Текст книги "Сотовая бесконечность"

– Может, и не лезет никто? – с затаённой надеждой спросил Степан.

– И правда, не видать никого, – поддержал его Родион. – Может, ложная тревога?

– Не может! – отрезал Дед. – Последыш никада зазря тревогу не подымат. Он у нас наипервейший сторож. Нюхач суперовый. Други кланы ево намагались переманить, даж пару раз уворовать хотели, та он чужих чуит за пять килуметров!

– Тогда он, наверное, знает, кто на сей раз прибудет?

– Счас выясню, – пообещал Дед. – Сынок!

Последыш бодро припрыгал к отцу. В руках пацан сжимал широкий тесак.

– Хто лезет нынче, сынок?

Последыш бросил тесак, зажмурился, втянул ноздрями воздух, подавился соплями, закашлялся, выхаркнул огромный комок слизи и снова полной грудью вздохнул. На пару секунд задержав дыхание, шумно выдохнул, разбрызгивая сопли, и издал странный, долгий, рычащий звук.

– Людомедведи, – помрачнел Дед. – Много. Жарко будет.

Последыш снова заулыбался, подхватил тесак и встал рядом с отцом, спокойно ожидая начала схватки.

– Уж что-что, а каково встречаться со зверем лицом к лицу, эти человеки вспомнили… – пробормотал Степан.

– Никогда и не забывали, – сказал Родион. – Это в крови у вас. – Он на секунду умолк и поправился: – У нас, то бишь.

По знаку Деда, который в свою очередь дешифровал невнятные возгласы Последыша, взвились костры. Их яркое пламя застало врасплох тёмные силуэты, вынырнувшие из леса. Грузные, косматые людомедведи застыли на мгновение, стоя на задних лапах. Каждый крупнее человека почти вдвое. Их фигуры – карикатурное подобие человеческих – внушали одновременно и ужас, и отвращение. Отблески костра плясали на их шерсти, глаза горели холодным огнём.

– Пять, – сами собой двинулись губы впечатлённого Степана. – Может, не нападут? Нас же больше?

– Звери бы не стали, а вот люди не остановятся… Сейчас посмотрим, чего в них больше, звериного или человеческого, – спокойно, будто на просмотре кинофильма, отозвался Родион. Старший из напарников стоял, опираясь на топор, насаженный на крепкое топорище из «железного» дерева. Вечером, увидев топор в лачуге Деда, Родион, словно предвидя грядущую заварушку, около часа скакал и прыгал с ним на улице, отрабатывая удары и осваивая новое оружие.

Людомедведи, опустившись на четвереньки, медленно косолапили к башне. Приблизившись на несколько метров, остановились, понюхали воздух и начали медленно обходить людей по кругу, оглашая окрестности устрашающим рёвом.

– Человеческого, – констатировал Родион.

Внезапно со стороны покинутой деревни донёсся жуткий вопль. Женский. Он прорезал ночь, заставив людей вздрогнуть. Женщина закричала ещё раз, вопль перешёл в визг и внезапно прекратился, будто визжавшей перерезали глотку… или перегрызли.

Грязная ругань сползла с побелевших губ Деда. Последыш затрясся всем телом, будто в жестоком ознобе, и когда раздался второй крик, бросился бежать к деревне, но, споткнувшись о ловко подставленную клюку, упал. Сверху на него бросился и прижал к земле один из мужчин, стоявших рядом. Последыш выл низким голосом и вырывался изо всех силёнок, но был он куда слабее державшего. Степан не знал, куда ему смотреть – то ли на людомедведей, продолжавших «обход», то ли на непонятную трагедию, разворачивающуюся под ногами.

Последыша скрутили, поставили на ноги, дали пару оплеух. Он продолжал стонать и трясти головой. Но уже не порывался бежать. Его отпустили, и паренёк закрыл руками-клешнями лицо. Сквозь пальцы текли слезы, перемешанные с соплями.

– Что с ним? – шёпотом спросил Степан у Деда.

Дед долго молчал, пристально всматриваясь в проходившего рядом людомедведя; когда тот миновал их, он ответил, словно выплюнул:

– То Сучка выла.

Твари, сделав полный круг, остановились. Кусты затрещали, и на поляну выломился еще один зверь. Встав на задние лапы, зарычал. Пришедший был заметно крупнее остальных, его морда, вымазанная чем-то, в свете костра казавшаяся черной, до жути напоминала человеческое лицо.

Странное это было лицо. Не людское, но и на звериную морду мало похожее. Словно неумелый скульптор пытался вылепить человека, используя в качестве натурщика зверя. Огромная башка с вытянутой вперед челюстью, в которой блестели чудовищные клыки. Вокруг человеческих глаз голая кожа. Уши по бокам головы, а не на макушке, но заостренные, поросшие шерстью, двигались по-звериному. Из пасти падали тяжелые капли. Остальные людомедведи подошли к нему и приблизили головы, будто совещаясь.

– Вожак, – сказал Родион.

– Вожак, – согласился Дед. – Счас начнут.

– Да. Нам бы сюда пулемёт или, на крайний случай, карабин, – горько вздохнул Степан.

– Последний патрон выпульнули, када мне годов пятнадцать было, – ответил Дед.

После короткого совещания звери, словно договорившись прорвать кольцо в одном месте всей массой, бросились вперёд. Как раз на ту группу, где стояли пришлые напарники.

– Боком нам выйдет сей хлеб-соль, – спокойно сказал Родион, глядя на несущуюся косматую смерть.

– Тем более что и соли не было, – отозвался Степан. В одной руке у него был нож-тесак, а в другой он держал меч, выданный ему запасливым Дедом.

– Ты клинком-то меня не зашиби! – крикнул Дед. – Рядушком махаться буду, в случае чево подсоблю!

Звери на полном ходу врезались в людскую массу, кого-то подмяли, поволокли за собой. Крики, вой взлетели к светлеющему небу…

В этой схватке самым трудным делом оказалось, как и предвидел мудрый Дед, не попасть в человека. Сражение распалось на отдельные схватки. Группа, в которой дрался Степан, завалила одного людомедведя. Едва переведя дух, победители бросились на подмогу остальным.

Степан крутил головой, пытаясь найти в мельтешении тел Родиона или Деда… внезапно встретился глазами с вожаком. Тот, держа в пасти оторванную руку, передними лапами стоял на истерзанном теле. Выплюнув конечность, вожак одним движением разорвал тело пополам, поднялся на задние лапы и, взревев, двинулся к Степану. Дед, оказавшийся у вожака за спиной, увидел, как побелело лицо у Степана, но парень, крепче сжав ладонями меч и тесак, не сдвинулся с места, ожидая нападения.

– Родиоша!!! – возопил староста и бросился на вражеского вожака со спины.

Зверь, уловив приближение врага, молниеносно обернулся; Дед даже опешил, но замаха не прервал, и тяжеленный прут врезался в людомедведя. Это мгновенное замешательство могло стоить человеку жизни – массивная лапа как соломинку отбила прут. Клюку отбросило вместе с Дедом. Его лишь слегка задело когтем, но этого было достаточно, чтобы вышибить из старика все силы. Приподнявшись на дрожащих руках, в дальнейшем за схваткой он мог только наблюдать…

На пути зверя как из-под земли возник Родион и с диким криком прыгнул вперёд, замахнувшись топором. Тяжёлое лезвие ударило зверя в грудь, вынудив пошатнуться. Из глотки людомедведя вылетел рёв, очень похожий на вопль, только что испущенный Родионом. Дед при всей опасности положения не мог не подивиться их схожести. Родион замахнулся во второй раз, но, отброшенный ударом лапы, полетел наземь. Из глубокой раны на груди зверя хлестала кровь. Шагнув вперёд, он замахнулся ещё раз, целя в Родиона, но тут в бок ему вонзился меч Степана. Не глядя, зверь отмахнулся, но Степан ловко увернулся, успев выдернуть клинок. Родион откатился из-под ног вожака и легко вскочил, подняв перед собой топор.

Людомедведь пошатнулся; из раны на бедре била струя – наверное, Степан задел артерию. Зверь, почуяв запах крови, люто взревел и, молниеносно развернувшись, бросился на младшего.

– Ах ты, падла!.. – закричал Дед. Но его слабый крик был больше похож на плач.

Он увидел, как зверь ухватил Степана и, сдавив, рванул вверх, сдёрнул с земли. От дикой боли парень закричал, но, изловчившись, ударил тесаком по жуткой морде. Страшно взревел вожак, однако не выпустил Степана, а сдавил ещё сильнее, и Деду показалось даже, что слышно, как хрустят рёбра парня…

В этот момент Родион, зайдя сзади, изо всех сил рубанул вожака по загривку. С диким рёвом тот отбросил Степана, покатившегося по земле, и развернулся к нападавшему. Родион, подловив зверюгу на развороте, ударил ещё раз, в бок, молниеносно выдернул топор и отскочил назад, уворачиваясь от движения когтистой лапы.

Тогда людомедведь зажал лапами морду и завыл, раскачиваясь из стороны в сторону. Сквозь мохнатые пальцы текла кровь. Его голос перекрыл все звуки схватки. На помощь вожаку, раскидав повисших на них людей, кинулись два уцелевших людомедведя.

Степан пришёл в себя, сел, потряс головой, попытался встать, но ослабевшие ноги не держали, и младший, охнув, повалился лицом вниз. Ещё раз попытался встать, но кто-то схватил его за ноги и поволок. Степан пропахал физиономией несколько метров, прежде чем перевернулся на спину и, злобно лягнувшись, высвободился.

Над ним стоял Последыш.

– Ты чего?! – заорал Степан. – Сдурел?!

Он снова попытался вскочить на ноги, но зашатался и сел. Последыш, подхватив его меч, бросился к ревущему вожаку и рубанул того по ноге. Плохо заточенное лезвие скользнуло, не причинив особого вреда.

– Не-е-е!.. – жалобно вскрикнул Дед.

Время словно замедлилось, и он с ужасом смотрел, как в лицо сыну несётся тяжеленная лапа с растопыренными когтищами. В то самое мгновение, когда она должна была снести голову Последыша с плеч, сын упал – Родион сильным ударом под колени свалил его с ног. Лапа пролетела, задев плечо Родиона, которое тотчас обагрилось кровью. Время дрогнуло и снова рвануло вперед. Руки Деда в изнеможении подломились, он упал лицом в землю, потом перекатился на бок и, опираясь на клюку, тяжело сел.

Людомедведи, спешащие на помощь вожаку, не смогли пробиться сквозь толпу вопящих и рубящихся воинов, возглавляемых Курей, и зверю пришлось сражаться одному уже с тремя врагами.

Последыш, стоя на коленях, изловчился и с размаху чиркнул остриём меча вожаку под коленом, перерезая жилы. Одновременно Родион ударил топором по другой ноге, в колено. Зверь шатнулся. Кости хрустнули. Подоспевший Степан попытался всадить меч людомедведю в грудину. Но ему не хватило сил, чтобы пробить мускульный щит, и лезвие, скользнув по пластинам мышц, едва не задело Родиона, вовремя успевшего отскочить.

Отбросив ногой Последыша, зверь крутанулся на месте, одной лапой схватился за лезвие меча, выдрав его из рук Степана, а второй ударил его в грудь. Степан отлетел на несколько шагов и грянулся оземь. Но, в отличие от былинных богатырей, сил ему это не прибавило. Сквозь мельтешение ног Деду было видно, что парень лежит недвижимо – то ли убился, то ли потерял сознание.

Родион, бросив короткий взгляд на младших, отступил на шаг, размахнулся широко и со всей мочи ударил вожака топором. Тяжёлое лезвие пробило-таки мышцы, с хрустом разворотив грудину, завязло. Не делая попытки выдернуть топор, Родион выхватил нож и, пробивая рёбра, всадил клинок человекозверю в сердце…

Вожак взмахнул лапами, желая прижать обидчика к груди в смертельном объятии, но Родион с неимоверным трудом увернулся. Поднырнув под лапы, он оказался за спиной у людомедведя. Бросив быстрый взгляд на сидящего неподалёку Деда, сделал один длинный прыжок, выхватил у него из рук металлическую клюку, метнулся обратно и мощным ударом раскроил вожаку череп. Раздался хруст, словно прут врезался в дерево. Начавший оборачиваться зверь вздрогнул и медленно осел на землю. Попытался встать, но конечности уже не слушались. Дед, видавший множество смертей, сразу понял: больше зверюге уж не подняться.

Вожак завалился на бок, глаза, оказавшиеся на разных половинах черепа, разваленного почти до подбородка, закатились. Гигантский людомедведь конвульсивно дёрнулся, всего один раз, и затих.

Родион огляделся, зажимая рукой кровоточащее плечо. Только сейчас он понял, что трава, в свете костров казавшаяся черной, красная от крови – солнце поднялось над лесом.

Последыш с превеликим трудом встал и, подволакивая сломанную третью ногу, шатаясь и падая, доковылял до Степана. Опустился рядом с ним на землю, приподнял ему голову и начал растирать виски, сочувственно пуская носом пузыри.

Дед, сделав пару неуверенных шагов, взял протянутую Родионом клюку, измазанную кровью и мозгами вожака. Он провел рукой по налипшим ошмёткам, потом лизнул палец, задумчиво пожевал, сплюнул, огляделся и сказал:

– Ну, вроде б усех завалили.

На поляне чёрными грудами распластались четыре людомедведя. Один, то ли самый сообразительный, то ли самый трусливый, поняв, что победа не светит, израненный скрылся в лесу. Увидев, что битва закончена, из башни горохом высыпали женщины и дети. Они кинулись к раненым, заголосили около погибших, но к тушам людомедведей никто не приблизился.

Куря подошёл к телу вожака, ухватился за рукоятку ножа, торчащего из грудины, одним рывком выдернул его. В образовавшуюся дыру засунул руку и вырвал сердце. Мгновение смотрел на него, а потом протянул кровавый комок Родиону:

– Ешь!

Родион отвёл его руку, молвил:

– Оно твоё.

Вождь людей благодарно осклабился и яростно вонзил острые клыки в горячее сердце поверженного врага.

Степан сглотнул комок, но не смог сдержаться – его вывернуло желчью.

– Они, как встарь, верят, что, съев сердце врага, воин обретает его силу, – задумчиво прокомментировал Родион, наклоняясь к Степану и помогая тому подняться. Потом тем же тоном сказал: – Может, стоит попробовать?.. – но, увидев что-то в выражении глаз младшего напарника, усмехнулся: – Шучу, шучу.

…Она лежала возле своей лачуги. Маленькая изломанная фигурка. Её хвостик в агонии жалобно обвился вокруг уже пустого брюшка – зверочеловек вспорол ей живот и выгрыз внутренности вместе с ребёнком. Люди, возвращавшиеся к домам, резко остановились, сбились в кучу, несколько женщин всхлипнули, детишки, как любые испуганные малыши, вцепились лапками, ручками, хвостиками в подолы матерей. Мужчины, потемнев лицом, крепче сжали оружие. Последыш, протолкавшись сквозь толпу, упал рядом, обхватил маленькое тельце и жалобно заскулил. Он гладил окровавленными руками девичье личико, сведённое нечеловеческой болью, целовал пальчики с коготками, пытался свести края зияющей дыры. Он скулил и бился, разрываясь от такой же нечеловеческой боли. Куря с силой оторвал его руки-клешни, вцепившиеся в тельце любимой, поднял и уволок братишку куда-то, что-то тихонько приговаривая на ходу.

Родион подошел к Степану, который еле стоял на ногах, и выдохнул в самое ухо:

– Всё ещё сомневаешься, что он человек?

Дед, Куря, Степан и Родион сидели за столом – импровизированное заседание генштаба.

– Что с тушами будете делать? Съедите? – поинтересовался Степан.

– Та разе ж мы людоеды каки-нибудь?! – ужаснулся Дед. – Та их ужо наполовину лесной зверь обглодал. Что останется – псам скормим, если те не побрезгуют.

Потом Родион долго и обстоятельно рассказывал, чертя угольком на столе, как выкопать ров вокруг башни, заполнить сухими ветками, полить смолой, чтобы кольцо огня надежно ограждало от нападающих. Ещё он убеждал вождя и старосту построить вокруг деревни огромный забор, сделать ворота. Степан, так же как и постатомные люди, внимал каждому его слову.

– А лучше всего вам из этой дыры перебраться куда-то в город, – посоветовал напоследок Родион. – Города-то должны были сохраниться, ну те, что далеко от станции были. Там всё-таки люди живут.

– Города-то сохранились. Чево им сделаеться. Люди, гришь, живут? А мы рази не люди? А вот пускать нас тудыть нихто й не сбирается, – горько ответил Дед. – Ты, думашь, один умный? Были ходоки. Дней семь-десять иди в любую сторону и упрёсся в огромну таку стену, навроде той, про котору толкуешь. Тока стена та не з дерева, а з камней, поверху колючкой заплетена, та пулеметы поверху и ще таки штуки – огнём харкають. Штоб отсюдова нихто не вышел, во как. Заповедник, гады хреновы, устроили… Ждут, покуда мы вымрем чи выродимся. А вот им усем! – Он сделал неприличный жест, рубанув ладонью одной руки по сгибу локтя другой, знакомый до боли жест, странное дело, сохранившийся в этом мире. – Я-то как вас увидал, так сразу ж и подумал, шо вы з-за той стены…

– Нет, Дед, мы не оттуда, – сжав зубы, процедил Степан, чьё лицо украсил боевой шрам. – Но мы из-за другой… стены.

– А вот стену мы строить не бум, – веско сказал Куря. – Дерева посадим – почище стены буут.

– С колючкой наверху, – невесело добавил Дед, утирая льющиеся слезы.

– Ага, с ей самой.

– И курицы ваши сверху будут гадить, никакого огнемёта не надо, – добавил Степан и пробормотал: – Так деревьям же ещё вырасти надо. Это долго…

Дед и Куря переглянулись.

– Не боись, вырастут, – сказал староста. – Мы уж постараимси. Лес нас полюбляит. Не то шо люди и звери…

Когда Степан и Родион, распрощавшись с хозяевами леса, поравнялись с тем местом, где позавчера куры «посеяли» семена ананасо-лимонок, то увидели, что молодая поросль поднялась уже в человеческий рост.

– Мутанты! – сплюнул младший. – Интересно, а если посеять пулемёт, что вырастет?

– Многоствольная Царь-пушка… Иди уже, – подтолкнул его старший, – пытливый ты наш. Давай отсюда… тикать поскорее. Больно тут звери на человека похожи. Когда наоборот, когда люди звериный облик принимают – и то не так страшно…

– Блин, маразм у меня, что ли? – сказал он тихо-тихо, в спину младшему, когда тот уже достаточно отдалился. – Память подводит, надо же… По характерному говору судя, в Чернобыльскую зону занесло, а ведь в Чернобыле вроде один всего блок навернулся, да и зона тридцатикилометровая была… в упор не помню, где в эти годы так здорово бабахнуло, что зону отчуждения в несколько сот кэмэ огораживать понадобилось?..

Контакты держались незыблемо, точно молекулярным суперклеем схваченные.

Ни малейшего сбоя.

Но – наблюдаемых насчитывалось теперь НЕ ДВА.

Четыре.

Вывод напросился сам собой. Она захватила ещё одну пару. Точнее, разделила пары наконец-то. А захват был произведён с самого начала. Всех четверых зафиксировала она в тот самый момент, когда принц и маршал возникли на Земле. Добавились двое, уже находившиеся здесь. И накладывались «волны», перемешивались, создавая казавшееся невозможным… ментальную интерференцию.

Наложение пары на пару – причина дрожания картины мира. Её подсознание никак не могло выбрать, за какой из спарок следовать. И в моменты переходов мысль расслаивалась, металась между раздвоившимися объектами, пытаясь параллельно уследить за всеми координатами.

Выбрать не удалось. Настроенная на Алексея-младшего, идущая по следу не смогла проигнорировать идентичную копию. И металась, металась между объектами… В конце концов справилась с возросшей нагрузкой и ясно разглядела всех четверых.

Но что же это за «дубли» загадочные?! Кто такие, откуда взялись? С какой луны свалились?.. Точнее, принц с экзаменатором свалились им на головы.

Главный вопрос: почему именно они, эти двое? Ответив на него, можно разобраться и в том, почему она, раньше никогда не ошибавшаяся, вдруг допустила такой СБОЙ.

Не хотела, а придётся. Ювелирно, можно сказать «сапёрно» наведаться в глубины памяти «копий»…

Стоп. Главное – не проговориться на докладе Верховной. Пока не разобралась, что к чему и кто они такие, – себе дороже.

Чёрт! Чёрт, чёрт, чёрт, чёрт, чёрт!!!

Ну почему всё так плохо?!

Фюзеляж трясёт, двигатель работает с перебоями, вот-вот заглохнет.

Вот что значит «не везёт». С утра всё не заладилось.

И что за день такой?

Утром вызвали к замполиту.

– Что же это, товарищ лейтенант Бобриков, получается? Позорим, значит, погоны? Так выходит? – Капитан Швидкый, заместитель командира 356-го истребительного полка по политической части, присел на край стола и закурил «Казбек».

– Това-арищ замполит… – начал было я, но Швидкый, которого лётчики за глаза называли Жабой, слушать был пока не готов.

– Ма-алчать! – рявкнул замполит, и его исказившееся злобой лицо на мгновение действительно напомнило отвратительную жабью морду. Правда, черты его тотчас расслабились, приняв чуть ли не отеческое выражение. Поговаривают, что раньше он служил в НКВД, в Москве. И что выперли его оттуда с понижением в звании за… Впрочем, не важно за что. В наше время меньше знаешь – крепче спишь!

В любом случае, капитана Швидкого в полку не любили. Не был он хорошим человеком. Точно не был! Потому и любой слух, порочащий ненавистного всем капитана Жабу, принимался как само собой разумеющееся.

– Давай-ка побеседуем с тобой, лейтенант, о том, какое поведение приличествует высокому званию – офицер Красной Армии! Армии рабочих и крестьян, которые доверили тебе боевую технику для того, чтобы ты защищал их от немецкой сволочи, ползущей на нашу землю! У нас тут война идёт, если ты не забыл!

Замполит заметно покраснел. И говорить начал с натугой. Я даже испугался немного. Вдруг припадок начнётся?

– А ты чем занимаешься?! – Швидкый судорожным движением раздавил в пепельнице папиросу. Плеснул себе в стакан воды из графина, выпил и тут же снова закурил. – А ты, сук-кин сын, жжёшь народный бензин, развлекая девок из столовой? А ты знаешь, сколько стоит нашей стране, ведущей тяжёлую кровопролитную борьбу с зарвавшимся немецко-фашистским зверем, каждый литр авиационного бензина, а? Отвечай! Что?! Ма-ал-чать! Не знаешь! А это идиотское состязание по стрельбе, которое ты устроил? Знаешь, во сколько обходится стране каждый патрон? Измождённые женщины и сопливые пацаны отстаивают по три смены за станками! И всё это для того, чтобы ты, лейтенант Иван Бобриков, развлекался, стреляя по пустым банкам из-под консервов? Так?!

– Никак нет, товарищ капитан!

– Что «никак нет»?!

– Никак нет! Не для того, чтобы я развлекался, товарищ капитан! Но… – Я набрал в лёгкие побольше воздуха. А-а, будь что будет! – Я не развлекался, товарищ капитан. Я тренировался!

– Тренировался? – скривился капитан. – В чём же ты, Бобриков, тренировался?

– Летать, товарищ капитан!

Я попытался придать лицу максимально честное и придурковатое выражение. В конце-то концов! Пусть я чуток и повыкобенивался перед Машенькой и её подругами. Это же было во время учебных полётов… Так что…

– Вот как, Бобриков? Ну хорошо, а твой тир? Это тоже тренировка?

– Так точно, товарищ капитан! Тренировка! Офицер ведь должен уметь метко стрелять? А у нас занятий по огневой подготовке совсем не проводят…

– Твоя, Бобриков, задача – бить фашистов в небе! А не консервные банки расстреливать!

– Так я и сбиваю! – Я автоматически поправил орден Боевого Красного Знамени. Получил я его всего десять дней назад и ещё не совсем привык.

– Ты орденок-то не тереби! Как дали, так и отнять сможем! – Глаза Швидкого полыхнули неприкрытой злостью. – Думаешь, раз получил «Знамя», значит, уже всё можно?

– Не согласен с вами, товарищ капитан!

– Что-о?!

– Коль мне доверено табельное оружие, значит, я должен уметь из него стрелять! Я так считаю!

– Он считает! Посмотрите-ка, умник какой! Он считает! Ты, что ли, мессеров из своего ТТ сбивать будешь?

– Из ТТ не буду, но в жизни всякое бывает. А тем более, на войне…

– Много ты знаешь, чего на войне бывает… – буркнул замполит, обходя стол и усаживаясь на своё место. – Та-ак! Посмотрим!

Он распахнул неприметную серую картонную папку. К внутренней стороне обложки скрепкой была прицеплена пожелтевшая фотография. Моя, Вани Бобрикова, фотография.

– Значится, что мы имеем? Бобриков Иван Ефимович, тысяча девятьсот двадцать четвёртого года рождения. Сталинградская область. Так, так… Из рабоче-крестьян, школа, Осоавиахим, Свердловское авиационное училище. Так, так…

Жаба перевернул ещё несколько листов. Потом захлопнул папку и с раздражением отбросил её на угол стола.

– Ладно, Бобриков. Свободен пока! Но учти. Я за тобой слежу. Идите, лейтенант!

Замполит открыл первую попавшуюся папку и демонстративно углубился в её содержимое. Я отдал честь и поспешил убраться из его кабинета. Выбежав из здания штаба полка, снял фуражку и вытер выступивший на лбу холодный пот рукавом гимнастёрки.

Вот же сволочь! Крыса тыловая!

Я плюхнулся на скамью курилки и принялся шарить по карманам в поисках папирос.

Сам-то не то что в кабине истребителя не сидел! Даже и пороха, уверен, не нюхал! Хотя нет… Нюхал в энкавэдэшных подвалах, где стрелял людям в затылки из своего именного нагана! И эта крыса ещё будет меня учить, что значит быть советским офицером. Меня, у которого уже семь звёзд на фюзеляже!

– Привет, Ванёк! – рядом приземлился Костя Астахов из второй эскадрильи. – Чего буйну голову повесил?

– Дай закурить! – Я хлопнул по протянутой ладони.

– Ты же бросил! – удивился Костя, но пачку всё-таки протянул.

– Да Жаба пропесочил! Уму-разуму учил, скотина… – Я прикурил от зажжённой Астаховым спички. Закашлялся. Всё-таки уже два месяца не курил.

– И за что же? – Костя с видимым удовольствием затянулся, хитро кося чёрным глазом. Мы с ним познакомились ещё в лётном училище. Лётчиком он был, откровенно говоря, средненьким. Зато человеком чрезвычайно общительным. Я, по крайней мере, не мог себе представить того, с кем старший лейтенант Астахов не нашёл бы общего языка. На курсе он никогда ни с кем не конфликтовал, был душой компаний и всеобщим приятелем.

Так уж вышло, что у нас с ним сложились самые близкие отношения. И когда нас после выпуска направили в один полк, мы оба были очень рады. Однако попали в разные эскадрильи, а в первом же бою Костю подбили. Истребитель его сгорел, а сам лейтенант Астахов, проведя три месяца в госпитале, назад вернулся уже в качестве специалиста по снабжению. Меня это даже обрадовало. Во-первых, старый друг всё-таки вернулся. Во-вторых, и запчасти к «Лавке» достать стало легче. И то, и сё…

– Да вот ему, видишь ли, не нравится, что я вчера во время учебных полётов вместо отработки старых трюков крутил фигуры высшего пилотажа!

– Всего-то? – поразился Костя. – Что ж тут такого? Ты же хороший пилот!

– А капитан Жаба считает, что я сжигаю государственный бензин для того только, чтобы позабавить девочек из столовой! И из пистолета стреляю я, оказывается, для того же…

– Так вот в чём дело! – рассмеялся Костя. – Значит, всё дело в Машке Овечкиной?.. Ха-ха-ха! Надо же!

– Постой! При чём же тут Маша? Я…

– Да о вашем романе уже весь полк знает! Старик! Ты что, с небес не спускаешься?

Астахов хлопнул меня по колену и вытер тыльной стороной ладони выступившие слёзы.

– Ну ты, Ивашка-старичок, даёшь! Ну, рассмешил!

– Да что такого-то! – Я уже готов был обидеться. Костя ещё в училище отличался циничностью суждений о женщинах. Но Машенька – это же совсем другое! Я никогда ещё не встречал более чистой и скромной девушки. И красивой!

– А то такое, Ванечка, что Швидкый имеет там свой интерес! Вот поэтому и нападает на тебя. Хочет таким образом избавиться от соперника. Вот и всё!

– Что-о-о? Какой такой интерес? Ты что это имеешь в виду?

– То, о чём знает весь полк! От комполка до кухонной Жучки. Все знают, что Жаба в последнее время зачастил на пищеблок вообще и к сержанту Овечкиной в частности, – усмехнулся Астахов с видом начальника контрразведки, раскрывшего шпионскую агентурную сеть.

– Нет! – Я весь внутренне сжался. – Не может быть!

– Да чего ж не может быть? Очень даже может быть. Всё-таки замполит! Да и Машенька не ангел… Все знают, что она старшего лейтенанта Козодубова привечала, до того как…

Ну, это уже было чересчур! Этого я стерпеть не мог. Даже от друга!

– Заткнись! Не смей о ней так говорить!

– Да ты чего, старичок? С ума сошёл?! – Астахов потёр рукой челюсть. – А ещё друг называется! Я ему правду, а он…

– Замолчи! Слышишь? Не смей!

Я совсем утратил над собой контроль и вцепился в его гимнастёрку. Мы упали на землю и покатились, осыпая друг друга ударами и оскорблениями.

Не известно, чем бы это закончилось, но откуда ни возьмись набежала толпа народа. В том числе дежурный по полку, капитан Горгадзе. Нас с Астаховым мгновенно растащили в стороны. Смотрели мы друг на друга двумя голодными волками. Я подбил ему глаз и порвал ворот гимнастёрки, а он разбил мне губу.

После короткой, но не ставшей от этого менее нудной лекции на уже доводящую меня до бешенства тему о поведении, соответствующем высокому званию офицера Красной Армии, Горгадзе отправил нас обоих по расположениям, обязав доложить непосредственным командирам об имевшем место происшествии и о том, что он, как полковой дежурный, наложил на каждого дисциплинарное взыскание в виде двух нарядов.

Добравшись до своей эскадрильи, я ещё получил на орехи от капитана Мирошникова. Но этого мне, дураку, оказалось мало! Нет чтобы остыть, успокоиться… Куда там! Я, конечно же, немедленно отправился выяснять отношения с Машенькой…

Ничего хорошего из этого, естественно, не вышло.

Она меня так встретила, так обрадовалась! Так искренне встревожилась, увидев мою разбитую губу… А я-то…

Дурак, ой, дура-ак!

Я ей: «Как ты могла!» да «Как я мог тебе поверить?» А она…

В общем, разругались мы с ней, со страшной силой разругались!

И не успел я ещё уйти из столовой, как попал в руки Петровне – шеф-повару. Женщине весьма пожилой, но всё ещё огромных размеров и силы. Те, кто попадал в её железные руки, знал, что вырываться бесполезно. Вот и я, потрепыхавшись немного, был зажат неумолимой поварихой в угол между стеной пищеблока и дровяным сараем. Следующие четверть часа я получал выволочку от неё. Притом что Петровна уставом и присягой связана не была, и в выражениях себя не ограничивала.

За эти четверть часа я узнал очень многое как лично о себе, лейтенанте Иване Ефимовиче Бобрикове, так и о мужчинах вообще. При этом эпитеты «герой вшивый» и «паршивец крылатый», вкупе с «петухом общипанным», были, пожалуй, наиболее литературными.

В расположение своей эскадрильи я возвращался с пылающим ухом и откровением о том, что старлей Козодубов всего лишь вздыхал по Машеньке и «ничего такого» между ними не было. Что Костя Астахов – первый сплетник на весь полк, и что он сам к Маше «клинья подбивал», да неуспешно. И что я, лейтенант Бобриков, – круглый дурак. Круглее самолётного колеса!

С последним сложно было не согласиться. Я вообще был зол на себя и на весь мир. А уж Астахова готов был вообще по стене размазать.

А тут ещё и Иваныч со своими запчастями!

Иваныч – это мой механик. Хороший, кстати, мужик. Невысокий седой старикан. Добрейший человек. И заботится обо мне, сукине сыне.

Тем более стыдно!

Человек по делу, о моей же безопасности в воздухе печётся, а я наорал на него! Как стыдно…

От полётов меня Мирошников отстранил, поэтому я пару часов бродил по раскинувшемуся за лётным полем лесу. Потом отправился в палатку и завалился на кровать. Обедать, естественно, не пошёл. После того, что устроил сегодня, и сам не знаю, как я в столовой появлюсь. (Впрочем, для того, чтобы появиться в столовой, нужно ещё вернуться.)