Текст книги "Белая борьба на северо-западе России. Том 10"

Барон Н. Будберг⁶¹
Бой под Роденпойсом у Риги и ранение светлейшего князя Ливена (из памятной книжки участника)⁶²

22 мая 1919 года отряд светлейшего князя Ливена вместе с ландесвером и латышскими войсками, после дневного перехода и ожесточенных боев, вошел в Ригу. Главный город Прибалтики, столица Латвии, древняя Рига была освобождена от большевиков. Но этого было мало. Потребовалось защитить ее и от дальнейших попыток противника вырвать город из наших рук.

С этой целью в один из ближайших дней (24 мая) по направлению к станции Роденпойс – возможному подступу противника – было приказано выступить ландесверу и частям отряда светлейшего князя Ливена. Мы, чины офицерской роты, собрались в столовой нашей квартиры за веселым обедом и живо обсуждали предстоящий поход.

Все чувствовали себя легко и свободно. Чудная погода еще улучшала хорошее настроение. Мы, в сущности, даже не знали, куда идем, где встретимся с противником и какой он численности. Последнее нас мало интересовало, так как за время партизанской войны в пределах Курляндии мы привыкли видеть пред собою в двадцать раз сильнейшего врага и ничуть не смущаться. Мы были уверены, что поход превратится в веселую поездку да, пожалуй, в легкую перестрелку и ловлю бегущих красных.

Мы переправились через Красную Двину и вытянулись на подводах вдоль дороги. Впереди – князь Ливен со своим адъютантом, поручиком Зейберлихом. Тут же наш эскадрон – несколько десятков сабель. За эскадроном – легкая батарея из двух орудий под командою штабс-капитана Зауэра и, наконец, наша офицерская рота, человек двадцать, во главе с полковником Пясецким.

Эскадрон поскакал вперед. Позади двигалась батарея, везя за собой на обывательских подводах снаряды.

Местность была открытая. Солнце пекло немилосердно. Ни ветерка, ни тучки…

Болтая с приятелями, мы не заметили, как отъехали порядочное расстояние. Города уже не было видно. Впереди мелькали деревья, а за ними густой стеной стоял лес.

Было около четырех или пяти часов, когда нас охватил аромат соснового леса. Дорога шла довольно прямо. Она вся была выстлана кольями и шпалами, которые, прижимаясь друг к другу, образовывали своего рода плотину, по бокам коей тянулись канавы. Очевидно, в дождливое время года почва намокала и становилась болотистой. Теперь же все было сухо, и трава местами даже выгорела.

В воздухе носились мириады комаров, и густая пыль постепенно покрывала нас, залезая за воротник и в глаза.

Так проехали еще час. Все было спокойно.

Вдруг впереди раздались выстрелы, и сейчас же затрещал пулемет. Засвистали пули, и послышались крики. В один миг все изменилось. До сих пор спокойные и сонные подводчики пришли в себя, и через секунду большинство из них лежало в канаве. Только подводы со снарядами остались стоять.

Мы сначала не знали, что подумать, но потом поняли, что нарвались на противника, засевшего в лесу.

Густой лес прекрасно скрывал красных.

Князь вместе с эскадроном первым попал под огонь. Командир эскадрона был убит.

Мимо нас стали пробегать отдельные кавалерийские офицеры, уводившие назад лошадей.

Офицерская рота рассыпалась вправо от дороги. Оба орудия стояли друг за другом. Свернуть и поставить их рядом было невозможно: мешали глубокие канавы.

Стрельба противника усиливалась. Трещало уже несколько пулеметов, и пули то и дело жужжали мимо ушей. Ни холма, ни бугра, и только отдельные пни и высокие деревья представляли некоторую защиту.

Наконец раздался первый орудийный выстрел – это наша пушка стреляла по неизвестному противнику. Потом второй, третий… В лесу стоял невообразимый гул. Наши орудия стреляли одно через другое. Несколько артиллеристов было уже ранено и убито; их тащили назад, клали на повозки и увозили. Помню, я подошел к полковнику Пясецкому, стоявшему вправо от дороги. В руках у меня был чей-то карабин, затвор которого не действовал, столько в нем набилось песку. Рота лежала. На дороге находилась высокая фигура капитана 2-го ранга барона Остен-Сакена⁶³, который помогал артиллеристам. Он подносил снаряды. Я схватил корзину с гранатами и снес к орудию. Стоя во весь рост у щита трехдюймовки, я невольно прислушивался, как пули ударяли в сталь. Повернувшись, я увидел Сакена уже с окровавленной рукой.

Светлейший князь все время ходил то по дороге, то около офицерской роты. Удивительно хладнокровный, он совершенно не обращал внимания на пули. Спустя некоторое время я его снова увидел уже у орудия. Вдруг он как-то согнулся и… упал. Я видел, как князь отстегнул свой пояс и бросил его поручику Зейберлиху, своему адъютанту.

Поручик Зейберлих и я подскочили и оттащили князя от орудия.

Пулеметы противника трещали по-прежнему. Офицерская рота и кавалеристы несколько раз кричали «Ура!» и пытались пройти вперед, но безуспешно, так как огонь противника был слишком жесток, а нас до смешного мало.

Я уверен, будь большевики немного смелее, они могли бы великолепно нас окружить и никто бы не ушел.

Мысль о том, что положение наше скверно и что каждую минуту может произойти жестокая развязка, а с нею и конец, заставила поручика Зейберлиха и меня попытаться вынести из огня светлейшего князя. Поручик взял его за ноги, я за плечи, и вот таким образом мы потащили князя назад. Князь был в полной памяти. В одном месте дорога делала поворот. Добравшись сюда и отыскав подводу, мы положили раненого на солому, укутали как могли и отправили по дороге назад. Затем вернулись к своим.

Как долго продолжался этот ад, этот гул орудий и вой пуль – затрудняюсь сказать. Может быть, час, а возможно, и меньше.

В это время был ранен поручик Зейберлих. В канаве, сгибаясь, я помог ему добраться до повозки.

Горло пересохло, говорить было трудно. Мы снова крикнули «Ура!» и бросились вперед. Противник замолк, дрогнул и, наконец, побежал. Густой лес позволил ему отойти незаметно.

Мы вышли на опушку леса. Внизу, под горой, находилась большая деревня, а за нею река. Мост через реку пылал.

Измученные, мы собрались, чтобы отдохнуть. Много было раненых и убитых. Меня била лихорадка. Я подошел к зарядному ящику и присел к капитану Зауэру, который так же, как и я, чудом остался невредимым. Он достал бутылку красного вина, и мы пили прямо из горлышка, до того сильна была жажда и какая-то апатия расстроенного организма. Вино сразу же успокоило нервы.

Стало темнеть. Сзади подходила наша первая рота.

К. Брац⁶⁴
Речная флотилия на Аа Курляндской
у Вальтерсгофа и Шлока 22 мая 1919 года⁶⁵

До наступления на Ригу бригаде Баллода дана была задача очистить Рижское взморье. Она должна была выделить часть, усиленную ливенцами, для движения по южному берегу озера Бабит, чтобы принять участие в наступлении на Ригу.

К бригаде Баллода была придана от Железной дивизии речная флотилия, сформированная из пароходов общества «Лугсбург». За неимением специалиста, знакомого с местными условиями, князь Ливен с согласия майора Флетчера откомандировал меня к флотилии, с приказанием прибыть в Шлок в распоряжение начальника бригады.

Силы бригады были разделены на 2 части: одна – по левому, другая – по правому берегу реки.

В Вальтерсгофе стояла красная батарея, а в Дуббельне тяжелая артиллерия. Капитану (полковнику) Пурыню было приказано дождаться прибытия флотилии в Шлок.

В 9 часов утра мы прибыли в Шлок. Я условился с латышским командиром, что он продвинется вперед. Ему нужно было преодолеть песчаные дюны и перевести полуроту на правый берег реки.

Около 10 часов латышский командир дал ракетный сигнал о достижении им условленной линии, после чего мы с пароходами «Кондор», «Секундас» и двумя буксирами продвинулись вперед. На носу и на корме «Кондора» поставлены были по одному французскому револьверному орудию и по 6 тяжелых пулеметов.

На «Секундасе» находилось одно револьверное орудие и 2 тяжелых пулемета; на каждом из буксиров – по 2 легких пулемета.

По приближении к Вальтерсгофской кирке отряд Баллода подал нам сигнал, которого мы не поняли. Мы попали под артиллерийский обстрел. С Вальтерсгофской пристани, с колокольни кирки и с дюн направо нас встретили пулеметным и ружейным огнем. Мы открыли встречный огонь из револьверных орудий и пулеметов. Огонь продолжался 35 минут, причем «Кондор» и 2 буксира приблизились к линии красных, стреляя из 6 тяжелых пулеметов и револьверных орудий; «Секундас» же направил свой орудийный огонь на неприятельскую батарею у Вальтерсгофа.

В 10.55 огонь временно был приостановлен, но вскоре флотилия вновь открыла стрельбу.

Наконец красные перестали отвечать.

Мост между озером Бабит и рекою был нами сожжен. Работавший на колокольне пулемет мы заставили замолчать. В это время мы услышали крики «Ура!» наступавших войск Баллода. Флотилия двинулась вперед, очищая берега от отступавших красноармейцев.

Барон Н. Будберг
Штаб добровольческого корпуса светлейшего князя Ливена летом 1919 года в Митаве⁶⁶

Мы все прекрасно знаем, что без штаба, то есть без той командной точки, которая собирает, направляет и руководит, ни одно войсковое соединение, как бы мало оно ни было, обойтись не может. Особенно это становится ясным, когда на эту командную точку возлагается еще работа по вербовке, организации, формированию и т. д. Полагаю, что для офицера, прокомандовавшего всю Великую войну ротой на фронте, рассказать и о своей короткой службе в штабе не будет зазорно.

Говоря о действиях своего отряда, светлейший князь Анатолий Айвен весьма подробно описывает не только чисто военные его действия, но и политическую обстановку, создавшуюся после капитуляции Германии, в год полного разгара борьбы добровольческих армий и отрядов с красными. Он разбирает поведение союзников и объясняет свои личные взгляды на положение, создавшееся в бывших прибалтийских губерниях. О штабе своего отряда, теперь корпуса, он пишет только мимоходом. И на самом деле этот штаб, по обстоятельствам от него не зависевшим, не имел, к сожалению, возможности полностью исполнять свою задачу. Автор, как один из ближайших в то время сотрудников светлейшего князя и как один из чинов штаба, хотел бы поделиться со своими читателями некоторыми моментами из жизни штаба и дать по возможности подробную картину его организации, бытия и действий в городе Митаве, а также конца его существования в Нарве.

После взятия 22 мая 1919 года белыми частями ландесвера, Отрядом светлейшего князя Айвена и латышскими национальными соединениями города Риги наплыв добровольцев в русский отряд был весьма большой. Стало необходимым развертываться, создавать новые группировки, образовывать боевые соединения. 24 мая, в бою у «Белых Озер» вблизи Риги князь был тяжело ранен.

По приходе в Ригу отряд не принимал прямого участия в Венденских боях ландесвера с эстонцами и вскоре был переведен в район города Митавы. Уезжая туда же, автор в поезде узнал о готовящемся разворачивании отряда в корпус и о своем назначении на должность старшего адъютанта по строевой части.

В Митаву стали прибывать, главным образом из Германии, отдельные бывшие военнопленные, небольшие группы офицеров и солдат, а также целыми частями более или менее сплоченные соединения. В течение июня и июля прибыли: «Отряд имени генерала графа Келлера», под командой Бермондта, отряд полковника Вырголича, а также так называемый Тульский отряд. Все эти отдельные вновь прибывшие части сразу же подчинились светлейшему князю Ливену. Были образованы три дивизии: дивизия светлейшего князя Ливена, дивизия имени генерала графа Келлера и дивизия полковника Вырголича. Первой командовал ближайший помощник князя и организатор Русской роты, еще в 1918 году в городе Риге, капитан Дыдоров. Второй и третьей – их вышеупомянутые начальники. Эти дивизии составляли Добровольческий корпус светлейшего князя Ливена и возглавлялись одновременно созданным штабом корпуса. Штабы дивизий, как и корпуса, размещались в самой Митаве.

Штаб корпуса устроился в доме дворянства. Это был обширный особняк со многими отдельными помещениями и двумя залами в верхнем этаже. Здесь работали начальники отделов и их сотрудники, офицеры и чиновники. В первой, главной, зале стучали машинки писарей. Вторая служила парадной столовой. Обыкновенно обедали внизу, в одной из комнат. Тяжело раненный князь Ливен находился вначале в Риге, в больнице. Его замещал некоторое время полковник л. – гв. Московского полка Альфред Беккер⁶⁷. Начальником штаба или, вернее, ближайшим помощником в начальной стадии работ по устройству дел был полковник Бирих, старый соратник-ливенец.

Когда штаб сорганизовался и принял на себя управление тремя дивизиями, его состав был окончательно оформлен. Ввиду некоторого желания самостоятельности и вместе с тем децентрализации со стороны Бермондта и в целях лучшей координации работы штаба корпуса со штабами дивизий, в особенности дивизии имени графа Келлера, начальником штаба корпуса был назначен вскоре полковник Чайковский⁶⁸. От него, как близкого сотрудника Бермондта, корпус ожидал быстрого улучшения несколько натянутых взаимоотношений. Однако полковник Чайковский в этом смысле не оправдал связанных с ним ожиданий и вскоре покинул свой пост.

Тогда начальником штаба был назначен генерал Янов. С ним вместе прибыл капитан Афанасьев, офицер одного из гвардейских пехотных полков. Об обоих будет речь впереди. Артиллерийскую часть возглавлял полковник гвардейской артиллерии Беляев, судебную – полковник Энглер, инженерную – полковник Ионас, интендантскую – полковник Колошкевич, всей санитарной частью руководил доктор Стороженко. Дело передвижения было сосредоточено в руках действительного статского советника Зеля, ранее бывшего начальником Либаво-Роменской железной дороги. Контрразведка была поручена капитану Шнее, служившему до революции полицмейстером города Митавы. Комендантом штаба был полковник лейб-гвардии Литовского полка барон Максимилиан Энгельгард⁶⁹, его помощником полковник Прокопович⁷⁰. Я сам был назначен старшим адъютантом по строевой части и подчинялся непосредственно начальнику штаба. Моими помощниками были поручик Бакке, светлейшим князем, в его записках, ошибочно названный адъютантом, поручик кавалерии Миклашевский и, несколько позже, прапорщик Низдра, сын бывшего президента Латвии, пастора Низдра. Из чиновников хорошо помню своего делопроизводителя, хотя фамилию забыл, а также Максимилиана Бека, и это главным образом потому, что впоследствии, уже в эмиграции, часто приходилось с ним встречаться и даже жить в одном городе.

Таким образом, штаб был сформирован, и оставалось только работать, исполняя директивы командира корпуса. Почему и как его желаниям, мыслям и политическим соображениям в дальнейшем не суждено было быть приведенными в исполнение, князь Ливен весьма ярко, как уже было упомянуто выше, описал сам. Мне бы хотелось в моем дальнейшем повествовании остановиться только на некоторых событиях этого времени, а также на отдельных лицах, имена которых мною уже приведены. Почти все мои тогдашние сослуживцы были старше меня по возрасту, и, вероятно, сейчас уже мало кто из них остался в живых. Нужно сказать, что все мы, имея постоянно пример нашего командира, старались сделать свою работу по возможности более продуктивной. Однако, к сожалению, это не всегда удавалось. Нельзя забывать, что сам корпус был еще далек от полной сплоченности своих частей, трех уже названных дивизий. Это чрезвычайно затрудняло нашу работу и шло вразрез с нашими, штаба корпуса, добрыми желаниями и намерениями.

Генерал Янов, возглавляя штаб, сразу же указал границы действий всех его отделов. Он был строг и требователен. Но некоторые, не совсем понятные и до конца для меня лично не ясные обстоятельства, казалось, мешали ему. Незадолго до перевода корпуса на Нарвский фронт он был сменен и его место занял полковник гвардейской артиллерии Беляев. О генерале Янове я снова услышал уже будучи в Эстонии, он как будто занимал видное место в штабе генерала Юденича. Чрезвычайно милым и симпатичным сослуживцем оказался полковник Энглер. Его дальнейшая судьба мне неизвестна, так же как и полковника Йонаса и доктора Стороженко.

Очень интересен, в своем роде, был действительный статский советник Зель. По его инициативе, если не ошибаюсь, и, во всяком случае, при его деятельном участии был разработан до мельчайших подробностей план состава и работы штаба корпуса и подкомандных дивизий. Далее планов, впрочем представляемых даже в виде прекрасно расчерченных и раскрашенных листов, мы не продвинулись уже по одному тому, что Бермондт, как и полковник Вырголич, имел свои собственные планы и расчеты.

Полковник барон Энгельгардт, как комендант штаба, а особенно своей внешностью еще сравнительно молодого гвардейского офицера, выделялся персонально. Он впоследствии остался в Митаве и перешел на службу к Бермондту, у которого видным финансовым экспертом уже состоял его старший брат барон Рудольф Энгельгардт. Этот последний умер уже после окончания Второй мировой войны в восточной зоне Германии под другой фамилией в одном доме для престарелых. Полковника же Энгельгардта, моего родственника, я застал в 1948 году вблизи моего местожительства в городе Детмольт-Липпе, в Вестфалии. Он имел издательство книг и занимался распространением печатной литературы. Он умер в пятидесятых годах. Его милейшая супруга, родственница братьев Солоневич, здравствует, насколько знаю, и поныне.

Помощник коменданта полковник Прокопович был человеком весьма нервным. По-видимому, он был сильно контужен и лицо его всегда передергивало. Когда мы переезжали на Северо-Западный фронт, он был назначен комендантом штаба, но вскоре, по расформировании в Нарве, был переведен на ту же должность в штаб 2-й стрелковой дивизии генерала Ярославцева⁷¹. Во время осеннего наступления на Петроград полковника Прокоповича сопровождала его супруга.

Но вернемся в Митаву, к лету 1919 года. Я занимал должность старшего адъютанта и был весьма занят работой по распределению прибывающих добровольцев, согласованием взаимоотношений трех дивизий, писанием ежедневных приказов и т. д. В это время прибыли из Германии двое моих однополчан, большие мои друзья, полковник Дмитрий Дмитриевич Лебедев⁷² и поручик Алексей[2]2
  Ошибка. Правильно – Александр.


[Закрыть] Геннадиевич Чубаров⁷³. Первый впоследствии занимал видную должность в Ливенской (5-й) дивизии Северо-Западной армии и умер, уже после отхода последней в Нарву, от тифа и сахарной болезни. Чубаров скончался не так давно в Ницце.

Помимо моих прямых обязанностей, я играл еще роль как бы представителя штаба, к которому в первую голову обращались все имеющие какую-либо надобность или дело; так в один из июльских дней мне доложили, что меня хочет видеть бывший президент Латвии пастор Низдра. Я вышел к нему и провел в свой кабинет. Пастор Низдра, уже немолодой, но еще хорошо державшийся мужчина, имел вид озабоченный. Незадолго до этого политический противник Ульманис взял бразды правления в свои руки и причинял много неприятностей своему стоявшему значительно правее соотечественнику. Теперь бывший президент просил меня устроить поступление его двух сыновей на службу добровольцами в наш корпус. Я успокоил пастора и тут же отдал соответствующее распоряжение. Старший сын, русский прапорщик, был назначен к нам в штаб корпуса и получил место в моем кабинете, младший был мною направлен в корпусную артиллерию.

Князь Ливен продолжал лечиться в Риге. Здоровье его поправлялось, и он решил переехать на жительство в Митаву. Прибыл он на моторной лодке. Для встречи была назначена рота, выстроившаяся на берегу реки. На пристань, по доскам, прошли его заместитель, полковник Беккер, и я. Князь не мог еще ходить, и его вынесли на носилках. Он был бледен и сильно страдал от своего ранения. Носилки медленно пронесли вдоль фронта. Радостно блестели глаза добровольцев, и они дружно приветствовали своего любимого вождя.

За эти два летних месяца мне несколько раз пришлось встретиться с Бермондтом. Части его дивизии были расквартированы в самом городе, где также находились его штаб и собственная квартира. Политически не все обстояло благополучно. Наши бывшие союзники, теперь победители в мировой войне, весьма недружелюбно смотрели на оставшиеся еще здесь германские войска под командой фон дер Гольца. С другой стороны, сами латыши обещали этим немецким добровольцам за оказанную ими помощь при изгнании большевиков из пределов Латвии наделы земли в своей автономной республике. Под давлением англичан латвийское правительство взяло это свое обещание назад и таким своим поступком возбудило неудовольствие среди германских частей. В Митаве начались волнения. Русского коменданта города как будто не было, также начальника гарнизона. Помню, однажды вечером мне позвонил полковник Беккер и задал вопрос, кого бы я предложил на это место. Исходя из тех соображений, что Бермондт в данное время располагает достаточной вооруженной силой в самом городе, я предложил его. Был отдан соответствующий приказ, и уже на следующий день на столбах и заборах красовались распоряжения нового коменданта, которые грозили строгими взысканиями за непослушание и бунт.

К нам в штаб Бермондт жаловал очень редко. Я его там встречал всего раза два, и то незадолго до нашего отъезда. Он был мужчина видный, но, к сожалению, своими несколько театральными, как бы заученными манерами делал из себя что-то похожее на марионеточную фигуру. Всегда в черной черкеске, сам брюнет, усы а-ля Вильгельм, затянутый, он мог производить эффект и на этом, конечно, много играл. О его карьере мне доподлинно ничего не известно, только, если память не изменяет, в 1917 году в одной из больших газет, думаю, это было «Новое время», был небольшой портрет поручика Бермондта. Отчего и почему он был там изображен, сказать теперь не могу. Каким образом он в 1919 году летом сделался полковником – и того меньше. Кажется, в июле Бермондт праздновал, и весьма шумно, свой день рождения. Были приглашены корпусный командир князь Ливен и я. Вместо князя поехал его заместитель полковник Беккер. Подъехав к штабу дивизии, на ступеньках крыльца мы были встречены начальником дивизии, причем последний порывался меня обнять, приветствуя как своего старого сослуживца по Нижегородскому драгунскому полку. Я должен был его разочаровать, так как всю войну проделал гвардейским стрелком. Он, возможно, спутал меня с одним из моих родственников, тоже Николаем Будбергом. Но самое интересное, даже сценически забавное, произошло на самом торжестве. Я сидел за одним столиком с георгиевским кавалером генералом Альтфатером⁷⁴. Генерал граф фон дер Гольц, здесь же присутствовавший и сидевший по правую руку от Бермондта, поднял свой бокал и предложил выпить за здоровье «Его Светлости князя Авалова». Еще несколько лет спустя я видел в немецком журнале «Ди вохе» снимок графа фон дер Гольца вместе с Бермондтом верхом, причем тут последний был уже генералом.

Последний раз я видел Бермондта за несколько дней до нашего отъезда из Митавы. Он пришел к нам в штаб пообедать, а заодно завербовать одного-другого к себе. В это время уже был получен приказ генерала Юденича о переброске всего корпуса на Нарвский фронт. Было ли это целесообразно или нет – вопрос другой, но князь Айвен, как истый офицер, знающий дисциплину, приказал собираться. Бермондт и полковник Вырголич, к которому я по этому делу заходил лично, отказались ехать, и корпус распался. Переброшена была только Ливенская дивизия, получившая в Северо-Западной армии наименование 5-й Ливенской дивизии.

До нашего отъезда князь собрал весь штаб, объявил еще раз приказ генерала Юденича и в кратких словах разъяснил положение корпуса, причем напомнил его добровольческий статут в целом и касательно каждого офицера в отдельности, предоставив выбор ехать или оставаться. Произошел краткий обмен мнениями, причем я лично сказал, что наша прямая обязанность не только перед Великой Россией, которой мы, несмотря на все что было, продолжаем служить, но и перед нашим начальником, светлейшим князем, пролившим свою кровь за родину и за нас всех, не оставлять его и следовать за ним, куда будет приказано. А главное – мы солдаты и нам не рассуждать и выбирать, что лучше, а исполнять приказ. Большинство согласилось со мною без каких-либо возражений.

Следующие дни прошли в сборах, и вскоре дивизия князя, с ней и штаб, были морским путем из Риги переброшены в Нарву. Князь проехал туда же.

В Нарве штаб корпуса снова собрался. Помещен он был в доме Бека, недалеко от понтонного моста. Дом этот принадлежал родственникам нашего военного чиновника Максимилиана Бека, упомянутого выше. Просуществовав короткое время, штаб был, за ненадобностью, расформирован, и его офицеры получили новые назначения в других частях Северо-Западной армии. Я лично попал в штаб 2-й стрелковой дивизии генерала Ярославцева, где начальником штаба застал, как уже упомянуто было, полковника Прокоповича. В Митаве осталось очень немного из бывших офицеров штаба корпуса, главным образом по семейным причинам.