Текст книги "1918-й год на Востоке России"

Перейдя через лед реки, я увидел, что из штаба Волжской группы мне навстречу шла целая комиссия во главе с генералом Каппелем: начальник артиллерии полковник Сущинский, инженер полковник Зигерн-Корн²⁵ и еще два-три офицера, которые, после утреннего осмотра, доказывали Каппелю, что на починку моста потребуется не менее двух недель. И теперь Каппель шел убедиться в этом. Я присоединился к ним и, между прочим, рассказал о своей поездке в Омск.

Около взорванной части моста, как муравьи, копошились чины наших бронепоездов, которые также несли обязанности железнодорожной бригады.

Каппель попросил позвать ведающего починкой моста. Через несколько минут прибежал запыхавшийся прапорщик Неретник, неуклюже поправляя серую косматую папаху на вспотевшей голове.

Каппель спросил его:

– Когда предполагается пустить эшелоны через мост? Мы имеем всего два-три дня.

Прапорщик Неретник как-то смущенно проговорил:

– Поезда едва ли смогут пройти ранее 12 часов завтрашнего дня.

Каппель протянул ему руку со словами:

– Идите, работайте; спасибо вам!

Возмущенные члены комиссии пытались высказать свое сомнение и недоверие, но генерал Каппель деликатно переменил тему разговора.

Вот тут в застенчивых словах прапорщика Неретника и в его работе и сказалась сила Каппеля: то, что для авторитетов считалось исполнимым лишь в две недели, для каппелевцев было двухдневной задачей.

Как они работали, описать трудно; это надо было видеть. С той и другой стороны взорванного моста были установлены какие-то чудовищные блоки, через блоки были протянуты и привязаны к упавшему пролету сильные тросы. Другие концы этих тросов были прицеплены с той и другой стороны к паровозам, тянувшим с быстротой минутной стрелки в ту и другую сторону, поднимая пролет. Первое время мертво лежавший пролет как бы сопротивлялся, не желал подниматься. Но тросы натянулись, и пролет еле заметно пошел вверх. Особыми свистками Неретник регулировал движение паровозов. Пролет в конце концов был поднят, а вслед за ним росли клетки из шпал и другого материала, заменившие быки (столбы).

Наутро, в 9 часов, поезда медленно, один за другим, проходили по мосту.

Такую работу обыкновенные люди и в обычных условиях в столь короткий промежуток времени не в состоянии выполнить. Кроме исключительного напряжения мускульной энергии, у людей должны быть сильны дух и идея, а главное – должно быть наличие такого вождя, каким был Каппель. Ради него и для него люди забывали себя.

Прапорщик Неретник также самоотверженно служил на наших бронепоездах, пройдя через всю Сибирь, и погиб доблестной смертью в 1921 году под Волочаевкой, вынося под пулями красных своего раненого товарища.

Так прозвала советская военная газета «Красная Звезда» генерала Каппеля за его операцию у Сергеевского посада зимой 1918 года.

Волжская группа медленно отходила вдоль Волго-Бугульминской железной дороги к Уфе. Со стороны Самары по Самаро-Златоустовской железной дороге отступали отряды чехов и остальные части Народной армии.

Отходили медленно, сражаясь за каждую пядь земли. Станция Кандры, деревня Арасланово, река Ин и так далее – все было обильно полито кровью каппелевцев.

Разведка штаба Волжской группы донесла генералу Каппелю, что в Сергеевском посаде, расположенном как бы в вилке между названными железными дорогами, накапливаются большие силы красных. Маневр их был легко разгадан Каппелем. Накопить кулак в Сергеевском посаде, затем ударить на станцию Чишмы, где соединялись обе железные дороги перед Уфой, и таким образом отрезать всю Волжскую группу от Уфы.

Надо было действовать быстро и энергично. И вот Каппель, оставив на Волго-Бугульминской железной дороге один лишь бронепоезд и небольшие заслоны, ночью со всей своей группой неожиданно напал на Сергеевский посад. Красные не ожидали каппелевцев и бежали, побросав свою артиллерию и обозы.

Красный кулак был обезврежен, но развить свой успех генерал Каппель не мог – не было никаких резервов, а главное направление – Волго-Бугульминская дорога – было обнажено. И если бы в это время красные поэнергичнее наступали, то в два-три дня они могли бы очутиться под Уфой, отрезав и Волжскую, и Самарскую группу белых. Но на следующий день после разгрома красных у Сергеевского посада Волжская группа генерала Каппеля была уже на своих старых позициях на Волго-Бугульминской железной дороге, продолжая медленный отход к Уфе.

Эта операция типична для Каппеля. Она и должна была бы подсказать всем Генеральным штабам в Омске и Уфе, как нужно воевать в Гражданскую войну и как бить противника. Но там генералы и генштабисты продолжали «воевать» по старым классическим учебникам тактики и стратегии, да еще используя опыт Первой мировой войны с Германией и Австрией. И все дружно с подозрением относились к «выскочке» Каппелю и «волжской вольнице» – добровольцам каппелевцам.

Наконец-то Волжскую группу у Уфы сменили уральские формирования. Частям Волжской группы пришлось еще долго продолжить свой путь походным порядком через горно-промышленные районы Урала. Чтобы пропустить части группы, штаб Каппеля (Волжской группы) остановился на заводе Аша-Балашовская. Горные рабочие этой местности были достаточно распропагандированы большевистскими агитаторами и в большинстве своем к проходившим войскам Волжской группы относились враждебно.

Контрразведка донесла Каппелю, что накануне ночью на митинге шахты № 2 рабочие постановили: чинить препятствия проходившим войскам, а определенной группе рабочих было поручено произвести покушение на самого генерала Каппеля. В эти дни рабочие беспрепятственно митинговали каждый по своим шахтам.

Каппель приказал коменданту штаба принять надлежащие меры, а сам, не предупредив никого, с одним добровольцем проводником ночью отправился на митинг рабочих шахты № 2. Одетый в английскую куртку и кавалерийскую фуражку, от времени походившую на кепку, он прошел вместе с рабочими незаметно вперед. И когда кончил речь предыдущий оратор, Каппель попросил слова (этого я сам не видел и узнал потом из рассказов рабочих).

Председательствовавший рабочий разрешил, не обратив внимания на просившего (в шахте было довольно темно). Обратившись к толпе в 250–300 человек, Каппель заявил:

– Здесь вчера было постановлено чинить проходящим войскам препятствия и произвести нападение на меня. Я – генерал Каппель и пришел поговорить с вами, как с русскими людьми…

Не успел он докончить эту фразу, как увидел, что чуть не вся толпа стала быстро разбегаться по темным проходам шахты. Остались очень немногие, возможно из тех, которые не расслышали, или же сочувствующие белым войскам. С большим трудом Каппелю удалось успокоить оставшихся, убеждая их в том, что им нет оснований его бояться, как и он не побоялся прийти к ним без охраны. Понемногу рабочие стали возвращаться.

В кратких словах Каппель обрисовал, что такое большевизм и что он с собой принесет, закончив свою речь словами:

– Я хочу, чтобы Россия процветала наравне с другими передовыми странами. Я хочу, чтобы все фабрики и заводы работали, и рабочие имели бы вполне приличное существование.

Рабочие пришли в восторг от его слов и покрыли его речь громким «Ура!». Потом вынесли Каппеля из шахты на руках и провожали до штаба. Это мне подтвердил сам генерал Каппель.

Наутро я, прибыв в штаб по своим делам, увидел в коридоре делегацию от рабочих, которые говорили:

– Вот это – так генерал!

Делегация выразила Каппелю свою готовность оказывать содействие проходившим войскам. И части Волжской группы без всяких недоразумений и препятствий благополучно прошли тот уральский рабочий район.

Ф. Мейбом²⁶
Тернистый путь²⁷

Наступил 1918 год. Город задыхался от зверств и ужасов Чека (чрезвычайной комиссии). Сотнями расстреливались невинные русские люди без суда и следствия и только потому, что они принадлежали к интеллигенции. Профессора, доктора, инженеры и т. п., то есть люди, не имевшие на руках мозолей, считались буржуями и гидрой контрреволюции. Пойманных офицеров расстреливали на месте. За что? Одному Господу Богу известно.

В Казань приехал главнокомандующий Красной армией, в прошлом капитан Муравьев. Он издал приказ, требовавший немедленной регистрации всех офицеров. За невыполнение такового – расстрел.

Я видел позорную картину, когда на протяжении 2–3 кварталов тянулась линия офицеров, ожидавших своей очереди быть зарегистрированными. На крышах домов вокруг стояли пулеметы, наведенные на господ офицеров. Они имели такой жалкий вид, и мне казалось – закричи Муравьев: «Становись на колени!» – они бы встали. Таких господ офицеров мы называли «шкурниками». Им было наплевать на все и всех, лишь бы спасти свою собственную шкуру. Им не дорога была честь, а также и Родина.

Другая же часть офицерства осталась верной своему долгу, на регистрацию не пошла, а предпочла уйти в подполье, а также и в Жигулевские леса, в надежде, что скоро настанет время, и мы сумеем поднять наш русский народ и совместно с ним уничтожим этого изверга. У этих офицеров был один лозунг – борьба против большевиков. Создавались различные тайные организации, но все они быстро разоблачались, так как не было опыта в конспирации, да зачастую офицеры из первой группы – шкурники – продавали своих же братьев офицеров за какую-либо мзду.

Наконец, образовалась тайная офицерская организация, возглавленная генералом Поповым²⁸ (отец полковника Попова Бориса Ивановича²⁹, председателя Общества Ветеранов в Сан-Франциско). Наладили связь с Москвой и некоторыми городами на Волге. Это была уже вторая тайная организация, в которой я принимал активное участие. Мы думали, что мы на правильном пути, и надеялись, что нам удастся развернуть нашу работу как следует. К сожалению, получилось не так. генерал Попов был арестован и отправлен в Москву на суд, где и был расстрелян. Начались аресты и расстрелы на месте. Чека нашла списки членов организации при обыске квартиры генерала Попова. (Совершенно непонятно, как можно было хранить списки членов тайной организации на квартире возглавляющего эту организацию!)

Через несколько дней после этого инцидента брат³⁰ вернулся домой очень взволнованный и сказал мне, что идут повальные обыски и аресты офицеров и что лучше всего для меня в спешном порядке покинуть Казань. Я немедля пошел к моему другу гвардии капитану Пете Лескову, члену нашей пятерки. Он жил всего в двух кварталах от моего брата, но время было опасное, и не хотелось попасться в лапы «товарищей» раньше времени. Придя к нему, звоню; вижу – занавес немного приоткрылся, кто-то посмотрел, затем рывком открылась дверь. Петя тоже ожидал «гостей». Я объяснил ему, в чем дело, и мы решили связаться с нашим общим другом Сережей Якунавским – подполковником. Петя, оставив меня одного в своей квартире, пошел за Сережей, а я, как неприкаянный, стал бегать от одного окна к другому в ожидании его возвращения. Петя быстро вернулся в сопровождении Сережи. В Казани мы не могли оставаться, так как, рано или поздно, по списку, найденному на квартире генерала Попова, нас найдут. Мы трое были холостяками, не боялись за наших родных, которые могли пострадать из-за нас.

В конце концов после размышлений все согласились со мной. Я предложил, что поговорю с братом: он губернский агроном, следовательно, имеет много связей с хорошими людьми в близлежащих деревнях и, наверное, найдет местечко для нас переждать создавшееся положение. Позвонив Георгию, я просил его прийти в Дворянское собрание (в данный момент оно именовалось народным собранием). Около этого здания всегда была большая толпа народа, поэтому мы могли быть незамеченными. Петя и Сережа имели наганы, мой же остался в шинели в теплушке, когда я сбежал, спасаясь от «товарищей». Петя предложил мне свой наган, так как он имел автомат – бельгийский браунинг – и ручную гранату. Добрались мы до собрания благополучно. Народу была уйма, и мы стали пробираться к назначенному мною месту встречи с братом. Когда мы подошли туда, брат уже ожидал нас, он сказал нам, что хочет, чтобы мы с наступлением темноты пришли к рыбачьему поселку, недалеко от Казани, расположенному на берегу Волги. Я хорошо помнил этот поселок, так как много раз ловил там с братом больших жирных щук. Мы решили сразу же направиться туда, не заходя домой.

Закоулками, переулками мы покинули Казань, а затем лесною тропой добрались почти до самого места свидания. Там была небольшая пристань и маленькая сторожка, которая обычно служила рыболовам укрытием от дождя.

Теперь дело только за братом. С наступлением темноты явился брат с каким-то мужичком. Назвал он его Михеич и сказал, что он лесник в Жигулевских горах и большой его друг. Я попрощался с братом, поблагодарил его за все, мы расцеловались, мои друзья также попрощались с ним. Михеич приказал нам залезать в лодку, мы оттолкнулись от берега и поплыли навстречу неизвестности… Мое сердце сжалось от страха за брата, мамочку. Что, если Чека узнает, что брат помог мне и моим друзьям сбежать? Когда или, может быть, никогда мы уже не встретимся? Все от Господа Бога, все от Него, вся наша судьба!

Михеич сидел за рулем, а мы по очереди гребли изо всех наших сил. Лодка была небольшая, поэтому, приняв на борт нас четверых, сидела очень глубоко. Ночь была темная, но, на наше счастье, Волга была спокойная. Плыли мы долго, почти до самого утра. Михеич за всю дорогу не проронил ни слова. Наконец показались очертания Жигулевских гор, и Михеич направил лодку к берегу.

– Ну, вылезайте, чать голодны вы и холодны. Скоро согреемся и подхарчимся, чем Бог послал. Идите за мной, да не отставайте, тропа узкая, горная.

Мне казалось, что нет конца этой проклятой тропе, но наконец она стала спускаться вниз, стало легче идти, и вскорости Михеич сказал:

– Вот за этим бугром и моя хата.

Мы с трудом добрели до хаты. Она представляла из себя одну комнату с печкой. Михеич зажег керосиновую лампу, растопил печку. При свете лампы мы увидели в углу несколько икон с лампадкой под нами; на стене портрет Государя. Все это мне показалось таким чудесным, как в сказке.

На столе появился самогон, который Михеич гнал сам, сушеная вобла, которую, прежде чем кушать, нужно хорошо побить обо что-либо твердое, чудный утиный суп и, конечно, черный хлеб. С дороги мы наелись изрядно, даже пришлось распустить пояса. Утолив голод, начали разговаривать. Мы были удивлены философствованием Михеича, который начал:

– Я знаю Георгия Федоровича давно, хороший он человек, ваш брат, люблю его и уважаю, поэтому и согласился увезти вас от беды подальше. Я знаю, от кого вы ищете спасения. Эх, вы, молодежь, ведь народ сошел с ума… прет, сам не знает куда, разрушая все на своем пути, и, конечно, сметут и вас, и ваших сторонников, как песчинки…

Он замолчал, молчали и мы. Затем, прервав молчание, он продолжал:

– То, что я вам сейчас сказал, это не значит, что мы не должны противиться этой народной чуме, мы обязаны, и это наш тяжелый долг – бороться с этой чумой, хотя в конечном итоге мы будем сметены и погибнем. Ну, да довольно говорить, давайте ложиться спать – утро вечера мудренее.

Мы все улеглись, и через пару минут раздался тяжелый храп уставших людей. Я же, как ни старался, не мог уснуть. Тяжелые мысли тревожили меня и разгоняли сон. Что же мы должны делать? Нельзя же сидеть тут и ничего не делать, ждать, что откуда-то придут спасители, в то же время зная, что наших братьев офицеров ловят и расстреливают сотнями! С этими мыслями и я погрузился в тяжелый сон. Когда мы проснулись, то Михеича уже не было в хате. Он оставил записку, что поехал в Казань, повидает брата и вернется поздно ночью.

Я рассказал моим друзьям о моих ночных думах. Они согласились со мной, что нельзя сидеть у моря и ждать погоды. Решили, что по возвращении Михеича вернемся в Казань, там все же мы сможем сколотить хотя небольшую группу офицеров и как-то будем бороться против этой чумы.

Как много значит молодость, ее бурные порывы и дерзания! Да, мы были молоды и совсем не думали и не предполагали, сколько еще всяких испытаний готовит нам наша судьба.

Прав был Михеич, когда сказал, что народ очумел, но мы, молодежь, так разгорячились – хоть сейчас в бой! Мы сидели и мечтали, надеялись, что не всех же офицеров арестовали и мы сможем связаться с ними и начать борьбу. Мои друзья готовы были, не ожидая Михеича, ринуться в путь, но я им доказал, что он как бы пошел в разведку и мы должны дождаться его. Прошел день, настала ночь, Михеича нет. Наступил день и опять ушел, наступал вечер, Михеича не было. Мы решили, что что-то случилось и нам небезопасно оставаться в хате. Меня мучила мысль, что Михеич хотел повидать и брата. Неужели и с братом что-то случилось?

Мы перекочевали из хаты на лесной бугорок, с которого нам видна была тропинка, ведущая к хате, и залегли там. С наступлением темноты тучи комаров атаковали нас; они напоминали нам большевиков, которые также хотели испить нашей кровушки. Папиросы вышли, последнюю мы курили все вместе. Дым прекратился, атаки комаров усилились, разжечь же костер нельзя, можно этим выдать себя. Наконец и луна скрылась за тучами, и мы еле могли видеть очертания хаты. Значит – сиди, жди и наблюдай. Если появится огонек в окне, тогда можно проверить, кто там, так как пуганая ворона куста боится, а в особенности в такое неспокойное время. Предосторожность никогда не мешает. Комары же делали свое дело, и мы из-за этого еще больше нервничали.

Вдруг появился свет в окне хаты, и я вызвался пойти на разведку, но мои друзья запротестовали. Пошли все вместе. Решили обойти хату с трех сторон. Осторожно приблизились к хате, и я заглянул внутрь. Лампа была прикручена, освещение скверное, но все же я увидел Михеича, связанного, сидящего на полу с разбитым лицом, а вокруг стола толпились «товарищи», уничтожая самогон.

Я подал сигнал моим друзьям, и мы отошли на исходное положение, чтобы обсудить, как быть. Михеича нужно выручать. Я решаю еще раз проверить и узнать точно, сколько бандитов в хате. Добравшись опять с предосторожностями до хаты, мы увидели, что их пятеро и они уже хорошо выпили. Мы решили немного повременить, дать им возможность опьянеть сильнее, а тогда атаковать их. Решили атаковать их с двух сторон, двое с фронта, один сзади (сзади тоже была дверь). Мы отлично понимали, что ни один из них не должен уйти из хаты живым и огонь наших наганов должен быть точным и смертельным.

В хате продолжалось пиршество. Мы осторожно подошли вплотную к хате, рывком распахнули дверь и открыли огонь. Крики, стоны раненых, дым, кто-то падает; один пытался выскочить в заднюю дверь, но его уложил выстрелом Петя. Они по небрежности, когда начали пьянствовать, поставили свои винтовки на противоположной стороне стола, а кобуры наганов были застегнуты, и наше внезапное нападение увенчалось полным успехом.

Тела убитых выкинули через заднюю дверь наружу и бросились к Михеичу. Пыл короткого боя прошел, и мы пришли в себя. Михеич горько плакал и благодарил нас за чудное спасение. У него, бедняги, изверги вырвали ногти на левой руке и отрезали часть правого уха. Это были обычные методы пытки жертв «товарищами». Вид Михеича был ужаснейший. Мы нашли на убитых санитарные пакеты, перевязали Михеича, употребив его же самогон как дезинфектор, и уложили его отдыхать.

У убитых были вещевые мешки, и каждый из них имел наган, также были и гранаты. У нас патроны почти кончились. У Пети с его браунингом их уже не было, поэтому мы, найдя в вещевых мешках изрядный запас патронов как к наганам, так и к винтовкам, были очень обрадованы. Это были наши первые трофеи.

Мы понимали, что оставаться здесь в лесной сторожке долго нельзя, гости могут пожаловать опять. Но куда же идти? Без Михеича мы уйти не могли, нельзя оставлять человека в беде, тем более что он нас тоже уже выручил. Да, по-честному говоря, без Михеича мы не нашли бы нужного направления. Решили лечь отдохнуть, оставив одного дежурить снаружи хаты, чтобы нежданные гости не нагрянули невзначай. Утро вечера мудренее, проснется Михеич, обсудим наше положение и решим, что делать.

Спали мы очень тревожно и настороженно. При малейшем шорохе вскакивали и прислушивались. Единственной нашей радостью было то, что мы пополнили наше вооружение. Теперь каждый из нас был вооружен не одним, а двумя наганами, и мы имели достаточно патронов, также имели две винтовки и пять гранат. Мы считали себя уже небольшой боевой группой, готовой дать отпор любой красной банде.

Михеич проснулся рано и застонал. Мы подошли к нему, он опять поблагодарил нас за спасение и сказал нам:

– Молодцы же вы, так быстро разделались с этими бандитами! – И он снова заплакал.

Мы стояли смущенные, затем заговорили сразу:

– Михеич! Во-первых, что делать с большевистскими трупами? Второе – куда нам отсюда податься?

Он подумал с секунду и сказал:

– Трупы оттащите от хаты, бросьте в овраг в кусты. Как только мы отсюда уйдем, волки сделают что нужно – собаке собачья смерть!

Мы помогли Михеичу одеться, перевязали раны и опять спрашиваем, куда же мы пойдем. Он как-то сразу повеселел и успокоил нас, говоря, что он знает пещеру еще со времен Стеньки Разина и ходил туда охотиться на медведя.

Забрав все, что могли, из продуктов, мы двинулись в путь. Михеич был слаб, поэтому мы по очереди поддерживали его. Шли долго по горной тропе, извивавшейся вокруг горы. Наконец вышли на полянку, но вместо хорошей тропы пришлось продираться через кусты, затем снова полянка, тропа идет в трех разных направлениях. Михеич уверенно показывает на правую тропу, говорит: «Еще немного, и мы будем у пещеры» – и указывает на гору, где виднеется какая-то яма. Михеич сказал, что прежде, чем идти дальше, нам нужно отдохнуть, а затем осторожно подойти к пещере. Нам же издали эта пещера казалась просто какой-то ямой. Спрашиваем: «Почему осторожно?». Михеич рассказал нам, что в прошлом году дождь загнал его в пещеру. Он лег у самого входа в нее и заснул. Когда проснулся, то увидел огромного медведя, идущего прямо на него. «Мы, видно, проснулись с Мишкой в одно время, ну, я, конечно, дал тягу». Мы весело рассмеялись. Спустились в яму, затем по заросшей тропинке, как по туннелю, начали подниматься в гору и пришли в огромную пещеру. Вид из пещеры был изумительный, но, к сожалению, был только один вход. Вот это действительно неприступная крепость, с такой позиции можно с уверенностью сказать, что удержать батальон чекистов проще, чем плюнуть.

Солнце село, и наступил темный вечер, стало сыро и холодно. Развели костер в глубине пещеры, выпили самогону и съели все, что у нас было. Стало как-то уютно и на душе веселее и спокойнее. Обращаюсь к Михеичу:

– Ну, Михеич, расскажи нам теперь, как ты попал в руки красных и видел ли ты моего брата?

– Да, Федорович, видел твоего брата, слава Богу, жив и здоров, но не знаю, что было после того, как меня захватили. Он просил тебя и твоих друзей сидеть и сохранить себя для скорой боевой работы. Также я узнал, что красные очень беспокоятся – началось партизанское Белое движение. Отряды белых партизан налетают на главные пункты красных, уничтожают их и снова исчезают. Особенно славится отряд бывшего сельского учителя Ватягина, в военное время он был поручиком. Красные говорят, что он дьявол, то появится тут, то там, то на правом берегу Волги, то на левом, боя не принимает, а наскочит, перебьет «товарищей» и исчезнет. О вашем брате и семье ничего больше сказать не могу. Красные зацапали меня, когда я садился в лодку, чтобы ехать обратно к вам. Тут-то они и начали мучить меня – вези нас туда, куда ты отвез корниловцев. Замучили так, что уже больше не было терпежу, и я им сказал: «Везите меня, изверги, я покажу вам дорогу, но их там нет, а куда они ушли, не знаю». Они настаивали на своем, я им доказывал, что лодка мала, шесть человек не поднимет. Они же твердили свое. Я же молился Богу за вас, чтобы вы поняли, что раз я опаздываю, то что-то неладное. Слава Богу, когда мы стали подходить к хате и я увидел, что в ней нет света, подумал: поняли мое отсутствие правильно… Ну и молодцы же вы, предвидели все, и храбры тоже. Думал, когда вы ворвались в хату, что краснюки убьют меня, но они и рта не успели открыть.

Затем Михеич сказал нам, что у него есть большой друг рыбак-волжанин и что он пойдет к нему, все разузнает и достанет продуктов, а вы, мол, сидите тут и ждите меня. Мы запротестовали. Он же очень разумно заявил, что одного из нас он может взять с собой, но не более, так как, когда идет большая группа, легче попасть впросак. Мы все изъявили желание сопровождать его, но пришлось бросить жребий. Он достался мне.

Утром Михеич повел нас к горному ручью, мы умылись, напились чудесной холодной водицы, но, к сожалению, набрать воды, чтобы вскипятить чай, было не во что. Впопыхах покидая хату, мы не захватили с собой ни кастрюли, ни чайника. Михеич успокоил нас, сказав, что он займет у рыбака-друга и чайник, и кастрюлю, чтобы можно было варить и чай, и суп.

Попрощавшись с моими друзьями, мы с Михеичем отправились в дорогу. Путь был недалек, 3–4 версты. Пройдя это расстояние, я увидел красивый дом, огороженный белой изгородью; справа от него паслись корова и лошадь. Вид на Волгу был изумительный, также вдали были видны силуэты больших зданий города Казани. При виде последних у меня больно сжалось сердце в тревоге за мамочку, брата и его семью. Что с ними, живы ли? Что там теперь творится? Тут я пожалел, что мы прикончили всех бандитов. Ведь, оставив одного, мы могли бы получить от него много ценных и нужных сведений – хотя бы кто предал Михеича, а значит, и моего брата. К сожалению, после драки кулаками не машут!

Еще немного, и мы подошли довольно близко к дому. Михеич оставил меня и пошел один. Как только он подошел к дому, дверь открылась, и я мог видеть рослого мужчину (мы их обыкновенно называли богатырями) с большой бородой и красивыми усами. Увидя Михеича, он обнял его и увел в дом. Через несколько минут Михеич вышел и сделал мне знак идти к нему. Я познакомился с милейшим человеком – Василием Ивановичем (все его называли Васятка); по профессии он рыбак, но помимо этого он имел пасеку и хорошо зарабатывал продажей меда. Через некоторое время появилась его супруга и молодая, очень красивая дочка, а за ними и неизменный самовар и еда. Начались разговоры. Хозяин только что вернулся из Казани и говорит, что в городе очень неспокойно, большевики ждут восстания и носятся по городу, как угорелые, что Казань бурлит, как кипяток в котле. Ходят слухи, что генерал Корнилов и генерал Алексеев подняли восстание на юге. В Ярославле уже было восстание, но оно было жестоко подавлено. Возглавлял его какой-то полковник Перхуров³¹. Я подумал про себя, что это имя для меня очень хорошо знакомо – это мой спаситель, и я молил Бога, чтобы он вышел из беды целым и невредимым. В районе Казани тоже неспокойно, партизанские отряды бьют «товарищей», взрывают мосты, портят железную дорогу и исчезают, а «товарищи» никак не могут их поймать. Говорят, что какой-то Генерального штаба капитан Каппель ведет бой под Симбирском со своим довольно большим отрядом добровольцев, и думают, что Симбирск вскоре будет ими занят. Я слушал и глотал каждое его слово. Когда он умолк, я не выдержал и спросил его, откуда у него такие подробные сведения. Он улыбнулся и сказал: «Я живу здесь 36 лет, и за эти годы я сумел приобрести хороших друзей».

Эти новости ободрили меня, и мне хотелось как можно быстрее туда, в бой. Но как и где соединиться с нашими повстанцами? Скорее к моим друзьям, сообщить им хорошие новости. Васятка пообещал, что на днях сообщит нам более подробные новости, а пока снабдил нас провизией и котелком для варки чая. Мы поблагодарили гостеприимных хозяев и направились назад в свое логово. Васятка также снабдил Михеича перевязочным материалом, говоря: «Вот уж кровопийцы, вот проклятые… но погодите, придет время, мы с вами рассчитаемся! А у тебя, Михеич, все это заживет, только злоба на них останется». Мне было приятно слышать такие слова от простого мужика-рыболова. Васятка обещал доставить к нам сам новости, чтобы нам не выходить напрасно из нашего логова.

Поздно вечером мы возвратились в наше убежище. Устал я ужасно, но настроение было такое, что хотелось плясать. Долго разговаривали мы, все строили планы, хотелось поскорее в бой, наши мечты становились реальностью. Закипятили воду, бросили в нее немного чаю; сахару не было, но это не беда – и без сахара хорошо! Заснули поздно, улегшись вокруг Михеича, он для нас стал вместо отца. Это был человек особых качеств. Он глубоко религиозен, с большой, простой мужицкой смекалкой и с большим житейским опытом. Обычно то, что он нам предлагает, принимается безоговорочно, все его распоряжения выполняются быстро, по-военному, без вопросов: «Почему? отчего?» Теперь он наш заправила – атаман.

Прошло уже несколько дней, а о Васятке ни слуху ни духу. Михеич успокаивает нас, говоря, что Васятка не пропадет и скоро придет. Наверное, он хочет наладить для нас связь, поэтому его так долго и нет. Не помню, но, кажется, прошло более недели, а Васятки все нет и нет. Мы порывались пойти к нему сами, на что Михеич резонно сказал:

– Нет, если он не придет, значит, его зацапали и у него в доме вам делать нечего. Нашу пещеру никто, кроме меня и Васятки, не знает, имейте терпение! С вашим пылом и горячкой вы ничего не сделаете, только ни за что ни про что сложите свои буйные головы. Время придет, и мы найдем выход.

Ночами спали под охраной одного из нас. Михеич выучил нас кричать по-совиному, и тот, кто дежурил снаружи пещеры, при малейшем подозрительном шуме кричал совой.

В одну из ночей, когда дежурил Сережа, вдруг раздался совиный крик. Мы вскочили, схватились за наганы и гранаты и стали прислушиваться. К нашей радости, мы услышали спокойный разговор Сережи и… Васятки. Через минуту они оба вошли в пещеру. Мы подбросили хворосту в почти затухший костер. Васятка, войдя, перекрестился и приветствовал всех, Сережа – хорошо сложенный, высокий молодой человек – рядом с Васяткой казался карликом, поскольку, как я говорил ранее, это был наш русский богатырь. Он положил принесенное на пол, мы уселись вокруг костра, и он начал распаковывать припасы. Чего только там не было! Консервы (где он их раздобыл? Но пословица говорит: дареному коню в зубы не глядят!), зажаренные утки, буханки черного хлеба, сушеная вобла и т. д., и в конце концов он извлек из мешка четыре бутылки водки – красной головки. Взял одну бутылку, покрутил ее немного, ударил ладонью в донышко, и пробка вылетела, как пуля. Встал, разлил водку по кружкам и сказал: