Текст книги "1918-й год на Востоке России"

После Симбирской победы Каппель с присущей ему энергией погнал красных вверх по Волге, сообщив об этом в Самару полковнику Чечеку, стоявшему во главе чешских войск, и Галкину, председателю военного штаба. Оттуда пришло разрешение, чтобы обеспечить Симбирск, произвести только демонстрацию в сторону Казани. Не желая отпускать далеко от себя Каппеля, самарское правительство ограничило его движение вверх по Волге лишь до устья впадающей в Волгу реки Камы (до города Богородска).

Донеся о получении этого приказа, Каппель высказал намерение идти на Казань. Самарское командование категорически запретило ему подниматься выше, но не объяснило почему. В это же время из Казани противобольшевистская организация сообщила и настойчиво просила как можно скорее атаковать Казань; в противном случае организация может погибнуть.

На военном совещании, созванном Каппелем, присутствовали члены самарского военного штаба Б.К. Фортунатов, В.И. Лебедев, представитель чешских войск, командир батальона русский капитан Степанов и другие. На этом совещании Каппель доказал необходимость захвата Казани, в которой можно было получить много добровольцев и захватить российский государственный золотой запас. Все члены совещания разделяли взгляды Каппеля и охотно согласились взять все могущие быть последствия на себя, вопреки приказанию Самары.

После тяжелого, но непродолжительного ночного боя Народная армия овладела Казанью. Была взята масса пленных, в том числе весь 5-й латышский полк, много военного имущества и весь российский государственный золотой запас, брошенный большевиками в Государственном банке, находившемся в центре города, далеко от пароходных пристаней. Перевозочных средств не было, все было захвачено убегавшими красными. К вечеру Каппель отдал приказ подать к Государственному банку трамвайные вагоны и на них с помощью каппелевцев погрузить все золото для перегрузки на пароход «Фельдмаршал Суворов».

Добровольцы, как муравьи, поодиночке и группами переносили ящики из кладовых банка, где на полу было рассыпано много золотых монет: видимо, уже начали грабить большевики, да не успели… Добровольцы подбирали с пола монеты и передавали их Каппелю, кладя на стол, за которым он сидел. Тогда никому в голову не приходило взять закатившуюся золотую монету себе на память. Все подобранные монеты назначенная Каппелем комиссия аккуратно пересчитывала, снова укладывала и забивала в ящики и отправляла вместе с другими ящиками на пароход «Фельдмаршал Суворов».

Было погружено 650 000 000 золотых рублей в монетах, 100 миллионов рублей кредитными знаками, слитки золота, запас платины и другие ценности. Впоследствии это золото из Самары было перевезено в Омск, в распоряжение Верховного правителя адмирала А. В. Колчака.

В Казани были десятки тысяч рядовых офицеров и вся академия Генерального штаба с профессорами. На собрании офицеров Генерального штаба Каппель настаивал на дальнейшем движении на Москву. Но большинство решило, как учили учебники: «Сначала закрепить завоеванное, а потом двигаться дальше!» А через два дня самарское командование вынуждено было отозвать Народную армию обратно под Симбирск, так как к красным пришли большие пополнения во главе с Тухачевским.

Симбирск был в безвыходном положении, почти накануне сдачи. Но в последний момент Каппель, как орел, прилетел со своей Народной армией и – правда, не без труда – разбил красных, прогнав их в сторону Инзы.

Не докончив удачно начатой операции под Симбирском, Каппель вынужден был погрузить своих добровольцев на пароходы и баржи и идти под Казань, фронт которой затруднялись держать чехи, прибывшие в помощь к местным формированиям.

Опоздав под Казань, Каппель принужден был Народную армию выгрузить на правом берегу Волги в районе Нижнего У слона и дать несколько ожесточенных боев около города Свияжска с превосходящим в десять раз противником. Чтобы взять инициативу в свои руки, Каппель послал конную группу в глубокий обход Свияжска (слева) на станцию Тюрельма, так же как было при обходе Сызрани на станции Заборовка.

В это время только что бежал от большевиков знаменитый террорист Б. Савинков, который попросил разрешения принять участие в обходе Свияжска на ст. Тюрельма. Каппель приказал мне выделить для Савинкова коня. Савинков следовал все время с моей батареей. Помню, ему, не сидевшему на коне более двух лет, было очень тяжело сделать за первые сутки около девяноста верст.

Обстреляв ст. Тюрельма так же, как когда-то и станцию Заборовка, но только с дистанции 3 верст, я должен был не задерживаясь двигаться на Свияжск, имея у себя прикрытие всего 45 сабель конницы под командой ротмистра Фельдмана. Через полчаса пути нам навстречу показался шедший из Свияжска бронепоезд. Я быстро поставил батарею на позицию, укрытую небольшой горкой, недалеко от деревни. И с трехверстной дистанции начал энергично обстреливать бронепоезд, который скоро остановился, выпуская из паровоза облако пара. Красные как тараканы разбегались врассыпную из вагонов поезда, и почему-то большая часть их бежала в деревню – в нашу сторону.

Мне нужно было беречь снаряды, так как неизвестно было дальнейшее. Согласно общей диспозиции на город Свияжск с рассветом должны были наступать наши главные силы и к нашему приходу он должен был быть взят.

Я послал часть своих разведчиков для захвата бежавших с бронепоезда красных, а сам вместе с Савинковым сидел на больших камнях близ сельской бакалейной лавки, куда мне приводили пойманных красных. Я задавал им несколько обычных вопросов, и согласно приказу самарского военного штаба их отпускали на все четыре стороны, если они не хотели служить в наших рядах. Конечно, предварительно у них отбирали оружие. Расстреливать их тоже не полагалось. А комиссаров и командный состав мы должны были направлять в штаб Каппеля, а оттуда в Самару для допроса. Тогда мы это точно выполняли.

И вот, когда Савинков и я сидели около лавки, ко мне привели грязного 16-летнего красноармейца мои смеющиеся над ним добровольцы. Он от страха заливался горькими слезами. Среди приведших его был мой большой приятель и друг по коммерческому училищу Л. Ш., который сказал: «Господин командир (чинов у нас тогда не было, обращались по должности), разрешите этого парнишку отшлепать. Он убежал от матери и поступил в красные добровольцы». Я ему разрешил, так как хорошо знал, что доброволец Л. Ш. ничего страшного парнишке не сделает. Он скомандовал красному вояке снять штаны и лечь на бревно и дал ему несколько шлепков, приговаривая: «Не бегай от матери, не ходи в красные добровольцы!» И добавил: «Вставай и иди к своим и скажи, что мы никого не расстреливаем». Красный вояка, застегивая на ходу пуговицы штанов, быстро побежал к бронепоезду, крича: «Никому ничего не скажу!» – и скрылся за плетнями огородов.

Наблюдавший эту картину Савинков, обращаясь ко мне, сказал: «Эх, Василий Осипович, добрый вы человек – что вы с ними цацкаетесь? Расстрелять эту сволочь, да и дело с концом. Ведь попадись мы с вами к этим молодчикам, они ремнями содрали бы с нас кожу. Я только что бежал от них и видел, что они делали с пленными…»

Согласно диспозиции конной группе, то есть мне, нужно было после обстрела станции Тюрельма не задерживаясь двигаться на Свияжск, который, предполагалось, должен был быть очищенным от красных. Мы шли, держась сжатым кулаком, имея в полуверсте впереди себя дозорных, которые уже с окраинных улиц видели в центре площадь, заполненную повозками, кухнями и какими-то войсками.

Из-за угла ближайшего перекрестка прямо на дозорных шел автомобиль «Минерва», который сразу уткнулся в первые ворота. Из него вышли два человека и быстро скрылись в калитке ворот, пока дозорные, имевшие из предосторожности винтовки на коленях, разговаривали с шофером, приказав ему ехать ко мне. На глазах дозорных заполненная площадь как бы закипела. Все разбегались, кто куда мог.

Из расспросов шофера оказалось, что он вез Троцкого и его адъютанта, но нам в подробности входить было некогда. Положение конной группы (то есть нашей) было пикантным. Пришлось спешно повернуть в первую попавшуюся боковую улицу, на спокойной рыси выбраться на окраину города, проехать в поле и только там перевести коней в шаг, придерживаясь направления на юг к деревне, где должны были быть наши главные силы. К ним мы присоединились перед наступлением вечерней темноты, когда части втягивались в только что покинутую красными деревню.

Нас встретил Каппель, поблагодарил за отличную работу и рассказал, что наступление на Свияжск было отложено, так как некоторые наши наступающие части ошиблись в направлении. Выправить его взяло много времени, и пришлось ограничиться боем за это село. В конную группу, то есть ко мне, было послано три сообщения, которые не удалось нам доставить. Наши кони были сильно утомлены переходом, мы вели их в поводу, часто останавливаясь, втягиваясь в большое село.

В нашей группе начальников шли Каппель, Савинков, Фортунатов и я. Немного сзади нас шел тоже член самарского военного штаба В.И. Лебедев. Из ворот вышла старушка крестьянка и, подавая довольно увесистую краюху хлеба Лебедеву, сказала: «На-ка, родимый, чай, изголодались за день-то денской, покушай!..» Лебедев почти вырвал у нее хлеб и, догоняя нас, крикнул Савинкову: «Борис Викторович, смотри-ка, народ-то за нас»…

Савинков, не останавливаясь, резко ответил: «А ты думаешь, что баба разбирается, белый ты или красный?»…

От пленных и от захваченного в Свияжске шофера Троцкого узнали, что Троцкий недавно прибыл из Москвы с 200 матросами, отборными коммунистами, и теперь наводит порядок и дисциплину в красных войсках. За неделю он расстрелял более двадцати красных командиров, не пригодных к занимаемым ими должностям. Рядовых бойцов он тоже не щадил, вводя железную дисциплину. Из центра прибывали в большом количестве резервы.

Ночью из Нижнего У слона пришло донесение от сербов, что они не в силах выдерживать наступление красных и завтра принуждены будут отходить, отдав им Нижний У слон. Это могло оголить наш фланг и дать возможность красным оказаться в тылу Народной армии.

Каппель принужден был отказаться от Свияжска и идти на помощь сербам. В этом районе Каппель в течение четырех дней выдержал кровопролитный бой совместно с сербами и чехами. Но напрасно лилась кровь. Деревни по нескольку раз переходили из рук в руки. Троцкий вводил в бой всё новые части. Народная армия, чехи и сербы несли громадные потери, но позиций своих не сдавали. Командование приказало Каппелю бросить позиции, погрузиться на пароходы и баржи и спешно идти под Симбирск в третий раз.

Следуя вниз по Волге, Каппель, не доходя до Симбирска, был вынужден выгрузить свои войска в Тетюшах, на левом берегу Волги, с тем чтобы прикрыть отход войск из Симбирска.

Во время жесточайших боев у Свияжска Народная армия должна была атаковать деревню Николаевку. На рассвете все части собрались на сборном пункте. И как только батарея встала, со стороны расположения пехоты ко мне подбежал пехотинец-доброволец Рыжинский и в нервно-приподнятом тоне просил меня, уже не в первый раз, перевести его из пехоты в батарею, где у него было много приятелей-однокашников.

Недели две назад я обещал о нем поговорить с Бузковым, но как-то это не удавалось или я забывал. В это время неподалеку от нас шел к своей пехоте сам Бузков. Я остановил его и спросил о Рыжинском. Он сказал, что ничего не имеет против перехода Рыжинского в батарею хоть сейчас, а документы на довольствие Рыжинского пришлет потом.

Нужно сказать, что Рыжинский был отчаянным бойцом. Заподозрить его в том, что он, переходя в батарею, укрывается от опасности, не было никаких данных, и никому это не приходило в голову. По его возбужденному и нервному виду можно было, однако, заключить, что он как бы инстинктивно радовался, что избежал смерти: был какой-то особый оттенок во взоре его глаз. Друзья его тут же принялись ему объяснять, что он должен делать во время боев.

Начинался рассвет. Наша пехота потянулась в гору. Каппель послал приказ: батарее встать на правом фланге пехоты и возможно энергичнее поддерживать ее продвижение. За правым флангом пехоты должны быть сербы, но связи с ними еще не было.

Ускоренным аллюром я выехал на правый фланг нашей пехоты и, по указанию своих разведчиков, встал на закрытую кустарником позицию. Не успели наши передки отъехать от орудий, как справа мне во фланг, с той стороны, где должны были быть сербы, с недалекой дистанции раздался короткий ураганный огонь. Пока мои артиллеристы поворачивали на руках наши орудия в сторону стрелявших в нас, я услышал клекот орудийных колес уходящего противника, закрытого кустарником.

Снарядом было оторвано полголовы у добровольца Рыжинского и тяжело ранило еще двух моих добровольцев: Катанухина и Семенова. С того момента, как Рыжинский перевелся к нам из пехоты в батарею, прошло не более получаса. Не переведись он к нам – может быть, жил бы он и до сих пор…

От Тетюш в походном порядке Народная армия, насчитывавшая в своих рядах около 3000 бойцов, спустилась по левому берегу Волги до Симбирского железнодорожного моста, где и заняла позицию с расчетом прикрыть отходящих на левый берег симбирцев.

Мне было приказано обстреливать подступы с юго-западной стороны города. Батарея заняла хорошо закрытую позицию недалеко от берега Волги и моста, по которому беспрерывной лентой тянулись всевозможные беженские повозки и эшелоны, груженные военным имуществом.

На другой день к вечеру, когда по мосту проходили добровольческие симбирские части, Каппель отдал распоряжение саперам, когда пройдут наши арьергарды, мост взорвать с одной стороны пролета.

Симбирск был оставлен 12 сентября 1918 года. Мне было дано приказание на другой день встать на позицию верстах в трех от берега Волги, на случай, если красный командарм Тухачевский (ему было тогда 25 лет) вздумает переправлять свои войска на лодках или плотах для преследования симбирцев.

При наступлении сумерек я снялся с позиции и направился вслед за отходящими добровольческими частями в Часовню, где мы должны были ночевать по распоряжению Каппеля, который с двумя штабными офицерами направился к мосту, чтобы присутствовать при взрыве. И через каких-нибудь полчаса мы услышали страшный взрыв, от которого стало тяжко на душе…

Красная артиллерия энергично, большими недолетами, обстреливала только что пройденный нами путь, не нанося нам вреда. В этот день мы в последний раз видели нашу родную Волгу… Теперь перед Каппелем встала сложная и трудная задача. Мы должны отходить по Волго-Бугульминской железной дороге и дать возможность казанцам, оставившим свой город 10 сентября, через Лаишев присоединиться к нам. Кроме того, мы не должны спешить с отводом и всячески задерживать Тухачевского, имевшего намерение отрезать отход самарцев на Уфу.

В районе Мелекеса Каппель дал большой бой и задержал красных. Соединившись с казанцами и симбирцами, Народная армия стала называться Волжской группой под командованием Каппеля, который в районе Бугульмы получил от Омской ставки производство в генералы. Во время ночной остановки я поехал в штаб Волжской группы и поздравил Каппеля с производством. Он искренне ответил: «Я был бы более рад, если бы мне вместо производства прислали из резерва батальон пехоты!»

Пробивая дорогу на восток среди бушующего красного моря приуральских просторов, Волжская группа должна была отбиваться справа и слева, а также и от наседающих на арьергард красных. На протяжении 400 верст от Волги до Уфы Волжская группа свою тяжелую задачу выполнила блестяще, и на этом пространстве Каппель дал ряд кровопролитных и изумительных боев, разбивая наседающих красных и буквально протаранивая себе дорогу в страшную стужу, когда плохо одетые бойцы имели по сто человек и больше обмороженных в день, не имея ниоткуда никакой помощи.

Эта боевая работа Каппеля многими до сих пор не понята, не исследована и исторически не оценена. Трудность положения Каппеля еще заключалась в том, что во время боев на Волге Самарское правительство Комуч, боясь контрреволюции, Каппелю не доверяло и всячески тормозило его действия. Сибирское правительство тоже не доверяло Каппелю, как служившему эсеровскому правительству, то есть Комучу, и, как далее будет видно, при всяком удобном случае чинило Каппелю всевозможные препятствия, наговаривая на него Верховному правителю разные небылицы. А Каппель готов был сражаться с большевиками за Россию при любом правительстве. За Россию он и отдал свою жизнь…

Тыловые интриги сделали свое каиново дело. Каппелю вовремя не дали хода. Верховный правитель оценил Каппеля и назначил его главнокомандующим армиями, но это произошло, когда уже поздно было. Каппель скоро погиб на своем посту. И все армии стали называть себя каппелевцами, так же как и некоторые отдельные части, пройдя через всю Сибирь и Приморье, назывались каппелевскими.

Когда Волжская группа пробивала себе дорогу на восток, красные энергично наседали на ее арьергарды. Задержку наседающих красных полчищ поручили оренбургскому есаулу Шеину, командовавшему двумя сотнями казаков, к которым для большего веса придали меня с четырьмя орудиями.

Отходя на восток, казаки и я с орудиями обошли большое, расположенное в лощине село, которое уже было занято красными. Взойдя на возвышенность и поставив батарею на хорошо закрытой позиции, щадя деревню, я хорошо обстрелял ее окраины, и в бинокль было видно, как красные поспешно убегали из деревни. Есаул Шеин послал в деревню взвод казаков, который скоро вернулся и доложил, что красных в деревне нет.

Казаки и батарея смело спустились в деревню, где зажиточные жители хорошо нас встретили и вскоре обильно нас покормили. Была зима.

Сумерки наступали быстро. Есаулу Шеину я сказал, что пойду на ночлег в следующую небольшую деревню, не обращая внимания на его приглашение остаться ночевать в этой деревне, где жители так любезно нас встретили. Я оставил Шеину для связи двух своих разведчиков: Бориса Г. и Александра Л. – и увел батарею из этой подозрительной низины в другую, совсем маленькую, домов в десять, деревушку в двух верстах по нашей дороге. Была абсолютная темнота.

Войдя в деревушку, мы не успели распрячь и расседлать коней, как услышали гром не менее десяти пулеметов, направленный на большую деревню, в которой находился есаул Шеин со своими оренбуржцами.

Менее чем через полчаса к батарее, уже готовой к движению, прибежал каким-то чудом уцелевший разведчик Александр Л., оставленный Шеину для связи. Конь его и конь другого разведчика были убиты, также были убиты лошади многих казаков огнем красных пулеметов, расположенных с трех сторон на возвышенностях, окружавших эту большую деревню. Там же вместе с убитыми и ранеными казаками пропал и мой второй хороший разведчик Борис Г.

При почти абсолютной зимней темноте я не мог ничем помочь Шеину, у которого в деревне было много убитых казаков и лошадей. Оттуда не мог выбраться и весь его казачий обоз, и там же с обозом осталась большая аптека с ценными лекарствами.

За ноябрь месяц 1918 года, в страшные морозы в Приуралье, Волжская группа несла большие потери обмороженными. На неоднократные требования прислать теплые вещи из Омска не было ответа. Каппель предложил мне проехать в Омск и навести там справки о теплых вещах.

Прибыв в Омск вечером, я нашел все отделы снабжения закрытыми. Через своих приятелей я узнал о несметных количествах теплых вещей, сданных в интендантство. Это меня окрылило, и я с нетерпением приготовился ждать завтрашнего дня. А когда сумерки сменились ночью, Омск меня, отвыкшего от тыла, просто ошеломил каким-то исступленным разгулом и почти поголовным пьянством, похожим на пир во время чумы. От этого мне стало совсем не по себе.

Я спросил окружающих – может быть, сегодня какой-нибудь особенный день или праздник? Но получил в ответ, что это – обычная вечерняя жизнь тылового Омска. Тогда мне было не до критики, но перед глазами встали картины боев и замерзающих соратников.

Утром, окрыленный надеждой получения теплых вещей, забыв временно виденный мною вчера кошмар, я сначала отправился в главное интендантство. После долгой волокиты опросов и расспросов я наконец добился аудиенции у главного интенданта, который принял меня очень хорошо, но сказал, что выдать мне сейчас ничего не может, так как полученные вещи хотя и есть, но еще не распределены по частям. Волжской же группы у них на учете вообще не числится. Этот вопрос он выяснит в очередной визит к Верховному правителю, и мне придется подождать с недельку в Омске…

Меня начали душить слезы досады: как легко сказать «подождать», когда там, в Приуралье, замерзали лучшие сыны России, защищая спокойную жизнь тыла!

Я вышел из интендантского управления и бесцельно шел по улице. Вдруг ко мне подошел чех, любезно со мной поздоровался и стал расспрашивать о фронте и о Каппеле. Не сразу я вспомнил, что встречался с этим чехом под Казанью: он командовал чешской батареей. Он был полон воспоминаний о волжских боях, о Каппеле. Я отвечал ему, как мог, и рассказал о причине моего мрачного настроения.

Он охотно предложил мне помочь достать теплые вещи – полный комплект для моей батареи. Мы зашли в чешский штаб, и через несколько минут я имел требование на теплые вещи для «чешской батареи», которые главное интендантство мне немедленно отпустило. К вечеру все вещи были погружены в вагон-теплушку, а ночью прицеплены к отходящему на Урал поезду.

На третий день я был у Каппеля. К нему мне пришлось идти пешком по льду реки Ин, так как один пролет железнодорожного моста беспомощно лежал на дне замерзшей реки.