Текст книги "Как мы продлили этой зимой"

В КОРОЛЕВСТВЕ, ГДЕ ВСЕ ТИХО И СКЛАДНО

Перелет от Москвы до Осло занял два часа и двадцать минут.

Погода сначала была отличной, солнце светило в иллюминатор, что было непривычно для Шереметьево. Я подумал было, что это плохо – лучше бы погода была скверной сейчас, но хорошей в день затмения, но потом вспомнил, что до Шпицбергена отсюда больше двух с половиной тысяч километров и погода там совсем другая.

Мне повезло с соседями – их не было. Я зарегистрировался на этот рейс еще в Иркутске, выбрав место у окна подальше к хвосту, надеясь, что здесь народу будет немного. Так оно и вышло. Я извлек из рюкзака надувную подушку, наполнил ее воздухом и подсунул под голову, вытянувшись на все три сиденья. Мне не помешали ни высотный томатный сок, ни сокращенный (благодаря короткому перелету) аэрофлотский – скажем так – ланч. Я проспал около часа и проснулся вполне бодрым. Остатки воздействия алой жидкости исчезли без следа.

Внизу тянулась странная серая поверхность. Я вглядывался в нее, пытаясь понять, что это – лед или вода, но так и не понял. Но тут появилась явная суша, покрытая снегом (а вот в Подмосковье снега уже нет! – как рассказал мне в «Галактике» Гаврилов).

Стали появляться отдельные облака, которые скоро сменились почти сплошной пеленой облачности с редкими просветами.

…Звук двигателей привычно изменился, и стало ясно, что мы идем на посадку. Спустя некоторое время мы пробили слой облаков, и за иллюминатором возникла уходящая к горизонту черно-белая панорама заснеженной гористой местности. Мы понемногу снижались, и стали видны отдельные дома среди леса, и сразу стало ясно, что это уже не Россия. Дома были островерхие, сказочные, с красивыми крышами. Все они (дома) стояли на безлесных вершинках холмов, окруженные бурой щетиной леса. И было видно, что эти домики, окруженные хозяйственными постройками, были хорошо продуманными, чистыми и опрятными, и к ним подходили извилистые дороги. Даже высота не мешала заметить, что дороги эти не проселочные, а покрыты отличным асфальтом – подобно трассе, по которой ездят на дачу родители одного из российских губернаторов, и уж совершенно не похожи на те дороги, по которым родители никаких губернаторов никогда не ездят.

Самолет начал быстро снижаться, снега стало видно все меньше – черные пятна леса становились все больше, а потом лес кончился, мы пронеслись над многорядным шоссе, по которому ползли немногочисленные автомобили, возникло бесснежное буро-зеленое поле, и мы довольно плавно коснулись бетонки. В самолете никто не захлопал, и я этому внутренне порадовался – почему-то очень не люблю постпосадочные аплодисменты. Не театр.

Мы прибыли в аэропорт Гардермуэн города Осло.

Ждать пришлось недолго. К нам пристыковался рукав, и пассажиры, засуетившись возле своих рюкзаков и сумок, двинулись к выходу. В рукаве я догнал Меркулова.

– С прибытием в демократическую монархию! – сказал я.

– С прибытием! – отозвался Меркулов. Похоже, он тоже выспался.

– А Гаврилов сел в самолет? – спросил он. – Я его на посадке так и не видел!

– Одно из двух, – ответил я. – Либо сел, либо не сел. Наверно, сел. В бизнес-классе никого не было – ни когда мы входили в самолет, ни когда выходили. Может быть, их в бизнес-класс привезли отдельно, позже всех и выпустили раньше всех? В общем, он человек опытный, не пропадет.

Мы вошли в длинный бесконечный коридор, уходящий в невидимую даль, и отважно отправились в эту самую даль. Собственно, иных вариантов у нас не было. Справа за стеклом просматривался точно такой же коридор, в котором иногда возникали нестройно бредущие из бесконечности навстречу (на посадку) группы людей. Слева за стеклом был виден глубоко внизу длинный (опять-таки бесконечный) зал вылета, где распознавались стойки регистрации, сиденья зала ожидания, а также какой-то постмодернистский фиолетовый самолет, по которому могли бы лазить маленькие норвежские дети, ожидая выхода на посадку (но не лазили – вероятно, фиолетовый самолет был вблизи еще страшнее, чем издали).

Иногда в нашем бесконечном коридоре возникали надписи на незнакомом (очевидно, норвежском) языке.

Людской поток двигался с разными скоростями, одни обгоняли других. В конце концов, мы с Меркуловым воссоединились с Женей, а потом и с Рябенко, обнаружив друг друга в этом непрерывном, слегка турбулентном движении. Но по-прежнему не было с нами Чекулаева, и по-прежнему оставался невидимым Гаврилов. И это начинало настораживать.

Иногда для ускорения движения появлялась перед нами бегущая дорожка. Мы вступали на нее, и наше движение ускорялось.

– Кстати, я вспомнил! – оживленно сказал Меркулов. – Где же это было? Кажется, в Стамбуле, когда мы летели в Кению… Помните, Сергей Арктурович?

– Я не могу этого помнить, поскольку в Стамбуле вы были с Семеновым и Гавриловым, а мы с Евчиком прилетели позже, – отозвался я – надеюсь, что флегматично.

– А, ну да! Так вот там мы наблюдали следующую картину. На вот такой же бегущей дорожке стоит, точнее, едет мужик налегке, а его жена с чемоданом идет пешком рядом, за ограждением. С трудом поспевает. Он ее на дорожку не пускает, она женщина, и ей не положено…

Женя возмущенно покачала головой.

Недалеко от конца дорожки стоял, подобно красно-синему утесу, перегородив путь и обтекаемый потоком людей, Гаврилов. Его-таки выпустили из бизнес-класса раньше всех, как и полагается. Женя повеселела (похоже, она действительно допускала, что Гаврилов так и не сел в наш самолет).

– Представляешь, а я летел в бизнес-классе один! – сообщил мне Гаврилов, как только мы поравнялись.

«Ну, дураков больше нет», – мысленно ответил я, а вслух похвастался, что спал на трех креслах безо всякого бизнес-класса.

Мы двинулись дальше, приветствуя друг друга слоганами о Северном Демократическом Королевстве, в которое мы прибыли. Вскоре нас догнал слегка обиженный Чекулаев: «А вы почему меня не подождали?..» Мы побрели дальше все вместе, поглядывая сквозь стекло на головы маленьких людей (вид сверху) в зале ожидания под стеклом. Затем возникла новая порция светящихся надписей, и мы издали звуки удовлетворения – в числе надписей обнаружилась и надпись на русском. Бесконечный коридор обрел наконец свое завершение, появились сначала боковое ответвление со стрелками, потом эскалатор, и мы попали в темноватый зал, где надлежало получить багаж. И багаж уже совсем скоро завращался на ленте транспортера. Ничего удивительного в этом не было – пока мы шли по бесконечному коридору, багаж успели бы привезти на автобусах. Если не из Иркутска, то из Москвы – точно.

Я увидел на транспортере свой рюкзак. Тонкая меркуловская пленка порвалась на многочисленные полоски, и когда я сдергивал рюкзак с резиновой бегущей дорожки, мутно-белые ленты взметнулись вверх, как элементы какого-то странного шаманского облачения.

Мы вделись в рюкзаки, заметно прижавшие нас к полу, взяли в руки по второму рюкзаку (кроме Гаврилова, взявшего свой разверстый недозастегнутый портфель, из которого торчали Важные Вещи) и двинулись на паспортный контроль. Никто не заинтересовался камуфляжным рюкзаком в рваном полиэтилене. Норвежский офицер посмотрел внимательно в раскрытый паспорт (я сдвинул на лоб очки) и спросил о целях прибытия. Я изложил ему почти правдивую версию про туризм, офицер флегматично кивнул, поставил штамп, поблагодарил, вернул паспорт и пригласил в страну. Я тоже сказал спасибо и двинулся вперед, проходя со своими рюкзаками сквозь откидывающиеся дверцы как танк сквозь африканскую хижину.

Мы были в Норвегии.

Мы вошли в огромный зал, черный потолок был где-то далеко вверху, на нем горели яркие лампы. Светились яркие рекламы и указатели, многочисленные люди деловито двигались во все стороны.

– Нам нужно на поезд, – сказала Женя. – Аэроэкспрессы тут дорогие, надо ехать в Осло на электричке.

– Далеко? – спросил Чекулаев.

– Примерно пятьдесят километров, – ответила Женя. Она очень тщательно готовилась к поездке. Очень хорошо иметь в команде таких людей.

Кассы электрички были скоро найдены, Гаврилов затормозил (застыл), внимательно вглядываясь в надписи, и наконец решительно двинулся к кассе. Он оплатил шесть билетов со своей карты и вручил каждому бумажку. Каждая стоила в переводе на российские деньги восемьсот рублей. Аэроэкспресс обошелся бы вдвое дороже, хотя реальной разницы не было: у аэроэкспресса не было остановок, а у электрички были – кажется, две или три.

Я подхватил большой Женин рюкзак (очень быстро, заметив это, у меня его отобрал Меркулов), и мы отправились на электричку. До отправления оставалось пятнадцать минут. Все было нормально.

Мы обнаружили узкий эскалатор, на котором скатились вниз и оказались на перроне.

– Домодедово, – сказал я. Было очень похоже.

– Та-ак! – произнес Чекулаев таким тоном, как будто увидел нечто ужасное. – А это что такое?

По ту сторону рельсов поднимался крутой высокий откос. На откосе лежали свежесрубленные белые березки. Березы. Русские березы. Родные березы – не спят…

– Викинги вырубают наши березы? – спросил не помню кто.

– Это их асимметричный ответ на военные учения в Арктике? – отозвался кто-то еще.

Но чрезмерная наша политизированность была, разумеется, излишней. Берез в Норвегии оказалось как в России, а значит, вырубить их невозможно – даже и браться не стоит. Рядом с вырубленными березами лежали и какие-то неопознанные черные кусты иных пород. Очевидно, на откосах над железнодорожными путями не должно быть никакой древесной растительности. Ни берез, ни баобабов. Санитарные чистки. Порядок в северном королевстве.

…Подошел скоростной поезд с узким ракетовидным носом и ярко освещенными окнами. Разверзлись двери, и мы втащили рюкзаки в норвежскую электричку. Начинались приключения нашей экспедиции на территории Королевства Норвегия. До солнечного затмения оставалось два с половиной дня.

ТИГРЫ И СМАРТФОНЫ

Норвежская электричка уподобилась «Сапсану», стремительно бегающему между Москвой и Петербургом. Хотя на самом деле, наверное, это «Сапсан» уподобился норвежской электричке. Скорость у нее оказалась почти самолетной. Никакие постукивания колес на стыках двадцатипятиметровых рельсов прошлого и позапрошлого веков не ощущались – по-видимому, здесь давно перешли на рельсовые плети, длина которых может достигать многих километров. Только ровный гул, и частое мелькание за окном.

Прошел по вагону кондуктор и пробил нам билеты, говоря каждому спасибо.

Мы сидели в удобных креслах, а за окнами плыла Норвегия – уже по-весеннему бесснежная, но еще не зеленая. Возникали и уносились назад стоящие, как грибы на холмах, красивые сельские дома с крутыми темно-красными скатами крыш.

– Женя, а каково население Осло? – спросил я, перегнувшись через проход.

– Чуть больше шестисот тысяч, – ответила Женя. – Почти как в Иркутске.

– А всего в Норвегии?..

– Примерно пять миллионов. Две Иркутские области по количеству людей…

Женя знала о стране нашего пребывания все.

– Та-ак, – с привычной уже интонацией сказал Чекулаев и обернулся к нам. – А каковы наши дальнейшие планы на сегодня? Мы селимся в гостиницу?

Похоже, он тоже (как и я) не вникал в бытовые и логистические детали экспедиции. «Не надо думать – с нами тот, кто все за нас решит». Тем, кто за нас все решил, был Гаврилов. Кроме того, обо всем детально знала Женя, прорабатывавшая постзатменный этап нашего путешествия. Остальные были ведомые – ничего не знавшие и до поры знать не хотевшие.

– Да, – успел отозваться (раньше Жени) Гаврилов. – Мы здесь будем ночевать, а на остров вылетаем завтра утром.

– А как мы попадем в гостиницу? Нас будет встречать шаттл? – озабоченно спросил Виктор Рябенко, по-видимому, тоже решив принять участие в Часе Вопросов и Ответов.

– Там недалеко, минут десять пешком, – сказала Женя. – И у нас есть карта.

Мы помолчали. Каждый из нас прикидывал – насколько это на самом деле недалеко – десять минут с двумя рюкзаками. В общем, пустяки, решил про себя я.

– А долго нам еще ехать?

– Теперь уже семнадцать минут, – ответила Женя.

Все окончательно замолчали, переваривая полученную информацию.

Откровенно сельские пейзажи постепенно сменялись на пригородные. Близилось Осло (ОслО, как когда-то произносила дочь моя Маша, изучая в шестилетнем возрасте школьный географический атлас).

…Электричка прибыла на центральную станцию точно по расписанию. Впрочем, кто бы в этом сомневался.

Мы вышли из поезда и двинулись по перрону к зданию центральной станции. Вокзал был огромен, как и полагалось столичному вокзалу. Мы вошли под крышу и встали на бегущую дорожку. Дорожка была заметно наклонена к горизонту – мы возносились все выше. Те, кто по каким-то причинам не ехал на дорожке стоя, шли рядом, поднимаясь по лестнице. И конечно, отставали.

– Михаил, интересно, а здесь твой стамбульский джентльмен тоже не пустил бы жену на дорожку и заставил бы подниматься по лестнице с чемоданом? – спросил я Меркулова.

Тот ничего не ответил, сосредоточенно глядя в свой смартфон, поглощенный этим важнейшим занятием. Я подумал, что уже наступило время, когда по всему миру должны возникать металлические городские статуи, изображающие людей, водящих пальцем по смартфону. Ибо именно таков типичный облик современного цивилизованного человека в нашем глобализованном мире.

Мы вступили в огромный зал центральной станции. Гаврилов оглядел норвежские надписи, уверенным жестом Ивана Сусанина указал направление, и мы двинулись за ним, тяжело ступая под весом рюкзаков. Потом был эскалатор, на котором мы спустились куда-то вниз и оказались в просторном вестибюле. Мы подошли к множественным стеклянным дверям и наконец оказались на привокзальной площади под голубым небом с отдельными облаками. Перед нами расстилалась широкая каменная лестница, а внизу, у ее подножия, мягко шел себе по каменным плитам огромный металлический тигр – не очень высокий, но чрезвычайно длинный. Это было гораздо лучше, чем какая-нибудь статуя человека со смартфоном (поскольку было это неожиданно). И мы спустились по лестнице к тигру.

Нужно было сориентироваться. Женя достала карту города, и они с Гавриловым начали ее обсуждать, водя по ней пальцами, – опять-таки как по экрану смартфона. Под нижней челюстью тигра возникла груда рюкзаков; мы достали фотоаппараты и принялись фотографировать – тигр, тигр сбоку, тигр и проходящие мимо норвежки, голова тигра с клыками, путешественник возле тигра, небрежно опирающийся на его загривок, селфи с тигром, селфи без тигра, тигр на фоне многоцветного панно у входа в центральную станцию, подозрительно напоминавшего своей раскраской ЛГБТ-символику. Мимо шли по делам норвежцы и норвежки в джинсах и кедах, привычно (по-видимому) не обращая внимания на бестолковых иностранцев, бессмысленно топтавшихся вокруг тигра.

Тем временем Гаврилов и Женя пришли к единой версии – где ж эта улица, по которой нам надлежало двигаться к забронированному отелю (где ж этот дом?..), и Женя начала прятать карту в карман.

– Вот эта улица, – сказал Гаврилов, показывая рукой. – Мы идем по ней три квартала, потом поворачиваем, и там уже совсем рядом.

На нем была серая шерстяная шапка, она «вздымалась» на его голове, как кривоватый колпак, и походил в ней Гаврилов на норвежского тролля. То немногое, что я знал о Норвегии (да и то из поста остроумного иркутского блогера Дадсона) – что это страна троллей и что тролли живут преимущественно под мостами.

– Ну что – пошли! – мужественно сказал Меркулов.

Мы снова встали под рюкзаки. Я уже сделал несколько шагов, как тут раздался голос Чекулаева:

– Господа ученые! А чей это рюкзак остался?

Это был мой второй рюкзак. С документами, ноутбуком, проводами et cetera. Он стоял (точнее, даже лежал) под клыками металлического тигра. И тигр его охранял. А я почему-то – нет.

– Да уж, – только и сказал я. Почему я решил, что одного рюкзака мне достаточно, напрочь забыв о существовании второго – я так и не понял. Товарищи мои посмотрели на меня со странным выражением, и за несколько последних дней это был уже второй раз.

Знаки множились.

Ни слова не говоря, я вернулся к тигру за вторым рюкзаком, и мы отправились в путь.

Путь действительно был не очень дальним. Неширокие улицы Осло с высокими старыми каменными домами и узкими тротуарами почему-то напомнили мне арбатские переулки, в одном из которых я много лет назад прожил четыре месяца, подготавливая дипломную работу о факелах на Солнце. Обрадовали трамвайные пути, проложенные по старой каменной брусчатке. Мы шли действительно не больше десяти минут и наконец остановились у двери отеля (вот этот дом!..).

Гаврилов взялся за ручку двери. Она открылась не сразу, но все-таки открылась. Мы вошли.

МАТРАЦ У ХОЛОДИЛЬНИКА

Отель был не из лучших. Он был бюджетный.

Собственно, то, что он должен быть недорогим, мы обсудили еще с полгода назад. Для того чтобы переночевать один раз перед вылетом на Шпицберген, не нужны пять звезд. Гаврилов с Женей выбирали отель, обсуждая его в корпоративных электрических письмах, которые я, честно говоря, не очень-то и читал. Какой отель выберут, думал я, там и переночуем.

Дом был старинный. Лифта здесь никогда не было и уже никогда не будет. А reception находилось (находился?) на втором этаже. Туда вела изящно изогнутая ярко-оранжевая лестница. На ней непременно нужно было сфотографировать Женю в ее курточке точно такого же цвета, но мы этого не сделали.

Тяжеловато дыша под рюкзаками, мы поднялись на второй этаж. Там был коридор с высоким потолком, уходивший направо и налево, и рядом с лестницей обнаружилась раскрытая дверь в reception.

Как говорил Станиславский, отель начинается именно с reception. В современных модернистских и постмодернистских отелях дизайнеры вкладывают всю свою креативность в проект этого ключевого объекта. В нашем случае все было иначе. Отель начинался с оранжевой лестницы, которая вела в Средние века, а вот в ключевой объект никто ничего не вкладывал. Он являл собой комнату, более всего напоминавшую кастелянную. Слева располагался огромный, до потолка, деревянный стеллаж, на котором пребывали (так и хочется сказать «пылились») комплекты постельного белья с одеялами. Справа стоял письменный стол довоенного вида – за ним, наверно, сиживал еще какой-нибудь офицер вермахта во время оккупации Норвегии. Из-за стола нам навстречу удивленно поднялся паренек, в генах которого явно присутствовали следы африканцев.

Собственно, как говорят генетики, в этом смысле все мы африканцы – у всего современного человечества значится в предках австралопитек афарский по имени Люси, жившая в Африке более трех миллионов лет назад. Но африканские предки паренька явно были моложе – скорее всего, они здравствуют и сейчас.

Мы ввалились в небольшую комнату с огромными нашими рюкзаками, разом заполнив ее собой. Гаврилов расстегнул портфель и извлек оттуда полиэтиленовую папку с распечатками о бронировании. Афронорвежский паренек с нескрываемым недоумением на лице заглянул в распечатки, потом достал толстую амбарную книгу и принялся ее листать. Рискну предположить, что эта книга лежала тут со времен уникальной акции норвежского антигитлеровского сопротивления ровно 70 лет назад – когда 15 марта 1945 года единственная железная дорога, соединявшая северную и южную части страны, была взорвана почти одновременно более чем в тысяче (тысяче, Карл! – как нынче выражаются в интернете) мест.

Я вышел в коридор, дожидаясь окончания непростого процесса. Процесс обещал быть долгим, но довольно скоро все образовалось. Гаврилов и паренек нашли соответствие между распечатками в папке и записями в амбарной книге и с явным облегчением начали обсуждать детали нашего расселения.

Рябенко потребовал перевести прозвучавшее и прояснить происходящее. Паренек, извиняясь и с трудом протискиваясь между нами, тут же ретировался, а Гаврилов изложил свое видение ситуации. Все в порядке, бронирование подтверждено. Нам полагаются три номера, в каждом – по четыре спальных места, к нам никого не подселят, и на стоимости это не сказывается. В один номер мы можем уже идти (Гаврилов продемонстрировал ключ), а два других еще не готовы, но будут готовы через сорок минут. Поэтому нам предложено оставить вещи в имеющемся номере и сходить пообедать, а к нашему возвращению нам будут переданы ключи от двух остальных номеров – одного на этом же, втором, этаже, а другого – на третьем. Белье надо брать здесь, на полках. Можно прямо сейчас, но лучше, наверно, зайти за ним потом.

– Ну, давайте так и сделаем! – сказал Рябенко. – Обедать действительно уже пора! Мы же толком сегодня не ели – от самого Иркутска.

Мы потащили рюкзаки в номер. Комната были длинной и узкой, слева и справа вдоль стен стояли по две кровати, застеленные белыми простынями (больше всего это напоминало больничную палату). В торце комнаты, напротив двери, имелось единственное окно, слева и справа от него, над кроватями, висели два (две?) бра (бры?). Еще у левой стены между кроватями стоял плательный шкаф, а к изголовьям жались небольшие тумбочки. Собственно, это было все.

Гаврилов и Чекулаев протиснулись к дальним койкам у окна, по дороге цепляясь рюкзаками за все, что тут было. Я положил второй (маленький) рюкзак на левую койку у входа. Большой рюкзак в обрывках меркуловской пленки прислонился к шкафу и занял половину комнаты. Остатки пространства между койками были немедленно заполнены прочими рюкзаками.

– Туалета тут два на этаже, и они в конце коридора, – объявил Гаврилов. – Там же две душевые кабины. Для тех, кто будет жить на третьем этаже – там расположение такое же. Здесь, на втором этаже, есть какая-то столовая – там плита, чайник, посуда, можно пить чай и что-нибудь сварить. Ресторан тут тоже есть – но вход в него с улицы, а если мы покажем ключи от номеров, то будет нам скидка.

– Отлично! – сказал Рябенко. – Тогда пойдемте туда скорее!

Минут десять ушло на суету сует и всяческую суету, посещение туалета, омовение рук – и мы отдельными нестройными группами двинулись в ресторан (вход с улицы на углу). Ресторанчик был невелик. Всюду на столах стояли живые цветы. Он был пуст, и только вскоре после нас сюда зашли двое молодых людей и девушка. Были они в джинсах и кедах.

Мы тут же (не спрашивая разрешения) сдвинули три деревянных столика и уселись вшестером. К нам вышла единственная официантка – явная норвежка (не афро). Был у нее коротковатый, грубоватый нос, очень светлые глаза, прямые светлые волосы и светлая кожа (наверно, загорать ей очень сложно). Впрочем, где тут у них на севере загорать! А фигура у нее была как надо.

Мы заказали местный аутентичный суп (он оказался очень острым – Чекулаев ел его с трудом, заедая немыслимым количеством хлеба, – но очень вкусным). На второе мы взяли каждый свое. У меня, например, на тарелке оказалось мясо с большим количеством овощей, включая вареную морковь, которой могло быть и поменьше. Чекулаев продолжил эксперименты с красным вином, к нему присоединились Женя и Гаврилов, а я попросил пива, и, в общем, все было отлично. Если, конечно, не считать того, что каждому этот обед обошелся от двух до двух с половиной тысяч – при переводе с крон на рубли. Норвегия – дорогая страна и, возможно, даже самая дорогая страна в Солнечной системе. Кроме того, Гаврилов внимательно изучил счет и обнаружил, что коренная норвежская официантка попыталась-таки нас обсчитать.

Пока Гаврилов объяснялся, Рябенко курил на улице, а потом я его сфотографировал на стуле, стоявшем у входа на ступеньках, возле вазы с живыми цветами. А потом на этом стуле, поближе к цветам, посидела Женя. Было нежарко – плюс, но небольшой, градусов пять-семь. «Север», – сказал я в пространство, разводя руками. Затем я не успел сфотографировать через узкую улицу двух девушек в джинсах и кедах. Девушки сидели прямо на каменных ступеньках, и пока я настраивал камеру, они вскочили и удалились.

Наконец вышел Гаврилов, задрав черно-седую бороду и гордо озираясь, и известил нас о том, что он победил – попытка нас обсчитать была успешно пресечена.

– А как вы общались с официанткой? – спросил я. – На чистом норвежском?

– На ломаном польском, – ответил Гаврилов. – Я услышал, как они общаются по-польски со второй официанткой, и обратился к ней на польском…

Я был обескуражен. Мои антропологические изыскания в области норвежского происхождения официантки явно и очевидно рухнули. Она была полька. Полька, которая безуспешно пыталась обсчитать русских.

…Мы вернулись в отель. Комнаты были готовы, ключи взяты, и все разошлись по номерам – устраиваться. Было решено собраться не позже чем через десять минут – иначе мы никогда не соберемся, как заявил Меркулов – и отправиться осматривать Осло. Пока солнце было еще высоко.

– Я должен предупредить – я храплю! – сказал Рябенко, вскидывая на плечо рюкзак и отправляясь на третий этаж вслед за Меркуловым.

– Ну а у меня есть обувь, – отозвался Чекулаев. – Ботинки, кроссовки, тапочки…

Это был недвусмысленный намек на то, что названные предметы полетят в храпящего.

Виктор, впрочем, честно предупредил не только о своем храпе. Еще несколько месяцев назад он сообщил в электрическом письме, что его смущает перспектива оказаться на узкой и короткой девичьей кроватке в недорогих отелях, поэтому он берет с собой надувной матрац и будет спать на полу. «Возле холодильника», – почему-то сразу уточнил Дима Семенов, после чего мем «на надувном матраце возле холодильника» стал жить самостоятельной жизнью в нашей странной компании.

Это давнее письмо, помнится, вызвало у всех живейший интерес. Мы стали интересоваться, откуда Виктору известно, что нас повсюду ожидают узкие девичьи кроватки. Тот отвечал, что не может рисковать. Дело было в том, что весит он сто три килограмма, а рост его, кажется, метр восемьдесят девять или что-то вроде этого. Не всякая кровать, не говоря уже о кроватке, выдержит Виктора. Поэтому заметная часть объема его сумки-рюкзака была занята надувным матрацем. Примерно такая же, какая в моем рюкзаке была заполнена альпийскими горными штанами Семенова.

…Итак, Виктор забрал свои рюкзаки и удалился. А вот Чекулаев, забросивший было свои вещи на левую койку у окна, уходить не стал. И прямо спросил, не будем ли мы с Гавриловым возражать против того, чтобы он остался третьим в этой комнате. По-видимому, перспектива находиться в одной комнате с храпящим на полу возле холодильника Виктором его не прельщала. Другое дело, что никаких холодильников в номерах не было. Единственный холодильник находился где-то в столовой.

Отель, повторяю, был бюджетный.

Мы с Гавриловым, конечно, не возражали, и Чекулаев остался с нами – третьим в номере.

Десять минут истекли. Мы отправились вниз по оранжевой лестнице, туда, где нас с нетерпением ждала столица Норвегии.