Текст книги "Ильич"

Тут разогнавшиеся было в галоп мысли Серого как-то притормозили свой стремительный бег – ему стало скучно думать дальше. Там всё было понятно – спиногрызы, шёлковые занавески, велюровый диван и вдалеке серебряная свадьба. Просто жизнь, нормальная, богатая и правильная. На Кипр ещё можно съездить. Или в Турцию. Там, оказывается, круто, по телику показывали.

Но всё это – потом, потом. А сейчас главное – не упустить Клюкву. То, что она трахается с Сынулей, это понятно. Серый уже много раз говорил себе: она свободный человек, что хочет, то и делает. Как в Америке. Он вон тоже не святой, и Светка с «Огонька» готова с ним встречаться хоть вот прямо сейчас, да и Лунёва тогда, после «свадьбы» в гараже у Индуса довольна осталась, предлагала повторить как-нибудь…

* * *

Серый воткнул лопату в кучу глины и шумно выдохнул. Дождь окончательно прекратился, ветер растаскивал облака в разные стороны как машины после аварии на перекрёстке. Вечерело. Похожее на крышечку от кефира полосатое солнце медленно заваливалось к горизонту, но до темноты оставалась еще пара часов.

От Серого валил пар, он давно уже стянул куртку и остался в одной рубашке, промокшей от дождя, высохшей – и снова промокшей, уже от пота.

Новая Стёпина могила, как он не старался, как не рвал жилы, была готова едва ли наполовину. Серый понял, что без помощников не справится, иначе придётся работать ночью, в темноте. Ларёк у вокзала и Клюква того, конечно, стоили, но…

Серый просто заманался. От усталости у него даже зазвенело в ушах, ослабели ноги и перед глазами поплыли какие-то разноцветные пятна. Хотелось пить, курить, да и есть, конечно. А больше всего хотелось лечь. Он вспомнил, как в какой-то фантастической книжке про будущее и космос был мужик, который всегда говорил: «Можно, я лягу?»

Серый, поскальзываясь – всё вокруг было мокрым, повсюду блестели лужи – доковылял до будки, дёрнул дверь и словно ударился о лежащий внутри одним бруском спёртый воздух. Ничего не изменилось: перегар, немытое тело, сырой матрас, обувь, земля, горелая проводка – в будке стоял такой сложный духан, что можно было полчаса разбирать его на оттенки и нюансы.

Телевизор шипел, экран показывал «белый шум». Афганец спал, запрокинув голову; открытый рот чернел, словно мышиная нора. Серый знал – это последняя фаза, потом Афганец проснётся, злой и почти трезвый. Начнутся разборки: «Чё такое, боец, почему работа не сделана!?» и прочая гниль.

Серый открыл холодильник, взял банку консервов «Тушёная говядина с рисом». Сточенным ножом с пластмассовой ручкой, на которой были выплавлены буквы «М.Ц.», что означало «мясной цех», пробил две дырки и поставил банку на плитку. Пока консерва грелась, Серый напился тёплой воды прямо из носика чайника и сунулся в пару нычек Афганца. Нычек у него было много. Афганец периодически забывал о них и как белка устраивал новые – за притолокой, под досками у печки, под полом, за шкафом, в ящике для инструментов и много ещё где.

На третий раз Серому повезло – за откосом дверного косяка обнаружилась зелёная бутылка из-под спирта «Рояль», в которой на просвет колыхалось грамм триста прозрачной жидкости. Серый отвинтил красную крышечку, понюхал.

Как в анекдоте: «Написано – «он». Пробовал: точно – ОН!»

На плитке зашипело – из дырок в консерве пузырилась тушёночная жижа. Серый, обжигаясь, снял банку с багрового блина, поискал в ящике стола вилку, но обнаружил только чайную ложечку. Вскрыв подостывшую консерву, он быстро поел, запил рис с тушёнкой водой из чайника, поставил «Рояль» рядом с Афганцем, чтобы тот точно его нашёл, когда проснётся, и вышел из будки.

О том, что Афганец проснулся и выпил, он узнает точно – заорёт телевизор, переключённый на областной канал, по которому ночами гнали записи концертов «квинов» и всяких «арабесок». После этого можно спокойно работать ещё часов пять – проблем не будет. Но этих пяти часов Серому не даст природа, мать наша – уже совсем скоро станет темно. По любому нужно было торопиться, и Серый взялся за лопату.

Он втыкал штык в землю, кидал глину, злился на свою неповоротливость, на слабость рук, на дыхалку, на солнце, неумолимо сползавшее сквозь флаги облаков к сизой дымке, затянувшей горизонт. Однажды даже ударил себя ладонью по щеке – когда перед глазами опять поплыли круги, а сердце заколотилось в ушах так, будто бы там кто-то поставил барабанную установку с битом сто двадцать ударов в минуту.

Злость – плохой советчик и ещё более плохой помощник.

Серый, напсиховавшись, растянув кисть левой руки, испачкав глиной отброшенную в сердцах куртку, бродил по участку от собачьих могил до ворот и обратно в поисках зажигалки, ещё днём выброшенной из ямы, где он нашёл ухо.

Курить хотелось как из пушки, но идти в будку и прикуривать от плитки сейчас было нельзя – судя по бодрым завываниям и обрывкам песен, Афганец проснулся, употребил разведённый «Рояль» и теперь крутил ручку настройки телевизора, ловя музычку по душе. Если сейчас попасться ему на глаза, может привязаться – и тогда всё – пиши пропало. Севший на базар Афганец может трендеть до утра.

Зажигалка не находилась. Серый отдыхал, ходил кругами вокруг закрытого шифером и заваленного глиной раскопа, и вдруг поймал себя на том, что все ещё думает про ухо.

Это ухо не шло у него из головы. Как такая штука оказалась на Ёриках? Что это вообще? Часть памятника или все-таки какая-то деталь? И что всё же за металл? А вдруг не бронза? Мало ли какие сплавы существуют на свете. Вдруг все мечты и грёзы Серого о ларьках и бизнесе, о Клюкве и доме – всё это фигня?

Зажигалку Серый обнаружил в мокрой траве возле самых ворот. Поднял, стер пальцами капли, сунул в карман – и увидел Челло. Тот стоял в паре метров и с усмешкой глядел на Серого.

– Ты чё? – не понял Серый.

– Рандеву отменилось, – сказал Челло и подёргал бороду. – Дождь закончился. Делать нечего. Скучно, а?

– Ну-у-у… – Серый замялся. – А ты чё, веселиться пришёл?

– Да нет, – Челло обошёл Серого, подошёл к новой яме, заглянул в неё. – Вдруг, думаю, работа ещё появилась? А у меня время свободное, как раз, – он посмотрел на Серого, потом перевёл взгляд на могилу с ухом, закрытую шифером, точнее, на глинистый холмик, насыпанный Серым. – И вижу – не ошибся! А ту-то докопали?

– Докопали, докопали, – торопливо уверил его Серый и сунул напарнику в руки мокрую лопату. – Если работать, то давай.

– Как обычно – пятьсот? – уточнил Челло, спрыгнув в яму.

Серый вздохнул и кивнул.

* * *

Быстро темнело, и Серый включил фонарь на столбе. Столб стоял возле будки. Фонарь ничего не освещал, но все предметы, все объекты в поле зрения стали более чёткими и контрастными.

Челло ковырялся в могиле, выкидывая землю. Серый крутил в руках лопату, буравя штыком глину, и готовился сменить его. Работа была почти сделана. И тут он увидел Индуса. Увидел – и соотнёс звук мотоциклетного двигателя внизу, у дороги, с его появлением.

Индус шёл от ворот, чуть покачиваясь. Серый сразу понял – бухой и приехал на мотаке за деньгами. А денег нет. Индус психанёт. Может зарядить. Он без башки в этом плане. Да у них на «Фитилях» все такие. Дикие люди.

– Чё? – не дойдя до Серого метров пяти, спросил Индус. – Новая работа?

– Ну, – кивнул Серый.

– Бабки давай, – сказал Индус.

– Завтра, – Серый воткнул лопату, полез за сигаретами. – Курить будешь?

– Буду, – Индус подошёл, взял сигарету. От него сильно пахло какой-то химией – жжёной резиной, ацетоном.

– Флинт утром приедет, работу примет и деньги отдаст, – прикурив, сказал Серый.

– Вот у него и возьмёшь, – Индус не стал курить, спрятал сигарету в нагрудный карман. – А мне мои сейчас давай.

– Нету, – тихо сказал Серый.

– А мне побую, – так же тихо сказал Индус и исподлобья, нехорошо посмотрел на Серого.

– Вы бухаете что ли? – попытался тот разрядить обстановку.

– Тебе не похер? Бабки давай.

– Где я их возьму? – развёл руками Серый.

– Ты чё орёшь? – мгновенно среагировал Индус. – Чё, борзый сильно?!

– Да не ору я… – замялся Серый. Индус был на голову выше и сильно здоровее. – Просто…

– Просто… – Индус протянул руку, – пять косых и весь базар.

– Ну, я же сказал… – Серый сунул руки в карманы, выплюнул докуренную сигарету. – Деньги будут завтра утром.

Индус резко выбросил руку, но не ударил, а схватил Серого за шею, притянул к себе, зажал голову в борцовском захвате и горячим, водочным шёпотом выдохнул в ухо:

– Сука, ща шею сломаю!

У Серого от боли потемнело в глазах. Он скрёб ногами землю, ухватившись обеими руками за руку Индуса, тяжёлую и твёрдую, словно чугунная труба.

– Молодые люди, – послышался спокойный голос Челло. – Вы рискуете упасть, а тут весьма грязно…

Индус отпустил Серого, повернулся к Челло.

– Ты чё, умный, да? Иди сюда…

– Вот деньги, – сказал Челло, протягивая Индусу купюру в пятьсот рублей. В полумраке она казалась черно-белой.

Индус остановился, засопел, сжимая и разжимая правую руку. Потом забрал деньги и пошёл к воротам. На Серого, растирающего помятую шею, он даже не посмотрел.

* * *

Серый проводил Индуса взглядом, вздохнул, как в кино, кинул лопату в яму и повернулся к будке Афганца. Уже опустились синие сумерки, далёкие многоэтажки Кировского района заволокло белёсой мутью. Телевизор в будке вновь работал без звука – Афганец уснул. Ветра не было. Наступил странный, пустой и прозрачный, час, когда день уже умер, а ночь началась, но ещё не вступила во все права.

Серый поискал глазами Челло. Тот сидел на лопате неподалёку от ворот с надписью «Бедный Ёрик», сидел неподвижно, словно буддийский божок Падмапани, только с сигаретой вместо цветка лотоса, смотрел на закат и курил.

Он очень любил курить и смотреть. Можно сказать, что это было его основным времяпрепровождением. Правда, применить к Челло определение «неподвижно» не получалось – он всегда совершал какие-то короткие множественные движения: скрёб голову под шапкой сивых, полуседых волос, трогал зачем-то нос, хрустел пальцами, почёсывался, пожимал по очереди плечами, ёрзал, сгибал и разгибал ноги, двигал ступнями. Индуса эта манера Челло сильно раздражала, и он называл его «чуханом» – «потому что чухается постоянно».

Ещё Челло издавал звуки – хрипел, кашлял, хихикал, мычал, гмыкал и напевал, как бы про себя. Курил он, шумно захватывая ртом воздух, объясняя это коротко: «Привычка». Даже дым Челло не выдыхал, а выдувал, причём выдувал тонкой, вещественной, плотной струёй и Серому иногда казалось, что это не дым, а вода.

Вообще Челло здорово напоминал Серому какого-то экзотического зверя из передачи «В мире животных»: ленивца, муравьеда, панголина или опоссума, невесть как вставшего на задние лапы и отрастившего человеческие руки и лицо. Но если Малой просто сторонился Челло, а Индус его откровенно недолюбливал и не упускал случая «накернить чухану» по поводу и без, то Серому было с Челло интересно.

Она сам не знал почему – то, что говорил этот странный человек-панголин, Серый толком не понимал точно так же, как и остальные. Но была в этой непонятности какая-то особая притягательность – как в книге братьев Стругацких «Жук в муравейнике», которую Серый взял в третьем классе в школьной библиотеке и прочитал запоем за сутки, понимая только глаголы и местоимения.

Серый подошёл к Челло, остановился у него за спиной.

– На бекон похоже, – неожиданно произнёс тот, выпустив очередную струйку водяного дыма.

– Чё? – не понял Серый.

Челло указал сигаретой на закат. Там, далеко на востоке, над серыми крышами деревни Минтемирово, багровое вечернее небо расслоилось узкими полосками голубых облаков:

– Свинина. «Кормили-не кормили».

– Смешно, – сказал Серый.

Закат и правда напоминал кусок солёного сала с прослойками мяса.

– Грустно, – возразил Челло и с придыханием затянулся. – Ещё один день упокоился. Сейчас идёт кремация.

Он быстро, но в несколько приёмов, пощёлкивая суставами, поднялся и продолжил:

 
– Напылили кругом. Накопытили.
И пропали под дьявольский свист.
А теперь вот в лесной обители
Даже слышно, как падает лист[10]10
  Сергей Есенин.


[Закрыть].
 

– Какая тут лесная обитель, – хмыкнул Серый и обвёл взглядом косогор собачьего кладбища, заборы и разномастные будки соседских садов-огородов, скелеты ЛЭПовских опор, дорогу внизу, сизые вечерние ивы у реки, коробку здания старой котельной на краю поля, само поле, похожее на грязную газету, где все статьи напечатаны одним блоком, без знаков препинания и абзацев, потом посмотрел дальше – на щётку леса, горбатые холмы и совсем уже нездешнюю, заштрихованную темно-серым заволжскую даль. – Тут эта… э-э-э-э…

Он не смог с ходу подобрать слово. Челло с интересом покосился на него.

– Ну и?

– Чё «ну и»? Жопа мира это, – проворчал Серый. – Средневолжск. Блевать хочется.

Челло захихикал, аккуратно забычковал сигарету – запахло остро и кисло – спрятал окурок в нагрудный кармашек рубашки.

– На небо взглянешь –

Звезд весенних тыщи! – проговорил он тихо. – Что юности в блескучей высоте?!

 
Но яростнее, чем потребность в пище,
Была у нас потребность в красоте.
Нам красота давалась понемножку…
По вечерам, когда шумел привал,
Сапожник ротный, мучая гармошку,
Её для нас упорно добывал[11]11
  Евгений Винокуров.


[Закрыть].
 

– Где здесь красота-то? – набычился Серый, и вдруг поймал себя на том, что он сейчас похож на Индуса. Но упрямство уже навалилось на него и подмяло под себя, как борец на ринге. – Тут сжечь все надо! И людей эвакуировать. А потом все заново построить и посадить. Чтобы у каждой семьи свой коттедж был, и вокруг газоны и парки.

– Как в Америке, – негромко подсказал Челло.

– Как в Америке! – уверенно повторил за ним Серый. – Иначе… все, крандец. Тут все сдохнут.

Челло шумно почесал бороду, провёл рукой по лицу и произнёс по-английски:

– Help! Help! Save us!

Save us!

 
We're dying, fella, do something.
Get us out of this!
Save us!
I'm dying.[12]12
Помогите! Помогите! Спасите нас!Спасите нас!Мы гибнем, друг, сделай что-нибудь.Ты! Выведи нас отсюда!Спаси нас!Я гибну…Стихотворение «Кассандра», Джим Моррисон.

[Закрыть]
 

Серый скрипнул зубами от нахлынувшей злобы. Злоба была не на Челло, хотя вот сейчас человек-панголин необычайно раздражал его. Но Серый больше злился на себя, на своё неумение понять, увидеть, почувствовать – и высказать.

– Моррисона ты тоже не знаешь, – подлил масла в огонь Челло. Промолчать он, естественно, не смог.

– Да пошёл ты, – просипел Серый. – Знаю я Моррисона. «Камон, бейби, лат май файер!»

– Не «лат», а «light», – поправил его Челло. – Если пользуешься иностранным языком, делай это хорошо. «Счастье – это когда тебя понимают».

– А то ты не понял, – Серый сплюнул и полез за сигаретами.

– Уел, – кивнул и беззлобно усмехнулся Челло. – Один-один.

– Ты почему не уходишь? – спросил Серый, прикурив.

– А зачем? – Челло дёрнул плечом. – Везде всё одинаковое – что здесь, что там… Я вот всю жизнь Эйфелеву башню хотел увидеть.

Он замолчал. Серый подождал несколько минут, но, так и не дождавшись ответа, спросил:

– И чё?

– Увидел, – тряхнул лохматой головой Челло.

– И какая она?

– Вот такая же, – кривоватый, суставчатый палец Челло указал на ближайшую опору ЛЭП. – Только выше и коричневая. А так – никакой разницы. Железяка и железяка.

– Звездишь, – убеждённо сказал Серый.

– Что, в голове не укладывается, да? – хихикнул Челло. – Но поверь, мой друг – я говорю чистейшую правду. The truth of the highest purification[13]13
  Дословно: «Истина высшей очистки» (англ.)


[Закрыть].

Серый ничего не ответил. Он курил и смотрел на медленно гаснущее небо.

– Челло, а ты кто по специальности? – спросил Серый через какое-то время.

– Казанский пединститут заканчивал.

Серый удивлённо посмотрел на Челло.

– Так ты учитель что ли?!

Челло издал горлом клокочущий звук и тоже посмотрел на Серого. У него были войлочные глаза, в которых на мгновение отразилась крохотная багровая точка – фонарь над будкой.

– Нет, – сказал Челло. – Я – могильщик.

– А был?

– Прошлого не существует, – сказал Челло. – Оно давно прошло и не имеет материальной сущности. Впрочем, будущего тоже. Оно ещё не наступило. И никогда не наступит.

– Почему?

– Потому что каждая секунда будущего, которую мы проживаем – это настоящее. Вот только оно и имеет вещественный смысл и воплощение. Это argumentum ad veritatem[14]14
  Истина, не требующая подтверждения (лат.)


[Закрыть].

– Это… Это как в рекламе. «Живи сегодняшним днём», типа того? – недоверчиво спросил Серый и сам же себе ответил: – Да ну, фигня какая-то. Сегодняшним днём собачки живут. И кошечки. Где покормили, там и родина.

– Да-а-а?.. – с непонятной интонацией протянул Челло, без улыбки посмотрев на Серого. – А как же свобода?

– Какая свобода?

– Ну как, – Челло воодушевлённо взмахнул руками и Серому показалось, что все вокруг пришло в движение – колыхнулся туман у реки, за дорогой закачались ветви деревьев, даже облака переместились, разметавшись по небу, как пьяные любовники по кровати. – «Liberte, Egalite, Fraternite», Робеспьер, Марат, Дантон, доктор Гильотен, танцы на могилах…

Серый засопел, покосился на разномастные обелиски и пирамидки домашних любимцев жителей Средневолжска.

– Нафига тут танцевать?

– Да не тут! – вдруг заорал Челло, и волосы его встали дыбом. – Разуй мозги, юнга! Нельзя же жить только одной извилиной на букву «Б» – бухло, бабы, бабки!

– Не ори! – окрысился Серый. Его уже давно раздражал этот разговор, но он почему-то продолжал его. – Какой я тебе, нахрен, юнга?

Челло опустил руки, сунул их в карманы, сгорбился и опять стал похож на диковинного тропического зверя или даже птицу – его пористый серый нос нависал над бородой, словно клюв.

– Ты, конечно, не юнга. Да и я не Джон Сильвер, – пробормотал Челло. – Ладно, забудь. Холодает…

– Ага. Салкын[15]15
  Холодно (татарск.)


[Закрыть], билят, – Серый неожиданно почувствовал неловкость и попытался сгладить её, как умел.

– Я пойду, – сообщил Челло после паузы.

– Куда?

– Искать истину.

Серый непонимающе хмыкнул.

– Bonum vinum lactificat cor hominus[16]16
  Доброе вино веселит сердце человека (лат.)


[Закрыть], – с усмешкой проговорил Челло и широко шагая, двинулся к воротам, оставив Серого одного.

Челло никогда не прощался и не здоровался.

Скрипнула ржавая воротина, тёмный силуэт Челло мелькнул у забора и канул в сумерки как в воду. Серый полез за сигаретами, но в пачке осталась последняя, «ментовская», и он решил приберечь её на «перед сном».

Солнце давно село и закат выцвел; из багряного небо сделалось розовым, потом каким-то мутно-ржавым, марганцовочным, а облака потемнели и налились зловещей тяжестью. Над головой Серого зажглись первые звезды, робкие и одинокие, а в окнах девятиэтажек «Коминтерна» разгорелись тусклые огоньки.

Потом потух фонарь – видимо, перегорела лампочка. Сразу стало тоскливо и скучно.

Надо было пойти, проверить Афганца, запереть ворота и двигать в город, пока окончательно не стемнело, но Серый стоял и словно бы чего-то ждал, глядя на Средневолжск, на тюлевые занавеси тумана, ползущего с Волги, на падающее в ночь небо. Мыслей у него не было никаких, даже на букву «Б». Он просто стоял, и ночной уже холодный ветер студил лицо, вышибая из глаз слезы.

А может быть, они появились по какой-то другой причине? Серый не понимал, что с ним сейчас происходит. Смеющееся лицо Клюквы в окне джипа, бронзовое ухо в яме, вот этот вот вечерний разговор с Челло – все события сегодняшнего дня смешались в голове в цыганскую кучу тряпья, мельтешили перед глазами, рябили и раздражали.

Ему очень хотелось выпить и можно было бы найти – навестить, например, одноклассника Рому Чернышева по кличке Ромыч, у него всегда была заначка или сходить к братьям Самигуллиным – у тех заначек сроду не водилось, но выпить они были не дураки и знали где достать. В конце концов, можно было нагрянуть на хату к Бурундуку, там всегда паслись какие-то его дружбаны с телками, и можно было перехватить хотя бы стакан «сухача».

Но почему-то Серый никуда не шёл. Он продолжал стоять, словно примагниченный. Постепенно мир вокруг погрузился во мрак. Исчезли сперва дальние, а потом и ближние посёлки, пропал в сырой мгле лес, река, город, опоры ЛЭП. Только огни звёзд сверху и фонари вдоль трассы рассеивали темень да мёртвым телевизионным светом тлело окошко в будке Афганца.

Запахло мокрой травой и почему-то железной дорогой. Серый поёжился, совсем как Челло до этого, и тоже спрятал руки в карманы. По дороге мимо садов-огородов проехал грузовик с одной горящей фарой. По небу летел самолёт, дружелюбно помигивая красными и белыми огоньками.

Серый внезапно ощутил, что мир, в котором он жил до этого момента и который казался ему единым и неделимым, вдруг рассыпался, распался, развалился на множество кусочков как упавший на асфальт кубик Рубика. Тот самый, что так удачно сложился сегодня днем.

Раньше он был уверен – всё взаимосвязано, соединено, причина порождает следствие, которое, в свою очередь, становится причиной для дальнейших событий; ничто не проходит бесследно, бабочка, раздавленная в прошлом, меняет будущее…

«Или настоящее?», – подумал Серый и понял: Челло с его разговорами про одну извилину попал в самую точку. Ткнул, как ниндзя из видика – быстро, точно. Насмерть.

Сука.

Серому показалось, что он отчётливо слышит треск и звон – это рушился хрустальный замок его жизни. Прежней жизни.

Раньше всё было просто: дует ветер, качает деревья, с них осыпается листва, она гниёт на земле и образует питательную массу для корней тех же самых деревьев. Ну, и пищевая цепочка, как в школе на биологии проходили: «Жук ел траву, жука клевала птица, хорёк пил мозг из птичьей головы…»[17]17
  Н. Заболоцкий.


[Закрыть]

Но больше так уже не будет. Всё сломалось, перемешалось и лежит вокруг грудами деталей и обломков. Это даже не хаос, это просто… мусор. Ничто. И из этого «ничто» Серому предстояло сделать «нечто». Предстояло строить свою жизнь. С нуля.

Заново. Из мусора.

На самом деле начать строительство нужно было давно, может быть, лет пять назад – все начало рушиться ещё тогда, но Серый этого не понимал, и именно из-за непонимания его хрустальный замок и простоял столько времени среди завалов чужого мусора и куч стройматериалов.

И вот пришло время.

Скрипнув зубами, Серый вытащил пачку, достал последнюю сигарету, закурил и быстро, в несколько жадных затяжек, прикончил её. Щелчком отбросив окурок к холмику с бронзовым ухом, Серый решительным шагом направился к воротам, но по пути запнулся об оставленную Челло лопату и едва не упал.

Выматерившись от злости и неожиданности, Серый пнул лопату, отбросил смятую сигаретную пачку, которую зачем-то держал в кулаке и заорал, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Да пошли вы… все!!