Текст книги "Ильич"

А это невозможно…

* * *

Индус, самый здоровый из землекопов, выкидывал мокрую глину из могилы; Малой и Серый, отработав своё, сидели на сложенных крест-накрест лопатах и курили одну сигарету на двоих. Серый прятал сигарету в кулак, выпуская дым. Челло маячил в стороне, глядя в небо. Он называл это «пятиминуткой медитации».

– Все, хорош, давай! – Малой протянул руку за сигаретой.

– Ещё две затяжки, – не поворачиваясь, уверенно сказал Серый.

Он затянулся, выпустил длинную струю желтоватого дыма, тут же пронзённую сотней мелких дождевых капель, и закашлялся. Малой покосился на бетонный обелиск с грубо выбитыми словами: «Амур, овчарка. Спи, верный друг», поёжился.

– А у зверей привидения бывают?

Серый сплюнул, пожал плечами.

– Ну… наверное.

– Как повылазят из могил в полнолуние да как зачнут кровь пить – у-у-у… – загудел над ухом Малого Челло.

Пятиминутка закончилась, и ему требовалось общение. Малой улыбнулся во все свои тридцать один, кивнул на Серого.

– У кого? У бати его?

Серый снова сплюнул.

– Он мне не батя. И крови у него нету, там один спирт!

Малой засмеялся.

– «Кентервильский призрак до смерти боялся привидений», – процитировал одному ему известный источник Челло.

Индус воткнул лопату в дно могилы, сердито посмотрел на них.

– Э, уроды, вы запарили косить. Всё, я своё отпахал. Малой, дай руку!

Малой нехотя поднялся, подошёл к краю могилы, протянул Индусу руку, но тот не успел за неё схватиться. На дороге у забора остановился заляпанный дорожной грязью джип, чёрный и блестящий. Медленно, с тихим гудением, опустились тонированные стекла на передней и задней дверцах.

Серый судорожно сглотнул. Он узнал машину, а внутри увидел Светку Поляну, рыжую Ирку с Дзержинского, почему-то завернувшуюся в жёлтое махровое полотенце, Лёньку в вязаной шапочке и… и Клюкву.

Его Надю.

За рулём небрежно развалился сын Флинта – Игорь, всему городу известный как Сын. Или Сынуля. Ровесник Серого.

Девки посмеивались, глотали джин-тоник из зелёных банок, Ирка курила коричневую сигаретку «Море», тонкую и длинную, все время смеялась и кашляла. Дым она выпускала тонкой струйкой, похожей на мохеровую нитку.

– Привет, пацаны! – улыбаясь, сказал Поляна.

Малой вскочил, словно щенок, которого позвали гулять.

– Привет, девчонки! Айдате с нами тусоваться.

Поляна захихикала.

– А у вас грязь лечебная? Мне кожу отбелить надо.

Малой уверенно кивнул.

– На самом деле лечебная. Иди сюда, я тебя отбелю. Всю!

Поляна отрицательно помотала гривастой головой.

– У меня туфли новые, не пройду.

Она на мгновение исчезла из окна джипа, и тут же оттуда появилась голая нога в красной туфле. Ирка за спиной Поляны фыркнула, едва не выронив сигарету, захохотала.

Серый смотрел на Клюкву, маячившую в соседнем окне. Она улыбнулась, что-то сказала Сынуле, тот снисходительно усмехнулся.

Поляна продолжала веселиться.

– Видал? Давай, я пойду к тебе… если куртку постелешь.

Малой тут же стушевался.

– Не, у меня куртка на самом деле новая…

Сынуля решил, что пора завязывать с этим «аншлагом». Он перегнулся через Клюкву и крикнул:

– Э, ёрики! Чтоб яма как у людей была, на два с половиной метра! Стёпа у нас мальчик крупный был, сто сэмэ в холке. Поняли-нет? Батёк сказал: «Лично проверю».

Серый тихо пробормотал:

– Да пошли вы оба… проверяльщики.

Он поднялся, рукавом стер с лица дождевую воду, сделал несколько шагов по жирной, скользкой глине к забору и сказал, стараясь не смотреть в красное, лоснящееся лицо Сынули, торчащее сбоку от Клюквы.

– Надя. Можно тебя на два слова?

Клюква мельком, как-то очень быстро, мазнула взглядом по лицу Серого, нарочито громко засмеялась.

– Не, сыро. Так говори. У меня от подруг секретов нет.

Серый почувствовал, как каменеет лицо, сжал кулаки.

– На ярмарку в воскресенье пойдёшь?

– Не-а, – все также глядя в сторону, покачала головой Клюква.

У неё был яркий макияж, длинные серьги-подвески в ушах, и они плясали, словно живые, в такт движениям головы.

– А чё? – проклиная себя за косноязычие и непонятную злость, которая только мешала, спросил Серый.

– Не чё, а что. Я днём не могу, занята.

– Чем? – Серый задал этот вопрос машинально и тут же проклял себя за него. Не надо было. Не надо…

Клюква перестала смеяться, в упор посмотрела на Серого, прямо ему в глаза.

– В гостях буду. Видик смотреть. Новые кассеты привезли из Москвы. «Эммануэль». «Греческая смоковница». Тинто Брасс. Хочешь, дам?

Девки засмеялись. Серый не знал, кто такой Тинто Брасс и стушевался, отвёл взгляд. Сынуля бесцеремонно перегнулся через Клюкву, прижав её к сиденью, и рявкнул:

– Заценишь. Заодно подрочишь перед сном.

Девки в джипе зашлись от хохота. Сынуля с довольным видом уселся на своё место, выжал педаль, и машина, разбрызгивая грязь, уехала вниз, в сторону трассы.

Дождь перестал моросить. Теперь он падал отвесно, холодный, мелкий, но частый, и ощущался кожей как тактильные стробоскопические вспышки.

Малой проводил джип долгим взглядом.

– Чёткая тачка, – сказал он и посмотрел в сторону могилы. – А Стёпа зверь был. Сынуля его гулять пускал на коробке. Он тогда у Боряна с Карла Маркса полжопы откусил. Собака Баскервилей такая, блин. Жалко, помер. Говорят, чумка.

– Ага, от Боряна заразился. Руку-то дай, Баскервиль! – напомнил о себе Индус. – Все уже, склеил Стёпа ласты, капец ему. Давай, вытягивай!

Малой протянул руку Индусу, но тут в его мокрой лохматой голове возникла новая мысль и он повернулся к Серому.

– Серый, а ты курить-то мне оставил?

Серый не ответил, глядя в хмарную даль за линией ЛЭП. Сигарету он давно докурил до фильтра, выкинул и забыл о ней.

Малой от досады дёрнул руку, Индус, почувствовав, что его ладонь выскальзывает, перехватился повыше. Малой, потеряв устойчивость, тонко, по-заячьи, вскрикнул и полетел на Индуса.

Оба свалились в могилу, в раскисшую глину, и завозились там, глухо матерясь и вскрикивая.

Индус первым встал на ноги. Одним движением, теперь уже не боясь испачкаться, он выбросил своё сильное тело наверх, повернулся и с силой пнул поднявшегося на ноги Малого в лицо.

– Козел, мля! «Пирамиды» новые, мать вчера принесла!

Малой, молча зажав лицо, скорчился на дне могилы. Через его мокрые, грязные пальцы начала сочиться кровь, несколько капель упало прямо в глину.

– Угрёбок! – заорал Индус, распаляясь. – Убью, тварь!

Его останавливало только то, что убивать Малого нужно было в могиле, а лезть обратно в грязь Индусу не хотелось – он и так весь уханькался по самые гланды.

– Я не спецом! Э, не бей! Ты чё… – заканючил Малой, благоразумно вжимаясь в скользкую земляную стенку.

Индус с досады пнул лопаты, посмотрел на Серого.

– Серый, слышь? Все, мля. Я ухожу, понял?

Серый отвёл взгляд от мглистого горизонта.

– Куда ты уходишь? А работать кто будет? Не, ну, а чё? Там ещё метр копать.

Индус махнул рукой.

– Меня не пашет!

– Афганец за полработы не заплатит, – это был последний аргумент Серого.

– Да мне пох, на, понял? – заорал Индус. – С тебя пятихатка. Всё, я ушёл.

Обойдя кучу выброшенной из могилы земли и постоянно поскальзываясь, Индус двинулся к воротам.

– Ну и вали! – крикнул ему в измазанную глиной спину Серый. – Олимпийку ему стало жалко… Маменькин сынок!

Индус резко развернулся и молча двинулся на Серого, растопырив руки.

– Не, ну всё, всё! Я это… не хотел… – дал заднюю Серый.

Индус также молча развернулся и вскоре скрылся за будкой Афганца.

– Sic transit gloria mundi[9]9
  Так проходит мирская слава (лат.)


[Закрыть], – негромко сказал Челло.

– Ты хоть завали, – окрысился на него Серый и повернулся к могиле. – Малой, ты чё там, жить остался?

Малой выпрямился. Теперь он торчал из могилы по грудь, мокрое лицо его было измазано глиной, из разбитой губы шла кровь.

– Зу-уб тут! Индус мне зуб выбил, сука… – простонал Малой. – Второй уже… – он наклонился. – Сейчас найду…

– На хрена тебе выбитый зуб? – пожал плечами Серый.

Малой, размазывая кровь и грязь по лицу, ответил не сразу:

– Вставлю-ю… Серый, ты курить оставил?

– Дороем – пачку дам, – рявкнул Серый. – Копай давай!

– Да-а… Ладно, – Малой взял лопату Индуса, оглядел себя, всхлипнул. – Лучше бы я куртку Поляне постелил…

Он начал копать. Слишком засадив лопату в землю, навалился на неё всем весом и легко, как спичку, сломал черенок.

– Блин, всё!

– Вот ты и правда урод, – серьёзно сказал Серый, сунув руки в карманы.

И тут Малого прорвало.

– Сам ты урод! Заманал! Тебе надо – ты и копай!

Малой нелепо, враскоряку, выбрался из могилы, весь обляпанный глиной.

– Голем, – сказал Челло. – Из глины мы вышли и в глину уйдём.

– Заткнись, – посоветовал ему Серый, поднимая лопату.

Малой подошёл к залитому дождём окну будки, заглянул внутрь. Телевизор у Афганца был включён на полную громкость. Шла передача «Это было, было, было…» и какая-то молодёжь бодро исполняла «Мой адрес Советский Союз». Малой толкнул форточку – музыка стала оглушительно громкой – и заорал, стараясь перекрыть телевизор.

– Афганец! Э, мы полмогилы откопали, заплати нам!

Афганец резко вскочил, бросился к окну, выставил красную морду так, что Малой отшатнулся в испуге.

– А ты видал «крокодил», который заходит на штурмовку? – оскалившись, как пёс, закричал Афганец. – Он НУРами отрабатывает, а потом винтами дым от них начинает месить – шух-шух-шух! Красиво! Кайф!

Афганец захохотал, цепляясь за шкаф, чтобы не упасть. Малой попятился от окна, потом повернулся и побежал. Над кладбищем гремел «Мой адрес Советский Союз».

Челло подошёл к Серому, тронул его за рукав.

– Я свою работу сделал, – сказал Челло. – Прошу пардону, но у меня в восемнадцать ноль-ноль вечернее рандеву на бульваре Звёзд. Так что я откланиваюсь.

И Челло пошёл прочь от могилы.

– Ну и вали! Все валите! Дристуны, – Серый воткнул лопату и огляделся.

Дождь и не думал заканчиваться. Серый остался один.

Один на один с могилой. Один на один с дождём.

* * *

Малой старше Серого на полгода и выше на четырнадцать сантиметров. И здоровее, у него кулак не меньше Индусовского. Но все равно он – Малой. Так по жизни получилось. То ли папа с мамой не достарались, то ли от бабушек-дедушек гены перешли такие, но Малой как бы застрял в детстве. Не в том, где куличики лепят и сопли вытирать не умеют, и не в том, где зимой, в мороз, спорят, что лизнут качелину, а в том, где на стене дома девочки, которая нравится, пишут тайком: «Смирнова шлюха!»

Челло как-то рассказал хохму: «Мальчик бежал по улице, и задыхаясь от восторга, вопил: «А король-то голый!» Люди смеялись, показывали пальцами, сочувственно качали головами, и мальчик был уверен – ещё чуть-чуть, и он станет героем, низвергателем и победителем. Мальчик не знал, что на языке этой страны фраза «А король-то голый!» звучит как: «Люди, я обосрался!» Все тогда посмеялись, а Малой – нет. Он задумчиво смотрел в сторону, и Серый вдруг понял, что история Челло – про Малого.

Серый в глубине души жалел его, как младшего брата. И всегда заступался, если кто-то пытался Малого обидеть, а обижали часто. В школе, классах в седьмом-восьмом, дня не проходило, чтобы кто-то не разыгрывал его, не предлагал заведомо проигрышное пари, да просто не вешал на спину Малому лист бумаги с текстом типа: «У кого нет коня, все садитесь на меня или пните меня. Ишак»

Однажды Индус и ещё пара человек, Серый уже и не помнил, кто это был конкретно, на физкультуре в раздевалке предложили Малому сыграть в «найди яйцо». Хохма эта была старая, наверное, её использовали ещё в гимнасиях Древней Греции, но Малой конечно же повёлся. Серый влез, попытался его отговорить, но в этом и была беда Малого – если он заинтересовывался чем-то, заводился, останавливать его было бесполезно.

Дальше всё произошло как по нотам: Индус отвернулся, кто-то из одноклассников подсказал Малому спрятать яйцо на голове под вязаной шапочкой – «он там ни в жись не найдёт» – остальные затаили дыхание в предвкушении хохмы.

Индус по команде: «Можно!» повернулся, для проформы сунулся Малому в карманы, в портфель – и с силой хлопнул его ладонью по голове. Яйцо с противным треском лопнуло, желток потёк из-под шапочки на лицо Малому. Серому тогда почему-то подумалось, что это похоже на мозги.

Все, естественно, заржали. Малой часто-часто заморгал и вдруг сильно ударил Индуса в лицо. По комплекции и габаритам они были тогда уже вровень и Индус отлетел к шкафчикам, упал, но тут же вскочил и кинулся на Малого. Разнять их никто не успел, да и не пытался.

Толкового махача не получилось – опытный и злой Индус в три удара заставил Малого скрючиться на полу и уже собрался добить ногами, но тут вмешался Серый. Отгрёб он тогда знатно, но и Индусу досталось прилично. А потом, после уроков, на хоккейной коробке за школой, когда Серый курил перед тем, как идти домой и прикидывал как оправдываться перед матерью за синяки и разбитую губу, неожиданно появился Индус. У него под глазом тоже налился баклажанной синевой приличный фингал, а нос распух как груша.

– Чё, курить есть? – как бы с вызовом крикнул Индус через борт коробки.

– Ну, есть, – как бы нехотя отозвался Серый.

Зажать сигарету даже для злейшего врага в Средневолжске в то время было страшное западло.

И даже страшнее западла.

Индус перелез через забор, подошёл к ржавым хоккейным воротам, на которых расположился Серый, повесил свою сумку с надписью «Ottavan» рядом с сумкой Серого, взял протянутую пачку «Тушки». Так было положено по-пацански – давать всю пачку, мол, возьми, сколько надо.

Потому что настоящий пацан лишнего не возьмёт никогда.

Сунув сигарету в уголок рта, Индус чиркнул зажигалкой – раз, другой. Огня не было – то ли газ закончился, то ли кремень стёрся. Серый галантно предложил Индусу свою, но и она не зажглась.

И в этот момент над бортом коробки появилась голова Малого.

– Пацаны! – закричал он, улыбаясь толстыми как оладьи, разбитыми губами. – У меня спички есть!

Так и сложилась, совершенно нечаянно, их дружба.

Глава третья

Серый постоял у края могилы, тоскливо посмотрел вниз, на сломанную Малым лопату. Потом взял свою, стёр рукой воду с черенка, спрыгнул вниз, выкинул обломки и начал копать, бормоча себе под нос:

– Если Флинт деньги Афганцу отдаст, то пиздык котенку…

Некоторое время слышалось лишь методичное шуршание лопаты и шелест дождя. Вязкая глина поддавалось плохо, Серый начал тяжело дышать через нос, но надолго его не хватило и пришлось открыть рот. Он терпеть не мог так делать – на лыжах зимой или вот во время работы дышать открытым ртом как рыба. Серому казалось, что так он похож на дебила, на дауна какого-то.

А ещё он устал. Усталость породила злость. Злость пробудила ненависть – к этой грёбаной глине, к этому грёбаному дождю, к грёбаному Афганцу, к грёбаному Флинту и его грёбаному Сынуле.

К грёбаной жизни, наконец.

А больше всего Серый ненавидел себя. За то, что он – вот такой. За то, что у него нет денег. И нет никакой возможности их достать. И не будет.

Никогда.

И поэтому Клюква… Надя… Наденька… Она…

Серый стиснул зубы, всадил лопату в землю, и сперва тихо, а потом все громче и громче начал подпевать песне, доносящейся из будки.

– Торопится сердце, сердце волнуется… Почтовый… пакуется груз. Мой адрес… не дом и не улица. Мой адрес… Советский Союз!

Постепенно песня превратилась в какие-то отрывистые выкрики:

– Мой! Адрес! Не дом! И не улица! Мой! Адрес! Советский! Союз!

Комья глины вылетали из могилы и смачно чавкая, падали в лужи. Серый копал и копал. Песня закончилась, но он продолжал на каждом выдохе хрипеть:

– Мой! Адрес! Советский! Союз!

Ненависть, злость, вообще эмоции – все постепенно ушло. Серый копал как автомат, как робот. Осталась только усталость – и ритм.

– Мой! – лопата входит в землю.

– Адрес! – нога упирается в тусклое железо, вгоняя штык лопаты поглубже.

– Советский! – тут слово длинное, поэтому Серый успевал навалиться на черенок, выковырять очередной ком глины, приподнять его на лопате и…

– Союз! – выкинуть из могилы.

И так раз за разом.

– Мой! – Серый с силой воткнул лопату, раздался резкий удар и металлический звон. Дождь завис в воздухе, капли были, как осколки стекла; удар отозвался во всем теле, руки прошило разрядом тока, кисти мгновенно онемели.

– Уй! А-а-а… Чё за…? – жмурясь от боли, выкрикнул Серый, и выронил лопату.

На мгновение захотелось заплакать как в детстве – от внезапной обиды и невозможности врезать кому-то виноватому, которого не было.

…Вообще земля на Ёриках была хорошая. Мягкая. Челло называл её «простокваша». Ни крупных камней, ни корней деревьев, ни пластов гравия. Темно-коричневая глина, поверху переслоённая чернозёмом. Единственная проблема – тяжёлая даже в сухие недели, когда не идёт дождь. Одно дело кидать песочек и совсем другое – поднимать на лопате кусок глины с ровными, почти геометрически правильными краями. Но если в руках есть сила, то копать такой грунт одно удовольствие. Индус, например, вообще не парился – работал как экскаватор, в основном руками. «Я бицухи качаю», – говорил.

Челло – худой, тощий, жилистый, действовал иначе: на прямых руках-палках поднимал лопату с грунтом и изгибаясь спиной, словно древняя катапульта, выбрасывал его из могилы.

А Малому было лень напрягать руки, лень придумывать какой-то свой метод и он банально ковырял глину, делая лишние движения, чтобы разбить выкопанный кусок и выбросить его по частям. От этого Малой уставал быстрее, чем все остальные, и получал по ушам от Индуса – «за тупизм».

И не было для них, копарей, хуже ситуации, чем случайно попавшийся в грунте камень. Как правило, на могилу их находилась парочка, не больше, но вот это вот ощущение резкой боли в руках, когда лопата, со всей дури всаженная в землю, внезапно останавливается, наткнувшись на кусок песчаника, невесть как оказавшийся в пласте глины – это напоминало именно детское ощущение несправедливой обиды, когда тебе во время футбольного матча «двор на двор», во время атаки на пустые ворота, дали подножку.

Только врезать по роже было некому – камню пофигу, он лежит себе и лежит. Камень родился в слое осадочных пород на дне древнего Уральского океана в геологическую эпоху под названием карбон, от которой на Земле остались только глубоко захороненные в земле пласты каменного угля. Он пережил динозавров, мамонтов и древних людей с их дубинами и шкурами – что ему до какого-то Сергея Сергушёва? Да наплевать ему. Он ещё столько же и стольких же переживёт – камень не умеет думать, любить, злиться. Он вообще ничего не умеет – в этом его сила.

– Сука, – сказал Серый камню.

Он его ещё не видел, но уже знал, как тот выглядит – влажный, облепленный чешуйками глины плоский обломок величиной с пару ладоней и толщиной в четыре или пять пальцев. Обычно все найденные на Ёриках камни напоминали куски пирога, неровно отрезанные пьяной хозяйкой для не особенно-то и званых гостей.

Боль в руках постепенно утихла. Серый подобрал лопату, рукавом стер с лица дождевую воду. Сейчас он выкопает камень, выбросит его из могилы к забору, потом нужно будет снять слой на штык, подчистить дно подборкой – и всё, шабаш. Что означало это странное слово, Серый не знал, но про себя всегда именно так обозначал конец работы.

Шабаш – да и всё.

Поковыряв лопатой глину с полминуты, Серый матернулся, как взрослый мужик – безнадёжно и с чувством. Камень оказался не просто большим – он был здоровенным. Куда бы Серый не погрузил лопату – левее, правее, везде на глубине почти в штык она натыкалась на преграду. Только у самого края ямы глина была мягкой, и не раздавался противный, скрежещущий звук, сопровождаемый непонятным звоном.

Звон этот взбудоражил Серого, словно стакан водки. Обычно, когда лопата ударяла в камень, звук был другой – глухой и как бы трескучий от того, что металл скалывал кусочки песчаника. Сейчас все происходило иначе – это был звук металла о металл.

Подкопав край непонятного камня, Серый выяснил, что он полукруглый и занимает почти всю могилу. Воткнув лопату, Серый полез за сигаретами и заметил, что у него дрожат руки.

– Это не камень, – осмелился произнести он то, что понял намного раньше, и закурил, пряча сигарету от дождя в кулаке.

А если не камень, то что? Судя по полукруглому краю и металлическому звону – крышка. Люка, например. Или бочки. Или… сундука?

Память тут же выдала ряд знакомых с детства называний: «Золотой жук», «Остров сокровищ», «Сердца трёх», «Копи царя Соломона», «Приключения Тома Сойера», «Бенита»…

– А чё, – вслух продолжил рассуждать Серый, глубоко затягиваясь и сплёвывая прямо на дно могилы. – Ну, могли же тут какие-нибудь разбойники… или монголы… купцы там всякие… или белогвардейцы.

Он осёкся, вдруг сообразив, что это нелепо – какие на хрен белогвардейцы, когда тут, на месте садового товарищества, ещё лет двадцать назад был просто склон степного холма. Ни дорог, ни построек. Хотя – а почему бы и нет? Самое место для клада – вдали от чужих глаз, от людей.

– Ага, – опять вслух произнёс Серый и выкинул окурок. – И вот он тут лежал, меня дожидался.

Нет, в клад он не верил. Скорее всего, когда проходчики тянули линию ЛЭП, они оставили в земле какую-то здоровую железяку – ту же ёмкость для воды или ещё что-нибудь подобное. В любом случае надо было очистить поверхность «люка» и посмотреть, что это.

Серый положил лопату сверху поперёк могилы, оперся о черенок, выбрался, едва не поскользнувшись, и сходил за подборкой – совковой лопаткой с короткой ручкой, специально обрезанной так, чтобы было удобно орудовать в могиле.

Спустившись, он начал аккуратно, слой за слоем, убирать глину с «люка». Край подборки то и дело задевал за металл, и вскоре Серый понял – «люк» имеет какие-то выпуклости и вогнутости, он не плоский. И вообще, скорее всего он – никакой не люк, уже безо всяких кавычек.

Вообще не люк.

Ещё через минут двадцать Серый, чавкая сапогами по раскисшей глине – под ногами к этому моменту уже была приличная лужа – отошёл к дальнему краю и обозрел дело рук своих.

На дне могилы, занимая почти все пространство, отчётливо виднелся вытянутый полукруг с асимметричными углублениями внутри. Металл был коричневым, бугристым – типичный такой ржавый чугун. Ну или обычное железо.

Если это была крышка или дверца, ведущая куда-то, то с такой дикой формой её явно сработали не люди. И вновь память не подвела – вытолкнула из школьных глубин название книжки про пацанов, обнаруживших на каникулах погребённый под слоем песка и земли инопланетный звездолёт.

– «Чёрный свет», – пробормотал Серый, и ему стало смешно.

Какой звездолёт? Какие пришельцы? В Средневолжске в 1992 году с другой планеты есть только один человек – учитель истории из девятой школы Пал Ваныч Евсеев, невысокий, с умным, но нервным лицом, дядька, который написал в местную газету, бывшую «Заветы Ильича», а теперь «Биржевые вести Поволжья», стишок:

 
Над страною дуют ветры
Да звенят стаканы.
Раньше шли мы в инженеры,
Нынче – в наркоманы.
 

Ещё Евсеев предлагал организовать в Средневолжске настоящую коммуну, как в Париже в 1870 году. И вообще заявил на митинге «Демократической платформы» у памятника Кирову в прошлом году, что Перестройка – преступление перед советским народом. За это его даже немного помяли тётки со швейной фабрики. Они были злыми – им уже полгода не платили зарплату.

– Ну и хрен ли мне с этим делать? – тоскливо спросил Серый неизвестно у кого.

Можно было, конечно, набросать на металлический полукруг земли и оставить все, как есть. Завтра Флинт и Сынуля постоят у края могилы, «центровые» опустят в неё гроб – или в чем там они собираются хоронить своего пса? – на дно, и никто ничего не заметит. Да, до назначенной глубины не хватает сантиметров тридцать, как раз штык лопаты, но кто будет измерять?

– Или будут, – сказал Серый, а в глубине души был уверен – обязательно будут. Флинт – въедливая гнида, он не спустит просто так. Обязательно померяют.

Значит что? Значит, нужно либо корячиться, выкапывая этот долбанный «люк», который не люк. Либо рыть новую могилу.

– Да блин! – в сердцах бросил Серый и саданул подборкой по металлическому полукругу.

Лопата скрежетнула по металлу и на нем появилась длинная царапина, блеснувшая в сырой хляби раскопа, словно искорка над ночным костром.

Серый сделал шаг вперёд и присел на корточки, примостив рядом подборку. Царапина никуда не делась, она бесстыдно и призывно сверкала на краю «люка», красновато-жёлтая, глубокая и чёткая.

– Цветмет, – сказал Серый и задохнулся на мгновение от нахлынувших чувств, где было все сразу – и радость, и страх, и ощущение праздника, того самого КАМАЗа с пряниками, который наконец-то перевернулся на их улице.

«Люк» оказался не чугунным и не железным. Он был медным. Ну или латунным. А скорее всего – судя по красноватому оттенку – бронзовым. Это были деньги, причём, учитывая размеры «люка» – деньги приличные. Серый выпрямился так резко, что у него на мгновение потемнело в глазах, схватил лопату и, воровато оглядевшись, – дождь, Ёрики, будка Афганца, ни души – принялся копать.

* * *

День перевалил за половину. Дождь утих и небо над головой Серого стало похоже на грязный снег, такой бывает в марте – напитанный влагой, тяжёлый, вязкий как выброшенная под дождь старая перина.

Поднялся ветер, тоже омерзительный – сырой и промозглый, но воздушные массы над Средневолжском сразу пришли в движение, сделалось как-то яснее, стало легче дышать и думать. Промокшая насквозь куртка Серого начала подсыхать, а мысли приобрели упорядоченное движение и пошли по фарватеру как баржи на Волге.

Серый очень нуждался в этом порядке – в голове его последние час-полтора царил жуткий сумбур. А все из-за «люка».

Он на самом деле оказался не люком и не крышкой. Когда Серый основательно поработал подборкой и просто руками, а потом выбрался из могилы и посмотрел сверху на дело рук своих, он увидел… ну, в общем-то – ухо.

Здоровенное бронзовое ухо, с мочкой, со всеми этими козелками и противокозелками, завитком и его ножкой, противозавитком и прочими изгибами и вывертами.

– Ни хрена себе, – как в детстве, изумился Серый и даже постоял какое-то время с открытым ртом.

Он ничего не понимал.

Откуда – ухо? Что это? Зачем? Нет, не зачем – почему? Нет, не почему…

Серый вдруг почувствовал острое желание поделиться своим открытием с другими. Рассказать, показать. Афганцу, Челло, Индусу, да даже Малому. И когда все всё узнают, встать вот так толпой над могилой, которая теперь скорее яма или как там археологи называют – раскоп? Во, встать над раскопом и обстоятельно, не спеша, обсудить – чё-почём, хоккей с мячом, откуда эта хреновина взялась в земле и что она тут обозначает своим присутствием.

Хотелось сопричастности и ясности. Гласности и… и вообще. Признания. «Вот ты молодец какой, такую хрень нашёл!»

Хотя Серый и так, без гласности, понимал, что ниже и правее уха должна быть голова. Точнее, она там есть – он обкопал ухо по краю и потыкал лопатой под ним – звенит, есть контакт. И получалось, что если ухо примерно полтора метра в длину и метр в ширину, то голова в диаметре… метра четыре!

Здоровенная, короче, голова. Как флинтовский джип «Ниссан-патруль», на котором Сынуля с девками приезжал. Здоровенная – и вся из меди. Или из бронзы. Серый на мгновение задумался – сколько это будет денег? Цены на цветмет он знал, знал и то, что бронзу на Приёмке берут дороже всего. Но понять, сколько килограмм… да какие там килограммы, сколько тонн бронзы в обнаруженной голове, Серый не мог. Мозги зашкаливали. Ясно было только, что много.

Очень.

«Коттедж, наверное, можно построить, – подумал Серый. – С гаражом. И этой… лужайкой. Шашлыки жарить чтобы иностранные…»

Сейчас все в Средневолжске, да и во всей стране, хотели построить коттедж. Чтобы как в Америке. Но с шашлыками. В Америке шашлыков нет. Там барбекю. Обжигают мясо на огне и жрут с кровью. Челло рассказывал, что обычай употреблять мясо с кровью пришёл в Штаты из Европы, а там появился потому, что раньше дров не хватало – все леса принадлежали королям и всяким герцогам.

Серый на мгновение представил себе Средние века, промозглый, сырой денёк где-нибудь в Бургундии, и себя, французского крестьянина, у которого нет дров пожарить мясо на обед. Он оглянулся и посмотрел на кучу старых досок, сваленных у будки Афганца. На них можно было жарить мясо неделю. Не, скорее две недели. «Дураки они, эти французы, – подумал Серый и усмехнулся. – Дрова можно найти. А на крайняк всегда можно у соседа от забора пару досок оторвать».

Тут он понял, что уже довольно давно стоит просто так и ничего не делает. А дел на самом деле у него дофигища, потому что, во-первых, нужно закопать ухо. Ну, не закопать, а присыпать землёй, чтобы не видно было. Во-вторых, срочно копать новую могилу для Стёпы, причём настолько срочно, чтобы успеть до ночи. В третьих, раскоп с ухом нужно замаскировать… Теми же досками или… Серый снова оглянулся и нашарил взглядом шершавые, пупырчатые листы шифера, сложенные возле досок, там, где стояла ржавая ёмкость для полива давно уже не существующих грядок. Доски были слишком короткими и с гвоздями, а вот шифер, пусть и колотый, подходил в самый раз.

Снова пошёл дождь. Он стал для Серого как сигнал к действию. Скоро проснётся Афганец и нужно сделать всё до этого счастливого мгновения, иначе… Серый представил, что будет, когда Афганец узнает, что на участке лежит несколько тонн бронзы – и рот наполнился горечью, а в глазах потемнело.

Сорвавшись с места, он бросился к раскопу и торопливо забросал ухо мокрой глиной. Спрыгнул вниз, тщательно утрамбовал глину сапогами, вылез и, воровато пригибаясь, на полусогнутых ногах, побежал к будке за шифером.

После того, как над перекрытой листами шифера ямой возник глинистый холмик, Серый, даже не останавливаясь на перекур, взялся за рытье новой могилы. Он больше не думал об усталости, о справедливости, не прислушивался к себе… Впервые в жизни он делал что-то не потому, что это нужно кому-то, не потому, что так положено и даже не потому, что его об этом кто-то попросил.

Нет, Серый работал на себя.

Это было очень необычное чувство, новое, незнакомое, непривычное – оказывается, прикольно не только бухать или, как сейчас стали говорить, «отдыхать» с друзьями, не только зажиматься с телками по скамейкам после танцев в парке, не только получать деньги за работу, заказанную чужим дядей.

Прикольно и вот так – пахать, чтобы потом получить много денег в одно рыло. Сам на сам. Это было… сладко – ощущаться себя начальником. Шефом. Боссом.

Главным.

«Ларёк открою, – думал Серый, кидая лопату за лопатой. – На вокзале. Или в центре, где площадь. Там всегда народ толчётся, даже ночью. Афганца – на хрен, алкаш конченый. Малого тоже, он мудной. Индуса экспедитором можно, товар возить. Челло торговать посадить… Не, Челло тоже на хрен. В ларёк надо тётку сажать, старую, лет сорок что бы, с семьёй, с детьми. Такие не свалят, если чё. Тётя Наташа, Кирдышкина матуха, в самый раз будет. И всё, аля-улю, бизнес пойдёт. А когда эти… дивиденды насыплются, можно второй ларёк, на «Пятнашке». Или на Южном. А лучше два. Машину куплю… Джип жрёт много, простую тачку, «девяносто девятую» возьму. Вишнёвую, тонированную, как и думал. Видик куплю и телик большой, «Панасоник». К Клюкве приеду утром, посигналю. Она такая в окно выглядывает – я стою с цветами возле тачки. Привет, мол, поехали кататься. И всё… Дом в Буржуйском посёлке построю, на «Двенашке»… Поженимся…»