Текст книги "Россия в 1917-2000 гг. Книга для всех, интересующихся отечественной историей"

Совершая переворот, большевики по преимуществу опирались на отряды Красной гвардии и перешедшие на их сторону части старой армии. На первых порах этих сил было достаточно, чтобы обеспечить победу в главных городах России. Однако военно-революционные комитеты, выполнявшие карательные функции после переворота, не могли эффективно бороться с сопротивлением прежнего государственного аппарата, долгое время отказывавшегося подчиняться новым властям. Опасаясь очередной, на сей раз всеобщей, забастовки государственных служащих в начале декабря 1917 г. власти решили создать особый карательный орган, могущий ее предотвратить. Но, возникнув по частному поводу, он со временем стал одной из основ прочности режима.

Всероссийская чрезвычайная комиссия при Совете Народных Комиссаров по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ВЧК) была создана на заседании Совнаркома 7 декабря 1917 г. Здесь же были определены и ее задачи: «1) пресекать и ликвидировать все контрреволюционные и саботажные попытки противодействия по всей России, со стороны кого бы они ни исходили; 2) предание суду революционного трибунала всех саботажников и контрреволюционеров и выработка мер борьбы с ними». Уже само отсутствие в протоколе Сов наркома четких критериев понятия «контрреволюция» являлось одним из условий упрочения государственного правового произвола. Он достиг небывалого размаха во время «красного террора», объявленного 3 сентября 1918 г. в связи с убийством М.С. Урицкого и ранением В.И. Ленина. Террор привел к гибели тысяч людей, в первую очередь бывших офицеров, предпринимателей, владельцев состояний и вообще тех, кого тогда относили к разряду «буржуазии». Главной задачей террора было не столько устранение опасных политических противников (большинство расстрелянных к ним не относилось), сколько устрашение инакомыслящих. Широкое общественное возмущение все же положило пределы террору – даже «Правда» устами одного из публицистов выступила в октябре 1918 г. против непрекращающихся казней. Публикация в «Вестнике ВЧК» осенью 1918 г. статьи вятских чиновников, предложивших применять к «контрреволюционерам» пытки, привела не только к закрытию этого журнала, но даже к публичному обсуждению на страницах печати действий ВЧК. Однако сеть уездных и губернских органов ВЧК продолжала неуклонно расширяться и к 1920 г. охватила всю территорию советизированной части России.

Милиция, созданная 28 октября 1917 г., особого политического значения не имела и занималась в основном охраной общественного порядка и борьбой с уголовными преступлениями. Но в той ситуации, когда были смещены и неотчетливо оформлены сферы компетенции различных государственных структур, она выполняла и ряд функций политического контроля, особенно там, где отсутствовали органы ЧК.

Важным инструментом политической власти являлась цензура. Закрытие «буржуазных» газет началось с октября 1917 г. Но уже вскоре были запрещены не только «кадетские» издания, но и «социалистическая» пресса эсеров и меньшевиков, которая печатала враждебные большевикам материалы. Выпуск «умеренных» газет продолжался, но к лету 1918 г. свобода периодической печати в Советской России была ликвидирована. Беспрепятственно распространялись только коммунистические и официальные издания. Свои, отличающиеся от большевистских, взгляды граждане России могли, правда, выражать в книгах и журналах, но и здесь не допускалось никаких, пусть и косвенных, политических выпадов. Даже на философские, экономические и социологические публикации, отличавшиеся усложненным языком, власти смотрели с опаской, ограничивая их выпуск. К 1920 г. были национализированы почти все частные издательства и типографии страны. Многие из них продолжали работать, но уже по заказам Государственного издательства (Госиздата). Таким образом, создавались предпосылки для всеобъемлющего, хотя пока и неофициального, государственного цензурного контроля.

Старая армия в последние месяцы 1917 г. быстро разлагалась, падение дисциплины и дезертирство здесь приобрели широкие масштабы. Вскоре началась плохо управляемая, осуществляемая преимущественно явочным порядком демобилизация. Остановить ее большевики не имели сил. Декрет СНК РСФСР 15 января 1918 г. «О создании рабоче-крестьянской Красной Армии» отражал их попытки создать на обломках разваливающейся армии хоть какую-то боеспособную военную силу, могущую противостоять немецкому наступлению. Официально рождение Красной Армии связывают с 23 февраля 1918 г., одним из дней ожесточенных боев между немецкими и русскими ополченцами, хотя именно тогда ЦК РСДРП(б) одобрил условия унизительного Брестского договора.

Первоначально армию стремились создавать на «классовой основе», только из рабочих и беднейших крестьян. Поскольку добровольцев оказалось мало, ВЦИК в мае 1918 г. ввел всеобщую воинскую обязанность. Прежний порядок избрания солдатами командного состава вплоть до командира полка отменялся.

Призывом и обучением войск ведали созданные в апреле 1918 г. волостные, уездные и губернские военные комиссариаты. Новые принципы военного строительства законодательно закреплялись постановлением V Всероссийского съезда Советов 10 июля 1918 г. «Об организации Красной Армии». Военнообязанными объявлялись лица от 18 до 40 лет, независимо от их социального происхождения. Брались на учет все бывшие офицеры, которые, согласно решению съезда, были «обязаны становиться на те посты, которые им укажет Советская власть».

Ключевая роль в создании новой армии принадлежала Троцкому. Возглавляемый им Реввоенсовет, используя весь набор средств, от расстрелов до поощрений, быстро добился укрепления воинской дисциплины. С помощью военспецов, широко привлекаемых в армию, удалось придать боеспособность плохо обученным красноармейским частям. Борясь с «партизанщиной» в армии, Троцкий получал безусловную поддержку Ленина, защитившего его весной 1919 г. на VIII съезде РКП(б) от нападок «военной оппозиции». Новая армия, однако, сохранила ряд примет «революционной» ломки 1917 г. Продолжал существовать институт военных комиссаров, узаконенный 6 апреля 1918 г. Комиссары должны были контролировать действия военных руководителей и следить за благонадежностью войсковых частей. Не восстанавливались и старые воинские звания.

Численность армии быстро росла: 196 тыс. в апреле 1918 г., 550 тыс. в сентябре 1918 г., 3 млн человек в конце 1919 г. Была создана четкая структура высших органов военного управления: Народный комиссариат по военным и морским делам, Революционный Военный Совет Республики (РВСР), мобилизационный учебный и учетный военный орган – Всероссийский главный штаб, оперативный военный орган – Полевой штаб РВСР. «Политическим воспитанием» красноармейцев ведало Политическое управление при РВСР (ПУР).

Культура

Октябрьский переворот не был случайностью и являлся таким же порождением общественного брожения, как и ранее Февральская революция. С одной стороны, он отразил усиление анархистского настроя масс, стремление к полному и беспощадному устранению всего того, что связывалось ими со старым режимом, их нежелание подчиняться сковывающим законообразным ритуалам, сколь бы «революционно» они ни обосновывались. С другой стороны, здесь сказалась их апатия и разочарование в умеренно-социалистических лозунгах.

«Большевистские» настроения охватили в конце 1917 г. значительные слои людей. Но во многих случаях можно говорить лишь о совпадении низовых политических устремлений и большевистских лозунгов, зачастую имевших популистский характер и использовавшихся как инструмент достижения власти. Ослабление «большевистских» симпатий, наблюдаемое уже в первой половине 1918 г., и нарастание антибольшевистского сопротивления в последующие годы нельзя, однако, назвать всеобъемлющим. Миллионы людей так или иначе связали свою судьбу с большевизмом – через службу в государственных учреждениях и в Красной армии, через дележ чужого имущества и в городе, и в деревне – через хлеб и через кровь. Для них крах большевизма был бы их личным крахом, сколь бы малыми не были плоды, которыми они пользовались.

Не прошла бесследно и массированная пропаганда большевистских доктрин. Она увязала уже отмеченные в общественном сознании негативные политические символы с явлениями; угрожавшими Советской власти. Идею несвободы и угнетения, отвергаемую массами, она связала с царскими генералами, руководившими антибольшевистским движением. Она эффективно использовала политико-экономические акции (отмена помещичьей собственности, национализация промышленности, отказ от выплаты долгов) для того, чтобы доказать «народность» революции, ее созвучность эгалитарным (уравнительным) представлениям низов.

Привычно деление культуры 1917–1920-х гг. на «старую» и «новую». «Пролетарскую» прозу и поэзию обычно относили к новому искусству. Но очевидная беспомощность их художественных приемов не делала их особо влиятельными в тогдашней культурной жизни, еще не «опрощенной» цензурными гонениями и художественными инструкциями чиновников.

На роль полномочных представителей подлинно пролетарской культуры претендовали футуристы. Помимо В. Маяковского и В. Хлебникова, виртуозных мастеров стиха, среди них трудно назвать собственно литераторов. Наиболее известные из футуристов – О. Брик, Д. Бурлюк, А. Крученых – это скорее литературные теоретики, чем творцы. Если стихи Д. Бедного мог неплохо понимать и безграмотный человек, то «заумь» футуристов, изломанность их языка, невнятность их теорий и плохо воспринимаемая скандальность их выступлений озадачивали и образованного читателя. Широко открытый всем новейшим культурным течениям нарком просвещения А.В. Луначарский еще мог, если не восторгаться, то хотя бы ценить футуристическую литературу. Но уже воспитанные на «реалистической» прозе и чуждые любому модернизму партийные интеллигенты, и среди них, что немаловажно, Ленин, недоуменно и с плохо скрываемым раздражением следили за деятельностью футуристов. Их, правда, не прогоняли, им давали работу, их печатали – но интерес к ним был зачастую утилитарным, их прежде всего стремились использовать в пропагандистских целях. От них требовали понятных агиток, а не изощренной словесной игры. И Маяковский, рисовавший плакаты для «Окон РОСТА» (точнее «Окна сатиры РОСТА», РОСТА – Российское телеграфное агентство. – С.Я.) и сопровождавший их незатейливыми надписями собственного сочинения, – яркий пример примитивизации футуристических приемов, приспособленных к текущей политико-просветительной работе.

Футуризм еще до революции прославился своими манифестами, в которых отражено нигилистическое отношение к прошлой культуре, граничившее с намеренным эпатажем. Пренебрежение к старой культурной традиции осталось у футуристов и после Октября. Но все же в разработке программы культурного нигилизма они не смогли достигнуть тех высот, на которых оказались теоретики Пролеткульта. Пролеткульт был одним из отделов Народного комиссариата просвещения и объединял деятельность многочисленных пролетарских, театральных, художественных и клубных студий и литературных кружков. Практическая работа по просвещению рабочих казалась его руководителям неполной, если не подвести под нее прочный теоретический базис. Пролеткультовцы настойчиво твердили, что их задача – выработка «новой» культуры, которая полностью заменит собой старую. Где-то это высказывалось откровенно, где-то не очень ясно и с оговорками. В писаниях пролеткультовцев отмечалось, что новая культура должна быть выработана самими рабочими и безо всякого вмешательства государства. Это обеспокоило Ленина, тем более что прямо отражало взгляды одного из идеологов Пролеткульта А.А. Богданова, его давнего философского и политического противника. В подготовленном Лениным и одобренном ЦК РКП(б) в 1920 г. постановлении «О Пролеткульте» не столько культурное «чванство» этой организации, сколько ее тяготение к автономности стало предметом уничтожающей критики.

Процесс огосударствления культуры поначалу не мог быть быстрым ввиду широкого неприятия большевизма в среде интеллигенции. Сами большевики приписывали это «буржуазным» симпатиям интеллигентов. Но здесь сказались прежде всего не политические разногласия, а принадлежность обеих сторон к разным культурным группам. Жесткость, грубость, насилие, помехи в свободе творчества вызывали у интеллигента куда большее негодование, чем воспоминание об утраченных жизненных благах.

Но «старая» интеллигенция не являлась единой. Ее раскол обнаружился уже в первые месяцы большевистского правления. «Октябрьские» симпатии интеллигенции – сложный психологический феномен. Они обнаружили ее анархичность и ее «народопоклонничество» и как следствие последнего – тягу к примитивизму и культурному «опрощению», к агитке.

Культурный пульс страны в годы войны прощупывался слабо. Люди, создававшие культуру, находились на грани нищеты и голода, гибли от лишений и насилия, покидали страну. Но нельзя сказать, что культура в ее высших проявлениях – в деятельности писателей, художников, ученых – полностью замерла в послереволюционные годы. В стихах М. Волошина, А. Белого, А. Блока, З. Гиппиус, в дневниках И. Бунина, в театрах В. Мейерхольда и Н. Евреинова глубоко и страстно преломилась революционная эпоха и их творения остались не только документом времени, но и имели непреходящее художественное значение. Памятниками философского и социологического постижения революции являются «Философия неравенства» Н. Бердяева и сборник «Из глубины», «Несвоевременные мысли» М. Горького и письма В. Короленко к А. Луначарскому. Это – не только попытка осмыслить духовный и политический переворот в России, но и страстное слово в защиту человеческого достоинства и свободы мысли – того, что было непреходящими ценностями российской интеллигенции.

Намечая реформу средней школы, нарком просвещения А.В. Луначарский и его заместители, Н.К. Крупская и М.Н. Покровский, преследовали две основные цели: 1) демократизировать образование, сделать его всеобщим, ликвидировать безграмотность; 2) превратить систему образования в средство политического воспитания.

В сентябре 1918 г. был узаконен переход к единой трудовой школе, в основу которой был положен принцип гармоничного интеллектуального и физического развития учащихся.

26 декабря 1919 г. был издан Декрет Совнаркома РСФСР «О ликвидации безграмотности среди населения РСФСР», согласно которому граждане от 8 до 50 лет обязаны были обучиться грамоте. Было открыто множество пунктов по ликвидации безграмотности, а также новых школ. В 1920 г. была образована Всероссийская чрезвычайная комиссия по ликвидации неграмотности, ставшая частью Наркомпроса.

Идея государственного контроля в культуре нигде так ярко не отразилась, как в предложенной Наркомпросом реформе системы образования. Она была узаконена Декретом ВЦИК 16 октября 1918 г., утвердившим «Положение о единой трудовой школе Российской Социалистической Федеративной Советской Республики». Единая трудовая школа разделялась на две ступени: 1-я – для учащихся от 8 до 13 лет (она предполагала курс обучения в течение 5 лет) и 2-я – для школьников от 13 до 17 лет (курс обучения – 4 года). В 1918–1920-х гг. реформа не удалась до конца в том виде, как задумывалась. Школа не стала ни полностью политехнической, преодолевающей оторванность учащихся от общественно-полезного труда, ни полностью самоуправляемой. Многие из проектов школьной реформы остались на бумаге, но одно из их положений неукоснительно претворялось в жизнь. Это государственный контроль над образованием и отсюда – неизбежная его политизация.

В высшей школе власти не решались пока посягнуть на автономию университетов и институтов, но неуклонно и последовательно осуществляли меры по их «пролетаризации». Важнейшим шагом в этом направлении стало изменение в 1918 г. правил приема в высшие учебные заведения, что позволило широко открыть их двери для выходцев из социальных низов. Согласно новым правилам приема в высшие учебные заведения, одобренным 2 августа 1918 г., правом поступить в вузы пользовались все граждане РСФСР старше 16 лет, причем представители беднейших слоев обладали рядом преимуществ. Обучение стало бесплатным, а экзамены при поступлении в вуз были отменены. В 1918 г. были образованы первые рабочие факультеты (рабфаки), на которые принимались рабочие и крестьяне для подготовки к поступлению в вуз.

Во время Гражданской войны российская наука оказалась на грани распада. Оборвались связи русских ученых с их коллегами за границей, резко сократился выпуск научных книг и журналов. Многие ученые оказались перед угрозой голодной смерти.

На первых порах провозглашенная наукой чуждость политике устраивала власти – правда, не во всех областях научной деятельности. Уже в годы Гражданской войны предпринимались попытки ограничить влияние «буржуазных» историков, философов и юристов. Единого цензурного ведомства не существовало, но ряд учреждений (Наркомпрос, Наркомат по военным и морским делам и др.) имели свои цензурные подразделения. Национализация типографий после Октября привела к тому, что многие из них работали только по заказам Государственного издательства (Госиздата), отнюдь не отличавшегося идеологической всеядностью. Впрочем, иногда допускались и прямые запреты. В частности, был конфискован тираж книги «Из глубины», содержавшей статьи Н.А. Бердяева, П.Б. Струве, С.Л. Франка, П.И. Новгородцева и др.

Новый, близкий эпохе революции «культурный» язык не сразу был выработан и усвоен массами. Прообразом его служил язык народнической литературы, очищенный большевистскими агитками от либеральных наслоений, от груза «утопических» представлений о социализме, но столь же декларативный.

Впрочем, и этот язык не сразу могла воспринять «пролетарская» литература 1918–1920-х гг. Она просто огрубила, упростила и окарикатурила художественные приемы прежней социал-демократической «разоблачительной» литературы.

Собственно «пролетарская», коммунистическая художественная проза 1917–1920-х гг. почти не известна. Большую славу получила «пролетарская» поэзия; к числу ее самобытных представителей следует отнести Д. Бедного и В. Князева. Лириками ни тот, ни другой не были, но и они, и менее известные «пролетарские» поэты, в большей или меньшей степени, но всегда охотно, использовали штампы романтической поэзии.

Многие литераторы встретили Октябрьской переворот протестами. Летом 1918 г. власти закрыли издаваемую М. Горьким газету «Новая жизнь». В ней публиковались статьи Горького, впоследствии объединенные под общим заглавием «Несвоевременные мысли». Главная тема этих статей – необходимость защитить русскую культуру от разрушительных сил, развязанных революцией. Резко враждебную к большевизму позицию заняла З.Н. Гиппиус. В ее стихотворениях, написанных на рубеже 1917–1918 гг., революция предстает как символ падения России. «Петербургские дневники» З.Н. Гиппиус, созданные в 1914–1919 гг., отразили ее впечатления о постреволюционном Петрограде, в котором она увидела «мерзость запустения» и одичание. «Революционную» романтику и народопоклонничество З.Н. Гиппиус отвергала напрочь. Резко она писала не только о представителях нового советского чиновничества, но и о социальных низах, в чьих действиях она усматривала конформизм. Публиковавшиеся здесь зарисовки современников не были лишены субъективности и пристрастности, на что позднее обратил внимание А.А. Блок, писавший: «Это правда – но только часть». «Окаянные дни» И.А. Бунина представляют собой дневники, в которых почти все записи наполнены страстным, непримиримым отрицанием революции. Бунин создал драматическое полотно распада России, причем отрицательными персонажами для него являются не только большевики, но и те, кто готовили для большевизма почву, хотя позднее выступили против него. Гневно осуждал «красный террор» в своих «Письмах к А. Луначарскому» В.Г. Короленко.

Иными были взгляды А.А. Блока, В.В. Маяковского, А. Белого. Революцию А.А. Блок понимал как средство разрушения пошлости, охватившей, по его мнению, все: быт, культуру, политику, литературу. В поэме «Двенадцать» и стихотворении «Скифы» (1918) А. Блок признает неизбежность революции и воспевает ее очистительную силу. Сходные мысли выразили и «революционные» стихи и статьи А. Белого. Не сразу, но быстро признал революцию В. Маяковский, издавший в годы Гражданской войны такие произведения, как «Левый марш», «150 000 000», «Ода революции».

Сложной была позиция М. Волошина. Оказавшись по своим взглядам в положении «над схваткой», Волошин одинаково осуждал и «белый», и «красный» террор, отвергая братоубийственную бойню.