ян.

– И что же ты пьешь один, Ян, – позвал бы друзей, ну или свою девушку, если есть, для компании.

– О, друзей у меня здесь нет – я, как мне говорят, плохо схожусь с людьми. А вот девушка есть, но она занята – готовится к приезду сестры. Кстати, знаешь, как ее зовут? Герда! Представляешь, бывает же такое. Мне вообще с ней повезло: она не совсем дура, и все при ней. А что еще надо? Меня старается не бесить, – при этих словах он налил себе коньяку и залпом выпил.

– Забавное имя, хотя чем-то похоже на кошачью кличку.

– А я смотрю, ты шутник. Кажется, Петр Николаевич не зря посоветовал к тебе зайти. Он так волнуется за меня, даже странно. Один минус: он общается с моими родителями. Тебя самого-то как зовут?

– Александр.

– Так вот, Александр, – сказал Ян, прищурившись, – ты часом не сумасшедший?

– Чего?

– Спрашиваю, не сумасшедший ли ты? Просто мне регулярно попадаются сумасшедшие, я их притягиваю как магнит, поэтому решил уточнить. Вот, например, буквально сегодня очередная ненормальная подходила ко мне в кафе. Я сидел, никому не мешал, наслаждался утром: солнце светило, птицы гуляли по асфальту. И тут она выплыла из-за угла – в огромной шляпе с бантами, с леопардовым шарфом на шее, – подошла ко мне, подмигнула и быстро стащила печенье с моего блюдца. Положила его себе в карман и расхохоталась. Честно говоря, если бы не ее безумный смех, я бы убил ее прямо на месте. А так – что взять с сумасшедшей?

– Может, это просто была какая-нибудь старая писательница? Во всяком случае, по описанию она похожа на Петрушевскую.

– На кого?

– На Петрушевскую, известную писательницу. Она тоже любит огромные шляпы.

– Господи, какой бред ты сейчас несешь.

– Что?

– Забей, это неважно.

– И все же: не считая сумасшедших, здесь есть чем заняться? Ты тут постоянно живешь? – спросил Саша после короткого молчания, снова наливая коньяк.

– Нет, я бы свихнулся, здесь же пропасть, нечего делать. Но иногда сбегаю сюда, почему нет.

– От кого тебе сбегать? Тебе же лет двадцать.

– Двадцать один, если быть точным. От родителей, конечно. То есть не совсем сбегаю, они догадываются, где я, просто отстают на время: понимают, что в некоторые моменты лучше меня не трогать.

– От таких заботливых родителей и сбегать как-то глупо.

Ян посмотрел на него исподлобья.

– А сам-то ты чего здесь? Тоже от кого-то сбежал?

– Нет, просто мама попросила меня продать эту квартиру, пока сама занята.

– Чем же она таким занята, что даже не может летом съездить на море?

– Ну, она занимается своим здоровьем – анализы, обследования, консультации.

– У нее какое-то серьезное заболевание, да? – Ян откинулся на стуле и улыбнулся.

– Надеюсь, что нет.

– Как это глупо, – он вдруг засмеялся. – А я вот, наоборот, мечтаю, чтобы мои родители как-то побыстрее уже заболели, да и с концами: они богатые, так что деньгами я буду обеспечен на годы вперед. Ну а пока ничего такого не случилось, я хочу продать эту квартиру и съездить за границу – хоть поживу по-человечески. Глядишь, за это время и с родителями что-то произойдет.

– А откуда у тебя здесь квартира?

– Мой отец тут вырос, это его матери. Она вот, кстати, была ничего, получше своего сына. В детстве меня то и дело отправляли к ней на выходные, когда я мешался в Сочи. Ну а я и не был против, бабка была заботливая. Только вот умерла рано. Родителям оказалось не до ее квартиры, у них ведь вечные сделки, встречи, переговоры. Они, черт возьми, очень важные люди, понимаешь. Ну и со временем эти ключи достались мне. Такая история.

Выпив коньяк, Саша поставил бокал в раковину.

– Тебе пора идти. А мне спать. У меня еще дел на целую ночь хватит.

Ян встал, совсем не шатаясь, как будто и не пил, и вышел в прихожую. Там он обернулся и сказал Саше:

– А что, может, завтра вечером сходишь со мной и Гердой в бар? Ее сестра тоже будет. Бары тут не очень приглядные, но зато веселые. И девушки хорошие – пойдем, тебе понравится.

– Если только я не просплю двое суток подряд, – сказал Саша и закрыл за Яном дверь.

Оставшись в одиночестве, он понял, как устал за прошедший день. Он стянул с себя футболку и лег в кровать. Атласная ткань покрывала холодила кожу. Из коридора в комнату просачивался слабый желтый свет. Саше захотелось его выключить, но он уснул прежде, чем смог заставить себя подняться.