Текст книги "Объект «Зеро»"

В модуле, распухшем при ударе о скалу, образовалось множество дыр и трещин, и из них хлынул сплошной людской поток. Задыхающиеся, обожженные, покалеченные люди стремились как можно дальше уйти от смертоносного модуля, над которым уже вставало огненное зарево.

Впрочем, эти события, равно как и первые впечатления от поверхности Медеи, я описываю исключительно с чужих слов, так как сам в первые часы после катастрофы ничего не видел и не слышал…

Итак, модуль лежал на краю довольно обширного холмистого плато, протянувшегося на несколько десятков километров вдоль горного хребта. От гор на юге до обрыва на севере плато раскинулось на семь-восемь километров. Скалистый гребень, разломивший модуль, терялся в пыльной дымке на востоке, к которой быстро примешивался черный дым пожарища, западные же пределы бурой каменистой равнины очерчивало небольшое скалистое нагорье.

Обрыв, отделявший плато от огромной равнины, простирающейся на много сотен километров к северу, до самого океана, поражал воображение. Высота его колебалась от полутора до двух километров, и практически везде это были отвесные скалы. Видимо, когда-то давно, во времена тектонической активности, в этом районе произошел сдвиг пластов горных пород. Кажется, в геологии такое явление называется не то горст, не то грабен.

Мне, без сомнения, повезло. При ударе о скалу мой отсек буквально сплющило, но за мгновение до этого лист обшивки со сферическим иллюминатором выгнуло буквой Г, и он, спружинив, полетел в сторону. Я полетел вместе с ним, уцепившись за страховочные поручни – точно в соответствии с техникой безопасности. Память моя этого полета не сохранила, равно как и удара о поверхность. Сколько часов я пролежал без сознания, также неизвестно, потому как эти самые часы никто и ничто не считало.

Очнулся я в темноте от сильнейшей боли. Тело мое оказалось сжато со всех сторон, а в левое колено словно впились раскаленными зубьями огромные клещи, сжимаемые безжалостными руками палача.

Я заорал от боли и страха – но не услышал себя. Не услышал, потому что вокруг все грохотало, трещало и стоял ужасный крик. Пахло гарью. В какой-то момент мне подумалось, что я умер и нахожусь в могиле. Потом – что я замурован внутри искореженного корпуса модуля. Тут сверху что-то рухнуло, сдавив меня еще сильнее, и боль резанула ногу так, что я снова потерял сознание…

– Жив, браток? Эй, браток…

Чьи это слова? Кто склонился надо мной? Почему у него такое уродливое лицо? Почему на нем желтая роба? Почему я больше не чувствую боли? Почему сумерки? Что за странное фосфоресцирующее небо вверху? Это закат или рассвет?

– А-а-а… – из моего пересохшего рта вместо слов вырвался лишь стон. Человек в желтом обрадованно растянул в жутковатой ухмылке обезображенное лицо с комковатым шрамом вместо глаза.

– Живой, значит. Ништяк. Потерпи, браток, сейчас я ногу-то твою… Потерпи, слышь!

Он сунул какой-то штырь под лист обшивки, придавивший меня, навалился, захрипел от натуги и приподнял скрученный кусок металла.

– Отползай!.. Мать твою, я ж не удержу…

Собрав все силы, я сжал зубы и попытался перевернуться на бок. Утихшая было боль вспыхнула с новой силой и жидким огнем разлилась по всему телу. Я застонал, но все же сумел уцепиться руками за теплые космы теплоизолянта, торчащего из-под груды металла, и передвинуть свое непослушное тело в сторону.

– Ты это… – одноглазый снова склонился надо мной, – полежи тут, я пошарюсь, может, еще кто живой есть. Потом приду.

И желтая роба исчезла за завалами, высящимися повсюду.

1 сентября 2204 года

Я проснулся. Солнце било в глаза. Надо мной чуть колыхался серый полотняный навес. Тупой болью пульсировала нога.

Где я? Что со мной?

– Здорово, браток! – раздалось над самым ухом, и под навес забрался человек в грязной желтой робе. Все лицо его покрывали безобразные багровые шрамы, но единственный глаз смотрел весело и уверенно. «Циклоп», – подумал я.

И вспомнил. Вернее, все, что произошло со мной, эвакотранспортом «Русь» и остальными колонистами за последнее время, само собой хлынуло в память, затопив ее без остатка.

Посадка. Катастрофа. Ад на земле, точнее, на Медее. Сломанная нога. Сотни тысяч растерянных, израненных людей на каменистом плоскогорье.

Ветер донес запах жженого пластика – посадочный модуль продолжал гореть, а за скалистым гребнем на востоке, где рухнула отломившаяся кормовая часть, по-прежнему бухали взрывы и жирная копоть столбом поднималась в бирюзовое небо.

– Ну, как ты? – Циклоп, изобразив на изуродованном шрамами лице подобие улыбки, свалил в угол принесенные ящики. – Болит?

– Ноет. Ничего, терпимо. – Я приподнялся на локте. – Чего там? Пора бы уже и спасателям появиться, сутки почти прошли.

– Тысячи глаз в небо глядят, губы упрямо твердят… – невесело усмехнулся мой спаситель, взвешивая на ладони острый каменный осколок. – Я так себе думаю – не будет спасал. Никого не будет. Амба.

– Почему?!

– Энергии, электричества-то – нет. Вообще, понимаешь? Я тут с утра потолкался вокруг, с людями разными перетер. Короче, народ считает, что с магнитным полем байда какая-то вышла. Оттого мы и навернулись, сечешь?

– То есть… То есть ты хочешь сказать, что и связи нет? – Я ошарашенно покрутил головой.

– Связи нет. Техника не работает – вся. Оружие. Машины. Часы. Пламенники. Скафандры. Даже зажигалки сдохли, понял?

И он с силой рубанул камнем по плоскому контейнеру, из которого торчали обрывки проводов.

Я в полной прострации пытался найти хоть какое-то объяснение тому, о чем мне поведал Циклоп, но постепенно до меня доходили масштаб случившегося и возможные последствия. Да, он прав – действительно амба…

– А-а-а, падла! – заорал Циклоп, азартно молотя камнем по контейнеру. – Н-н-а! Н-н-а-а!!

После серии ударов тот не выдержал и треснул. Разломив серые пластины, Циклоп вытряхнул на землю содержимое – стеклянные трубки со штырьками и разноцветную электронную требуху.

– Что это?

– Я так понимаю – пилотская индивидуальная аптечка первой помощи. Там возле модуля ложемент валяется, я из него и выдрал. Щас лечиться будем.

Он быстро рассортировал трубочки, взял одну, с бледно-зеленой жидкостью внутри, и снял красный колпачок.

– Если чего – молись.

– Э-э-э! – Я хотел остановить его, но Циклоп уже всадил иглу мне в бедро и с силой надавил на поршень, вводя содержимое трубки.

– Не боись, живы будем – не помрем. Это комплекс номер три, тут маркировка есть. Стимулирует иммунную систему, уничтожает патогенные микроорганизмы, способствует заживлению ран и сращиванию костей. Дозняк я тебе всадил лошадиный, так что скоро жариться начнешь. Это ненадолго, полчаса – и будешь огурцом.

Возражать было поздно, да и бессмысленно. Кусок обшивки, придавивший мне ногу, не только сломал кость, но своим рваным краем разворотил колено. Циклоп еще вчера, как только обнаружил меня в полубессознательном состоянии, залил рану водкой из найденной фляжки, туго забинтовал ногу теплоизоляционной тканью и наложил шину из трех титановых полос, скрепив все сооружение проволокой. На одном куске металла сохранились красные буквы «Аварийный…».

Потом он оттащил меня подальше от горящей громады модуля, соорудил из разбросанных повсюду обломков треногий каркас, накинул сверху кусок теплоизолянта и ушел. Я несколько раз проваливался в забытье, зачем-то пытался выползти из своего импровизированного шатра, но снаружи царили сумерки, подсвеченные багровым пламенем пожарищ. В отдалении меж камней и обломков бродили какие-то люди, все кричали, над равниной стелился черный дым…

А может, это привиделось мне в бреду? Может, все не так уж и плохо? Наверняка администрация колонии уже навела порядок, для людей организованы пункты медицинской помощи, развернуты временные укрытия, налажено питание…

– Ты жрать будешь? – спросил Циклоп, роясь в большом синем ящике из металлопластика. – Тут десантные сухпайки. Разогреть нельзя, так что придется всухомятку.

– Попить бы, – я с трудом сглотнул. Во рту неожиданно стало сухо, как в пустыне. Циклоп молча протянул мне плафон коридорного освещения. В плафоне отчетливо голубела вода.

– Откуда? – просипел я.

– Местная. Тут километрах в двух речка с гор течет. Быстрая, вроде заразы быть не должно. Все пьют.

– Ага. – И я приник губами к краю плафона. Вода оказалась вкусной. Но едва холодный комок прокатился по пищеводу и достиг желудка, как все тело охватил жар, точно меня засунули в микроволновку.

– О! – радостно оскалился Циклоп. – Комплекс номер три. Действует. Лежи, лежи. Поколбасит – и отпустит. Зато гангрены не будет.

– Какой еще ган-гре-ны? – прошептал я, с трудом различая сквозь мутную красную пелену, застлавшую глаза, коренастую фигуру в желтой робе. Он что-то ответил мне, но я не услышал – провалился в горячечный мираж и долго-долго летел среди огнедышащих вулканов и фонтанов лавы, бьющих в мрачные темные небеса.

Время от времени в голове возникали неповоротливые, ленивые мысли. Как ни странно, думал я о Циклопе. Кто он? Что привело его на борт «Руси»? Почему он помогает мне? Где он получил такие увечья, и самое главное – почему не воспользовался услугами пластической хирургии?

Ответов на вопросы я, конечно же, не получил и все летел, летел сквозь огонь…

Температура спала так же резко, как и поднялась. Исчезли вулканы, исчезло пламя. Я лежал в луже пота и улыбался, ощущая необычайную легкость во всем теле. Нога практически не болела.

– Сейчас взлечу! – проговорил я счастливым голосом.

– Это от кислорода, – немедленно откликнулся Циклоп. – Кислорода тут, сдается мне, больше нашего. Временами прям в балдеж впадаешь – типа все ништяк. Ну что, давай подниматься?

– На фига? – в тон ему ответил я, блаженно улыбаясь.

– Ну, отлить тебе не надо, что ли?

Кое-как встав на ноги, я ухватился за решетчатую арматурину каркаса и едва не завалил палатку.

– Тю-тю-тю! Спеши помаленьку. На вот, я смастрячил, пока ты жарился, – и Циклоп вручил мне блестящую кривулину, умело выгнутую из медицинской стойки для приборов.

Костыль оказался мне в самый раз. Я успел удивиться – где это мой новоявленный приятель приобрел такие навыки, но он уже торопил меня, точно мы опаздывали. Впоследствии я не раз убеждался в удивительной интуиции этого человека – он всегда умудрялся оказываться в нужном месте и в нужное время.

Наша палатка стояла на невысоком бугре. Вокруг лежали серые крапчатые валуны, щетинился чахлый кустарник. Эос висела низко и казалась размазанным красным пятном. По высокому, какому-то необычно прозрачному бирюзовому небу ползли редкие вытянутые облака.

На севере, метрах в трехстах, начинался обрыв. Циклоп сказал мне, что подходил к самому краю. Отвесная стена, по его мнению, уходит вниз километра на два. Воздух над обрывом тек, переливался, и сквозь дрожащее марево внизу угадывалась бескрайняя зеленая равнина.

На юг от нашего бугра тянулась плосковина, окаймленная по горизонту невысокими сизыми горами, за которыми в дымке рисовались грандиозные заснеженые пики. Кое-где виднелись холмы, поросшие небольшими курчавыми деревцами, а на берегу поблескивающей ленты реки темнел настоящий лес, уходящий к западу.

На востоке, за зубчатым скальным месивом, о которое нас ударило, стояло непроглядное клубящееся дымное облако. То и дело сквозь него прорывались языки пламени и слышались глухие взрывы.

В километре от нас высилась закопченная, изломанная туша посадочного модуля. Из дыр в обшивке торчали скрюченные ребра ферм, отовсюду тек тяжелый дым, чернящий небо.

Модуль напомнил мне выброшенного на берег исполинского кита, космического Моби Дика, истерзанного штормами и изодранного о рифы. Сходство усиливали стаи крупных длиннокрылых птиц, кружащихся над плато.

И все пространство вокруг модуля, заваленное обломками, покрывал пестрый людской ковер. Колонисты сидели и лежали на земле, группами и поодиночке бродили окрест, что-то выискивая под ногами. Некоторые разбирали завалы, вдали я различил длинную цепочку людей, слаженно передающих друг другу обломки. Это несколько успокоило – значит, кто-то сумел хоть что-то организовать. В целом же зрелище было кошмарное. Особенно надрывали душу громкие вопли тех, кто ходил и искал своих родных и близких, выкрикивая их имена.

Черный дым в небе, унылый пейзаж, мертвый разбитый модуль, обломки и мусор повсюду, крики и витающая в воздухе общая угнетенность подействовали и на меня. Новый мир напоминал мрачную апокалиптику картин Ганса Грюндига.

Я мог бы назвать это адом, но это не будет правдой, ибо ад с его мучениями – выдумка человеческого разума, а то, что произошло с нами, никакой человек придумать не в силах…

– Не дрейфь, браток! – Циклоп легонько хлопнул меня по плечу.

– Я не… Сколько тут… нас?

– С полмиллиона, я прикидывал уже.

Помолчали. Наконец Циклоп шагнул вперед:

– Ну что, пошли, что ли. Тебя звать-то как?

– Клим, – машинально ответил я и, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, да и из уважения, тоже спросил: – А тебя?

– Меня? Ну, зови Лускусом. Это погоняло такое, типа…

Я молча кивнул, но про себя усмехнулся – уж очень не вязалось латинское «Одноглазый» с люмпенским словечком «погоняло».

Одно радовало – стояла прямо-таки курортная теплынь, от нагретых Эос камней шел ощутимый жар. Спустившись с бугра, мы очутились среди множества людей, по большей части одетых в такие же, как у Циклопа, желтые робы. Многие спали, некоторые играли в карты, кто-то просто сидел, бездумно глядя в небо. Меня поразило, что несколько десятков, а может, и больше сотни тысяч мужчин, а в основном вокруг были мужчины, ничего не делают ни для собственного, ни для чужого спасения.

Между тем в броуновском движении людских масс на равнине возникла некоторая упорядоченность.

– Это чегой-то там? – заинтересованно пробормотал Циклоп-Лускус, вытягивая шею. – Ага, никак начальство какое-то… Клим, у тебя два глаза, погляди-ка, что там такое?

Я всмотрелся, сощурив глаза.

– Темно-синие мундиры, человек двадцать. Военно-Космические силы, полетная группа. Наверное, уцелевшие члены экипажа. С ними толпа. Ничего не пойму… Ряженые, что ли? В простынях каких-то… Пошли поближе!

Лускус в ответ криво дернул ртом.

– Поспешай медленно, браток. Они сами сюда придут. Странно, что без конвоя…

Я хотел спросить, о каком конвое идет речь, но не успел – среди желторобников началось шевеление, и вскоре на вытянутой площадке, свободной от обломков модуля и камней, появились те, про кого Лускус сказал:

– А вот и авторилы засуетились.

Слова эти – «конвой», «авторилы» – вкупе с желтыми робами и странноватым поведением их обладателей навело меня на определенные мысли.

– Погоди, э-э-э… Лускус, так вы что, заключенные?

Он усмехнулся:

– Уж не комсомольцы-добровольцы. А ты не знал, что ли? Да весь транспорт набили нашими под завязку! Тут и пленные солдаты Коалиции, и уголовники, и ссыльники, и выселенцы. Монгольский мятеж в конце войны помнишь? Все тут, с семьями. Куда девались «свободные шотландцы», знаешь? Тоже тут. А Корпус спасения знаешь как формировался? Пацифистам предложили – или на военные заводы, или каналы рыть в Сахаре, или сюда. Многие согласились.

– Ты тоже заключенный?

– Тоже, – коротко ответил Лускус и пихнул меня локтем: – Гляди!

На площадку, где собралось несколько сотен желторобников, вышла группа людей в синих мундирах. Впрочем, там были не только члены экипажа «Руси» и вэкаэсники. Серебристые комбезы Корпуса спасения, камуфляжные армейские куртки, белые арабские бурнусы, пестрые стеганые халаты, даже парочка оранжевых плащей из спасательных комплектов. Словом, народ подобрался разный. Одного я узнал – это был рядовой информационно-аналитической службы эвакотранспорта, низенький человечек с прилизанными волосами, которого звали Иеремия Борчик.

Впереди шла высокая женщина-офицер, сопровождаемая двумя здоровенными вэкаэсниками в форме службы корабельной безопасности. Парни угрюмо оглядывались, вертя в руках железные прутья. Женщина же шагала прямо, держалась уверенно, и, глядя на нее, сразу становилось ясно, кто тут старший, несмотря на то что индикация на погонах не работала.

Что-то в ее походке, в движениях показалось мне знакомым, но лица я разглядеть не смог – мешали люди вокруг.

– Вот теперь пошли-ка поближе. Как-никак начальство прибыло. – Лускус подхватил меня под руку и потащил вниз. Я и сам уже понял, что оставшиеся в живых члены экипажа собирают своих и совершают, если говорить армейским языком, рекогносцировку. Стало быть, мне нужно было как минимум обозначиться.

Женщина остановилась. Напротив нее стояли человек шесть желторобников, носящих свои арестантские куртки с подчеркнуто небрежным изяществом, на манер гусарских ментиков. Суровые лица украшали шрамовые татуировки, на коротко стриженных головах белели выбритые анки, молнии, свастики и прочие оккультные знаки. Впереди стоял невысокий худой мужчина, голый череп которого украшал вытатуированный паук.

– Это заправилы из Пенемюндского лагеря, – пояснил мне Лускус. – Отморозки конченые. Тот, что с пауком на башке, – Йен «Каракурт» Ван-Варенберг.

– Голландец? – спросил я.

– Ублюдок, – ответил Лускус. – Во время войны был заместителем командира корпуса диверсий и террора. Это он придумал гирляндное повешение. Говорят, сам, лично убивал всех пленных женщин-офицеров. Как от пули ушел – не знаю. Скользкий, сука. И опасный…

О Ван-Варенберге я слышал. Вот уж не думал, что такие выродки после победы остаются жить. Видимо, всеобщая военная амнистия, объявленная победителями в порыве гуманизма, творила настоящие чудеса.

– Почему ваши люди не участвуют в разборах завалов и помощи раненым? – спросила вэкаэсница, глядя куда-то в сторону, точно она обращалась не к Варенбергу. Услышав ее голос, я вздрогнул. В голове закружился настоящий хоровод: «Неужели она? Здесь?! Но как, откуда?..»

– А кто интересуется? – холодно полюбопытствовал Каракурт. Он стоял, заложив руки за спину и широко расставив ноги в высоких армейских ботинках.

– Исполняющая обязанности военного коменданта планеты Медея, майор Военно-Космических сил Земли Анна Морозова.

За спиной у Варенберга послышался смех. Он тоже улыбнулся, на короткий миг превратившись в веселого и даже обаятельного человека.

– А не подскажете ли, майор, кто назначил вас на эту должность? Я вижу, что вы связист, ведь так?

Акка – теперь, услышав имя и фамилию, я уже не сомневался в этом и полез вперед, расталкивая внимательно прислушивающихся к разговору заключенных, – ответила коротко:

– Согласно Уставу ВКС в случае особых обстоятельств или аварийной ситуации на борту судна и на любой иной территории командование принимает старший по званию офицер. Я задала вам вопрос о вашем бездействии – потрудитесь дать ответ.

– А не будет никакого ответа, – пожал плечами Варенберг. – Нам обещали, что на Медее мы станем свободными людьми…

Вокруг одобрительно зашумели, но Каракурт поднял руку, и все затихли.

– Вот Медея. Вот мы. Мы – свободны и делаем то, что хотим. Разве не так, майор?

– Нет так. Ситуация вышла из-под контроля, и вы это прекрасно понимаете. На территории объявлено военное положение, а следовательно, действуют законы военного времени. И перестаньте прикидываться, Ван-Варенберг, у меня нет времени на эти игрища.

– Ну так, может быть, поиграем в другие? – изогнув шею, Каракурт скорчил непристойную гримасу, оскалив зубы и высунув извивающийся язык.

Акка отвернулась от него и обвела взглядом желторобников.

– Я обращаюсь ко всем бывшим заключенным: наше положение отчаянное. Волей случая и обстоятельств мы оказались в беде, в западне, и если хотим выжить, должны рассчитывать только на свои силы. Сейчас там, возле модуля, идет борьба за жизни людей, оказавшихся под завалами и заблокированных во внутренних помещениях. Все, кто может помочь, – помогите. Остальным Бог судья, но помните, что каждому воздастся по делам его… И еще: вечером, после захода Эос, жду ваших старших в штабной палатке на берегу реки. Ориентир – красный вымпел. Состоится совещание командования и представителей колонистских общин.

И Акка двинулась дальше, проигнорировав кривляющегося Ван-Варенберга.

– Э-э, дамочка майор! А можно я попозже приду, а? – захихикал он, пытаясь загородить ей дорогу.

– Зачем? – хмыкнула Акка, небрежно отодвинув Каракурта. – От курочки хоть яичко, а от петуха и того нет.

Зэки заржали – Ван-Варенберг и его отморозки еще во время войны открыто придерживались доктрины «женщина – ошибка природы», предпочитая скреплять свое боевое братство не только кровью, а это никогда не пользовалось поддержкой большинства солдат Великой Коалиции.

– Тварь! – заорал Каракурт, скидывая куртку. В руке у него блеснул спринг-найф.

Я оттолкнул стоящего передо мной желторобника и оказался возле Акки. Колено запульсировало болью, ладони сделались влажными.

Ван-Варенберг прыгнул вперед, отводя руку с ножом для удара. Безопасники с железными прутами, все это время стоявшие в отдалении, поспешили на помощь своему командиру, но прежде чем они успели остановить Каракурта, откуда-то сбоку вырос вездесущий Лускус.

Он ловко вывернул спринг-найф из пальцев Каракурта, что-то тихо сказал ему и втолкнул в гущу сгрудившихся зэков. Спрятав нож, мой негаданый приятель шутливо поклонился застывшей Акке и закричал, обращаясь к желторобникам:

– Братва! Дела и впрямь херовые. Выжили мы чудом, а могли б подохнуть в этой консервной банке. Но там остались наши братки, те, кому не повезло. Оглянитесь вокруг – все видят своих корешей? Где они? Так что кончай базар. Да и Сыч утром сказал – если попросят, надо помочь…

Если на протяжении короткой речи Лускуса зэки угрюмо молчали, то последняя фраза произвела на них магическое действие – народ зашевелился и начал расходиться. Со всех сторон слышалось:

– Ну, раз Сыч… Надо помочь, надо!

Лускус тем временем еще раз поклонился Акке:

– Домина Анна, не волнуйтесь. Все будет тип-топ.

И растворился в толпе.

Я стоял, смотрел на Акку и даже, кажется, улыбался. Она, бледная, с плотно сжатыми губами, тоже смотрела на меня.

– Здравствуй, Аня. Ты – тут?

– Здравствуй, Клим. Как видишь. Что с ногой?

Я скривился:

– Ерунда. Ушиб и царапина. Как ты? И все же – почему здесь?

– Потом, Клим, все потом. Если в состоянии, приходи в штабную палатку, у нас каждый человек на счету. Все, до встречи.

И она ушла, сопровождаемая своими безопасниками. Я смотрел ей вслед, а в голове раскручивалась лента воспоминаний…

Акка. Аня Морозова. Мы не виделись десять, нет, одиннадцать лет. Она почти не изменилась, только отпустила волосы, да возле серых глаз залегли едва заметные морщинки.

Высокая, худая, Акка имела, как говорили в Великом веке, «фигуру манекенщицы». Но при взгляде на нее мне почему-то всегда думалось другое. На ум приходили былинный Север, «Калевала», саги Снорри Стурлусона, все эти «Пророчества Вёльвы» и «Песни Высокого».

Впрочем, свое чудное прозвище она заслужила не за внешность, а за характер. Аккой ее прозвал на третьем курсе известный институтский острослов Борька Коровкин. Мы тогда всей группой отправились в поход по Полярному Уралу и попали под снеговой заряд. Холод, метель, сугробы по пояс. Если бы не Аня, многие из нас так и остались бы там, на склоне мрачной горы Пай-Яр. Но она, точно в нее вселился какой-то бешеный ненецкий демон, буквально на себе вытащила группу, подгоняя отстающих, помогая ослабевшим, подбадривая отчаявшихся.

«Кто не может летать, как мы, пусть сидит дома!» – говорила Аня, и здоровые парни, задушено хрипевшие: «Все, не могу больше», распрямляли спины, забирали у девчонок рюкзаки и шли за ней напролом. Вот тогда Борька и вспомнил Акку Кнебекайзе, вожака гусиной стаи из «Путешествия Нильса». Кстати, «акка» с карельского переводится как «госпожа», и тут дошлый Коровкин угадал на все сто.

Наш с Аней роман начался случайно. Она всегда нравилась мне, но ледяное спокойствие и уверенность, исходившие от нее, создавали между нами незримый барьер, а отчасти и пугали – ну не может женщина быть такой… сильной.

Акка напоминала богиню, случайно оказавшуюся среди людей. Богиню не в смысле красоты, а потому что ее логика, ее поведение, ее эмоции были непохожи на обычные, женские.

И все же я рискнул. Мы встречались полгода, потом стали жить вместе. Аня оказалась хорошим, да чего там, просто идеальным другом – заботливым и преданным. Но дружба между мужчиной и женщиной – нонсенс. А любви у нас как-то не получилось. Иногда мне казалось, что я на время сумел растопить ту ледяную корку, что сковывала ее душу, но скорее всего я просто попал в плен иллюзий.

Она была очень смелой. Точнее, не так – она не знала, что такое страх. Или вот, точнее всего: она боялась только одного – испугаться. И поэтому ежедневно, ежечасно доказывала себе и всем вокруг, что ничего не боится и все может. А любовь – это помимо прочего еще и страх, боязнь. Страх за любимого человека и боязнь его потерять.

Помню наш последний разговор. Мы тогда сильно поругались, оба были на взводе. Она начала собирать вещи. Я подбрасывал реплики, как поленья в топку. Злые мысли, злые слова…

Упаковав контейнер с вещами, она лихо закинула его в раззявленный порт транспортера и сказала с усмешкой:

– Больше всего я не люблю генавров. А ты, Клим, даже не генавр. Так, генаврик. Не обижайся, но таких, как ты, – миллионы. Вы мотыльками кружите вокруг пылающей лампы эпохи, но не рискуете приблизиться к ней близко, потому что знаете – сгорите.

– Что такое генавр? – угрюмо спросил я.

– Герой нашего времени, сокращенно.

– Какое время, такие и герои… – Я вдруг почувствовал внутри какую-то ошеломляющую пустоту.

– Не обиделся? – Она прищурилась, взялась за ручку двери.

Я промолчал. Я не сказал ей тогда, что обиделся, и очень. Но не на нее. На правду.

Мы расстались как раз накануне войны Востока и Запада. После я узнал от общих знакомых, что Акка тоже пошла в армию, но, в отличие от меня, не в сухопутные войска, а в ВКС. С тех пор мы и не виделись, а потом жизнь завертела, закружила меня и вот выкинула на каменистое плато где-то на планете Медея…

Наша встреча здесь показалась мне знаком свыше, перстом судьбы, и жизнь, еще несколько часов назад напоминавшая ад наяву, вдруг обрела скрытый до этого смысл. «Быть может, все это произошло лишь для того, чтобы мы вновь встретились?» – подумал я и почему-то даже не удивился откровенному цинизму, явно звучавшему в словосочетании «все это». Десятки, а может, и сотни тысяч жизней – вот что такое «все это». Да, я удивительно бездушная скотина, но надо быть честным хотя бы с самим собой – встреча с Аккой для меня важнее «всего этого». Такая вот эгоистичная откровенность…

Лускус возник возле меня, как будто вывалился из абсолютного поля.

– Айрон-мейден! – совершенно серьезно сказал он, кивнув вслед Акке. – Давно знакомы?

– Давно… – рассеянно ответил я.

– Ага. Ну ладно. Ты вот чего, Клим. Давай шкандыбай в штаб ихний, как раз к вечеру дойдешь. Твое место там, да и мое, наверное, тоже. Вот это Миха, он проводит и поможет, если что… Все, бывай здоров, браток!

И не дав мне сказать ни слова, этот загадочный человек опять исчез. Я крикнул ему вслед:

– А кто такой Сыч?

Но вопрос остался без ответа.

Миха, маленький мужичонка с красным, постоянно двигающимся, точно резиновым, лицом, топтался поодаль.

– Пошли, что ли, начальник, – сказал он и шмыгнул носом.

И мы пошли…

По дороге я задал своему провожатому тот же вопрос – про Сыча. Миха снова шмыгнул и ответил так:

– Дык оно тебе надо – Сыч этот? Чекасить кеды по квестам – хедулину сломишь.

Настаивать я не стал. Моя хедулина, в смысле – голова, и так разламывалась от боли. Мы шли от холма к холму, то и дело натыкаясь на группки людей. Меня поразило обилие женщин с детьми и стариков. Иногда нас окликали, спрашивали, не видели ли мы такого-то или такую-то.

Чадящая дымом громада модуля медленно приближалась. Вокруг кипела работа – добровольцы растаскивали обломки, выискивая под ними выживших. Из трещин корпуса сочилась разноцветная слизь – оставшись без энергоподпитки, биопласт, которым были облицованы практически все внутренние помещения модуля, начал гибнуть и постепенно вытекать наружу.

Мертвых складывали отдельно, рядами. Их оказалось много, очень много. Искалеченные тела, разможженные головы, остановившиеся глаза, бездумно глядящие в чужое небо, в котором кружились черные птицы, издающие пронзительные крики…

Вскоре мы увидели импровизированный госпиталь – сотни, а то и тысячи людей лежали прямо на земле. Многие были без сознания, возле некоторых хлопотали родственники. Стоны и вопли били по ушам, и хотелось бежать, бежать прочь от этого кошмара.

Нога болела нестерпимо, я весь покрылся липким потом, перед глазами плавали какие-то темные пятна.

– Начальник, садись, лечить твою футовину будем, – распорядился Миха, заметив мое состояние.

Он вынул из-за пазухи несколько уже знакомых мне трубочек, снял колпачок с одной из них и вколол дозу голубой мутной жидкости.

– Что это? – дрожащими губами еле слышно спросил я.

– Кайфушка. Ща все гудово станет. На вот, как дойдем, ширнешь эту хрень, и полежи, понял?

Хрень оказалась уже знакомой мне ампулой с комплексом номер три. Я сунул ее в карман, и тут начало действовать зелье, вколотое Михой. Видимо, это был боевой стимулятор, потому что боль сразу точно отрезало, голова стала ясной, а все тело наполнила неудержимая жажда движения.

Быстрая речушка, текущая с гор, весело переливалась перекатами, совсем по-земному щебетала что-то на своем речном языке, и мне вдруг ужасно захотелось искупаться. Стимулятор бурлил в моей крови, и все казалось возможным, все было по плечу.

– Миха! Айда купнемся!

– Ты че, начальник, суперноуп! – серьезно ответил мой провожатый, нахмурившись. – Ватерка – это ж питье. Пиплы убьют, если залукают. И потом – футовина твоя по звезде пойдет сразу. Терпи, начальник, это кайфушка тебя дурит. Вона редовину на палке сечешь? Это сабжуха наша, пришли, почитай…

Впереди показалась штабная палатка, а точнее, импровизированный шатер из кусков серой упаковочной материи. Вэкаэсники использовали в качестве флагштока саморазворачивающуюся десятиметровую антенну от разведывательного скаера, поэтому развевающийся красный лоскут был заметен издалека.

Возле палатки за складным столиком на сломанном стуле сидел угрюмый брюнетистый лейтенант-вэкаэсник с потухшими погонами и нашивками штурманской группы. Он устало выговаривал сгрудившимся вокруг разноплеменным колонистам:

– Сперва раненые. Сколько раз повторять! Раненые, детишки и старики. Остальные добывают пайки самостоятельно. Если кого заметим в мародерстве, то по закону военного времени…