Текст книги "Объект «Зеро»"

Мы уже не бились, а попросту сдерживали тварей, но они все напирали, и живая шевелящаяся стена выросла выше баррикады, нависая над нашими головами.

– Нужно больше дров! Больше! – раздался голос Акки, и я отметил про себя с радостью – жива, жива!

Силы наши были на исходе. Вокруг давно стояла кромешная тьма – наступила ночь, озаряемая лишь пламенем костров. Упершись в сплошную массу червей, встав плечом к плечу, подпирая спинами тех, кто стоял в первом ряду обороны, мы держали этот живой каток, эту орду безмозглых существ, способных не просто убить – поглотить, пожрать нас всех. Нас, людей, землян, хозяев Галактики, властелинов плазмы, покорителей пространства!

От страха и ощущения неминуемого конца многие принялись кричать. У некоторых нервы оказывались крепче разума, и люди сходили с ума, добровольно бросаясь в самую гущу тварей, прямо в фиолетовый зев ближайшего червя.

У меня натурально трещали кости от натуги. Сзади, с боков, даже, кажется, снизу меня подпирали тела защитников баррикады, которым тоже приходилось несладко. Упираясь голыми руками в скользкое тело червя, я то и дело менял руки, проваливающиеся в прозрачную плоть – и тогда червь, а вместе с ним и те, что сгрудились вокруг него, на несколько сантиметров продвигались вперед. Я понимал, что вечно так продолжаться не может, что в конечном итоге твари одолеют. Понимали это и остальные…

– Держитесь! Мы ведем огненный вал! Еще немного! – закричал кто-то сбоку. Я хотел послать его ко всем чертям, но воздуха в груди хватило только на жалкое шипение.

Живая стена, состоящая из колонистов, медленно проминалась под давлением червей. «Еще пара минут, – и мы все просто упадем, они сомнут и раздавят нас, – равнодушно подумал я. – Вот и все, человек разумный. Без оружия, без электричества, без своих мудреных машин, один на один с природой и порождениями ее ты, оказывается, стоишь немного. Немногого, а то и вовсе – ничего…»

В голове гудело. На какой-то момент стало очень обидно – погибнуть вот так, на чужой планете, пусть и выбранной добровольно. Перед глазами побежали строчки некролога: «Сегодня мы прощаемся с Климом Елисеевым. Он бессмысленно жил, бесславно умер, и тело его было съедено гигантскими сухопутными кишечнополостными на планете Медея».

– Дети! Там наши дети! Если они прорвутся… – голос Акки долетел до меня словно из другого мира.

Дети… Вдруг стало нестерпимо стыдно. Стыдно так, что защипало в носу. «Он бессмысленно жил…» Но жил же! А они, эти ребятишки, что волей своих родителей, а по большому счету – волею судьбы, оказались здесь? Они и пожить-то не успели. Вообще – никак. И что, их тоже сожрут эти хрустальные твари? И мы – я, все – ничего не сможем сделать? Ничего, чтобы защитить своих детей, детенышей, ради которых, собственно, и живем? Мы, люди, – и ничего?!

До ломоты в деснах сцепив зубы, я из последних сил уперся ногами в скользкие от дождя и крови камни. Слепая злоба обрушилась на меня, как лавина, и ненависть – к червям, к этой неправильной планете, к тем, кто загнал сюда тысячи людей, к несправедливости жизни, к себе самому, убогому – заклокотала во мне, точно кипящая вода в котле.

Я завыл. Завыл, как воет дикий зверь, загнанный охотниками в ловушку, попавший в западню, в капкан, из которого уже не выбраться. Пусть я умру здесь, на этих серых холодных камнях, но я буду бороться до последнего, и безносой старухе с косой моя жизнь обойдется дорого!

Думать об усталости, о том, как больно и тяжело сейчас моему бедному телу, о ноге, что едва зажила, о рвущихся мышцах и связках, о руках, что все глубже и глубже погружаются в рыхлое тело червя, словом, думать о себе я уже не мог. Мной владело только одно желание – выстоять, выдержать натиск этой безмозглой алчной протоплазмы, что пришла из неведомо какого мрака за нашими жизнями. Мы были с ней на равных – живое против живого, животные против животных.

Природа, конечно же, намного лучше подготовила червей для вот таких вот тотальных битв на уничтожение. Но у людей имелось тайное оружие, могучий козырь, который позволил нам выжить в дремучие времена каменных топоров и невыделанных шкур. И козырь этот именовался вовсе не разумом.

Ярость. Спящая в неведомых глубинах подсознания ярость, что в критические минуты делает немощного – силачом, труса – отважным храбрецом, а отчаявшегося неудачника – покорителем Вселенной. И ярость ударила в меня, как в колокол, ослепительной горячей вспышкой взорвалась в мозгу, выжигая ненужные мысли и сомнения. А потом в голове набатом зазвучали строчки поэта, жившего двести лет назад, в Великом веке, и умершего от ран, полученных на войне, что тоже зовется Великой:

 
Но мы уже не в силах ждать,
И нас ведет через траншеи
Окоченевшая вражда,
Штыком дырявящая шеи.
Бой был коротким. А пото
Глушили водку ледяную,
И выковыривал ножом
Из-под ногтей я кровь чужую… [1]1
  Гудзенко.


[Закрыть]
 

Вой отчаяния, что бился во мне, сменился рыком. Звериным рыком, на который человек, кажется, и не способен. И рычание это подхватили те, кто стоял вместе со мной на баррикаде, из последних сил удерживая натиск хрустальных червей.

Почти физически я ощутил в тот момент, как с нас слой за слоем облетает корка того, что зовется цивилизацией. Мудрость, знания, опыт поколений предков – все к черту! Мы в тот миг вновь стали зверями, самыми грозными и беспощадными зверями во Вселенной. Зверями, защищающими своих детенышей.

Ярость наша выплеснулась наружу, и переливчатые твари дрогнули. Не знаю, могли ли они почувствовать это, но мне показалось тогда, что черви испугались. Испугались – и ослабили натиск…

– Круши! Бей!! Вали!!! – Прямо по нам, по нашим головам и плечам с остервенелыми криками побежали люди, и тотчас же впереди затрещало, зашипело, запахло паленым.

И мы, почти уже опустившиеся на колени, почти смятые, начали подниматься. Рев стоял такой, что, казалось, камни вибрировали под ногами. Пламя ударило мне в глаза – совсем рядом полыхали наваленные прямо на баррикаду древесные стволы.

– Па-аберегись! Бойся!! Раз-два-три!!! – орал кто-то, а сзади множество рук передавали мокрые деревья, выкорчеванные с корнем, и их темные туши тут же летели в огонь.

И я вместе с теми, с кем еще минуту назад держал живой вал, с азартом, с хохотом и бранью поднимал тяжелые стволы, бросая их в огонь на счет «Три!».

В тот момент я не видел – просто не было времени обернуться, – что все пространство между Перевалом и лесом, вся эта каменистая двухкилометровая пустошь заполнена людьми. Не знаю как, но все, вся колония вдруг поняла, ощутила, что в этой битве никто не может оставаться в стороне, иначе – конец.

Мужчины, женщины, старики и старухи, дети вплоть до самых маленьких, они скопом бросались на каменные сосны и буквально валили их, выдирая узловатые корни из черной мокрой земли. Другие волокли к нам на баррикаду вывороченные деревья, волокли бегом, задыхаясь, падая, калечась. Все, все той страшной ночью делали одно – боролись за жизнь.

Сплошная огненная стена отгородила нас от червей, когда ночь была уже на исходе. Мы ушли с баррикады – теперь там бушевало пламя. Акка, возвышаясь на груде камней, распределяла подносимое топливо, следя, чтобы огонь не ослабевал.

Я уселся прямо в грязь, рядом со мной без сил попадали остальные защитники баррикады, те, кто сдерживал натиск червей все эти бесконечно долгие часы – или минуты?

Говорить никто не мог. У многих дрожали руки, а зубы выбивали барабанную дробь. Не от холода, просто так уходила в свои потаенные убежища наша ярость, ярость, что спасла нам жизни…

– Звезды! Смотрите – звезды! – закричала какая-то девчушка, перемазанная сажей и землей. И только тогда я вдруг заметил – дождь кончился. Свежий ветер холодил лицо, и хотелось дышать, дышать, пить этот воздух, потому что с каждым вдохом я ощущал – я жив! Жив!

Небо на северо-востоке посветлело, разметанные ветром обрывки облаков окрасились багряным, и вскоре Эос, наше солнце, наша Зоряная звезда, выглянула из-за дрожащего горизонта.

Я никогда не слышал, чтобы люди кричали так радостно и так искренне. Мы вопили, глядя в ослепительные глаза встающего светила, как вопили тысячи и тысячи лет назад на далекой Земле наши первобытные предки, радующиеся победе света над тьмой. Многие протягивали к Эос руки, кто-то поднимал повыше детей, кто-то плакал, кто-то смеялся – и всеобщее ликование бушевало над пустошью, как пламя, что помогло нам победить скользких тварей из мрака.

На скалы крайней горы забрались ребята из команды Прохора Лапина и вскоре сообщили, что черви расползлись по всей равнине, и, судя по всему, они уходят на юго-запад. Акка распорядилась притушить огонь на баррикаде, но заготовку дров продолжать до темноты.

Ветер, что дул с севера, с далекого моря, усилился. Был он теплым, и земля начала парить, отдавая полученную за дни дождей влагу.

Наши потери за эту безумную ночь оказались огромными – тысяча шестьсот семьдесят два изуродованных червями тела лежало на просыхающих камнях. Сколько сгорело, сколько пропало бесследно – это еще предстояло выяснить. Чернышов, мрачный более обыкновенного, занялся этим скорбным трудом.

Смотреть на лишенные кожи, скрюченные трупы я не мог – и ушел к Обрыву. Мне хотелось побыть одному, просто посидеть. Мыслей не было, после невероятного напряжения, после всего, что произошло ночью на баррикаде, я чувствовал себя пустым и звонким, как барабан.

Эос поднялась довольно высоко, но дымка испарений делала ее оранжевый лик несколько размытым. Небо пожелтело, воздух над Обрывом дрожал. Я развалился на просохших камнях, уступами уходящих вниз, в бездну, и принялся насвистывать мотивчик, который запомнил еще в юности. Услышал я эту детскую песенку, когда изучал темную зону И-нета, случайно наткнулся на древний сайт с песнями Великого века. Слова почти забылись, в памяти остался только мотив и один куплет, который я про себя и напевал по кругу:

 
Чунга-чанга, места лучше нет,
Чунга-чанга, мы не знаем бед.
Чунга-чанга, кто здесь прожил час,
Чунга-чанга, не покинет нас…
 

Неожиданно я увидел в стороне, метрах в десяти от себя, там, где кустарник подходил прямо к краю обрыва, высокую неподвижную фигуру. Не узнать этого человека я не мог – двухметровый уроженец индийского штата Харьяна Минхас Багика Синх был самым рослым среди колонистов.

Он не видел меня. Сложив руки на груди, индус молча смотрел на светило, потом заговорил. Голос его, звучный и глубокий, заставил меня замереть, прижавшись к камням:

– Теперь я все знаю, о Творец. Ты не такой, как рассказывал мне гуру. Ты жесток и властен. Ты испытываешь своих детей, и страдания наши доставляют тебе радость. Зачем? Для чего? Чего хорошего в чужой боли и смерти? Быть может, мы провинились перед тобой тем, что перестали верить? Или жертвы наши показались тебе скупыми?

Ты не дашь мне ответа на эти вопросы, я знаю. Ты промолчишь, потому что тебя нет. Да – нет! Ты – выдумка! Тебя придумали те, кто под именем твоим хотел спрятать свой страх, свою слабость. Истина же в том, что тебя нет. До конца я познал ее сегодня ночью. Я видел смерть и муку сотен и сотен. Я видел, как они, чтобы победить, обратились в животных, отринув разум и память. Ты не мог бы этого допустить, будь ты таким, как говорил о тебе гуру. Значит, тебя нет. Или ты – другой, но это одно и то же.

О, теперь я знаю правду! Я, все мы, все люди – мы живем в преисподней. Ты, Творец, которого нет, ибо не может быть такого бога, давным-давно заточил весь род людской в эти огненные области сущего. Здесь мы ежедневно, ежечасно встречаемся с мерзкими ракшасами и асурами. Здесь многие из нас сами становятся асурами и начинают пожирать себе подобных. Нам нет спасения – так ты замыслил, повелитель Зла. Но планы твои будут нарушены! Я, Минхас Багика, узрел путь, и я пойду по нему сам и поведу тех, кто захочет. Мы разорвем порочный круг, созданный тобой для услады твоих страстей и желаний. Мы станем другими. Не такими, как ты хочешь, но такими, как хотим мы! И в знак крепости слов моих я отрекаюсь от тебя. На, возьми все свое – и нет тебя боле!

С этими словами индус сорвал с руки стальной браслет и бросил его в Обрыв. Следом за браслетом полетели в пропасть кинжал, гребень, а потом и вся одежда Минхаса.

Голый, с растрепанными волосами, он поднял руки и нараспев произнес:

– Будь не таким, как человек, – и спасешься!

Сказав это, индус раскинул руки и шагнул в бездну…

У меня не осталось сил на эмоции. С трудом поднявшись, я побрел к палаточному городку с единственной мыслью – выспаться…

9 октября 2204 года

Сегодня мы хоронили погибших. Вещества, выделяемые хрустальными червями, видимо, препятствовали сворачиванию крови, и трупы продолжали кровоточить. Изуродованные тела завернули в саваны из теплоизоляционной ткани, но они быстро пропитались кровью, и мертве-цы лежали у края большой братской могилы, похожие на огромные коричнево-бурые куколки каких-то жутких насекомых.

Трагические события вчерашнего дня произвели тягостное впечатление на колонистов. Люди пребывали в подавленном настроении, многие плакали от страха и отчаяния. Нападение кошмарных созданий, во всем отличающихся от привычных нам существ, явно не прибавило колонистам уверенности в завтрашнем дне, а планете – нашей любви. Я говорю «нашей», потому что сам нахожусь точно в таком же состоянии, что и остальные, и даже ясное небо и приветливая Эос, вызолотившая своими лучами вершины далеких гор, не могут прогнать чувство тоскливой обреченности.

Поскольку опознать трупы было невозможно, жены, дети, родные и друзья тех, кто не вернулся после ночной бойни на Перевале, горевали над каждым погибшим.

Когда тела стали опускать в яму, какая-то женщина в черном платье и хиджабе с горестным воплем бросилась вниз, повалилась на ряды трупов, в исступлении раздирая на себе одежду. Чернышову и Грише Панкратову с большим трудом удалось вытащить несчастную. Печальные афганки увели ее, тихо утешая на своем языке, но женщина продолжала биться в руках соплеменниц, размазывая по лицу слезы и чужую кровь.

После похорон Акка собрала Сокол. На него пригласили только офицеров и младших командиров экипажа «Руси», представителей Корпуса спасения, лидеров и старейшин колонистов. Среди прочих я увидел Рахматулло, Константина Киприади, сирийца Мелеха Хаддама, бедуинского шейха Абд-аль-Рахима и седого как лунь монгольского старшину Балдана. И, конечно же, свои места на скамьях заняли Зигфрид Шерхель, Петр Янович Желтовский и Прохор Лапин. Самым последним явился Лускус, сопровождаемый неизменным Михой. По устоявшейся уже традиции одноглазый командир добровольческих бригад считался еще и посредником между администрацией колонии и заключенными, большая часть которых так и жила обособленно на северо-востоке плато, у Обрыва.

Лускус выглядел удрученным. Он уселся на свое привычное место справа от меня и уставился единственным глазом на поднявшуюся из-за свежеструганого стола Акку.

– Как там? – вполголоса спросил я, имея в виду обстановку в стане желторобников.

– Там, – с упором на этом слове ответил Лускус, – ночью двоих зарезали. Там кричат, что в гробу видали такую мазу и хотят вернуться. Там решили, что лучше уж в лагере, но на олд-мамми, чем в чистом поле на планете, где водятся гигантские самоходные желудки. И еще – там недовольны теми, кто помогает вам: добровцами, мной, Желтовским, Шерхелем и его работягами. В общем, дело дрянь…

Я ничего не успел сказать Лускусу – заговорила Акка. Короткие, рубленые фразы выдавали ее волнение и тревогу:

– Мы столкнулись с опасностью, которая угрожает существованию колонии. Неведение – худший противник. Мы не знаем о тварях за Перевалом практически ничего. Этой ночью нам удалось выстоять, но где гарантия, что завтра весь этот кошмар не повторится, причем в еще больших масштабах? Итак, на повестке три важных вопроса. Первое: нужны эффективные методы борьбы с червями. Пока мы можем лишь устраивать огненные валы – и все. Второе, тесно связанное с первым: чтобы победить врага, нужно его знать, нужно понять, что он такое. У нас нет ксенобиологов и экзотологов, значит, будем пытаться сами. И третье: необходимо как-то поднять моральный дух колонистов. Ситуация очень тяжелая. Все напуганы. У кого какие соображения? Но говорить только по существу.

Смахнув со лба челку, Акка села на свое место и обвела взглядом собравшихся.

– Позвольте? – Желтовский по-школьному поднял руку, получил утвердительный кивок Акки и встал: – Касательно второго вопроса. Всю ночь я провел без сна, размышляя над тем, что такое создания, с которыми нам довелось столкнуться, и пытаясь выявить закономерности в их поведении. И вы знаете, господа, кажется, я нашел такую закономерность!

– Петр Янович, к делу, к делу! – нетерпеливо перебил Желтовского Чернышов.

– Да-да, кончено, – профессор сбился на скороговорку. – Первый хрустальный червь, который был обнаружен, имел весьма и весьма бледный вид, причем в самом прямом смысле этого слова. Помните, это случилось, когда группа охотников под руководством уважаемого Прохора Егоровича… – последовал кивок в сторону Лапина, – привела из-за Перевала дегустационную партию прыгунов. Тот червь был молочного цвета, крайне худ, если можно так выразиться, и совершенно неактивен. Напомню, господа, что погода в ту пору стояла очень теплая и сухая. Когда же пошел дождь…

– Я понял! – взвился Толя Кислицын. – Дождь!

– Тихо! – Акка нахмурилась. – Дайте профессору закончить…

– Собственно, молодой человек прав, – улыбнулся Желтовский, – именно дождь, а точнее сырость, совпал с появлением червей. Рискну предположить, что жизненные циклы этих удивительных животных связаны с движением циклонов. Я, к сожалению, не помню, имеется ли на Медее сезонность климата, или дожди здесь идут круглый год, чередуясь с сухими периодами, как это происходит в субтропическом поясе Земли. Если мы находимся на территории, подверженной смене сезонов, то можно считать, что сезон дождей закончился и нас ожидает несколько недель, а может, и месяцев сухой и теплой погоды. Если же нет, то появление очередного циклона может произойти в любое время. Это один момент. Второй – основной кормовой базой червей, по всей видимости, являются прыгуны, хотя я с трудом представляю, может ли червь поглотить взрослого прыгуна. Как червь, существо в биологическом плане примитивное, беспозвоночное и явно лишен-ное органов слуха и зрения, находит свою жертву? Вариантов два – либо с помощью специальных обонятельных рецепторов, либо с помощью рецепторов тепловых. Прыгуны – теплокровные, и черви могут ощущать исходящее от них тепло. Таким образом…

– Таким образом, мы для них – те же прыгуны! – Прохор Лапин глухо выругался. – Да еще и костры… Короче, мимо эти твари проползти не могли.

– Именно, уважаемый, именно! – Желтовский взлохматил волосы. – Да… Так вот, господа: чтобы обезопасить наше поселение от новых атак, а таковые, безусловно, последуют, ибо, судя по характеру растительности, дожди в этой местности отнюдь не редкость, нам необходимо перекрыть доступ червей через Перевал. Перекрыть высокой, надежной, непреодолимой стеной. Учитывая тот факт, что эти существа, по всей видимости, обладают начатками коллективного разума и умеют одолевать небольшие препятствия навроде нашей нынешней баррикады, создавая живые заплоты, стена должна быть высотой в десять-двенадцать метров. Чтобы, как говорится, наверняка. Другого способа надежно защититься от угрозы я, увы, не вижу. У меня все, господа.

И, победно сверкая глазами, Желтовский сел на место.

– Стена… – недовольным голосом проворчал старый грек Киприади. – На Земле мы бы выстроили ее в два счета. А здесь мы сможем лишь наворотить груду камней и бревен.

– У реки есть глина, – деловито вступил в разговор Рахматулло, скаля из-под густых усов белоснежные зубы. – Можно делать кирпичи, обжигать и строить.

– Герр Зигфрид, а вы что скажете? – поинтересовалась Акка у Шерхеля, сидевшего с крайне задумчивым и озадаченным видом.

– Кирпичи… – невнятно произнес он. – Кирпичи…

И тут мысль, которую Шерхель, видимо, все пытался ухватить, наконец сдалась. Зигфрид просиял и громогласно заявил:

– Фрау Анна, господа! Мы построим стену и действительно сделаем ее из кирпичей. Но кирпичи эти будут не из глины – глины у реки мало, да и качество оставляет желать лучшего… Но у нас есть другое полезное ископаемое, запасы которого, как мне кажется, огромны. Мы будем отливать кирпичи из меди!

– Сумрачный арийский гений в действии, – сердито пробурчал себе под нос Лускус. – Стену-то мы построим, базару нет. С людьми что делать?

Между тем идея Шерхеля при всей своей оригинальности оказалась вполне исполнимой. Зигфрид, Чернышов, Желтовский и Акка быстро, что называется «на коленке», рассчитали нужное количество кирпичей и то, с какой скоростью может их отлить Шерхель. Оказалось, что за сутки непрерывной работы литейня способна выдать на-гора около пяти тысяч пустотелых медных кирпичей, точнее, блоков полуметровой длины. Высота каждого блока-кирпича составляла двадцать пять сантиметров, ширина – тридцать сантиметров. На возведение десятиметровой стены требовалось пятьдесят пять тысяч штук. Таким образом, нужное количество могло быть произведено за десять-одиннадцать дней.

– А крепить чем? – поинтересовался Прохор Лапин.

– Ну, можно опять же глиной… – неуверенно ответил Чернышов.

– Не надо никакой глины! – уверенно рубанул воздух ладонью Шерхель. – Применим простое инженерное решение – кирпичи будут скрепляться сами собой, за счет совпадающих выемок и стержней. Главное – выровнять основание стены, а для этого нам нужен уровень…

– Это можно сделать водой, – неожиданно подал голос длинноволосый сириец Мелех Хаддам. – Мои предки, когда строили храмы и крепости, выводили уровень по урезу воды, налитой в котлован. Вода же всегда ровная…

– Решено. – Акка повернулась к Шерхелю. – Герр Зигфрид, если есть просьбы и пожелания…

– Есть, фрау Анна, – немец бочком начал пробираться к столу, на ходу перечисляя, – нужно две-три сотни человек для бесперебойных поставок руды и дров. Думаю, можно приспособить для этих целей и прыгунов. И самое главное – я могу делать кирпичи из меди. Но я не умею строить. У меня нет опыта.

Акка вопросительно посмотрела на Чернышова:

– Лейтенант, вы как глава Комиссии по кадрам должны знать – у нас есть строители? Архитекторы, инженеры, рабочие?

Никита только развел руками:

– Весь технический персонал будущей колонии находился в первом малом модуле. Можно, конечно, провести опрос среди наших колонистов – у кого есть опыт строительных работ. Но это займет время…

– Мы с мужиками будем строить, – бухнул Прохор Лапин.

– Сумеете? – прищурился Чернышов.

– А куда деваться? Разберемся, – увесисто ответил сибиряк. – Людей только дайте кирпичи эти подтаскивать…

После короткого обсуждения деталей Шерхель, Лапин, Панкратов и назначенный куратором всего проекта Желтовский поторопились начать работу. Никто не знал, сколько сухих солнечных дней нам отпущено и когда ждать нового пришествия червей. Но в том, что это пришествие состоится, сомневаться не приходилось.

Осталось обсудить третий вопрос, и тут Акка обратилась к лидерам колонистов. Она старалась говорить мягко, проникновенно, но мне показалось, что получилось не очень-то хорошо:

– Уважаемые, ради благополучия ваших соплеменников постарайтесь успокоить их. Все будет хорошо. Помощь с Земли обязательно придет. Поверьте, правительство и командование Военно-Космическими силами не бросят нас на произвол судьбы. Земля поможет. Земля спасет. Я знаю – среди прилетевших с вами людей есть священники. Поговорите с ними, пусть проведут службы. Не только для верующих – для всех. Главное сегодня – придать людям силы и уверенность. Вера в Землю – вот то главное, что у нас есть и что поможет нам выстоять и дождаться помощи. Так давайте же укреплять эту нашу веру. Как военный комендант колонии хочу сказать, что со своей стороны мы сделаем все возможное и невозможное, чтобы максимально обезопасить всех колонистов…

Когда мы расходились, я услышал, как шейх Абд-аль-Рахим сказал скрипучим голосом кому-то из стариков бедуинов:

– Вера, Земля… Я лучше буду верить в стену из медных кирпичей и в милость Аллаха. Земля далеко, а Иблис близко. Завтра мы переселимся подальше от Перевала, за реку. Скажи людям – пусть не плачут и не стонут при военных. У нас своя жизнь, у них – своя…

Черви отошли от Перевала и скрылись среди необъятных травяных просторов. Над равниной кружили птицы, в зарослях бурьяна трещали насекомые. Но, несмотря на воцарившееся спокойствие, дозоры на Перевале усилили. Гриша Панкратов предложил совершить вылазку, дабы проверить, что творится на равнине, скрытой от наших глаз пологими холмами. После короткого совещания решено было отправиться завтра утром.

Между тем добровцы уже начали разбор баррикады, подготавливая площадку для строительства стены. Кислицын примчался в штаб, весь покрытый копотью и сажей. Он доложил, что первая, экспериментальная партия кирпичей уже готова.

– Классно получается! Чик-чик, они вставляются друг в друга, как детский конструктор! Теперь только медь таскай да дрова подбрасывай!

Люди трудились не покладая рук. Число добровольцев резко возросло. Наверное, многие просто искали спасения от своих страхов и горестей в работе, благо ее хватало. На всякий случай позади разбираемой баррикады возвели завалы из бревен, возле которых постоянно горели костры. Если бы теория Желтовского об активности червей только в дождливую погоду оказалась ложной и твари вдруг напали на колонию, на их пути должна была встать стена огня.

Прыгуны оказались вполне пригодными для вьючной и тягловой работы. Из жердей и кабелей им мастерили волокуши, и длинноухие звери, смешно фыркая, тащили к литейням угловатые глыбы самородной меди.

Всюду сновали люди. Черные дымы поднимались в бирюзовое небо Медеи, крики погонщиков и грохот загружаемой в котлы-дюзы руды заглушали все остальные звуки. Глядя на эту картину, я ощутил неожиданную гордость за всех нас, за весь род людской. Заброшенные на неведомую твердь, оставшиеся наги и босы, один на один со стихиями, мы все же остались людьми и сумели найти выход. Нет, не прав был несчастный великан-индус, что призывал отречься от нашего пути, от всего человеческого. Мы – люди, и мы победим разумом, а не силой!

Когда на лагерь опустилась ночь, большинство добровцев остановили работу. Лишь в литейнях и на Перевале на вахту заступили свежие смены. Баррикада была почти разобрана, и звонкое многоголосое тюканье ломов и скрежет лопат извещали всех, что начато выравнивание площадки под стену.

Я наскоро поужинал в столовой возле штаба и отправился спать – завтра вместе с Панкратовым, Цендоржем и Михой мне предстояло короткое путешествие в глубь равнины за Перевалом.

У края леса, возле нашего палаточного городка, я услышал за спиной легкие и быстрые шаги.

– Кто тут?

Из мрака выступила гибкая женская фигура. Густые волосы рассыпаны по плечам, на миловидном лице мерцают огромные глаза. Я узнал дочь Константина Киприади, которую до этого видел несколько раз с отцом и братьями, всякий раз поражаясь ее удивительной, если можно так сказать, исторической, античной красоте. Я улыбнулся:

– Привет! Юной девушке не пристало ходить одной так поздно. Ты что, заблудилась?

Она молчала, глядя на меня со странной полуулыбкой. Ветер зашелестел листьями, крикнула где-то в глубине леса ночная птица. От реки тянуло прохладой.

– Тебя звать-то как? – у меня уже стали возникать сомнения в том, понимает ли эта черноволосая гречанка и-линг, и я повторил свой вопрос на русском и английском.

Девушка склонила голову на плечо и ответила тонким певучим голоском:

– Медея.

– Ну да, эта планета – Медея, – согласился я. – Это ее имя. А твое? Как тебя зовут?

– Медея, – повторила она и вдруг тихо засмеялась – точно зазвенел ручей.

Я стоял, несколько обескураженный. Честно говоря, я не знал, как себя вести с этой девушкой. Внешне она была совсем ребенком – лет пятнадцать, не больше, но в движениях, в жестах, в этой загадочной неподвижности иной раз проскальзывал взвешенный опыт взрослой женщины.

– Пойдем, отведу тебя к отцу, – я протянул ей руку.

– Если бы я хотела к отцу, я пошла бы к нему, а не за тобой, Клим, – на чистейшем русском сказала она и снова засмеялась. Мое имя девушка произнесла нараспев, и у нее получилось «Кли-им». Я почувствовал, что краснею. Не хватало мне еще романа с несовершеннолетней колонисткой из патриархальной семьи греческих ортодоксов!

Девушка между тем снова заговорила. Она медленно двинулась вдоль леса, как бы приглашая меня идти с ней рядом. Ощущая себя полным болваном, я тем не менее подчинился.

– Сегодня странная ночь. Я чувствую. Я всегда чувствовала, что однажды в моей жизни случится что-то особенное, необычное. Моя мама назвала меня Медеей в честь древней волшебницы. Отец был против, он хотел, чтобы меня звали, как его мать, Аспасией. Но мама настояла. Потом она умерла. Я росла в доме отца, вокруг всегда было полным-полно родни, всех этих теток, дядек, двоюродных братьев и сестер. Там мне все время казалось, что я не могу дышать…

Она замолчала. Чтобы поддержать разговор, я спросил:

– Откуда ты знаешь русский язык?

– Мама до свадьбы жила в России. У отца дома тоже многие умели по-русски, так было принято. Семейное дело, торговля, а на Черном море все бизнесмены между собой говорят на русском – так проще.

– Ты сказала… – я неожиданно закашлялся, – ты сказала, что искала меня. Зачем?

Девушка искоса взглянула на меня.

– Сегодня странная ночь, а завтра будет странный день. Он изменит многое в нашей жизни. С тех пор как я оказалась здесь, на планете, которую зовут так же, как и меня, у меня постоянно возникают предчувствия. Поначалу мне было трудно их понять, но после того, как я увидела во сне, как на нас напали ужасные чудовища, а потом это случилось на самом деле, я стала другой…

«О господи, она еще и не в себе, – с тоской подумал я. – Надо срочно вести ее к отцу. Время идет, завтра рано вставать…»

– Ты извини меня… Медея, – я старался говорить как можно мягче, чтобы не дай бог не обидеть ее. – Но уже поздно. Твой отец наверняка волнуется, ищет, куда ты пропала…

Кивнув несколько раз, отчего пышные волосы разлетелись темным облаком, девушка остановилась.

– Ты ничего не понял, Кли-им. Но у нас есть время. Много времени. Завтра будет радость и удача. Но забудь женщину с холодными глазами. Тебе с ней не по пути…

Я вздохнул. Бред. Все – бред. Жалко, такая симпатичная, а дурочка. Могла бы стать хорошей женой какому-нибудь достойному парню, вон хотя бы Гришке Панкратову.