Текст книги "Ильич"

Сергей Волков
Ильич
роман-кенотаф

Люди как люди…

М.А. Булгаков

Предисловие

Писать предисловия к художественным текстам – занятие неблагодарное и крайне сложное, этого практически никто не умеет делать.

Включая меня.

Есть несколько разновидностей предисловий. В одних пытаются объяснить читателю, что же его ожидает дальше; обилие спойлеров обычно убивает желание читать саму книгу. В других – ушедший с эпохой жанр – литературоведы с дипломами университета марксизма-ленинизма объясняли читателям, как надо правильно понимать произведение (помню, попалась мне повесть какого-то прогрессивного негра, где предисловие было размером с эту самую повесть, в основном за счет цитат из материалов очередного съезда КПСС). В третьих пишут о чем угодно, но только не о книге.

Я долго думал, как же мне поступить. Если честно, хотел начать чем-то типа «Онегина» можно назвать энциклопедией русской жизни и в высшей степени народным произведением». Потом подумал, что Сергей Волков точно при встрече стукнет меня за это по голове своим романом (слава богу, это не «Война и мир» по объему, но тем не менее). Поразмыслив, я решил не играть в Белинского, и поэтому начну так:

«Энтони Троллоп был величайшим бытописателем викторианской Англии, однако кто сейчас помнит его «Барсетширские хроники»?» Писать о девяностых – занятие неблагодарное и крайне сложное, этого практически никто не умеет делать.

Включая меня.

К тому же данный исторический период напрочь убит отечественным кинематографом с его непроходимой чернухой. Нет, прославлять там решительно нечего, и не дай господь, чтобы этот ад повторился. Но не стоит забывать, что и тогда люди жили, работали, творили, любили. Собственно, именно об этом и написан роман «Ильич», который вы держите в руках.

Я очень люблю книги, в которых нет четко положительных и отрицательных героев. Подобные сюжеты чрезвычайно сложно вытягивать, тем более – заставлять читателя сопереживать происходящему. Сергею Волкову это удалось. Его Серый – типичный уебан (у нас же роман 18+, да?). Бездельник, хулиган, бандит, пьяница, питекантроп, мечущийся притом между «Жуком в муравейнике» Стругацких, запутанной философией хиппана Челло и окружающей преисподней, где хохочут и скачут бесы. Что там говорить, я сам таким был. Все были. Я уверен, что значительный процент Серого списан с самого Волкова, который, кстати, тоже Серый.

Череда остальных персонажей настолько же противоречива и узнаваема. У кого поднимется рука осуждать дебильного Малого, злобного Индуса или вышеупомянутого Челло, который существует одновременно и назло происходящему, и плывет по течению в общем потоке? Даже те герои, которых мы должны ненавидеть – Флинт, Сынуля, Клюква, Канай – заслуживают не принятия, но понимания. Тем более почти все такие, как они, не дожили до дней, в которые я пишу эти строки.

Местами «Ильич» реально бесит.

Точнее, бесит Серый. «Ну что ты делаешь, баран?! – думал я, читая. – Она же тебя не любит! Куда ты пошел?! Зачем тебе это?! Не связывайся, беги! А сейчас вообще идиот, ты что, не понимаешь, чем все закончится?!». И это очень хорошо. Притом что я, активно живший, как уже сказано, в девяностые, скорее всего вел бы себя точно так же. На этом изломе, когда старое уже закончилось, а новое еще не началось, все вели себя, как Серый – в той или иной степени.

Нет, «Ильич» – это не энциклопедия русской жизни периода девяностых, хотя автор наполнил текст очень точными и сочными деталями и подробностями. Нож-«рыбка», например, меня чуть не пробил на слезу. Папа мне такой подарил, помню…

Это и не памфлет, и не предостережение. Это честная и тонкая литература, которой сегодня весьма не хватает. Повод подумать, погоревать, а потом идти дальше.

Не могу не отметить «сценарность» текста. На счету Сергея Волкова много известных телевизионных и кинематографических проектов, от «Великой» до «Непрощенного», и «Ильич» тоже явно просится на экран (удивлюсь, если автор не попытается этого сделать). Именно по этой причине роман может кому-то показаться местами суховатым и схематичным, местами – наоборот, слишком «бытописательным» (недаром я Троллопа помянул), но это нисколько не является недостатком. Это прием, и прием удавшийся, рисующий где нужно яркую или нарочито блеклую картинку, кадры, движение, жизнь.

Дальше, наверное, я должен бы написать о живом языке книги, о том, что люди там говорят именно как говорят люди (редкость в современной отечественной литературе), о неоднозначном финале (опять спойлер!!! или нет?), о тщетности всего сущего, наконец. Но я закругляюсь – все же вы не меня читать планировали, а роман – и скажу одно: спасибо, Серега.

Ты эту книгу прожил, когда писал, я – когда читал.

Надеюсь, нас таких будет много.

Юрий Бурносов, писатель, сценарист

Пролог

Милицейский «Уазик» стоял у поворота с Оренбургской трассы на Средневолжск. Двое патрульных – толстый и тонкий – топтались на обочине, курили одну сигарету, передавая её друг другу. Смятая пачка с английской надписью «Magna» валялась в кювете рядом с яичной скорлупой и пустой бутылкой из-под молдвинпромовского «Стругураша» – «крепкого напитка, приготовленного с применением натурального виноградного сырья», как значилось на этикетке.

– У меня от него изжога всегда, – толстый затянулся, протянул тонкому сигарету, выпустил дым. – Интересно, из чего гонят?

– Из виноградного сырья, там же написано, – ответил тонкий, бережно принимая «магнину».

– Да конечно, – зло ухмыльнулся толстый. – Химии намешают, эссенцию виноградную добавят и древесный спирт – вот и всё. А ты потом мучайся…

Мимо милиционеров вразвалочку продефилировал черный и блестящий «Ниссан-патруль», похожий на полированный гроб из американского фильма про мафию в Чикаго. Окна были опущены, изнутри грохотала музыка, её то и дело прорезал смех, мат и истошные крики «Йоху-у!».

– Почему они все время так орут? – спросил тонкий, выпуская дым.

– Кто – «они»? – лениво поинтересовался толстый.

– Эти… – тонкий кивнул на джип и передал напарнику окурок. – Как их… «новые русские».

– Хрен знает… Не боятся никого, наверное. Как дети. Дети же тоже орут.

Из окна джипа внезапно высунулась голая по пояс девка с густо подведёнными бровями и размазанной по губам помадой. У неё были надуты щеки, в глазах плясали черти. Она выплюнула на лобовуху «Уазика» длинную струю шипящей жидкости, похожую на стеклянного удава, и пьяно захохотала. «Ниссан» сыто отрыгнул облачко сизого дыма и не спеша удалился в сторону города.

– Сука, – сказал толстый и принюхался. – Шампанское пьют. Французское типа. Из комка.

– Может, догоним? – предложил тонкий.

– И чё?

– Они ж бухие все. Оштрафуем. Ну, в смысле… – тонкий знакомым каждому жестом потёр пальцы друг о друга, выразительно посмотрел на толстого.

– Дурак ты, Тереньтев, – со вздохом сказал тот, сделал ещё затяжку и выкинул окурок. – Это ж Флинта джип. За рулём сам. Или Игорёк, Сынуля. Потом заколебёшься объяснительные писать. Надреев с Флинтом на охоту вместе ездит. Врубился?

Тонкий ничего не ответил, с тоской глядя на дымящийся в траве окурок, с которого еще можно было сделать пару тяг. Начальник ОВД Средневолжска полковник Надреев являлся их непосредственным начальником, и говорить больше было не о чем.

Глава первая

Малой разбудил Серого рано – ещё не было шести. Начал долбиться в дверь, сперва «по-нашему», кодом: три-два-три, а потом просто – ногой. Наверное, звонил бы и в звонок, но звонка у Серого не было, звонки у них скоммуниздили во всем подъезде сразу после наступления нового, 1992 года. Просто прошлись по этажам и выковыряли монтировкой.

Утро было горьким как желудочный чай. Серый проснулся, но сразу вставать не стал. В глубине того, что в книжках называется «душа», жила робкая надежда, что пронесёт. Но Малой – чувак упёртый и надежда ожидаемо померла. Серый встал, подтянул трусы и пошлёпал открывать, прилипая босыми ступнями к линолеуму, как ящерица геккон из увиденной вчера передачи «В мире животных».

За окном плескался мутный осенний рассвет. Было сыро и прохладно, точно в подвале. Малой стоял на пороге, сияя, как лужа под солнцем, и тараторил без передышки:

– Длинный, понял? Я два километра шёл – он не кончается, понял? Давай быстрее! Это алюминь же. Тысяч за сто можно, понял?

Серый усмехнулся на словах про «два километра», открыл холодильник, поприветствовал старожила верхней полки – банку «Солянка закусочная», взял последнее яйцо, хрустнул им о край стола и расковырял ногтем дырочку в остром конце.

Пока он пил яйцо, Малой продолжал тарахтеть:

– Деревенские, наверное. Срезали на ЛЭПе, и оставили, чтобы не палиться. Там овраг же, понял? И кладбище с другой стороны. Потом на КАМАЗе приедут и заберут. А мы раньше успеем, понял? Давай быстрее! Э, я тоже хочу!

Последняя фраза относилась к яйцу.

– Нету больше, – Серый бросил высосанное яйцо в мусорку, прошлёпал в прихожую и начал натягивать штаны.

– Я как увидел – сразу хобана такой, – Малой размахивал руками и едва не подпрыгивал от возбуждения, – к тебе втопил. Ты же ближе всех живёшь. Если к Индусу – далеко, а вдруг эти вернутся?

– Всё, – сказал Серый, сунул ноги в растоптанные кроссовки и вытолкнул Малого из квартиры. – Веди, топила.

* * *

Провод и впрямь оказался длинным. Он начинался у края оврага, метрах в десяти от тропинки, ведущей к кладбищу, и уходил в кусты. Серый присел и развернул к себе косо обрубленный конец.

– Не, без тока, – радостно ощерился Малой. – Я уже трогал.

– Дурак, я диаметр смотрю.

– Шестижилка, трёхмиллиметровый, понял? – Малой улыбнулся ещё шире.

– «АС 240, ГОСТ 839-80», – без улыбки поправил Серый. – Вес примерно килограмм на метр. По таким ток в города подают. И в большие села.

За последний год Серый стал большим знатоком алюминиевых проводов. Да и не только он. Половина взрослого мужского населения страны тащила «цветмет» на приёмные пункты, благо было что тащить. Наделали проклятые коммунисты за семьдесят лет Советской власти, слава Богу, этого цветмета как грязи.

– А, ну да.

– И докуда он идёт? – спросил Серый, зябко поёжившись – от оврага тянуло сырью.

– Вон до того тополя точно, – Малой махнул на зеленеющую за кустами иву.

До раскоряченной, как строительные козлы, ивы было метров сто. Серый вспомнил про «два километра» и усмехнулся. Два километра «двести сорокового» весят две тонны. Но даже сто метров – это тоже было много. И да, такая длина – это не срезка с «ЛЭПы». Скорее всего, где-то кто-то размотал катушку.

«Если кто-то кое-где у нас порой…»

Серый выпрямился, полез за сигаретами, вспомнил, что они кончились вчера вместе с деньгами, и с тоской сплюнул в траву.

– Пошли.

Они проследили провод до ивы, обошли её и двинулись дальше. Трава, мох, нижние ветки кустов по сторонам от провода были смяты, ободраны, кора на деревьях содрана до нежно-зелёного луба. Серый просёк, что провод тащили. Значит, за ним есть след. И по этому следу хозяева катушки могут проследить, кто уволок их ценное цветметаллическое имущество. И по-хорошему надо было бы отломить от этого бесконечного серого червя какой-нибудь адекватный, реальный, как сейчас говорят, кусок метров в сорок – и сваливать. Но любопытство и отсутствие сигарет взяли верх, и они решили идти до конца.

Конец, впрочем, обнаружился быстро – провод пролёг через заросли ломкого малинника, похожего на вставшие дыбом гигантские макароны, и упёрся в спину мужика.

Мужик лежал лицом вниз, подобрав под себя руки. Серый сразу понял, что он волок провод, перекинув его через плечо, как бурлак. Или как Дед Мороз. Только бородатый зимний старик таким манером носил мешок с подарками, а мужик – один большой и длинный подарок себе, любимому. Нёс-нёс, тащил-тащил да и устал. И вот прилёг отдохнуть.

– Э, мужик, – негромко окликнул проводоносца Малой. – Э, слышь?

Серый обошёл тело – то, что мужик не совсем живой, ему стало понятно как-то сразу – присел, поглядел на серый, заросший ежиной подбородок, свороченный набок. На подбородке застыла жёлтая слизь. Трава чуть ближе к груди побурела от крови, тоже уже запёкшейся.

Рукава старой ветровки закрывали руки, виден был только один палец, большой, с темно-синим татуированным перстаком.

– Зонщик, – сказал Серый и посмотрел на Малого, топчущегося в стороне с круглыми глазами. – Кровь горлом пошла. И все – лапти в угол. Тубик. Он с диспансера.

– Точняк! – глаза Малого стали ещё круглее, в них отчётливо заплескалось «очко». – Линяем! Линяем, слышь!

– А провод? – Серый выпрямился, посмотрел в сторону кустов, из которых выползала, мертвенно-поблёскивающая в лучах утреннего солнца, алюминиевая глиста. – Мне деньги нужны.

Малой его не слышал и не слушал. Малой «присел на коня». Найденный на конце двухсотметрового алюминиевого червя жмур произвёл на него примерно тот же эффект, что и резкий звук в подвале после хорошего косяка, когда пробивает на шугняк.

Пухлое лицо Малого побелело так, что стало не видно веснушек, глаза постоянно двигались, не в состоянии зафиксироваться на каком-то предмете; он зачем-то постоянно приседал, выпрямлялся, снова приседал и ходил туда-сюда.

– Не мельтеши, – голосом героя фильма из видеосалона сказал Серый, соображая, как отделить от провода нужный кусок. – Голова начинает кружиться.

– Нас накроют тут, – Малой пробежался по полянке, ударяя себя кулаком в ладонь. – И кабзда! Завалят, и вона, в овраге закопают. Серый, давай слиняем, а? Ну давай…

Серый услышал в его голосе знакомые ноющие интонации и вздохнул.

– Уходи. Но на Ёрики копать больше не приходи.

– Почему? – оторопел Малой.

– Потому что ты конила и чмо будешь, если уйдёшь. Потому что вдвоём мы унесём в два раза больше провода, чем я один. Врубился?

– Ну, – убитым голосом отозвался Малой.

– Гну. Антилопа. Ищи кирпич. Два.

– Зачем?

– За мясом. Провод будем перебивать.

Малой застыл посреди поляны, затравленно озираясь.

– Ты чё сейчас делаешь? – спросил Серый.

– Кирпичи ищу.

Серый вздохнул. С Челло или Индусом было бы куда проще. Можно, конечно, надавать Малому по ушам, отвесить пендаля и простым сержантским языком объяснить, кто он, кто его родители и все родственники «до седьмого колена», но они это уже проходили, поэтому Серый просто и даже ласково сказал:

– Угрёбок, здесь нет кирпичей. Вали к дороге, ищи там.

Малой уставился на Серого как собака, силящаяся понять человеческую речь. В глазах его замельтешили искорки мыслительного процесса, перешедшие прямо-таки в неоновые вспышки понимания, а затем он сорвался с места и унёсся в кусты, нелепо размахивая руками.

Вслух помянув всякие половые органы, Серый подошёл к трупу, присел на корточки, потом на всякий случай оглянулся. Малому не нужно было видеть, что он будет делать. Обшаривать покойников само по себе малоприятное занятие, а если Малой заведёт шарманку про то, что у мужика были родственники, знакомые и вообще это «не по понятиям» и мародёрство, придётся его бить. Тогда Малой обидится и убежит. И всё опять упрётся в метраж унесённого кабеля.

Конечно, совать руку в карман брюк мёртвого человека противно. И даже страшно – вдруг там дырка и ты коснёшься пальцами прямо мёртвой кожи? Хотя, с другой стороны, вон кусок свинины же берёшь, когда шашлык делаешь – и ничего.

– Хорош менжеваться, – вслух сказал себе Серый. – Давай!

Ему очень нужны были деньги, и он сделал это. Обшарил, обшманал, обыскал труп. Точнее – его одежду. И ни хрена не нашёл. То есть нашёл, но всякую ерунду – раздавленный коробок спичек, заклеенную изолентой обложку от водительских прав, гаечный ключ на тринадцать-четырнадцать, пачку «Примы» с двумя мятыми сигаретами, закопчённый и воняющий кислым даже на расстоянии в метр обкусанный зонский мундштук из эпоксидки, канцелярскую скрепку и почему-то старый металлический рубль с Лениным. Больше в карманах ничего не было.

Ругаясь шёпотом, Серый быстро рассовал все обратно, оставив себе только спички и «Приму» – мёртвому они уж точно не нужны. Рубль тоже оставил – он теперь не деньги вообще, ничего не купишь, но… хорошая вещь. Можно кулончик для Клюквы сделать, если зашлифовать на наждаке лысую голову вождя мирового пролетариата и дырочку просверлить.

Солнце чуть поднялось над холмами за городом, но здесь, у оврага, за деревьями, было видно только масляные отблески на листьях. Серый закурил сыроватую «Приму», то и дело сплёвывая с губ табачинки, и посмотрел на труп.

Вернее, взгляд Серого сам собой постоянно переползал на него с неба, с верхушек деревьев, с сиреневой мглы оврага, с кустов, травы и холодной жилы провода, соединившей мир живых с миром мёртвых.

Поневоле полезли всякие мысли. Вот он лежит. Не особо старый вроде, родился в войну или после. По-любому жил человек где-нибудь; маленький был – родители смеялись, радовались, что у них есть сынок. Потом садик, школа, в общем, всё как у всех. И понеслась – хулиганил, учился плохо. В пятом классе начал курить, дрался, младших изводил, деньги тырил. Классе в восьмом забухал первый раз.

Фантазия Серого, подстёгнутая адреналином, понеслась вскачь, разматывая клубок чужой жизни: в семидесятых, в школе ещё, грабанул с корефанами киоск «Союзпечать», денег оказалось мало, рублей тридцать. Забрал всё себе, корефанам купил бутылку водки, а себе – блейзер фирмовый. Корефаны набухались, подрались на танцах, залетели в ментуру. Там их прессанули – они его и сдали, мол, это он киоск вскрыл, и вообще основной. Ну, дальше инспекция по делам несовершеннолетних, учёт, дело в суд и два года условки. А там до третьего предупреждения. Он их махом нахватал – и поехал на «малолетку». Быстро стал волком, страх потерял – надо было держать себя. Вышел – всё. Готовый. Через год бабу с ребёнком ограбил и пошёл уже на взрослую зону. И – жизнь «по своей колее», как у Высоцкого.

Тубик подхватил, когда воровское отрицалово поддержал: «Эти руки никогда не будут знать работы, начальник!». Администрация в ШИЗО батареи на минимуме держала – воспитывали. Там он и начал кашлять. Дальше опять всё как у всех – больничка, попытка побега, новый срок. Кашель не проходил, авторитет рос. Закончилось все УДО по состоянию здоровья и направлением в Средневолжский тубдиспансер – доживать. То, старое государство, было доброе, беззубых волков на полный пансион ставило.

А потом доброго государства не стало. И всех зонских тем вместе с ним. Наступила эпоха отморозков и беспредела. Ну, он – никому не нужный – покантовался пару лет между овсянкой и передачей «Играй, гармонь!» по субботам утром, и решил хапнуть напоследок – пожить.

Серый представил, как этот зонщик где-то за дорогой на складах откручивает болты на стопоре катушки, как тянет, обливаясь потом и постоянно перхая, провод. Как боится, что его в любую секунду зашухарят и тогда всё – нового срока не будет, его просто забьют лопатой и зароют у складского забора.

Обошлось – охранник два дня бухал и дрых в вагончике, а собак на складе давно не было. Собак нужно кормить, иначе они превращаются обратно в волков и уходят в лес.

Он вытянул провод, но его оказалось неожиданно много, двести метров. Это была большая удача, большой хапок. Он так и бормотал обмётанными губами, выталкивая слова сквозь редкие, прокуренные усы: «Большой хапок, суки! Фартовый я, мля! Фартовый!»

Конечно, двести килограмм провода в одиночку унести нельзя. Но можно тащить – по мокрой от росы траве идёт как по маслу. И он тащил, волок, упираясь рваными кедами, хрипел, кашлял, плевался. Остановился отдохнуть, закурил, понял, что зря – сердце подскочило к горлу, заколотилось в ушах, руки-ноги сделались ватными, а воздух исчез совсем, как будто в рот запихали поролон из автомобильного сиденья.

Бросил сигарету, отдышался, взвалил хвост скользкого, увёртливого алюминиевого червяка на плечо и потащил дальше. Начался подъем. Нужно было поднажать. Здоровый мужик без проблем проволок бы провод через этот бугор, а он забуксовал. Понял, что – не осилит, но волчья звонкая злоба взяла своё – на кураже, на «накося, начальник, поцелуй меня в очко» попёр, попёр – и…

– Сердце не выдержало, – сказал Серый вслух, докуривая. И зачем-то добавил: – Наверное. Инфаркт. Или аорта…

Других смертельных болезней он в этот момент не вспомнил.

– Серый, я нашёл! – заорал в кустах Малой. Раздался треск, зашумели ветки.

– Не ори, – больше для проформы одёрнул его Серый. По дороге за деревьями проехала машина. Их никто не мог услышать – кому тут ходить в шесть утра осенью? В лесу грибники хоть встречаются, а здесь…

Малой притаранил белый силикатный кирпич, измазанный гудроном, и погнутую железяку – здоровенный стопорный болт, такие в фаркопы вставляют, чтобы прицеп не соскочил. Это было то, что надо. Теперь оставалось самое простое – шагами отмерить два раза по тридцать-сорок метров – больше им было не унести – подсунуть кирпич под провод, перебить его стопорным болтом, смотать куски в бухты и нести Толяну Старому на Приёмку.

Малой приплясывал поодаль, бросая на мертвеца такие взгляды, что Серому тоже становилось страшно.

Идти на другой конец провода было лень, поэтому Серый решил выдернуть конец из мёртвых рук зонщика и начать мерить с этой стороны. Но покойник держал провод крепко – Серый даже вспомнил байки про посмертные судороги и всё такое.

– Да и хер с ним, – решил он, – отобьём вот тут и померяем.

Серый подсунул кирпич под провод в метре от ног трупа, занёс болт и уже собирался нанести первый удар, как вдруг за спиной раздался спокойный голос:

– Э, пацан. Стоять. Брось.

Серый медленно опустил руку с болтом, и, не поднимаясь, повернул голову.

На дальнем конце поляны замерли трое мужиков. Не парней, не пацанов, а именно мужиков – деловитые такие телогреечные дяди в щетине, руки в карманах.

Издав заячий вскрик, Малой шарахнулся в сторону оврага, сиганул вниз, и Серый услышал треск ломающихся веток – там как будто рвали целлофановый пакет.

– И чё? – тупо спросил он.

– Брось железку, – не повышая голоса, сказал один из мужиков. Он был чуть ниже двух других.

– А то чё будет?

– Ничё не будет, – вступил в разговор ещё один, и все трое двинулись к Серому. – Для тебя – вообще ничё. Пришибём и бросим рядом с Кузей.

Серый выпрямился, но болт бросать не собирался – если что, им запросто можно было проломить череп.

– Его Кузя звали?

– Типа того, – спокойно сказал низенький. – Хочешь, ментов вызовем. Мы свидетели – это ты его ушатал. Вот этой приблудой. А?

Серый не стал дожидаться, когда они подойдут вплотную – повернулся и пошёл, каждую секунду ожидая топота и шелеста травы.

Они не побежали за ним сразу. Но вдруг слева что-то свистнуло, и совсем рядом в траву воткнулся, взрыв влажную землю, самодельный молоток – железная балдоха, приваренная к трубе. Серый сорвался, побежал прямо к дороге, понимая, что играет со смертью. Надо было сразу ломиться за Малым, но его буквально затопила вязкая, как мокрота, злоба – он опять, опять, опять пролетел!

* * *

Когда дует ветер, провода воют. Почему-то считается, что они гудят, даже песня есть такая. А Челло стихи какой-то бабы читал, там про то, как гудят провода её высокого напряжения. Только вот нифига. Не гудят они. Именно воют. Особенно хорошо это слышно, если воскресенье, праздник или еще какой-то выходной, и на трассе за холмом машин не очень много. Небо в такие дни бывает странное – как будто его нарисовали. Синее, а не голубое, и по небу летят куски очень белых облаков.

Когда Серый был маленький… он сам злился от этого вот «когда я был маленький», но по-другому не умел. У него все воспоминания о том, что на что похоже, были из детства почему-то. Так вот, когда Серый был маленький, на Новый год под ёлку всегда клали большую кучу ваты. Она хранилась в коробке с игрушками, и в ней запутывались ниточки дождика, полоски серпантина, разноцветные веснушки конфетти, хвойные иголки и прочая новогодняя мишура. И так было каждый год, много лет.

Но как-то, в какой-то Новый год, вату поменяли, и она была чистой, новой. Вот облака в ветреные дни напоминали ему такую вату – новьё, муха не сидела.

Они неслись по небу, и если долго на них смотреть, начинало казаться, что сейчас где-то в необразимой дали, в синей бездне, вдруг мелькнёт огромное, жуткое и суровое, лицо бога. Не Бога, а одного из языческих богов – сердитого Зевса со сведёнными бровями, неистового Сварога, объятого рыжим пламенем волос, или мудрого и спокойного Тора.

Но скорее всего хитрого, злобного Локи с тонкими губами.

Конечно, ничего этого не происходило, все существовало только в воображении Серого. А вот провода выли в реальности, по-настоящему. И опоры ЛЭП были настоящими. Ему всегда казалось, что это скелеты древних существ, гигантов или великанов, что держали в руках прозрачные трубопроводы, опутавшие всю Землю. По этим трубопроводам текла некая светящаяся энергетическая жидкость, очень важная для жизни людей.

А потом что-то произошло. Катастрофа, излучение, нейтронная бомба, колдовство – не важно. И великаны погибли. Умерли на месте. Их плоть исчезла: сгорела, расправилась, растворилась. Остались только железные скелеты. И от трубопроводов остались хребты, бесконечные позвоночники в виде проводов. И вот стоят теперь по всей планете, на всех материках, в горах в пустынях, на побережьях, в тайге эти здоровенные стальные костяки, словно памятники исчезнувшей цивилизации, Атлантиде какой-нибудь.

На Ёриках провода в одном месте висят низко – холм потому что – можно взять лопату и дотянуться, если подпрыгнуть. Метра четыре короче. Малой тему предлагал – взять садовый секатор, которым ветки обрезают, и щёлк-щёлк, срезать метров пятнадцать провода. Челло тогда грустно сказал:

– Жаль, что цивилизация отменила естественный отбор.

А Индус просто врезал Малому по затылку и объяснил, что он три раза дурак. Во-первых, потому что менты сразу вычислят, кто это сделал. Во-вторых, потому что по этой ЛЭПе идёт ток в весь Средневолжск, и к нему, Индусу, домой тоже. А в третьих, там такое напряжение, что Малого сразу убьёт, и не просто убьёт, а зажарит заживо. Не зря же эта ЛЭПа называется «ЛЭП-500», по числу киловатт.

Сегодня не выходной, машин на дороге полно, но ветрено и поэтому провода слышно. Облаков, похожих на вату, правда, нет. Наоборот, высоко-высоко размазаны неподвижные «кошачьи хвосты», точно кто-то – Вишну, Шива или Индра – махнул несколько раз малярной кистью, окунув ее в извёстку. Про Вишну, Шиву и Индру Серый прочитал в книжке с красивой обложкой и дурацким названием «Бхагавадгита», найденной на остановке. Таких книг в один момент в городе стало много – говорили, что их раскладывали в людных местах кришнаиты.

Серый вообще любил читать, и лет до пятнадцати читал все подряд, вообще все, до чего мог дотянуться. Потом, с возрастом, появились другие увлечения, и времени на чтение оставалось мало, но даже в армии Серый умудрился раздобыть книжку, «Следопыта» Фенимора Купера, и читал ее в нарядах, когда нечего было делать.

…Провода воют. Низко, утробно, безнадёжно. Опять же из детства, из какой-то книжки, Серому запомнилась фраза «Вой собаки пророчит беду». Про собак он не был уверен, они все время воют. На старых гаражах, ближе к городу, большая стая бродячек живёт. Или они там все четвероногие пророки, или просто порода такая, но воют постоянно, особенно когда стемнеет. Но особой беды вроде не наблюдается, если, конечно, не считать, что Перестройку и все последующие события не навыли эти шавки.

А вот провода точно воют не к добру. После таких вот дней, когда ветер и сухо, и небо высокое, всегда что-то случается. Или порежут кого-нибудь во время махача, или кто-то отравится палёной «Метаксой», или, чаще всего, просто труп найдут. В подвале или лесопарке. Романыч, пацан с «Тридцатки», весной наткнулся на такой. Они с двором бухали в лесу, он поссать отошёл – и увидел. Лежит мужик, в кожаной куртке, в штанах вельветовых. Воняет. И руки за спиной проволокой связаны. И уха уже нет, и кожа с черепа слезла.

Менты потом сказали: «подснежник», с осени остался. А ещё они сказали, что это был несчастный случай, и что умер тот мужик от сердечного приступа.

«Ага, – мрачно подумал Серый. – А приступ случился из-за того, что он сам себе руки проволокой скрутил. Хотя каждый же знает: ментам верить – себя не уважать».

* * *

После обеда надо было бы сходить на Ёрики, проверить, как там Афганец и вообще, но у Серого нашлись другие дела. Он собрался на «Баню». Зачем? Он и сам не знал. Собрался – и всё. Тянуло. Надежда, как известно, умирает последней. Всегда веришь, что чудо возможно, всегда кажется – а вдруг?

Да, Клюква теперь жила на «Двенашке», в коттедже у Флинта. Ну, у его сына, Сынули, у чма этого… Но на «Бане» у неё мать, квартира. Может же она к матери зайти? Вполне.

Примерно так и рассуждал Серый, а ноги сами несли его по Куйбышева, по Ленинградской, по Рыночной…

…«Баня» – странный двор. Три пятиэтажки, а с четвертой стороны забор Седьмой школы и бойлерная, большое двухэтажное здание из серых бетонных плит с трубой, похожей на кирпичную пушку, нацеленную в небо. Местная шулупень в школу ходит, понятно дело, прямо через дырку в заборе и мимо бойлерной. Там ещё гаражи какие-то, склады и трубы, укутанные блестящей фольгой. От труб зимой идёт пар, бойлерная тоже извергает облака белой, похожей на сладкую вату, воды в её третьем агрегатном состоянии. Короче, все парит и дымит, как Долина гейзеров на Камчатке.

Почему двор называется «Баня», понятно. А вот саму бойлерную называют почему-то «Мастерская», хотя никакой мастерской там нет. Может, когда-то давно была. Но это не важно. Важно, что Клюква жила в сорок шестом доме, в крайнем подъезде. И Серый её туда провожал много раз. И целовался у окна на втором этаже, рядом с батареей и почтовыми ящиками. И не только целовался, но и лез руками куда нельзя, а она, Клюква, была не против.

И всё было хорошо…

А потом в его жизни случилась армия, «Рота! Подъем!», стёртые до крови ноги, вечный недосып и старший прапорщик Пилипенко с его неизменным: «Солдат без работы – это преступление». А когда Серый демобилизовался, то выяснилось, что не только у страны, но и у Клюквы в жизни произошли большие перемены – там появился чёрный джип «Ниссан-патруль», «новый русский предприниматель» Флинт и его Сынуля. И ночные поцелуи у батареи в подъезде закончились.

И всё закончилось.

Серый свернул с Рыночной к «Бане», привычно огляделся – все как всегда. Несколько машин вдоль газонов, сарайчики в глубине двора, железные стойки для белья, похожие на буквы «Т», сломанные качели, грибок над пустой песочницей, огромные тополя вдоль забора Седьмой школы, и над всем этим – плывущая сквозь низкие облака труба, извергающая белый, жирный, сметанный какой-то, дым.