Текст книги "Владыки Земли"

Так пролетело бессчетно мигов, а может, всего один миг – никто не смог бы сказать точно в момент смертной опасности, сколько времени прошло, так уж человек устроен. Наконец Змей ударил головой о нос челна, и с ревом погрузил свою морду до половины в черные воды Ортайга. Клубы пара и брызги смешались в какую-то дикую мешанину, лодка переломилась пополам, Луня почувствовал, как страшная сила подбросила его вверх, а потом упал на тонущие обломки, больно ударив не до конца зажившие ребра.

Вода в Реке Забвения плохо держала человека, она словно бы расступалась под ним, засасывала его в себя, и при этом тонуть в Ортайге было… сухо! Насколько Луня был испуган, но у него нашлись силы удивиться – вот так раз, тонешь, а сухой!

Где были в тот роковой момент Шык и Зугур, Луня не видел – Змей выдохнул целое облако сизого пара, в котором исчезло все, и каменные своды, и стены, и черная, маслянистая вода, и он сам, грозный подгорный Страж, которому было ненавистно все живое…

Луня погрузился в колыхающуюся, вязкую воду, закрыл глаза и почувствовал, как его засасывает все глубже и глубже. Он попытался вдохнуть, и тут яркий, огненный шар вспыхнул перед крепко зажмуренными глазами, горло словно бы сжала чья-то рука, в груди стало больно и горячо, и Луня потерял сознание…

* * *

Очнулся Луня в кромешном мраке. Вокруг – глаз коли, ни зги не видно, но сам вроде цел, жив и не ранен. Да и ветерок веет, явно не пещерный, несет в себе запахи разные – талой вешней воды, жухлой травы, пробуждающегося древесного сока. Правда, запахи все больше чужие, не знакомые – родская весна по другому пахнет. Но это не беда, главное – жив, и на земле…

Луня сел, пошарил в темноте руками – точно, трава прошлогодняя, сырая слегка, под ней холодная земля, не согрелась еще. Вот уже и глаза привыкли, видится стало что-то во мраке – три камня здоровенных рядом из земли торчат, в стороне вроде как лесок темнеет, по правую руку от него – обрыв как будто, река там, не иначе, небо ночное сверху, низкими, плотными тучами затянуто, потому и темно так.

– Где ж это я? – вслух сказал Луня, вставая. Проверился – все оружие на месте, мешок с барахлом тоже за спиной. Вот так чудеса! Последние, что помнил Луня – как тонул он в сухом черном Ортайговом месиве. И тут его словно обожгло недавнее воспоминание – Каменный Змей! Шык, Зугур! А они-то где? Их куда зашвырнула воля огнезракого Стража Чаши?!

«Шык! Зугур!», – едва не заорал Луня, но вовремя остановил себя, запихнул крик назад, в глотку. По чужим местам в ночи орать – последнее дело. Мало ли какая нечисть укрылась во тьме, неровен час, выследит, она может только того и ждет, а тут Луня ей еще и сигнал подаст, мол, тута я, доспел, давай, налетай!

Однако и сиднем сидеть тоже не гоже, больно уж место ровное да открытое – не укрыться, не спрятаться. О том, где он находится, и каким таким чародейным способом сюда попал, Луня старался вовсе не думать – вот Шык с Зугуром отыщутся, тогда и кумекать можно будет, главное, чтобы нашлись.

Сторожко, не спеша, прислушиваясь да принюхиваясь, двинулся Луня к темнеющему поодаль лесу – там все надежнее и привычнее для рода, а когда рассветет, оттуда и оглядеться можно будет, себя не выказав.

Пару раз по пути вступил Луня в лужу, промочил левый катанок, один раз поскользнулся и шлепнулся на мокрую глину, извозившись, словно малое дитя. Вот наконец и лес.

«Видать, в совсем полуночные страны занесло меня!», – подумал Луня, трогая деревья руками и принюхиваясь к их запаху. Пахло лиственницами, лишайниками, мхами, сгнившей под снегом травой, грибами и брусникой. Даже запахи чудьских лесов казались Луне более знакомыми. «Уж не в Севере ли я?», – с сомнением подумал ученик волхва: «Да вроде Шык говорил, нет там лесов, тамошние деревья человеку по пояс. Где ж еще на полуночи леса есть?».

Луня напряг память, и словно наяву увидел Чертеж Земель, что постоянно носил с собой Шык: Ледяной хребет, причудливый, прихотливый извив берега Полуночного моря, слева, на закате, совсем дикие места, про которые даже гремы-северяне говорили, что жить там нельзя – лед да камень, справа, на восходе, оконечность Серединного, потом устье великой реки Обур…

Обур! Устье его – место Битвы Богов, той самой, что Алконост Шыку показал! Вот оно что! Луня похолодел, ладони покрылись противным, липким потом. Та река, что виднелась во мраке с бугорка, на котором он очнулся – точно Обур, и по времени судя, сейчас весна совсем, если уж даже в этих студеных землях снега почти стаяли. Обдурил их Владыка, схитрил, Стража каменного натравил, и заставил все ж оказаться в страшном, роковом месте!

«Может, завтра, как рассветет, и начнется эта самая Битва?», – тоскливо размышлял Луня: «Скажем, на заре отыщутся Шык и Зугур, а потом и смерть наша придет… Так вот оно – с богами тягаться. Как ни крути горшок, а все с ихнего края каши больше.»

Луня сел на какой-то мокрый ствол упавшей лиственницы, сунув под задницу край кожаного мешка с припасами, прислонился спиной к корявому суку, прикрыл глаза. Не хотелось ни думать, ни слушать, да и жить особо не хотелось. Было обидно, обидно совсем по детски, до слез – они-то ловчили, они-то думали всех провести, за Могуч-камнем сходить, как по грибы в соседний бор, и Землю спасти, и Владыку победить. А что смогли? В одном лишь месте Карающий Огонь усмирить, да и то с Гроумовой помощью, и едва не полегли там все. Вот и весь успех. Войну не остановили, сородичам не помогли почти что, скоро год, как в походе, а толку – шиш! И вот завтра – конец всему, всем надеждам и упованиям, завтра – смертный час…

Луня почувствовал, как у него защипало в носу, потом по щеке поползла вниз слезинка. Все прахом, все пропало… И тут до слуха молодого рода донесся едва различимый, но все же достаточно ясный дробный перестук. Копыта!

Луня вскочил, скинул шапку, завертел головой, прислушиваясь. Точно, кони, рысью идут. Два арпака, и оба – с всадниками. Топот слышится от реки, видать, там ровнее и суше, проехать сподручнее. А едут неведомые всадники… с полуночи, и вроде как сворачивать не собираются.

Едва Луня про это подумал, как ровный дробот копыт перешел на беспорядочный глухой перестук, потом на самом краю возможного для человеческого уха услыхал Луня короткое ржание, и вот уже кони вновь зарысили, но теперь звук ударов копыт о землю стал глуше и как бы размазаннее. «По траве пошли!», – догадался Луня: «Не иначе, сюда едут!»

Про отчаяние, охватившее его несколько мгновений назад, ученик волхва уже и не вспоминал. Тело привычно напряглось, руки, будто сами собой, проверили оружие, вытянули из сада лук и пару стрел. Луня заховал мешок с припасом у корней ближайшей лесины, и мягким, охотничьим шагом двинулся вдоль кромки леса, выискивая в темноте подходящее место для засады.

Лошадиный топот приближался, неведомые всадники явно правили к лесу, но шли не по Луниным следам, а на полет стрелы левее, и это слегка успокоило ученика волхва – значит, даже если и его ищут, то покуда не отыскали.

Шагов через сто на пути Луне попалась старая и кривая деревина, да еще и расколотая молнией. Роды считали, что когда Пер свою стрелу в древо направляет, целит он в нечисть, что в том древе поселилась. И если попала молния-пёрка в ствол, но не сожгла до тла – значит, убил Пер нечистого, освободил лесину. К таким деревьям можно без боязни подходить – дурного не будет.

Луня дикой кошкой скользнул вверх по корявому столу, устроился на толстом суку в двух человеческих ростах над землей, и, прижавшись щекой к шершавой, влажной коре, осторожно выглянул.

Перед ним, в ночном сумраке, лежала приречная равнина. В темноте еле-еле различимые, двигались два пятнышка – всадники. Луня убрал голову, вытащил из-за пазухи холщевый плат, крашеный дубовой корой, замотал лицо по самые глаза, потом выглянул вновь.

Нет, обычных людей ученик волхва не опасался – с такого расстояния хоть скачи Луня на древесном суку, руками маша, его не разглядеть. Но имелись разные чародейские способы, чтобы и во тьме, и в лесу с десяти сотен шагов, а то и более, легко узреть лик того, кого ищешь. Лучше уж остеречься, и да поможет Род и все тресветлые боги!

Крепко надеялся Луня, что мчатся по равнине к лесу Шык с Зугуром – волхв отыскал ученика при помощи чар и сейчас спешит к нему. Но могло быть и по другому, и поэтому Луня проверил наконечники стрел, подергал тетиву лука – мало ли что могло с ней приключиться после купания в Ортайге!

Всадники меж тем уже одолели почти всю отделявшую их от леса плосковину, а тут еще восходный край неба начал розоветь, дело к утру, и Луня явственно разглядел белые шапки и тускло поблескивающие во тьме бляшки на конской сбруе. Ары!

Сердце Луни, и без того бившееся, как заяц в силке, после такого открытия и вовсе заколотилось, словно бешенное. Одно дело – встречаться с врагами в отряде побратимов, когда всегда есть кому оборонить и защитить, и совсем другое – одному, позабытому и позаброшенному, столкнуться с двумя арами! Тут и взрослому мужу есть от чего дрожать…

Глава шестая
Корчи

Рассвело. Ары, встав лагерем на самом краю леса, в сотне шагов от расколотого молнией дерева, на котором прятался Луня, накормив и напоив коней, разожгли костер и готовили теперь себе какое-то варево. Говорили они мало, а если какие-то слова и долетали до напрягшего слух Луни, то он все равно ничего не понимал, но все же вслушивался, надеясь услыхать хотя бы знакомые имена или названия.

Удачно было и то, что слабый утренний ветерок дул в Лунину сторону, и кони не чуяли его. Однако долго сидеть на жестом древесном суку Луня тоже не мог, и вот, когда серые низкие тучи заволокли солнце, а ары, поев, расположились на отдых, ученик волхва соскользнул с дерева и крадучись, укрываясь за кустами и стволами лиственниц, двинулся в обход вражьего стана – надо было забрать спрятанный мешок и идти искать Шыка с Зугуром. Нападать на аров сейчас Луня и не помышлял, а вот когда други отыщутся – дело другое…

Обогнув старый, замшелый выворотень, Луня нырнул под поваленный ствол, отвел рукой тонкие и гибкие веточки неизвестного ему северного кустарника и замер.

Напротив рода, в пяти шагах всего, надежно укрытый от стороннего глаза зарослями все тех же кустов, упершись коленями в землю, стоял человек и из небольшого, но толстого лиственничного лука целил в Луню короткой стрелой с острым наконечником из колотой берцовой кости крупного зверя…

Луня, как на зло, успел убрать свой лук и стрелы в сад – чтобы не мешали красться по лесу. Он был безоружен перед незнакомцем – попытайся род сейчас выхватить меч или топорик, и стрела с костяным наконечником тут же вошла бы ему в горло или в глаз.

Лица незнакомого лучника Луня не видел – его скрывала плетенная изо всякой веточной ерунды личина. Да и весь наряд лесного человека был диковеным – короткая шубейка, меховые, мехом наружу, штаны, и даже кожаные сапожки сплошь обшиты тряпками, веревками, ветками, космами мха, хвостиками бурундуков, белок и боги еще ведают, чем. Не человек, а ходячая болотная кочка, такой ляжет под лесину, а ты рядом пройдешь – и не приметишь…

Сперва Луня даже подумал, что перед ним нелюдь – лешья, кика или еще кто, но потом почуял – нет, человек, настоящий, даже не оборотень. Испугаться Луня не успел, зато успел подумать, что незнакомец тоже не хозяин в здешних лесах, хозяева в таких одежах скрытных не ходят, хозяева тут – ары, то-то они так вольготно стан разбили, никого не опасаясь.

Томительно тянулось время. Луня не знал, что ему делать, а лесовик, растянув свой лиственничный лук мало что не до уха, тоже не торопился, лишь поблескивали в узких прорезях личины глаза, да чуть побелели костяшки грязной руки, что сжимала лучину.

Наконец Луня не выдержал и тихонько, шепотом, как можно мягче и добрее, сказал:

– Не враг я тебе! Понимаешь? Не понимаешь? Эх ты, бродило лесное…

И тут же в ответ из-под личины донеслось, тоже шепотом:

– Сам ты… бродило! Скидавай ратную справу, да живо! И тихо чтоб!

Луня от удивления разинул рот – кого-кого, а чудного лесовика, по-родски разумеющего, у устья Обура он ожидал встретить меньше всего! А может, и не Обур это вовсе? Однако ж подчиняться приказу, когда в тебя стрелой целят, надо, и Луня, медленно отстегивая войский пояс, все ж спросил:

– А что за места тут? Я случайно в ваши земли попал, другов ищу! От аров, как и ты, ховаюсь. Может, не враги мы, а?

Лесовик ничего не ответил, но и лука не опустил. «А вот сниму я сейчас, следом за мечом, топориком и кинжалом, и сад с луком, а он мне пёрку в горло и всадит!», – со страхом подумал Луня, но виду не подал. Сложив всю оружейную справу под ноги, ученик волхва попытался улыбнуться противнику, а сам исподволь, осторожно, начал пальцами сучить чарную нить, чтобы потом набросить ее на незнакомца, связать и обездвижить его.

Чары эти, довольно простые, Луня знал давно, и плохи они были тем, что любой, кто мало-мальски в волоховании сведущ, сразу же их распознать может. Но это были единственные чары из тех, что мог накладывать Луня, кои устного наговора не требовали. Шевели себе пальцами по особому, да следи, чтоб нить-невидимка тебя самого не заплела. Покуда везло – лесовик чарным знаниям обучен не был и Луниных стараний не приметил. И то хорошо…

– В лес иди, откуда пришел, да тихо! – приказал меж тем незнакомец: – Пять шагов пройдешь – сядь и сиди! Я справу твою приберу, потом уж и говорить будем!

Луня про себя вздохнул с облегчением: раз «говорить будем», не успеет лесовик его убить до того, как нить готова будет. А там, дальше, поглядим, чья возьмет. По любому, Луне сподручнее будет, если это чудо лесное спеленать удастся да к деревине примотать.

Однако пока надо было слушаться, и Луня, осторожно повернувшись, чтобы не перепутать уже сотворенную нить, отмерил пять шагов, остановился, присел на корточки, и принялся незаметно творить петлю, шевеля пальцами положенных на колени рук.

Лесовик ослабил натяг тетивы, бесшумно и быстро скакнул к Луниному оружию, чуть нагнулся, рассматривая его, пнул берский топорик и зашипел.

И в тот же миг Луня, резко выпрямившись, без звука метнул сплетенную петлю и тут же, чтобы не попасть под случайно сорвавшуюся стрелу, кинулся на земь, натягивая нить.

Петля, видевшаяся ученику волхва серебристым, дымным росчерком, легла на лук и на голову лесовика. Луня дернул, затягивая свой аркан, коротко тенькнула тетива, и в тот же миг острая боль пронзила правую Лунину руку.

«Успел таки стрелить, вражина!», – мелькнула в голове у Луни мысль, он скосил глаза и увидел – стрела с костяным наконечником пробила мясо на два пальца выше локтя и застряла как раз на половине. Сильно пошла кровь, но сейчас было не до того – дело сделано, и теперь незнакомец, выронив лук, судорожно пытался освободиться от невидимой удавки, что стянула ему шею и руку.

Распустить нить-невидимку, если ее уже затянули, нельзя, пока чародей, что нить сотворил, не захочет. Луня, скрипя зубами от боли, поднялся, набросил на лесовика еще несколько колец нити, стянул потуже, потом быстро примотал дергавшегося, словно рыба в сети, незнакомца к ближайшему дереву, знаком показал – молчи, а то удушу!

Теперь можно заняться собой. Первым делом Луня оружился, потом обломал наконечник, тронул стрелу – больно! Скрипя зубами, выдернул древко стрелы из раны, скинул кожух и натуго перемотал руку чистой тряпицей, тут же побуревшей от крови.

Ладно, раной он займется потом, а теперь пора узнать, что за дурного рода носят дурные боги по здешним дурным лесам. Луня подошел к уже переставшему дергаться и обречено замершему лесовику, протянул руку и сдернул с лица личину.

«Мать честная, Мокошь-кормилица!», – ахнул про себя Луня: «Это ж Корчев внук! Он корм нашим с Шыко коням давал! Надо ж! Хвала богам тресветлым! Но как подвырос-то с той поры, вот диво…»

– Что ж ты, дурень! – вслух прошипел Луня, приближая свое лицо к злобно оскалившемуся пареньку: – Аль не признал меня? Мы ж с волхвом Шыком гостили у деда твоего, Корча, на Ходу, в осень эту! Не помнишь, стрелок зело меткий?! Луня я, из Влесова городища, у Шыка в учениках хожу! А вот твое имя, Пра свидетель, забыл… Как кличут-то?

Паренек, перестав злобно скалиться, с удивлением вгляделся в Лунино лицо, потом облегченно вздохнул, и прошептал в ответ:

– Спасибо, Род-заступник, за радость такую! Выйком кличут. Признал я тебя теперя. Токо сильно поменялся ты, Луня. Да и запамятовал – не этой осенью, а два годка с лишним назад гостили вы у нас. Разматывай давай свою снасть уловистую, все кости уже болят! Не враги мы, это ты правду сказал, да видать, глаза мне морок застил, вот так и вышло…

Луня быстро сотворил пальцами фиговинку, чарная нить распалась, растаяла дымом, а Выек от неожиданности чуть не упал, ухватившись за ствол лиственницы, к которому только что был примотан.

– Ну здрав будь, родич! – Луня, кривясь от боли в пораненном руке, хлопнул здоровой Корчева внука по плечу.

– И ты здрав будь, Луня-Влес! То, что рану тебе нанес – Пра пощади, не со зла, ты первый напал! – серьезно и по взрослому ответил Выек, и добавил, озираясь: – А теперь зело поспешать надо, уходить отсель, не спроста тута ары объявились!

– Да погоди ты, не могу я уходить! Волхв Шык и вагас Зугур, други мои и побратимы, где-то тут, в ваших краях быть должны! Отыскать мне их надо, в походе мы, сам пойми!

Но Выек помотал головой в ответ:

– Много не знаешь ты, Луня-Влес! Мы тут, у Обура, всем семейством, и не от хорошей жизни хоронимся. Старый Корч, да не забудут о нем люди, год уже почти, как помер. Дом наш супостаты разорили, и мы ушли с Хода, здеся вот живем ныне. Ты сам смотри: хочешь – побратимов ищи, хочешь – со мной пойдем. Только во всей округе на три дня пути кроме арских дозоров да тебя ни одного человека чужого нет, клянусь Яровым ликом! Видать, други твои заплутали где-то. По любому тебе лучше к нам, тут не далече, к вечеру будем. Да и… ждет тебя там кое-кто, сам скумекаешь, или подсказать?

Выек вдруг довольно ехидно ухмыльнулся, а Луню вдруг бросило в жар: «Руна!»

– Ну так идешь?

Луня кивнул:

– Иду. Только мешок мой забрать надо. И вот еще чего – никак я в толк не возьму – если я прошлой осенью деда твоего, да и тебя тож, живыми и здравыми видел, как же ты его в год назад усопшие определил? Чего-то попутал ты, друже, не в обиду тебе мои слова…

Выек зло и бешено сверкнул глазами, натянул свою личину, и из-под нее глухо вымолвил:

– Можа, и попутал, можа, и дурень я, а токо когда вы с волхвом у нас гостили, мне еще и семнадцати не было, а сейчас уже за девятнадцать перевалило!

«Как же так?!», – опешил Луня: «Это что ж выходит, мы два года потеряли, по Ортайгу этому треклятому плавая?! Так ведь тогда все прахом, тогда ж не успели мы! И через две-три луны примерно Небесная Гора на Землю упадет, и все… Да нет, ну быть того не может, чтобы все вот так обернулось! Да и нет ни у кого такой власти – время менять! Хотя Владыка… Этот все может, чтоб его Небесной Горой расплющило! Эх, Шык бы сюда, он бы живо растолковал, что к чему…»

– Эй, Луня-Влес! Уснул, что ли? – Выек потряс ученика волхва за плечо: – Идешь ты, нет, а то пора уже.

Луня решительно тряхнул головой с отросшими едва не до плеч волосами:

– Иду, куда ж деваться! А ты вот чего – дорогой поведай-ка мне, друже Выек, как так приключилось, что семейство ваше ныне у Обура обретается?

* * *

Всю дорогу говорил Выек, выплескивая накипевшее на душе, рассказывая, как разорен был Дом Старого Корча, как уходили они сперва на полуночь, потом на восход, петляли лесами и горами.

Началось все тогда, когда Луня и думал – поздней осенью, через луну с лишнем после их с Шыком ухода в Ар-Зум. С полдня подошли по Малому Ходу ватаги хуров. Ары, что стояли дружиной неподалеку, то ли не успели, а скорее – не захотели защитить Дом, и поздним холодным вечером, в самое предзимье, сотня хуров неожиданно напала на жилище семьи Старого Корча, словно стая ворон на тетеркин выводок.

Гостей в Доме почти не было, так, три-четыре одиноких путника. Ворота, по ночному времени, держали запертыми, это и спасло Корчеву семью. Пока находчики лезли через частокол да ломали дубовые створки воротин, все успели проснуться, собрать детей и барахлишко, и тайной подземной тропой, что начиналась на заднем дворе, уйти в дремучие леса, что стеной вставали сразу же за задней изгородью и тянулись аж на три дня пути, до самого Ледяного хребта. Уходили, и сквозь переплетение ветвей видели отблески пожара – то горел подожженный хурами Дом, убежище, кров, источник жизни, родина для всего семейства Корча.

Тогда же, во время первого бегства, и случился с главой семьи беда – Корча хватил удар, он обеспамятел и обездвижил. Дальше его несли на волокуше сыновья.

Путники, что гостили в Доме, сперва шли с Корчами, потом, по одному, разошлись по своим надобностям. Возвращаться на пепелище было опасно – хуры не уходили, рыскали по Ходу, ловили случайных странников, жгли леса – просто так, от тоски по своим, безлесным, видать, местам.

Корчи обосновались в чаще, построили землянки и зажили горькой жизнью изгнанников. Наступала зима, надо было запасаться едой, шкурами, утеплять жилища. Мужчины семидицами пропадали на охоте, женщины коптили и солили мясо, выделывали шкуры. На семью одна за одной валились напасти – то болезни, то лесная нечисть. Не выдержав тяжких трудов, умерла старая Мрана, жена Корча, бабушка Выйка. Корч же по прежнему лежал, словно дубовая колода – не видел, не слышал, не двигался.

Мрану погребли по родскому обычаю – предали тело огню, а пепел собрали в глиняную чашу и схоронили под высокой сосной на берегу чистого ручья, текущего с ее родных Ледяных гор и не замерзающего даже в самые суровые морозы…

А в середине зимы, когда вроде стало чуть легче – вся нелюдь и нечисть уснула под снежной шубой, в окрестных лесах появились ары и корья, выискивающие кого-то. Груй, отец Руны, повстречав в лесу смешанный отряд в десяток человек, сперва обрадовался – ары никогда не были врагами семье Корча, но тут они словно избезумились. Груй, получив две корьских стрелы в спину, еле ушел, долго полз, истекая кровью, по зимнему лесу, сильно обморозился, да еще стрелы оказались с ядом, и на Груя навалилась телесная немочь, стал он словно ребенок, еле-еле мог ложку сам поднять.

Рано или поздно враги отыскали бы убежище Корчей, и Птах, младший сын Хозяина Дома на Ходу, решил уводить семь дальше, в самые дальние и заповедные уголки гор, туда, где Ледяной хребет соединяется с Серединным.

Колдовской туман Ледяного, что морочит головы людям, делая их похожими на диких зверей, зимой почти не опасен, и вот в середине просинца Корчи дошли до самого глухого угла Земель Хода, до Горовстречья, как назвал то место Выек.

Всегда считалось, что Серединный хребет нельзя преодолеть нигде, кроме как через Скелетный Перевал, но оказалось, что в Горовстречье есть узкое и глубокое ущелье, по дну которого несется безымянная речушка, и оно ведет к полуночным границам Ар-Зума, в обширные и дикие земли между горами и устьем Великой Реки Обур.

Туда и отправились дважды беглецы, изгнанные сперва и из своего Дома, а потом и со своей земли.

Труден был тот переход. Двое больных – Корч и Груй, куча малых – сестренка Руны Меза и ее братишка Зыч, дети Птаха и Ваят Урр, Будя, Диха и Кава, и только двое здоровых мужиков, Птах да Выек, одному из которых только сравнялось семнадцать зим…

Загорье поначалу встретило семью Корча приветливо. Отойдя на семидицу от гор, Корчи осели в широком распадке меж двух лесистых холмов. Наступала весна, стало повеселее, а тут еще вроде и Старый Корч начал оправляться, зашевелил пальцами, стал узнавать родных.

Но вместе с теплом зашевелилась и нечисть. В последние окоянные годы с ней вообще не было сладу, а тут нечистые словно взбесились!

По ночам в землянки ломились демоны и духи, пугая детей и насылая кошмары, в лесу шагу нельзя было ступить от лешья и дивов, шишиги и кики выли в болотах, жители древесных стволов, всегда мирные и незлобивые, скрипели и стонали, громоздили завалы на пути у охотников, старались толкнуть на острые сучья, подставить под падающую лесину.

Нужен был волхв, чародей, чтобы справиться с напастью, да где его взять? Все Корчи, кто как мог, творили немудреные чары, вешали обереги, взывали к своим богам, а поскольку все жены сыновей Корча были не родками: Улла, мать Выйка – ахейкой, Свирга, мать Руны – гремкой, а жена Птаха Ваят – вагаской, то и боги, и чары у всех были разными.

Общими усилиями отстояли жилища, отвадили нежить, извели в округе нелюдь, но тут случилась новая беда – к началу лета вновь появились ары. Не близко, но все ж Корчи встревожились. Первым бывших друзей заметил Выек, когда ходил в далекий поход к самому Обуру – воины Клана Молнистого Огня рыскали по левому берегу, по двое-трое, чего-то искали и вынюхивали.

Корчи насторожились. А тут новая беда, страшнее – на Яров день умер Старый Корч, Хозяин Дома на Великом Ходу. Перед смертью он вдруг пришел в себя, сам выпил поданный вдовой старшего и любимого сына Стахна Уллой ковш воды, велел созвать всю семью, благословил детей и внуков, завещал отныне жить по родскому укладу, говорить на родском языке и всем считать себя родами – такова его, Корча, последняя воля.

До того дня родский в семье знали лишь сыновья Корча, Выек, да сестренка Руны Меза, остальные же говорили меж собой на разных языках – и по-ахейски, и по-гремски, и по-вагасски, и по-арски, само собой. Но посмертная воля Хозяина – свята, и после погребения все Корчи стали родами, и жены, и дети сыновей Корча, начали учить родной язык своего деда.

Лето прошло спокойно, словно Судьбина, устав насылать беды на многострадальное семейство, решило оставить Корчей в покое. Правда, по-прежнему недужил Груй, действие коварного корьевского яда продолжалось, отец Руны совсем высох, поседел, и все также не имел в теле силы.

Но зато окрепли и повеселели ребятишки. Дикие, чащобные леса вокруг нового дома Корчей изобиловали разным зверьем и всяческими грибами-ягодами в придачу, еды хватало всем, и помногу, а Ваят даже умудрилась понести, и в конце свистуна следующего года должна была родить – жизнь продолжалась.

К осени Птах с Выйком срубили избу, первым делом переселив в нее больного Груя, Ваят и малых ребятишек. Взрослые жили пока в землянках, но к снегам мужики для себя пристроили к избе два придела, срубили баньку, балаган для припасов и погреб.

Едва облетели листья с деревьев и желтая игольная шерсть с ветвей листвениц, как передышка закончилась. Вновь появились ары, а с ними еще какие-то, диковенные и странные люди в полосатых одеждах, умевшие видеть в темноте. Корчи вновь затаились, нагородили на далеких подступах к своему распадку буреломов, Птах запрудил лесную речушку, и затопил с одной стороны лес на два дня пути.

Всю зиму рыскали ары по лесам, и всю зиму следили за ними Корчи, силясь узнать намерения находчиков. За это время Ваят родила мальчика, которого в честь деда нарекли Корчем. Ныне уж год с лишком малому.

Следующую весну и лето Корчи провели в хлопотах и заботах. Потаенное селение росло, росла и надобность его жителей и в еде, и в одеже, да и орудия всякие понадобились – топоры, долбаки и пилы, что прихватили с собой Корчи из Дома на Великом Ходу, от усердной работы пощербились да постачивались. И отправились Птах и Выек в дальний поход, за тридевять земель, на полдень, в саму страну аров, в треклятый Ар-Зум.

Выучившись за полтора года жить скрытно и тишком, Корчи смогли сполнить задуманное. Пробираясь украдкой по отрогам Серединного, идя ночами, переползая на брюхе от одной редкой рощицы к другой, добрались Птах и Выек до доменов Клана Земли, и пошуровав в ночь по кузням да складским сараям, набрали орудий арской ковки, да столько, что еле утащить смогли.

Обратный путь решили сократить, и двинулись не вдоль гор, а напрямки, через чужие и враждебные земли. И уже почти что прошли Корчи Ар-Зум, минули, но нашлись и у аров мастера следы распутывать да в засадах сидеть. Словом, едва ушли дядя и племянник от арского порубежного дозора, ушли живыми, но погоня крепко на плечах повисла, не отставала, и две луны с лишком водили Корчи за собой два арских дюжа и еще десяток чужаков каких-то по Приобурью, отводя ворогов от селения, как тетерка водит лису, отводя ее от гнезда. Пока лесовали – осень за половину перевалила. Отстали охотники, не сумели тремя десятками с лишком двух родов в лесах выловить. Но с тех пор все время держали Приобурье под неусыпным доглядом.

Птаха с Выйком родичи уже и не чаяли живыми увидеть, однако с тех пор еще более потаенная жизнь пошла у Корчей, и по сию пору так живут они.

Хвала богам, ары и пришлые други их, не знавшие и не понимавшие лесов и лесной жизни, не нашли семью, но они ищут, неведомо зачем и почему, и не пяток топоров да долбаков, украденных в кузне, тому причиной, Корчи это понимают. Рано или поздно, ЭТО все же должно случиться – потаенное селение отыщут, и тогда всему семейству конец.

Корчи начали готовиться к новому бегству, за Обур, в Дикие Леса, где их уже никто и никогда не отыщет. Уходить собирались после Ярова дня, быстро и не оставляя следов, а леса позади себя запалить – авось, погорят кружащие по ним, словно волки в поисках добычи, вороги, а те, кто посылал их, посчитают Корчей погибшими и забудут про семью Хозяина Дома на Ходу…

Луня, внимательно выслушав рассказ Выйка, только вздохнул, услыхав его последние слова, потом, после недолго молчания, сказал:

– Коли правда то, что два с лишком года посля нашего приезда в Дом на Ходу прошло, то некуда вам уходить будет… И незачем!

– Чего это? – удивился Выек, перелезая через упавшую лесину, потом помог Луне, и снова спросил:

– Почему незачем-то?

– В Яров день нонешнего года упадет на Землю Небесная Гора, что злой волей Владыки поганого вызвана. Содрогнется Земля, порушатся горы, вспять потекут реки, а потом выйдет море-окиян из брегов своих и затопит всю Землю, смоет с лика ее всех людей, и конец придет человечьей жизни…

Шли мы, я, Шык и Зугур, по воле бога Хорса, в далекие-предалекие Земли, куда и вороны костей не таскают, за Могуч-камнем, потому как токо им можно Великое Лихо отвратить, так Белун-провидец сказал, да видать по всему, обдурил нас Владыка, объехал на криворогой козе. Чтоб ему пусто было, лихоманцу, сыгыргын его мать!

– Здоров ты ругаться, Луня-Влес! – с уважением произнес Выек: – А откудава вагаский знаешь?

– Я ж говорил тебе, что побратим мой, вой зело искусный, Зугур, родом из вагасов. От него и слыхал словцо бранное…