Текст книги "Как мы продлили этой зимой"

ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ – САМОЛЕТ И ЧЕЛОВЕК

– Вы видели, как назывался наш самолет? – спросила Женя, как только мы воссоединились под сводами аэропорта Шереметьево.

…В самолете мы все сидели порознь. Рядом со мной оказалось свободное место, и это было хорошо – можно было не толкаться с соседом локтями и даже положить лишнее на соседнее сиденье.

Был момент, когда в самолете стало мне худо. Какой-то приступ непонятно чего. Вероятно, какой-нибудь спазм каких-нибудь сосудов, как сказали мне позже. Это случилось не в первый раз, и я так и не знаю, что это было – становится сильно плохо, а потом все проходит, только обильный пот выступает, и дальше все становится хорошо. Подозреваю, что когда-нибудь хорошо не станет.

А в остальном все было неплохо. Я даже поспал в самолете после того, что случилось, что у меня обычно не получается. Но тут, видимо, сказались почти бессонные сутки, да и в предыдущие ночи выспаться не удавалось.

…В Москве было раннее серое утро, туман затягивал небо, в длинных путепроводах аэропорта было пока немноголюдно. Я съехал на эскалаторе в знакомый до боли зал прибытия сектора D. Напротив эскалатора находилась кофейная точка, где никто никогда не пьет кофе – забирает багаж и уезжает. Я увидел знакомые фигуры и среди них оранжевую курточку Жени. Они вышли из самолета раньше меня.

– А вы видели, как назывался наш самолет? – спросила Женя.

– Видел, – сообщил я, укладывая рюкзак на красное плюшевое сиденье. Жене уже готовили кофе – тот самый, который здесь никто никогда не пьет. Меркулов и Чекулаев стояли рядом (хотя могли бы и присесть), а Виктор Рябенко был озабочен, поскольку хотел курить.

Самолет назывался «Л. Н. Гумилев». Фишка была в том, что еще перед посадкой в самолет темным ранним утром в Иркутске мы успели поговорить на метафизические темы, поминая Гумилева, Чижевского и Фрейда. Разговор завел, естественно, Чекулаев. У меня иногда возникает впечатление, что он стремится отправиться в очередную экспедицию за затмением именно ради того, чтобы во время путешествия поговорить наконец на метафизические темы. А чем, собственно, можно еще заниматься в пути?

Любопытно, что такие фигуры, как Лев Николаевич, Александр Леонидович, Зигмунд (можно сюда добавить еще и Отто Юльевича), – это знаменитые авторы великих концепций, которые всегда упоминаются в метафизических беседах, но к которым профессионалы (по моим наблюдениям) относятся довольно скептически. В непосредственных конкретных исследованиях эти концепции, как правило, не упоминаются и, в общем, остаются невостребованными. Сами идеи интересны, но их практические воплощения, похоже, при корректной верификации не очень-то подтверждаются. Так, впрочем, происходит со всеми концепциями, которые претендуют на объяснение всего на свете через одну причину. Но зато имена авторов концепций неизбежно возникают во время метафизических дискуссий.

– Это, наверное, был какой-то знак! – сказала Женя, которой наконец подали кофе.

– Да. Такое совпадение явно не случайно! – ответил я, стараясь добавить таинственности своему высказыванию. – Вот увидите, Гумилев еще как-то проявится в нашем путешествии…

На самом же деле Лев Николаевич Гумилев так больше и не проявился. А мне было лень выстраивать (подстраивать) события так, чтобы проявился…

Выяснилось, что до отправления в Осло у нас еще часа четыре. Следовало перейти в терминал Е, и это было единственное, что нужно было сделать. Впрочем, на самом деле были у нас еще важные дела помимо этого.

Женя должна была встретиться с сестрой – она уже позвонила, и было известно, что сестра едет в Шереметьево из Москвы на аэроэкспрессе. Для сестры у Жени был специальный пакет. «С едой?» – спросил я. Оказалось – да. Шутить на тему, что москвичей, как всегда, кормит Сибирь, тоже было лень.

Кроме того, Виктор Рябенко должен был покурить.

Женя допила кофе, и мы разбрелись в разные стороны. Меркулов вызвался сопровождать Женю, Виктор извлек пачку сигарет и пошел неизвестно куда – в даль туманную. А мы с Михаилом Чекулаевым отправились в терминал Е.

КАК ХОРОШО БЫТЬ ОЛИГАРХОМ

– Нужно найти, где выход на посадку, сесть неподалеку и поесть, – предложил я.

– Где выход, еще неясно, – возразил Чекулаев. – Gate еще не объявлен. Вы не возражаете, если мы пойдем в VIP-зону?

– Это, надо полагать, дорого! – предположил я. И рассказал, как мы летели в прошлом году с девятилетней Машей из Петропавловска-Камчатского в Иркутск через Хабаровск и я хотел было посидеть с девочкой в комфорте, но мне сказали, что с нас возьмут пять тысяч, а у меня их уже не было, и сидели мы в общем зале на металлических дырчатых сиденьях, и свелся наш комфорт к общению с обезьянкой в клетке по соседству.

– У меня есть карта! – пояснил Чекулаев и извлек из бумажника черную пластиковую карту.

– Черная метка. И что она позволяет? – спросил я.

– Мне дочь рассказала, что это очень хорошая карта, – сообщил Чекулаев. – Я ей как-то дал такую в поездку, она сидела в VIP-зоне, и там можно было и отдохнуть, и поесть, и все бесплатно. Кроме того, по карте можно провести гостя…

– Хорошо быть олигархом, – сказал я. Чекулаев, конечно, не олигарх, но некоторые родовые признаки олигарха в нем все-таки присутствуют.

– Так что, идемте? – спросил Чекулаев еще раз.

– Идем, – сказал я.

Мы пошли дальше, поглядывая по сторонам в поисках зоны для олигархов. Наконец Чекулаев, сказал: «А! Вот она!» – и я увидел большую надпись «Галактика».

Мы вошли, за стойкой reception скучали милые отлично отмакияженные девушки в корпоративной униформе. Черная карта Чекулаева была ими внимательно изучена, и было нам сказано – проходите, пожалуйста, приятного отдыха.

Мы прошли. Это был большой зал, где стояли кожаные (впрочем, боюсь, что все-таки дерматиновые) диваны, журнальные столики, а также виднелся островок из высоких круглых столиков, окруженных барными стульями. Стеклянная стена выходила на летное поле, оттуда светило яркое солнце (тучи разошлись) и темнели в контровом свете романтические контуры самолетов. Просматривалась в зале стойка бара, и рядом с ней стена холодильников. В них можно было набирать дармовую пищу для олигархов.

– Не оборачивайтесь сразу! – вдруг почти прошептал (прошипел) Чекулаев. – Там младший Масляков!

Я не стал оборачиваться. Мы прошествовали в дальний угол и обнаружили незанятый диван. Сбросили там куртки, поставили рюкзаки и стали оглядываться.

– Ну что, надо же поесть? – предложил Чекулаев. Я не возражал.

Бармен налил нам по бокалу красного вина. Мы отправились за высокий круглый столик и взгромоздились на стулья, по пути захватив блюдечко с орехами. Когда я возился вокруг стула, разглядел то, о чем говорил Чекулаев. На кожаном диване пребывал в белой футболке Александр Александрович Масляков-младший в сопровождении супруги, которая всегда сидит рядом с ним в телевизоре за спинами членов жюри высшей лиги КВН и картинно улыбается. Сейчас она не улыбалась. С ними была девочка лет четырех.

– Обратите внимание, мы не показываем на него пальцем и не просим автограф, – заметил Чекулаев. – Мы же с вами воспитанные люди!

Я уселся наконец спиной к именитому семейству.

– Ну, за начало!

Мы чокнулись. Вино было неплохим.

– Наверное, надо сходить за едой? – предложил Чекулаев. Я снова не возражал. Мы сползли со стульев и отправились к холодильникам. Помимо холодильников, имелась стойка с кастрюльками, где остывали некогда теплая овсянка и что-то еще. В общем, олигархам тут умереть от голода не давали, но я полагал, что VIP-комфорт должен быть несколько покруче. Кроме того, солнце все время светило в глаза, и мне приходилось все время пододвигаться, чтобы на лицо падала тень.

Чувствовал я некие угрызения совести. Во-первых, экспедиция – это преодоление трудностей и напряженный труд на благо науки во имя счастья человечества. А мы сидели себе, пили вино, заедали сыром, колбасой и селедкой из холодильника, клевали орешки, и становилось нам хорошо, хотя, в общем, и раньше было неплохо. Но я тут же убедил себя в том, что предыдущие недели были просто сумасшедшими, работы было выше крыши, недосып и нервы – и теперь от нас уже ничего не зависит, трое суток до затмения – в общем, почему бы двум благородным донам не выпить холодного ируканского? С утра. Убедить себя в этих простых человеческих истинах особого труда не составило.

Но было и во-вторых. Мы сидели в зоне для олигархов, а товарищи наши по экспедиции, уставшие, невыспавшиеся и голодные, явно бродили где-то в чудовищных недрах недружелюбного столичного аэропорта. И всюду натыкались на чай за триста рублей и кофе за пятьсот.

– А как же наши товарищи? – неискренне сказал я. К этому моменту Чекулаев еще раз сходил к бармену и принес по второму бокалу.

– Ну, Женя, например, еще встречается с сестрой, а Меркулов ждет конца этой встречи! – убедительно сказал он. Мы чокнулись еще раз, и у меня пискнул телефон. Привычным жестом, который у будущих поколений человечества будет записан в генетической памяти, я достал телефон и увидел SMS от Рябенко. Тот был обеспокоен – где мы?

Я позвонил Рябенко и сказал, что мы сидим в зоне «Галактика».

Я почему-то думал (и почему я так думал?), что он позвонит от входа и Чекулаев проведет второго гостя на свою черную метку, но уже минут через пять сам Рябенко подошел к нашему столику и поставил рюкзачок на рядом стоявший диван.

– А как тебя сюда пустили? – спросил я.

– Ну как, – недоуменно ответил Виктор. – За две с половиной тысячи…

Я раскрыл было рот, но Чекулаев сделал мне страшные глаза, и я закрыл рот обратно. Виктору не пришла в голову мысль, что мы проникли сюда по черной метке, он думал, что мы такие же крутые, как он, – заплатили по две с половиной тысячи. Ну и пусть думает. Чтобы не было обидно.

– А тут Масляков-младший! – сказал я и обернулся. Но Масляковых не было. Они, наверно, уже грузились в самолет, отправляясь бизнес-классом на какие-нибудь Канары. К вопросу на тему о «хорошо быть олигархом».

– По бокалу? – предложил Чекулаев.

– Пожалуй, нет! – сказал Рябенко. Он сходил к автомату и налил себе томатного сока. Я тут же рассказал, что люди, которые не пьют в обычной жизни томатный сок, начинают его потреблять в ходе авиапутешествий. И якобы есть тому объяснение. Ученые («Британские?» – хором спросили Рябенко и Чекулаев – да, вероятнее всего, британские!) – так вот, ученые доказали, что при пониженном атмосферном давлении субъективное восприятие вкуса томатного сока изменяется к лучшему, и поэтому многие просят на борту именно томатный сок. Эту малоправдоподобную историю поведал мне во время нашей предыдущей встречи Гаврилов, и я, используя отсутствие Гаврилова, не без пафоса пересказал ее в запомнившемся варианте. Мои товарищи, впрочем, с сомнением приняли эту информацию.

Виктор Рябенко допил сок с субъективно изменившимся вкусом и стал беспокойно оглядываться:

– А тут можно поспать?

– Там есть диван, – показал я. – На нем наши вещи.

– Отлично! – сказал Виктор. Я сполз со стула, мы прошли к дальнему дивану, я переложил рюкзаки на журнальный столик, и Виктор, быстро и (видимо) привычно обустроив из куртки изголовье, разулся, улегся на диван и, как мне показалось, заснул в ту же секунду. Я пошел обратно к Чекулаеву. Передо мной уже стоял очередной бокал. Солнце красиво просвечивало сквозь благородную багровую жидкость.

– По-моему, селедка плохая, – сообщил Чекулаев. – То есть она в принципе съедобная, но уже какая-то обветренная. Недостойная VIP-зоны «Галактика».

– Немолодая, – сказал я. – Видавшая виды селедка. Пострадавшая от санкций. Норвежская, наверно… Кстати, скоро должен появиться Гаврилов!

Я достал телефон и отбил в пространство SMS о том, что мы в «Галактике». Через пару минут телефон снова пискнул. В ответном послании меня просили уточнить – в какой именно галактике – Млечном Пути, Андромеде или Водовороте?

Гаврилов так шутил.

МАЛИНОВЫЙ ЗНАК

Мы с Чекулаевым вернулись к метафизическим темам. Чекулаев перевел разговор на любовь. Но не успел я авторитетно высказаться по этому важному поводу, как явился Михаил Геннадьевич Гаврилов. Основатель-организатор Азиатско-Тихоокеанской астрономической олимпиады, ученый секретарь Научного совета РАН по астрономии, кандидат физико-математических наук, участник восьми (нынешняя была для него девятой) экспедиций по наблюдениям полных солнечных затмений и прочая, и прочая, и прочая.

Он появился буквально через пять минут после своей SMS-шутки, и я пожалел, что не успел поспорить с Чекулаевым о том, что Гаврилов будет в красно-синем пуховике. Я бы выиграл. Гаврилов действительно приближался к нам в своем чудовищном, надутом, как скафандр, красно-синем пуховике, и был этот пуховик уже не так нов, как было год назад, когда я впервые увидел эту впечатляющую одежду на фестивале науки в Иркутске. Из-за плеч вздымались, подобно крыльям, покачиваясь, отстегнутые части капюшона, а из швов на стыках красного и синего в некоторых местах уже торчали (точнее, угадывались – «скорей угадаешь, чем разглядишь…») какие-то подозрительные перья. На плече Гаврилова висела его знаменитая светло-коричневая сумка-портфель, и была она, как всегда, набита до отказа нужными вещами, и некоторые из этих вещей виднелись, выпирая, подобно перьям, наружу, из-за чего главная молния сумки не застегивалась до конца. Была эта сумка видавшей разные виды, ездила она, по-моему, уже на остров Пасхи в 2010 году, а также во все последующие экспедиции и всегда содержала самые нужные вещи и документы. Теперь ей предстояло оказаться в Заполярье.

А еще у Гаврилова имелись: серая шерстяная шапка, опасно свисавшая из кармана пуховика, длинные черные прямые волосы, которых в новом тысячелетии еще не касалась расческа, и настоящая могучая черно-седая борода. Сразу было видно, что это известный полярник и путешественник типа Федора Конюхова. И не возникало никаких сомнений, что именно такие люди, и никакие другие, должны обладать первым правом бесплатно посещать VIP-зал «Галактика». Ну, не Масляков же!

Мы поздоровались. Я был очень рад его видеть! И Чекулаев был очень рад его видеть. И вообще, мы были уже очень рады.

– А ты как сюда попал? – непедагогично спросил я. – Ты тоже заплатил две с половиной тысячи, как Рябенко?

– Зачем же, – ответил Гаврилов, с трудом выбираясь из пуховика. – Я же тебе писал, что полечу на вашем самолете, но только бизнес-классом, а значит, имею право проходить сюда бесплатно. А вы что, заплатили по две с половиной тысячи?

Немыслимые сотни тысяч миль, накопленные Гавриловым в ходе непрерывных перелетов по земному шару, позволяли ему иногда бесплатно летать, причем даже бизнес-классом.

– Нет, только Рябенко! – сказал я. – У Михаила Владимировича есть карта, по которой мы сюда прошли…

Гаврилов с интересом изучил чекулаевскую карту.

– Михаил Геннадьевич! – сказал Чекулаев с воодушевлением. – Вы не будете возражать против бокала красного вина?

Гаврилов не возражал. Он пошел запасаться едой, а Чекулаев еще раз сходил к стойке.

– Тут был младший Масляков. С семьей, – сообщил Чекулаев, когда мы, теперь уже втроем, угнездились на высоких стульях и чокнулись за встречу. – После того как он ушел, мы с Сергеем Арктуровичем в этом зале самые знаменитые!

– Так было до того момента, пока тут не появился Ваш Покорный Слуга, – возразил Гаврилов. Это было удачно сказано, и я с размаху ударил Гаврилова ладонью в его ладонь, подтверждая высокий класс высказывания. Мой бокал при этом почему-то упал набок, и его содержимое алым водопадом выплеснулось на мою рубашку.

Я при этом не сказал ничего неприличного. В этом зале по-прежнему были только воспитанные, вежливые люди.

– Сейчас подотру – успокоительно сказал Чекулаев и начал возить по столу салфетками, а я ринулся к туалету мимо стойки бара, мимо дивана, на котором подозрительно неподвижно лежал, вытянувшись, Рябенко, и включил холодную воду на полную катушку. Рубашка моя была фиолетово-малиновой в узкую полосочку, цветовая гамма была близка к оттенку вина, и следов инцидента не осталось. Совсем. Или вина стали делать другие?

Я решил, что это знак. Очередной. Не случайный. И нужно было к нему прислушаться и прекратить немедленно, так как если не прекратить, станет плохо, а впереди было еще, собственно, все, поскольку ничего еще, собственно, не началось.

…Когда я вернулся к столику с совершенно мокрой спереди, но зато не изменившейся в цвете рубашке («А со мной, знаете ли, произошла удивительная история… всего облили…» – как сказал, помнится, доктор Р. Квадрига в почти аналогичной ситуации), Чекулаев объяснял Гаврилову, что селедка слегка обветрилась, но в принципе есть ее можно, потому что никто в зале еще не умер, а Рябенко ее не пробовал. На столике снова стояли три полных алых бокала, было чисто и уже не было никаких остатков от мерзких мокрых салфеток.

Я символически взялся за бокал, больше уже не меняя в нем уровень налитого, но мои товарищи этого не замечали. Они вели леденящую метафизическую беседу о медведях Шпицбергена. А я принялся изо всех сил напрягать интеллект, чтобы следы красивой красной жидкости прекратили влиять на что бы то ни было. Я сходил посмотреть на табло, наш gate был уже объявлен, и до посадки оставалось сорок минут.

– А куда торопиться? – спокойно сказал Гаврилов, слезая со стула. – Я, например, еще буду есть кашу, а потом попью чай.

И он действительно отправился за новой тарелкой.

Но мне уже не сиделось. Я сказал, что пора идти, потому что наш gate неизвестно где находится и надо будет его еще найти, и кроме того, предстоит разбудить Рябенко, и вообще – сколько можно сидеть на одном месте!

Вернувшийся Гаврилов послушал мои рассуждения, неспешно протянул руку за ложкой и сказал, что мы можем идти куда угодно, но на самом деле идти еще рано, а без него в его бизнес-классе все равно не улетят и он пока что останется тут.

Тогда я пошел и разбудил (не без труда) Виктора, тот не без труда соскребся с дивана, мы взяли рюкзаки и отправились искать нужный gate, а Гаврилов остался доедать свою кашу и допивать свой чай. Чекулаев шел впереди, был он сначала несколько недоволен тем, что мы пошли так рано, но быстро успокоился, потому что все было хорошо.

– Ты видишь Женю? – спросил я его. – У нее оранжевая курточка, она должна быть видна издалека.

– Вижу! – отозвался Чекулаев. – Вон она! Впрочем, это, кажется, не она… О, это точно не она. Но это неважно – они должны быть на месте возле нашего выхода. И ждать нас!..

ВОЗВРАЩАЯСЬ К МЕДВЕДЯМ

Они с Меркуловым действительно были на месте – сидели на металлических дырчатых сиденьях возле нашего выхода. Конечно, Женя была уже без курточки, поскольку в терминале было тепло и солнце вовсю светило сквозь стеклянную стену.

– Где вы были? – спросили нас Женя и Меркулов. – Мы скрупулезно обошли все забегаловки и заведения терминала Е и так вас и не нашли…

Мы ничего внятного не ответили. Женя внимательно посмотрела на Чекулаева, и ей сразу же все стало ясно. Я изо всех сил старался делать вид, что я вам тут не Чекулаев – в отличие от него, я серьезен, озабочен, я научный руководитель проекта и непрерывно думаю о делах наших скорбных, экспедиционных, в то время как Чекулаев прост, общителен и радостен. Возможно, несколько чрезмерно. Как нередко немотивированно радостен бывает иногда русский человек, вылетающий за границу.

…Через полчаса объявили посадку, но ничего не произошло. Возле стойки нашего gate не было сотрудников аэропорта, и gate продолжал оставаться закрытым. Вежливая Женя с трудом парировала бурные эскапады Чекулаева. Чекулаев спрашивал: «Так ты встретилась с сестрой в аэропорту?» – «Да, она приехала, и мы пообщались». – «А кто это тебя провожал в Иркутске?» «Мама», – отвечала Женя. «Не может быть! Я думал, это твоя вторая сестра!» – громко поражался Чекулаев. «Я передам, ей будет приятно», – терпеливо отвечала Женя. Ну, и дальше в том же духе.

Будущие участники перелета – норвежцы и не только – молча и вдумчиво слушали этот бесконечный диалог, потому что не слышать его было невозможно. Рябенко в разговоре участия не принимал, я тоже помалкивал, стараясь дышать поглубже.

– Гаврилов был прав, – внезапно сказал Чекулаев, повернувшись ко мне. – Зачем было будить Виктора так рано? За свои две с половиной тысячи он мог бы спать на диване еще полчаса…

В глазах Жени и Михаила Меркулова промелькнуло странное выражение. По-видимому, они не одобряли олигархические замашки своих товарищей по экспедиции.

Впрочем, настоящие товарищи (типа нас) в команде так, конечно, не поступают. Я решил, что больше такое не повторится. Долой олигархов, и да здравствует дружное товарищество наблюдателей солнечных затмений! Отныне – только вместе!

И завязался новый разговор. Но уже минут через пять (я не успел проследить, как) в завязавшейся беседе снова возникли медведи. Надо заметить, они появлялись каждый раз, как только начиналось обсуждение наших экспедиционных дел. Помнится, еще в ноябре прошлого года, когда Гаврилов приезжал в Иркутск, он поведал нам мрачную метафизическую историю про Шпицберген.

– Было это давно. Две студентки оказались там на практике и пошли гулять по горам. И медведь. Убегать от него бесполезно, – сообщил Гаврилов. – И кончилось все печально.

Мы с Женей тогда слушали, не перебивая.

– Одна из девушек спрыгнула со скалы, – пояснил Гаврилов. – С пятнадцати метров. Она переломала ноги, но осталась жива. А вот вторая – нет. Он ее съел.

Женины глаза расширились. Она перевела взгляд на меня, надеясь, что я сейчас скажу – все было не так, Гаврилов, как всегда, шутит! Но я авторитетно и печально покивал, хотя впервые все это слышал.

Женя была потрясена. Она журналист, пишет хорошие художественные тексты, поскольку натура у нее художественная. Судя по всему, Женя представила себе эту картину воочию и содрогнулась. Она еще недавно сама была студенткой и бывала на практиках – хотя и не в Заполярье. В общем, нельзя такие вещи рассказывать художественным натурам. А перед отправлением на Шпицберген – особенно.

Помню, что Гаврилов тогда в Иркутске был явно доволен произведенным впечатлением.

– Была еще такая история, – продолжил начатую вечную нашу тему Меркулов. – Появился какой-то фильм… или книга… В общем, кто-то даже заявил протест, потому что в этой книге человек был представлен просто как пища. Для медведей. А это правда! Белый медведь воспринимает человека именно как потенциальную пищу.

– Особенно белого человека, – добавил я неполиткорректно, посмотрев на нескольких африканцев, ожидавших вместе с нами вылета в Осло. Не удержался.

На Женю опять было больно смотреть.

– Медведь – это страшное дело, – авторитетно вступил Чекулаев. – Был еще такой случай. Тайга, мужик, и на него выходит медведь. У мужика ружье. Он увидел медведя – и окаменел. Не может пошевелиться! Там были другие люди, медведя застрелили, а мужика спрашивают: «А ты-то почему не стрелял?» Какое там стрелял! У него три дня руки не шевелились, пальцы не разгибались, совсем, сам закурить не мог… Но это, правда, был бурый медведь…

Я тоже вспомнил пару медвежьих рассказов от своего друга и коллеги Павла Гавриловича, который в молодости, бывало, охотился в Киренском районе… Но рассказать их не пришлось – к счастью, возле стойки появился некто в форме, и все беспорядочно задвигались, и мы стали хватать свои рюкзаки, вдевать руки в лямки, вставать в тут же образовавшуюся очередь, расстегивать карманы, искать, доставать и держать наготове загранпаспорта и посадочные наши талоны в Осло. Руки у нас шевелились. Пока.

…Мы вошли в самолет. И когда я уселся, пристегнул ремень и умиротворенно посмотрел в иллюминатор, пришла откуда-то мысль: а ведь Гаврилова-то на посадке не было! И когда мы проходили, уже в салоне самолета, через его бизнес-класс, там тоже никого не было! Совсем никого. Может быть, он до сих пор сидит в «Галактике» и ест очередную кашу, «запивая сантуринским»?..