Текст книги "Белая борьба на северо-западе России. Том 10"

Но вся эта «словесность» ни в малой степени не облегчила полковнику Бермондту ни его стратегического, ни политического положения за Двиной.

Угроза Антанты блокадой по отношению к Германии оказалась не формальной угрозой. Всякое движение судов к германским портам было прекращено. Германские коммерческие пароходы, шедшие в Ревель, Либаву и Ригу, были задержаны в Балтийском море английской эскадрой и отправлены в Копенгаген. Несколько германских торговых кораблей были арестованы в либавском и ревельском портах англичанами. Положение германского правительства стало еще более неловким, когда Бермондт, дойдя до двинских мостов, послал германскому правительству телеграмму с благодарностью «за оказанные услуги по вербовке и снаряжению армии». Едва ли германское правительство поблагодарило полковника Бермондта за подобную предупредительность.

Но и блокада Германии, и объявление Бермондта изменником не помешали ему в его артиллерийских упражнениях по Риге. Вся ночь с 9-го на 10 октября и почти весь день 10 октября, вплоть до наступления темноты, прошли в непрерывной артиллерийской стрельбе. Латышская артиллерия и эстонские броневики поливали свинцом и сталью бермондтовские позиции в Торенсберге и Гагенсберге, бермондтовская артиллерия громила Ригу. Временами артиллерийская симфония достигала такой силы, что беспрерывные орудийные выстрелы сливались в один продолжительный гул.

В результате двухдневной бомбардировки во внутреннем, так называемом «старом городе» буквально не было ни одного дома, который не был бы поврежден. Все улицы были засыпаны кирпичами, черепицами и листами железа, сорванными с крыш. В разных частях города от разрывающихся снарядов загорались дома, и тушить их не представлялось возможным, так как бермондтовская артиллерия стреляла даже по горевшим зданиям, не жалея тратить на них восьми– и десятидюймовые снаряды.

Застигнутые внезапным наступлением жители «старого города» не имели времени перебраться в более отдаленные и безопасные места и отсиживались в подвалах и погребах, терпя холод и голод. Все магазины были заперты и частью разграблены, а смельчаки, пытавшиеся делать вылазки для поисков продовольствия, делались жертвами бешеного огня артиллерии.

Поздно вечером 10 октября обстрел Риги прекратился, и следующая ночь прошла сравнительно спокойно. Это временное затишье дало рижанам повод думать, что Бермондт, отчаявшись взять Ригу лобовым ударом, оставил ее в покое, с тем чтобы взять ее обходным движением, форсировав Двину у Икскюля, подобно тому как это сделала 8-я германская армия в августе 1917 года, зайдя в тыл Риге и заставив 12-ю русскую армию автоматически очистить Ригу.

Эти предположения были верны и неверны. С одной стороны, оперативная сводка штаба латышской армии от 11 октября сообщала, что «неприятельские отряды пытались форсировать Двину у острова Далена, но были рассеяны огнем латышской артиллерии» и что «повторные атаки неприятеля были отражены с большими для него потерями». С другой стороны, одновременно же полковник Бермондт предложил латышам перемирие. На имя генерала Симонсона из Митавы было послано радио:

«Радиотелеграмма из Митавы. № 1630. 10 октября. Командующему латышскими войсками.

Опасность, грозившая моему левому крылу от латышей и эстонцев, победоносно отражена моими войсками. Положение мое укрепилось. В целях прекращения кровопролития предлагаю заключить перемирие и приступить к переговорам в Митаве, одновременно призывая к объединенной борьбе против большевиков. Нахожусь в ожидании ответа путем радио.

Командующий Западной армией полковник Авалов-Бермондт».

Но латыши, теперь уже относительно оправившиеся и поддерживаемые эстонцами и английским флотом, ответили решительным отказом. В ответ Бермондту была послана следующая телеграмма:

«Полковнику Бермондту-Авалову

Митава

В ответ на Ваше радио, отправленное 10 октября, в 11 часов ночи, сообщаю:

1. Вы отвергли предложение латвийского правительства перевести Ваши войсковые части на фронт генерала Юденича, Нарва – Гдов.

2. Находящиеся под Вашим командованием русско-немецкие части, без всякого основания и не считаясь с международным правом и моралью, ударили в тыл латышской армии в тот самый момент, когда она успешно оперировала на большевистском фронте, начав наступление на Ливенгоф и Двинск.

3. Этот Ваш образ действий вынудил русского главнокомандующего Северо-Западной армией генерала Юденича исключить Вас и Ваши войсковые части из состава русской армии. Вы сами 9 октября были объявлены предателем России.

На Ваше предложение начать с Вами переговоры о перемирии может быть только один ответ: мы будем продолжать варварским образом навязанную нам борьбу до тех пор, пока Вы и Ваши войска будут находиться на нашей родной земле. Весь культурный мир знает, что победоносно веденная им борьба за культуру, свободу и человечество продолжается нами. Культурный мир только что вынес свое решение. Против этого решения разбойники и убийцы бессильны.

Генерал Симонсон».

Но полковника Бермондта и его армию ожидал еще более неприятный сюрприз. 14 октября в Митаву прибыли три английских офицера-парламентера с письмом, адресованным «генералу Бермондту, командующему германскими войсками». В штабе Бермондта парламентерам было сообщено, что «генерала Бермондта, командующего германскими войсками», не существует, после чего парламентеры были удалены из Митавы. Не ознакомившись с содержанием письма парламентеров, полковник Бермондт послал представителям Антанты в Прибалтике ноту-радио:

«Находившиеся в Рижском заливе суда союзников при последних боях с большевиками в январе текущего года немедленно вышли в открытое море, не оказав поддержки сражавшимся с большевиками силам. В борьбе Западной русской армии с большевистскими бандами Земитана английский флот засыпает снарядами мой 1-й Пластунский казачий полк и мирных жителей Торенсберга и проливает русскую кровь, вероятно, в благодарность за геройскую помощь, оказанную Россией союзникам во время войны. Я усматриваю в этом оказание Вами поддержки большевикам, этим злейшим врагам России и всего мира. Я не уступлю своих позиций, и мои войска будут сражаться до последней капли крови за благо России.

Главнокомандующий Западной добровольческой армией

Полковник князь Авалов-Бермондт».

Но Бермондт в этой своей ноте несколько предвосхитил события. Англичане тогда еще не стреляли, и он принимал огонь латышской артиллерии и эстонских броневых поездов за огонь англичан.

Бомбардировка бермондтовских позиций английской эскадрой началась при следующих обстоятельствах.

14 октября, днем, в штаб казачьего полка в Усть-Двинске явился английский офицер с командой и от имени командира эскадры предъявил ультиматум с требованием очистить крепость Усть-Двинск к 12 часам дня 15 октября и с угрозой, что в случае неподчинения приказу английская эскадра, стоящая в Риге, откроет огонь по крепости и предместью Больдераа. Штаб казачьего полка телеграфировал об английском ультиматуме в Митаву, прося распоряжений. Но ответа, вероятно, получено не было.

Тем временем большие силы латышской армии приступили к обложению Усть-Двинска и Больдераа с суши. 15 октября английская эскадра, спустя 4 часа по истечении срока ультиматума, открыла ураганный огонь по Усть-Двинску, Больдераа и всем укреплениям. Огонь эскадры в полном смысле слова был уничтожающий. Вся местность буквально кипела от разрыва снарядов. Как велики были потери несчастной армии, можно судить по тому, что английская эскадра состояла из четырех крейсеров новейшего типа, одного крейсера-истребителя типа «F-85», двух канонерок и двух эскадренных миноносцев, не считая четырех французских миноносцев, только что прибывших из Либавы. О губительной силе огня свидетельствовала и сводка Западной армии, сообщавшая, что в течение 50 минут по одной только крепости Усть-Двинск было выпущено свыше ста тяжелых снарядов, вырывавших в земле воронки диаметром от 2 до 3 саженей. Действие огня было ошеломляющее. Бермондтовские батареи были буквально сметены. Сразу же после обстрела латышские войска стремительно бросились занимать крепость и Больдераа. Часть латышских войск вошла в крепость с суши, часть высадилась с заранее оборудованных пароходов и барж, ожидавших конца обстрела в Двине. Пленных и раненых латыши не брали и беспощадно приканчивали на месте, согласно приказу: «Пленных не брать!» Каким-то чудом уцелели только 350 русских солдат, которых латыши пощадили и взяли в плен.

О подробностях этого трагического происшествия, когда английская эскадра, предназначенная в помощь Юденичу в Финском заливе, оказалась стреляющей по небольшевистским войскам, бюро печати Западной армии официально сообщало 16 октября:

«14 октября адмирал английской эскадры в Либаве потребовал от главнокомандующего Западной русской армией, в ультимативной форме, отозвания русских войск с позиции под Усть-Двинском, под предлогом, что эти части якобы представляют угрозу английским судам, стоящим в Усть-Двинске. Полковник Авалов-Бермондт по радиотелеграфу сообщил англичанам, что Усть-Двинск занят 1-м Пластунским казачьим полком и что он лично принимает, в качестве главнокомандующего Западной русской армией, ответственность за безопасность английской эскадры в Усть-Двинске.

Несмотря на этот ясный ответ полковника Авалова-Бермондта, русские войска, стоящие в Усть-Двинске и Торенсберге, были обстреляны английскими морскими орудиями. Один батальон Пластунского казачьего полка благодаря этому нападению был совершенно уничтожен. Английский адмирал в Либаве в своей радиотелеграмме от 15 октября открыто сознает состоявшийся обстрел и грозит не прекращать огня по русским частям до тех пор, пока не будут очищены все предместья.

Открытием военных действий против антибольшевистских войск, представляющих собой часть армии генерала Деникина, Англия открыто становится на сторону большевиков и вступает в состояние войны со своими бывшими союзниками – русскими. Эта открытая поддержка большевиков тем более непонятна, так как Англия одновременно призывает все культурные нации к окончательной борьбе с большевизмом».

Возмущенный Бермондт в ответ на бомбардировку Усть-Двинска, от себя лично послал очередную ноту:

«Радио. 16 октября 1919 г. № 114. Митава.

Командиру английской эскадры.

В связи с перехваченной Вашей радиотелеграммой, в которой Вы требовали, чтобы мои войска в течение 2 часов очистили Усть-Двинск, 15 октября с трех миноносцев был открыт огонь, несмотря на мое сообщение, что Усть-Двинск занят 1-м Пластунским полком. Я возмущен и удивляюсь, что английское командование допустило открытие огня с моря и таким образом была пролита кровь русских солдат. Мною отдан приказ стрелять по кораблям, открывающим огонь против моих войск. О Ваших действиях, поддерживающих латышских мятежников против русской армии, сражающейся за восстановление России, я сообщил адмиралу Колчаку и генералу Деникину.

Командир Западной добровольческой армии князь Авалов».

На эту угрозу последовал краткий ответ:

«Полковнику Бермондту. Митава.

Я не признаю русского командира, воюющего вопреки приказам генерала Юденича и ведущего бои под немецким руководством.

Либава, 16/10 1919 г. № 6746.

Капитан Бриссон».

После такого уничтожающего поражения полковнику Бермондту, казалось бы, следовало убраться из-под Риги подобру-поздорову и оставить ее в покое. Но бермондтовские войска, стоявшие в Торенсберге и тоже понесшие значительные потери, в отместку за личные неприятности днем 15 октября вновь открыли губительный огонь по несчастному городу. На этот раз стрельба производилась даже снарядами с удушливыми газами, жертвами которых в больницах умерло 28 человек. Чтобы заставить замолчать бермондтовские батареи и прекратить бессмысленную стрельбу, английская эскадра вновь подвергла жестокому обстрелу артиллерийские позиции частей армии Бермондта в Торенсберге и Гагенсберге.

Вечером того же дня Бермондт, обескураженный новой стрельбой англичан, стал просить перемирия и послал капитану Бриссону новую ноту:

«№ 190. 15/10.

Командующему английской эскадрой, Ревель – Либава.

Обеспечив мою военную базу для похода против большевиков, уже 10 октября я предлагал латышам прекращение военных действий. Прошу Вас помочь мне в достижении этой цели. Войска мои стреляли только по позициям угрожавших мне латышей. Считал корабли союзников друзьями России, а не частью латышского войска, борющегося против нее. Так как переговоры по радио слишком медленны, прошу выслать в Митаву уполномоченных для переговоров о скорейшем прекращении кровопролития. Требую прекращения огня союзных кораблей по моим войскам и по мирному населению Торенсберга.

Командующий Западной добровольческой армией полковник князь Авалов-Бермондт».

Ответ Бриссона гласил:

«Митава. Полковнику Бермондту.

Прежде чем дать союзным военным судам другие инструкции, я жду Вашего извещения, что военные действия между Вашими и латвийскими войсками прекращены и что вы уже покинули все рижские позиции. Прошу Вашего объяснения о бомбардировке тех мест, поблизости которых находились на якорях корабли союзников.

Капитан Бриссон».

Само собой разумеется, что ни латыши, ни англичане нимало не верили искренности всей этой радиолитературы, которую полковник Бермондт усердно плодил в течение этих пяти-шести дней, являя пример самого словоохотливого во всей мировой истории полководца. Но все же, не желая подвергать свои войска новому обстрелу с моря и желая вывести их на приличное расстояние от небезопасного теперь Усть-Двинска, Бермондт распорядился отвести свое левое крыло обратно к великолепно оборудованным Олайским позициям. Это отступление было формулировано в сводке Западной армии следующим образом:

«За последние дни огонь военных судов Антанты в рижском районе усилился. Поэтому командование Западной армией было вынуждено оттянуть свои войска с обстреливаемых мест. Предполагая, что мы отступаем, латыши густыми колоннами последовали за нами, но попали под огонь наших арьергардных пулеметов и понесли большие потери. Особенно пострадал 5-й Венденский полк, два батальона которого совершенно уничтожены. Отряды Западной армии ночью отступили на Олайские позиции. Неприятель не осмелился до сего времени преследовать нас. В данный момент у нас нет боевой связи с неприятелем. Войска, находившиеся под огнем судов Антанты, на хорошо оборудованных Олайских позициях, могут спокойно ожидать дальнейшего наступления латышей, если они осмелятся его повести».

Но беда никогда не приходит одна, а влечет за собой ряд новых. Прежде всего, надежд полковника Бермондта не оправдал Балтийский ландесвер, то есть добровольческие полки немецкой молодежи Прибалтики, организованные немецким баронством еще во время борьбы с латышскими большевиками в начале 1919 года. Бермондтовское командование и лифляндско-курляндское баронство сильно рассчитывало, что в нужнй момент ландесвер примкнет к бермондтовской армии и, находясь в Латгалии, ударит латышам в тыл, в то время как бермондтовские отряды будут переходить Двину в районе Фридрихштадта. Однако балтийская немецкая молодежь не сочла нужным вмешиваться в эту историю и предпочла борьбу с латышскими большевиками на Латгальском фронте. Нужно признать, что Латвия, все силы которой с большевистского фронта были переброшены на бермондтовский фронт, если кому и обязана недопущением вторичного вторжения красных латышских стрелков на латвийскую территорию, то исключительно Балтийскому ландесверу, мужественно отражавшему все атаки Красной армии на латгальском, режицко-двинском, красном фронтах.

Не удавался никак и переход через Двину в обход Риги. Потерпев дважды поражение под Икскюлем, то есть в наиболее удобном месте для переправы через Двину, штаб полковника Бермондта стал пробовать счастья в другом месте, более уязвимом и более неудобном, у Фридрихштадта. Но и здесь, несмотря на отличные артиллерийские подготовки, бермондтовская пехота не только не проявляла особенной доблести, но, наоборот, фридрихштадтский плацдарм сделался пунктом, где бермондтовцам русской национальности было особенно удобно переходить на сторону латышей, чем они и пользовались в достаточной мере.

В итоге десятидневной неудачной борьбы за переправу через Двину и в связи с рано наступившими холодами настроение бермондтовских войск упало, участились случаи неповиновения боевым приказам, открылись митинги, на которых солдаты открыто обсуждали вопросы: наступать или не наступать, воевать или не воевать? Положение осложнилось еще и тем, что сдавшиеся в плен русские бермондтовцы, убедившись, что их до сих пор обманывали, выдавая латышских солдат за большевиков, составили воззвание к своим товарищам с разоблачением обмана и с предложением не воевать с латышами. Воззвания эти затем сбрасывались с латышских аэропланов, над расположением бермондтовских войск. Так как воззвания эти были не анонимные, а подписанные фамилиями, известными русским солдатам, оставшимся по ту сторону Двины, они сыграли большую роль в разложении русской части бермондтовской армии.

Я должен категорически заверить, что отношение латышских солдат к пленным русским бермондтовцам было не только вполне корректное, но и братское. В то время как пленных немецкой национальности латыши беспощадно расстреливали, к русским солдатам было проявлено максимум внимания, предупредительности и заботы. Их не только не держали в плену, но и снабжали всем необходимым, считая их невинными жертвами обмана. Значительная часть русских бермондтовцев, по их личной просьбе, была отправлена латышами к генералу Юденичу на петроградский фронт, но уже, к сожалению, тогда, когда большевики прорвали его обходом матросского десанта, высаженного в Ораниенбауме.

По рассказам русских бермондтовцев, они абсолютно ничего не знали ни о приказах Юденича с требованием выступления на нарвский фронт, ни об объявлении полковника Бермондта изменником; не знали в точности, против кого их вели в бой; по объяснению их командиров, латыши были теми же большевиками, но несколько трусливее большевиков.

По словам этих же пленных, полковник Бермондт однажды посетил лазарет в Митаве, где находились раненые латышские солдаты, и произнес речь, в которой говорил, что Латвия не может существовать самостоятельно и потому будет присоединена к России. Другой раз Бермондт посетил еврейскую синагогу в Митаве и предложил митавским евреям организовать еврейский добровольческий батальон. 12 октября в Митаве было отслужено торжественное молебствие по случаю взятия Риги.

Поражение армии полковника Бермондта под Усть-Двинском и его неудачи у Икскюля и Фридрихштадта отозвались и на настроении Литвы, державшейся до сих пор нейтралитета. Теперь, неожиданно для самой себя, Литва вдруг открыла у себя «колчаковский фронт». «Колчаковским фронтом» штаб литовской армии называл свой антибермондтовский фронт, не осмеливаясь называть его немецким фронтом, как это делали латыши в своих сводках. С этого времени маленький штаб маленькой литовской армии изо дня в день неизменно приводил одну и ту же реляцию: «На колчаковском фронте без перемен», «На колчаковском фронте ночь прошла спокойно…». Как будто когда-нибудь утро, полдень или вечер «на колчаковском фронте» в Литве проходили не спокойно.

Но это комическое обстоятельство все же не укрылось от внимания Бермондта, который 18 октября послал литовскому министерству иностранных дел и литовской Тарибе ноту:

«До меня дошли сведения, что литовские войска концентрируются в районе Шадов, близ Сагола. С некоторых пор до меня доходят слухи, которым я не могу верить, что литовское правительство намеревается напасть на мои войска. Имею честь заявить правительству Литвы, что моя единственная задача заключается в борьбе с большевиками; я не имею никаких намерений ставить литовскому правительству какие-либо препятствия в деле свободного развития литовского государства. Центральный совет занятых мною областей и я придерживаемся провозглашенных президентом Вильсоном принципов и признаем, таким образом, полный суверенитет литовского народа и его право самостоятельно решать свою судьбу. Я прошу Вас известить меня о причинах концентрации войск; я надеюсь достигнуть союза с Литвой для борьбы против нашего общего врага – большевиков».

Насколько серьезно в данном случае полковник Бермондт оперировал с принципами Вильсона, можно судить по тем комментариям к ноте, которые давал «Die Trommel» в примечании к этой ноте, видимо кого-то успокаивая:

«Текст этой ноты находится в явном противоречии с прежними разъяснениями и операциями полковника Бермондта в Латвии и полковника Вырголича в Литве, которые в качестве представителей русской власти не пожелали признать образования отдельных республик. Если сейчас правительство полковника Бермондта выступает в качестве поклонника принципов Вильсона и признает литовский суверенитет, то такая тактика объясняется лишь требованиями данного момента».

Разумеется, фактически никаких особенных агрессивных намерений литовцы не имели; они довольствовались своим «колчаковским фронтом», а если и происходили какие-либо воинские перемещения, то потому, что теперь, когда положение армии Бермондта было подорвано, в числе желающих оказать помощь Латвии оказалась и Польша.

Мною уже своевременно отмечалось, что сразу после ультиматума полковника Бермондта к латышам о беспрепятственном проходе его через Ригу латвийское правительство послало своих эмиссаров также и в Польшу. Не отказываясь в принципе от оказания помощи, Польша однако выставила следующие требования: отдача Польше Либавского порта и уступка Латгалии, которую Польша обязывалась освободить от большевиков. Во время пребывания латышских эмиссаров в Варшаве туда же прибыли и эмиссары полковника Бермондта – князь Кропоткин и граф Борх, в целях склонить польское правительство к нейтралитету, за что Польше великодушно предлагалась… вся южная часть Литвы. Но эмиссары Бермондта не были приняты польским правительством и им было предложено в кратчайший срок покинуть Варшаву. Латышские депутаты также выехали из Варшавы, не сойдясь в цене за помощь. Но теперь, задним числом, Польша тоже вздумала заработать на бермондтовщине. Этой запоздалой помощью, вероятно, и была вызвана тревога литовцев, переводивших свои войска в южную часть Литвы, рикошетом испугавшая и Бермондта.

Это была последняя нота полковника Бермондта. Весь литературный пафос его иссяк и главнокомандующий Западной армией теперь счел за благо приняться за свою прямую специальность: вместо нот стали говорить только пушки, минометы, бомбометы и аэропланы. И только один раз Бермондт не выдержал и послал-таки ноту… рижскому духовенству!